Александ Хорев о поэме Олега Мингалева На Западе

Поэма НА ЗАПАДЕ написана Олегом Мингалевым еще в 1993-м.
Пожалуй, это самое смелое, что читалось за последнее время. В руках сборник поэзии 1987 года. Поэзия молодых. Перелистываю, много знакомых фамилий мечтающих стать. Мечтающих, но не ставших. Почему? Время? Да нет. Все это, за исключением отдельных строчек, сплошная инженерия. В лучшем случае, будущие; КОМЕДИЯ КЛАБ или СИБИРСКИЕ ПЕЛЬМЕНИ, одним словом, стихи подобные "девочке в автомате" или что то юморное пошлое:" Я спросил, она дала, не подумайте плохого... полстаканчика вина". От такого наплыва ядерщиков физиков, поэзия, прихватив сумочку с вдохновением, помахала ручкой и ушла, как оплеванная сука. Все что осталось от поэтов того времени - "молодых". Воспоминание о кочегарках и количество выпитого Кавказа с Иверией и очаровательным портвейном 777. Но не надо грусти. Из искры возгорится пламя. В руках мини поэма "На западе". Но разговор не сегодня. Прошу, дайте подышать, дайте потянуть аромат. Когда в руках поэзия надо дышать осторожно. Спасибо, Олег. Но двойного прочтения явно недостаточно. Буду читать.

Сейчас не будем вдаваться в подробности толкования слова смелый. Остановимся на доступном и ранее принятом нами, человечеством. Смелый — идущий против, идущий в неизвестность. Поэт, открывающий новое слово, новую поэтическую мысль - смелый. Но где возможности нового, на вспаханном и перепаханном, просеянном и засеянном поле слова? На поле, где бессчетное количество раз поэты и графоманы снимали свою жатву. На поле, где идеи превратились в интенции, желания, порыв и чувства, где оно новое? Новому предшествует пророк, некий толкователь будущего. Будущее снаружи, оно состоит из мира вещей, из мира форм и структур, будущее в мире ландшафтов. Картезианство не существует. Тело, только тело в стремлениях составляет фундамент существования. Хищные звери рациональности и прагматизма с желаниями миллионов ведут дионисийские вакханалии у костра, с человеческим жертвоприношением. Там, у костра властвует лозунг о полном слиянии человека с природой. Свобода свобод. Заповедь Аполлона «знай меру» из другой рациональности. Меры нет - все безгранично. Пророчество в мире без границ есть фантазия, есть то слово, необходимое для Вавилонского столпотворения. Теория хаоса. Бог искусства Аполлон ищет нового пророка. Пророка, кто смотрит в своих пророчествах не в будущее мира вещей, форм и структур, не в будущее мира ландшафтов, а будущее внутри человека. Голос поэта заявляет:

«МЕНЯ НАСТИГАЮТ ФОРМЫ СОВЕРШЕНСТВА:
полированные громады алчности
прозрачность интриг банков, офисов.
РАСПАДАЕТСЯ СВЯЗЬ ВРЕМЕН – я взлетаю на троне
лифта
над хаосом плывущих
огней.
Я – ЦАРЬ НИЩИХ И ЧИСТЫХ
НАД ЧИСТИЛИЩЕМ КАК ПРОРОК
ВЗГЛЯДОМ ПРОНЗАЮЩИЙ НЕ ВИДЯЩИМ ВНЕ,
А ВО ВНУТРЬ.»

Поэт, пророк внутреннего мира. Мира, где должна властвовать мера. Без Аполлоновной заповеди, «знай меру» умрет человек. Поэт не умрет, мера его определяется богом и назначается богом. Зараженный идеями картезианства поэт не впадает в безумие вакханалий. Он познает - что там внутри каждого во время вакханалий - карнавала масок.
«Мои пальцы сжимают пластмассовый
стаканчик, выплескивающий
кофе на черного
принца
соседа по лифту.
В мой искусственный зуб
вмонтирован
магнитофон:
Я СЛУШАЮ ВНУТРЕННЮЮ МУЗЫКУ ДУШИ.
Мой искусственный глаз схватывает
Видимый мир и невидимый
мгновенными отпечатками
рассеивающихся атомов,
составляющих
сей Miр.»

-Читатель, говорит поэт.
-Уйдем с поля слов — желаний. Нет красоты в сердцах со стуками в унисон. Нет красоты в движениях ресниц и поцелуях у глубоких могил. Нет красоты в шуршании одежд и в шорохах движения листвы. Нет красоты в кипении моря и в блеске увядающей луны. Музыка пророчества внутри, музыка пророчества не снаружи. Искусственный глаз, глаз склоненный над микроскопом, видит микромир с его волнительным движением с его захватывающими дух превращениями. Поэт исполняет пророчества. Он ведет за собой новые полчища гениев. Гении, впрягаясь в посевные работы, мечтают о новых урожаях славы. Поэзия мира внутри должна соединиться с миром снаружи. Но кто из поэтов оспорит предлагаемую истину? Живое тело и живая душа разделены границами двух миров. Мир телесных влечений и мир слова - мир правил Аполлона. Задача из задач соединить не соединяемое. Микро и макромиры.

«А потом я буду заниматься любовью
как поводом
к инакомыслию, т. е., к тому
потустороннему
взгляду
на себя в соединении
с телом иным – вытянутым литым
расширяющимся
и сужающимся, дышащим
чаще и глубже…»

Поэт не занимается любовью, он постигает инакомыслие другого человека. Постигает изнутри другую вселенную, видимую искусственным глазом. Поэт ищет ответ в царстве атомов, сплетающих фрактальное подобие физического мира. Инакомыслие поэта похоже на инакомыслие Прометея, дарящего огонь познания, огонь свободы, огонь освобождения от богов. Однако в своем пророчестве, в своем продолжении инакомыслие Прометея не опирается на заповедь Аполлона «знай меру», для него не существует картезианских размышлений. Вселенная едина. Вселенная Прометея снаружи. Плоть из плоти. Поэт, дающий огонь познаний метафизики слова, как Прометей, в тоже время, противостоит ему. Он видит в своих пророчествах, как будущий доместицированный человек, согревшийся у костра, займет свой быт ложными приключениями и фальшивыми путешествиями во славу плоти из плоти. Поэт пытается оправдать течение вещей в процессе доместицирования человека. Поэт — пророк, заглядывающий во внутренней мир с твердым знанием дихотомии мира, начинает вести разговор в новом поле слова через оправдания физического мира реальности посредством метафизических размышлений. Микро и макромиры должны соединиться.
"Потом я буду вспоминать
о МИССИИ, стану оправдывать
себя и мир и, все же
не оправдавшись и не оправдав
Вынесу оправдательный приговор течению
вещей
В этом едином потоке уносящем меня куда-то
В этом едином потоке времени
насыщенном прошлым и
будущим
В котором одухотворенный
символ настоящего –
это Я, глядящееся
откуда-то сверху
сквозь
меня – машину тела
которую я
использую как автомобиль.
Итак, я передвигаюсь исправно
со смыслом и безо
всякого…
в этом пространстве
иллюзорных вещей,
порождающих новые вещи,
распадающиеся на атомы
под конец.
Но сейчас
ВОЛЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ заключенных
в тела – до срока."

Первая часть - пролог, завершена в своих раздумьях о поэте — пророке внутренних изменений, происходящих в человечестве. Попытаемся предположить, что в то время, когда еще молчал интернет, а мобильная связь только набирала силу в борьбе с телефонными проводами, могло взволновать поэта. Колдовство над геномом человека или провозглашенный курс на искусственное формирование тела, погрязшего в желаниях. Бессмысленные разговоры о создании искусственного интеллекта и вакцин бесконечной молодости. Может это все вместе? Может, поэт, постигая разделения мира на мир вещей и мир идей, впал в некий поэтической транс и ему открылась дорога в мир новой поэзии нового слова, вплетаемого в метафизическом совершенстве в мир, где акцентуацией будет необходимость преодоления Прометеевого безумия и предания анафеме певцов и подражателей этого безумия на карнавале масок. Там царствует двуликий Янус. Есть прошлое и нет будущего. Поэт пророк ищет, так пойдем за ним в его смелость. Мы будем соединять микро и макромир.

"Ты заброшен как хлам
Здесь, на берегу из камней и бетона
Где внизу стекает проворно
Темная жижа рек.
Дружище, довольно! Время выдавливает по капле тебя
Словно из трубы ржавой.
Но вечно пребудешь… только продли мгновенье оно
СЛОВОМ ЖИВЫМ, которое истекает из сердца
В трепете дня в оперении света
Опоясанное паром зловонным
Где ты стоишь, как комета Завета
Расставив ноги на мостке железном
Под коим плывут испражнения Ада
Отрыжка города, отражения
Небесного града."

Представим себя на берегу канала. Вода как поэтическое вдохновение должна быть чистой, прозрачной, бегущей с гор, шумящей в прибое, грозящей волной или просто водой. Так оно почти у всех поэтов. Спорить бесполезно. Однако в представлениях, сидение происходит на берегу канала. Слава богу это не Обводной канал шестидесятых годов. Впрочем, запах присутствует и вода в канале не вода, а жижа. Последствие урбанизма есть факт и факт отрицательного содержания. Гей! Юннаты, пора протестовать. Поэт и город. О, сколько сказано и еще многое будет сказано. Сейчас разговор другой. Разговор ведет поэт — пророк. Пророк, заглядывающий во внутренний мир. Перед нами разворачивается микро мир, создающий вселенную слова, того нового слова, где появляется невозможное, где выдавливает тебя время из реки жизни. Поэт обращаясь к самому себе, заставляет застыть мгновения словом живым из сердца текущим. Да, сколько таких слов вытекали из сердца. Кто не слышал эти слова. Повторяющаяся вселенная - сладкая пища для критика — крючкотвора. Радостно потирает руки критик — крючкотвор. Работа! Работа! Можно показать... предложение обрывается. Крючкотвор не торопится. Удар кинжала впереди. Сейчас кажется непонятным, как выживет новое слово под ударом критика — крючкотвора, слово: «Опоясанное паром зловонным». Слова не живут в испражнениях ада. Не живут. Но поэт - если он поэт - отбивает удар кинжалом критика — крючкотвора, у поэта не слово живет в испражнениях ада, а град небесный. Кто из поэтов в жиже зловонной узрел отражения града небесного? Вот тебе и праздник «Юрьев день». Поэт ушел в новое пространство. Скажем - Ау! Смелость всегда восхищает. Град небесный в смердящем мире словно город Китеж из вод встающий. Видит поэт Небесный град. Микромир рождает макро.
"О, счастливец, гортанный пророк Горнего на суше
О том, что сегодня стоит на душе
Городища – урода
И слушается с биениями сердца
Глуше…
Сознанием парящий иль прыгающий одним махом
В БЕСКОНЕЧНОСТЬ шагающий семимильным шагом
Полноте двигаться – пристало врасти тут
В конструкции ЛАБИРИНТА каналов
Посреди мертвотных ноздрищ анналов
Индустрии
Цивилизации в припадке истерии
Окочурившейся Толстухи
Капитализма."

За свое виденье поэт награждается. Званием Пророка Горнего мира на грешной земле. Кто из живущих на Земле взял на себя миссию пророка Горнего мира? Кому доверено быть предтечей грядущих перемен? Лжепророков тьма. Они словно лес, наполненный ядовитыми грибами. Кто вкусил гриб - увидел мир снаружи, увидел пространство, искажаемое безумием Прометея. Голос, слова властителя Горнего мира просит пророка - прерви полет сознания над,... замедли шаги в бесконечность. Остановись, врасти. Поэт, взгляни, что там внутри в конструкциях деяний индустрии, что скрывается в анналах: - слово или событие во славу тела. Тела толстухи капитализма окочурившийся, но проложившей дорогу в мир, где звучат бубенцы и дудки поют. Там пляшут вакханки, там Вакх копытом стучит. Вакханалии там, где мир не знающий меры. Микро и макро разделены. Может поэтому голос Горнего мира требует:
"О, пророк рока и прорех, планетарных ям
Инь и Янь
Твоей левой и правой ладони
В твоих устах причастие, прасад Слова Живаго
Дай вглядеться в твой неоновый силуэт
В немоте лабиринта нагой!
В пространство, где царствуют
Целящиеся в упор обтрепанные герои Холливуда – ни шагу!
Я – Орфей сего дня."

Мы вновь возвращаемся к картезианским размышлениям о разделении мира на два разных начала; тело и душа, Инь и Янь. Пророк разделенный, разделенный на мир внутри и мир снаружи, стоит перед выбором, под прицелами обтрепанных героев. Пророк внутреннего мира просит: дай вглядеться в твой неоновый силуэт. Поэт пророк делает выбор: Я – Орфей сего дня. Орфей, служитель Аполлона с золотой лирой, рождает музыку и стихи, усмиряет стихию безумных вакханалий. Орфей служит искусству. Искусству нищих и падших, искусству рабов. Крючкотвор требует обратное: рабам не лиру слушать, рабам сгибаться в поле. Поэзия для удаленных от мира высоколобых жильцов башни из слоновой кости и кормящая прометеево племя толстухи капитализма. Кто платит деньги, тот заказывает музыку. Выбор сделан? Быть или не быть... Завязка согласно представлениям теоретиков литеры и литературоведов произошла. Поэт пророк, надышавшись миазмами текущих рек, идет в мир. Бесконечное макро и ничтожное микро должны слиться или разделиться навсегда.
"ПРОРОК выбросил посох свой алюминиевый
В тоге из пластика, как если б городской бродяга
Согнулся у стены кирпичной вопросительным знаком
Забился в глубь себя, усадив Цивилизацию на кол."
Опора отброшена. Посох из алюминия, чудо индустрии, не может быть опорой для пророка внутреннего мира. Какая опора во внутреннем мире? На что опирается человек внутри себя? На здоровье тела? На данный с рождения иммунитет? На правильность работы желез? На приспособляемость организма? Приспособляемость в одеждах из пластмассы? Выживание в мире ревущих моторов? Где гаджеты выживания? Цивилизационный пресс расправляется с человеческим началом внутри. Кровеносная система из полиэтилена, чипы памяти как образование, таблетки настроений, силы, подъема, силикон вожделений Человека превращен в раба, согнутого вопросительным знаком. Человек Я? Поэт пророк внутреннего мира сажает цивилизацию, где вопрос из вопросов человек Я, на кол. Поэт пророк расправляет плечи. Он — Орфей слагатель песен. Песен заставляющих страдать и восхищаться царство мертвых из латекса, полиэтилена, титана и песка аллопатов. Мертвые оживают, золотая лира звучит. Песня Орфея есть кульминация. Спора между телом и душой, волшебство происходит, душа загорается. Слуга Аполлона очерчивает границу. Цивилизация посажена на кол. Но Горний мир слов без границ. Микро и макро, что без границ? Микро, порождающее макро, или макро, где бесконечное микро согнулось в вопросе: Я — человек?

"Глаза живые его, словно весенние птицы.
Пальцы струят лучи любви.
Сознание – негасимое полымя света
Каскадами срывающихся пророчеств.
Далек от ворожбы, он дорожит кружением
Ангелических кругов, с которыми – на короткой ноге:
Эй, Слово, отзовись! И ты, Слово, тут…
А ты, Слово, принесло мне весть. Е-ге.
Ты, Слово, порхай. Не хай…
А тебя, Заблудшее, приведу к
Истинному смыслу самого тебя
Как отец – любя.
А ты, Слово, кушай!
А ты, Слово, надоело!
Закушу – ка я эхом.
А ты, Слово, прикинулось смехом…
Надо ли! Ты, Слово – плесень.
А ты, Слово, сокрытое мехом, зверушка."

Это какой то феноменальный переход. Тяжелая музыка авангарда, с вторыми планами, с контекстом и сложным музыкальным рядом, разрушающим само понятие лад, ритм и заменяя музыкальное благозвучие звуками хаоса и разрушения, что-то подобное музыке Пендерецки, сменяется светлым и чистым, словно играет пастушеская свирель с ее волшебными звуками в музыкальных переливах. Назовем звучание вокализом, что считается наивысшим мастерством вокального искусства. Поэт пророк с пальцами испускающими струи любви, с сознанием негасимого полымя света, с каскадами срывающихся пророчеств, как певец Орфей включает слово, скрывающиеся за ним понятия, в свой вокализ. Это есть настоящая кульминация поэмы, слово живет. Вторая сущность дуализма, картезианский парадокс нашего существования оживает в словах песни пророка Орфея. Главный инструмент поэзии - слово - приучено и находится во власти поэта. Ручные звери и зверюшки, слова, вылетают из внутреннего мира поэта, сплетая ангелические круги пророчеств. Слово должно отозваться, придти. Внутренний мир — сознание неугасимого полымя света - рассказывает. Кажется больше нет вопроса Я - человек и нет разделения миров. Тело и слово. Микро и макро. Это только кажется, если пророк на сцене, то трагедия впереди.

"Лондонский смог это не только вековая пыль заводов
Но ода ауре города, рвущейся из коллективной пасти popstars.
Холодноватость промозглых путников, масонство финансовых воротил
И бессонные ночи, изрытые лучами фар.
Бесы Достоевского городище это резиденциею избрали.
Измарали горы бумаги, чтобы прикончить мир, во славу Инцестиона
Голем Содома воззвали
Проповедями Антиморали."

Поэт пророк внутреннего мира, следуя заповедям своего бога Аполлона, чертит границу города, но его граница не районы, не кварталы с географическими именами, известными всему миру; Челси, Кенсингтоун, и прочие, прочие. Границы города, для пророка внутреннего мира есть столкновение идеологий, философий, составляющих ауру города. Высокие звуки из богемных районов города, очертившие границы Ойкумены цивилизации, неожиданно наполняются звуками, вылетающими из пасти popstars. Содрогнувшийся город в двух стихиях дуализма - корчится в смертельных судорогах цивилизации и возрождается в музыке пророчеств поэтов. Граница тела, граница города, граница страны, граница планеты, граница вселенной - они очерчены и измерены. Граница слова, граница сознания не очерчена, поэт сам выбирает границы. В его границах "масонство финансовых воротил", "бесы Достоевского", поэт пророк видит внутреннюю жизнь этих лжепророков, построивших новый пантеон богов, нареченный Инцестион. Где главный бог - Голем Содома - сожительствует с детьми в проповедях анти морали. Развязка, слова поэта, (мы настойчиво повторяем, поэта пророка внутреннего мира,) приближается. Трагедия полна ужасов. Трагедия городов. Нет внутреннего мира у разделенных в тепле доместицированых людей, микро мир повторяет фрактал — Инцестион. Макро зовет из не прекращающегося праздника тела, из города очерченных границ - своего пророка.

"Уходи подобно солнцу редчайшему из сонной земли
Не внемли причитаниям сей мглы бесплодной
Да будешь нем к безвоскресным будням блудницы голодной.
Здесь – Вавилон нынешних дней и столица скрещенья путей
вырожденцев инцеста, содомитов свободных и гордых.
Здесь – скрещение рас и угрюмое наважденье смешенья.
Здесь – ЗЫБЬ, океан забытья между волнами сонмов расколотых Я
Под свирепостальным и алкающим сирых рои для свершения Рока
Ока отверстого Века Лярв
Над туманами Зазеркалья нависшим
В сверканье
Углом ОТЧУЖДЕНЬЯ."

Все говорившее, кричащее до этого пророком изменений внутреннего мира человека, пришло в движение. Поэт пророк вспоминает слова своего бога: «укрощай дух». Укрощение духа не бегство от соблазнов тепла, мягкости, сладости и прочих теплых и вкусных вещей. Уход подобен солнцу. Какая красивая фраза. Дух солнца. Укрощенное солнце. Где укротитель, способный укротить солнце? Сам поэт, его голос пророка - Орфея. "Уходи.. из сонной земли. Не внемли.. Здесь – ЗЫБЬ, океан забытья между волнами сонмов расколотых Я... Ока отверстого Века Лярв." Сейчас я, критик крючкотвор, могу спросить вас - сочинителей бессмертия, вас любителей звона гитар в арбатских дворах,вас, шагающих во тьме за корабликом над тяжелыми водами Невы, вас, кто еще помнит как на Тихорецкой тронулись вагончики, и вас, кто любит поднимать паспорта прошлого и вас, трюфелей эстетства, создателей симулякров. Кто из вас смелей, кто способен сказать "Ока отверстого Века Лярв?" Мы, мы - затараторят веды и не только веды но и те эпигоны, погоняющие эпигонов с нелегкой судьбой Василия. Как критик крючкотвор, я давно отказался от своего призвания убивать дело мясников, воспитывать воспитателей, учить учителей. Мой "угол отчуждения" остается в моем внутреннем мире. Браво пророк — Орфей, пророк внутреннего мира, за смелость. Укротивший дух, становится солнцем. Но это еще не развязка, это продолжение трагедии. Взгляни в свое микро... Время выжимает из тебя человека.

"Пророк, реки же речами – ключами студеными
Там, где души жаждут.
И не годится век свой толочь в ступе.
Вкупе с братьями света — шествуй за вершины.
Завершен круг Запада – занавешен!
Иди, следуя воле Сердца, знакам, отметинам Судьбы
Ибо этим путем свершаешься ты.
Потому как отмерено и отвешено, обронено ли
Как Слово, будто случайно… — да быть по Тому
И не стоит вопроса здесь – БЫТЬ ЛИ… НЕ БЫТЬ.
Так бреди же дальше и память свою береди о ТОМ.
Позабудь о сем мире, что не с тобою уже
О сем, что не принадлежит душе
И слушается с биеньями сердца глуше.
Но этот миг могущественною рукою останови
Если за СИМ освещается путь как исход
Света, ибо свет, ты. Да будь – светом о ТОМ."

Попробуем идти за поэтом пророком, не желающим больше толочь воду в ступе. "Вкупе с братьями света — шествуй за вершины. Завершен круг Запада – занавешен!" Высокое не может служить малому. Если высокое служит малому в границах трех сантиметров, служит не вселенной, а служит интенциям материального, то это смерть. Как поэт в своих пророчествах назовет стремящихся на смерть за дудочкой Крысолова — детьми? А если они, не стремящиеся, а жаждущие, поймут, что слова пророка не в сторону толпы, не для внутреннего мира обывателя, а для мира поэта? Поэт пророк — Орфей - иди, "следуя воле Сердца, знакам, отметинам Судьбы Ибо этим путем свершаешься ты." Мистика, нет мистики. Поэт не народ и никогда не будет народом. Поэт с его лирой, с его голосом ходит в царство живых и мертвых и когда за ним идут мертвые, то нельзя оглянуться назад. Мертвых не вернуть. Критик крючкотвор просит - не оглядывайся, поэт. Укроти дух, требует Аполлон. "И не стоит вопроса здесь – БЫТЬ ЛИ… НЕ БЫТЬ... Позабудь о сем мире, что не с тобою уже О сем, что не принадлежит душе." Развязка завершена, финальный аккорд звучит, приближая нас к эпилогу. "Если за СИМ освещается путь как исход Света, ибо свет, ты. Да будь – светом о ТОМ." Трагедия почти сыграна, метафизика слова постигнута. Не оглядывайся, поэт. Ты одинок. Микро остается, микро ему не постичь макро.
Мы входим в пространства света. Бесконечность света слепит. Направьте в глаза свет прожектора и вы слепы. Тьма окружает вас, тьма в свете. Слепой не видит солнце. Кровеносная система из полиэтилена поэта.

"Ибо Свет приковал тебя. И ты – слеп
В мире отверстых жадно очей – пожирателей новых вещей.
Духом вещ и любовию бесконечен, ты, человек
Меж двух гигантских фаллосов покрашенных бурою краскою грубо наспех
В sex-museum Амстердама"

Прервем предложения на полуслове. Сейчас как бы вскользь должно упомянуть о дионисийских вакханалиях прошлого, когда толпы народа предавались умопомрачительным оргиям, где фаллос связывал поколения, давая надежды на будущее плодородие земли. Безучастный Аполлон взирал на оргии поклонников Диониса, твердя - знай меру, укрощай дух. Не знающий меру, не укротивший дух, погибнет. Карфаген был разрушен дважды. Цивилизация вандалов вошла в мир с разрушения, с разрушения того, что называлось пантеоном богов. Статуи Аполлона были свергнуты. Его пророки преданы забвению. Орфей в очередной раз вступил в царство мертвых. Цивилизация вандалов, одев смирительную рубашку христианства, постигала не соблюдения меры, не укрощение духа. Цивилизация вандалов постигала границы, внося разрушение в мир людского существования. Дух цивилизации вандалов, разведав границы ойкумены, осознал ее конечность. Романтизм с флером непорочности отступил под ночные песни Новалиса и всемирное подражание Байрону, стрелку греческих полков, в область реалистических воззрений. Цивилизация вандалов, начитавшись героических трагедий и, упившись полотнами художников ренессанса, взглянула в собственные штаны. Точнее - взглянула на то, что в них болталось и что требовалось укротить как дух и если не укротить, то, по крайне мере, через это самое познать, но уже не границы Ойкумены, а границы дозволенного. Фаллос поднялся в своем реалистическом отражении до глиняного колосса, его тень заслонила свет. Все. Хватит бесконечных рассуждений, текст перед нами. Читай, крючкотвор. Поэт разворачивает макро.

"На скамейке присев, блудный сын
Сгоняем домоганьями туристок щелкнуть разок-другой
На память о Мекке содроганий
Возлегая в номере особняка «Toro» отеля, что на берегу пруда
Пристало лишь вместе с Авророй розовокудрой
Глядеться в пасущихся ланей
Разбредшихся по Fondel парку сквозь распустившихся
Подснежников рассеянную синеву
Прорицая мечту Петрову – Неву."

Поэт пророк - Орфей, вступив в пространство света, куда возвращается блудным сыном, расстается с надоедливым окружением в Мекке содроганий, где цивилизация вандалов выбрала нового бога, бога - тело и, разукрасив Аполлона лайбами монстров всемирной торговли, нацепила на божий фаллос презерватив. Дихотомия в цивилизации вандалов была разрешена в пользу тела. Дух обывателя укрощен. Но нельзя укротить дух пророка Орфея. Его дух не укрощается в содроганиях тела и не в парке с тюльпановым многообразием. Дух пророка не в Новой Эллоизии и не в водах Бостонского чаепития с лживой декларацией свобод, свет и дух пророка внутреннего мира на востоке. Прорицая мечту Петрову - Неву.
Блудный сын возвращается, играя на золотой лире.

"Да, в двух часах самолетом ль, мысли полетом – на стуле
ВРЕМЯ остановилось там – в двух часах лета.
Да, Царское Село тут под сердцем неподалеку.
Меня как-то заносило туда прошлым июлем.
Меж руин по земле, скрепленной купчей,
Завещанной от предков. Бродил ты всуе
Потомком династии Минг из тех ханов-лучников
Поклонников лотоса и Камасутры…
Ты, последний из императоров
Ратовал за мира утро
Памира, Индии, Руси святой — Аратты
И к ним приращенных колоний
Европы, Египта, планет и солнц на троне
И посреди Колеса Мира – бублика пустого."

Пророк возвращается в мир представителем династии Мин, погребенной песками истории. И если вернуться к тесту выше, то становится ясным понимание строчки "Да, Царское Село тут под сердцем неподалеку." Пророк - император. Пророк — император, ратует за мир, утро Памира. За мир цивилизации поклонников лотоса и Камасутры. За мир возрождения, мир солнца, за подлинную радость содрогания тел, как ворота для вхождения в пространства слова, где действуют законы метафизики, где пророчества отдаются своим любимцем и как набат звучат уже нам знакомые слова «укрощай дух». Колесо мира зияет пустотой Дзэн и Нирваны. Поэт слышит голос пустоты.

"Так начнем же с того, что богатство мира
Вдали кладбища Городища, где человече злата
Волком рыщет – блудяга!
Оно посреди Восьми Белых шатров, как тяга,
Как Бог.
Словами шамана – Тенгри Беспредметного вечного
Под черно-белыми знаменами Малевича
Числоименами Хлебникова – соратника моих метафизических боев
На небе – за Русь святую.
И теперь я на пламя санскрита ликуя
Готов принести всех богов снизошедших в итоге
Я – возвращающийся – возвращающий в русло
Искомого праначала."

Голос поэта пророка внутреннего мира раскрывается в строчках "Я – возвращающийся – возвращающий в русло Искомого праначала."
В искомом проначале сокрыт ответ миру цивилизации вандалов, отвергнувших дуализм мира и не принимающих на веру существования духа. Метафизическая вселенная, отодвинутая в сторону звероловами биологических наук, погрязла в поисках не глиняного колосса — тела, а в поисках нового колосса искусственного интеллекта. Пророк — Орфей, слагающий песни в стане восьми белых шатров покорителя вселенной, указывает путь "блудяги волка". Где оно сокрыто, настоящее богатство? В центре круга:
"Под черно-белыми знаменами Малевича Числоименами Хлебникова – соратника моих метафизических боев
На небе – за Русь святую. Мы подошли к той опасной черте, за которой должно очертить новые границы Ойкумены. Ойкумены двух миров, мира физического движения и мира движения слов.

"И на пальце вращая колесо, между тем
Указую перстом на Это и То, миру Лжи ненавистен
Дарующий имена стертые планетарных систем
И богов ВЕДЫ
Заново – здесь…
На чистой доске новой расы нагой, где и ты – есть!
Меж клубящихся ветров
В тантрической тоге шагающий прямо
Через раскаты громов я пряну
Молнией ярых родов
Скинув ярмо городов!"

Вслушаемся в завершающие слова эпилога.
И на пальце вращая колесо. Вращая мир. Миру Лжи ненавистен
Дарующий имена стертые планетарных систем
И богов ВЕДЫ
Заново – здесь…
Наконец мы подобрались к понятию с м е л о е   с т и х о т в о р е н и е. Пророк — поэт внутреннего мира, шагнул в неизвестность. "На чистой доске новой расы нагой, где и ты – есть!" Поэт — пророк утверждает рождение новой расы, где завершается внутреннее превращения человека. Человека, уничтожающего в последней битве цивилизацию вандалов, цивилизацию городов. Новые границы предстоит познать и уже не человеку..., а кому? Как поэт, заглянувший в мир микро, увидит того, кто никогда не сможет сыграть трагедию человека. Поэт приглашает нас в послесловие.

"Вступление в ХХI-й век…
Ибо Конец холодной войны обозначил Начало
вступления в бездну экономического кризиса
и за ним разразившейся Экономической войны
государств-агрессоров
государств-волков.
И волчье будущее лишь лунные ночи.
И волчье будущее лишь адская ненасытность.
Поэтому воспоследовало объединение стран на принципах
греческой демократии
не дававшей голоса всего
лишенным рабам.
Гигантские заводы по переработке ядерного топлива
были отодвинуты
за пределы центральной мировой
Империи…
Куда-то в колонии, называемые Третьим миром, а не
Третьим Римом
Как некто о себе думает там – на руинах Светлого Завтра
всего человечества.
Итак, многоликие холоднокровные ящероподобные
недолюди
наводнили соты мегаполисов, щели туннелей."


Поставим точку в нашем толковании поэмы "На западе". Пророчество Орфея завершено. Нет в его пророчестве места людям, а есть земля для многоликих, холоднокровных, ящероподобных нелюдей. Крючкотвор не соглашается. Дух и песни, что источает золотая лира любимца Аполлона, звучат в другой тональности
"Глаза живые его, словно весенние птицы.
Пальцы струят лучи любви.
Сознание – негасимое полымя света..."

Завершен анализ в канонах теории литературы, но осталась место для интерпретаций. Дерзайте крючкотворы - перед вами поэзия. Опустимся на колени и поклонимся поэзии.
                Александ ХОРЕВ (С-Петербург)
                2016