Таланту Паустовского. Родина!

    Когда при Берге произносили слово "родина", он усмехался. Он не понимал, что это значит. Нет.
Родина, земля отцов, страна, где он родился, - в конечном счёте не всё ли равно, где человек появился на свет.
Один его товарищ даже родился в океане на грузовом пароходе между Америкой и Европой.
Где родина этого человека? - спрашивал себя Берг, задумываясь непонимающей пока головой. -
Неужели океан? - Эта монотонная равнина воды, чёрная от ветра и гнетущая сердце постоянной тревогой?
   Берг видел океан. Когда он учился живописи в Париже, ему случалось бывать на берегах Ла-Манша.
Океан был ему не сродни.  К нему не звала душа.
   Земля отцов! Берг не чувствовал никакой привязанности ни к своему детству во времени былом,
Ни к маленькому еврейскому городку на Днепре, где его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом…
   Во время гражданской войны Берг не замечал тех мест, где ему приходилось драться.
Он насмешливо пожимал плечами, когда бойцы с особенным светом в глазах говорили,
Что вот, мол, скоро отобьём у белых свои родные места
И напоим коней водой из родного Дона, где мы до войны  жили.
      Трепотня! - мрачно говорил Берг. - У таких, как мы, нет и не может быть родины, братцы.
     Эх, Берг, сухарная душа! - с тяжелым укором отвечали бойцы. –
Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты свою землю не любишь, чудак.
А ещё художник! Что-то в воображении у тебя не так!
   Может быть, поэтому Бергу и не удавались пейзажи.
Он предпочитал портрет, жанр и, наконец, плакат, полный страстей.
Он старался найти стиль своего времени, но эти попытки были полны неудач и неясностей.
    Как-то ранней осенью Берг получил письмо от художника Ярцева. Он звал его приехать в муромские леса,
где проводил лето.  Тут всюду, - писал он, - чудеса!
   Берг дружил с Ярцевым и, кроме того, несколько лет не уезжал из Москвы. Он поехал.
На глухой станции за Владимиром Берг пересел на поезд узкоколейной дороги и с удовольствием дальше  ехал!
   Август стоял жаркий и безветренный. В поезде пахло ржаным хлебом,  и вдруг потом -
 Ему казалось, что он дышит не воздухом, а удивительным солнечным светом!
    Кузнечики кричали на полянах, заросших белой засохшей гвоздикой.
На полустанках пахло немудрыми полевыми цветами и, казалось, земляникой.
   Ярцев жил далеко от безлюдной станции, в лесу, на берегу глубокого озера с водой, чёрной слегка.
Он снимал избу у лесника.
   Вёз Берга на озеро сын лесника Ваня Зотов - сутулый и застенчивый мальчик.
   Дождя не было. Лёгкие тени ветвей дрожали на чистом полу, а за дверью сияла тихая синева.
Слово "сияние" Берг встречал только в книгах поэтов, считал его выспренним и лишённым ясного смысла,
Чтобы почувствовать его до конца.
Но теперь он понял, как точно это слово передаёт тот особый свет, какой исходит от сентябрьского неба и Солнца.
   Паутина летала над озером, каждый жёлтый лист на траве горел от света, как бронзовый слиток в тени дубрав.
Ветер нёс запахи лесной горечи и вянущих трав.
   Берг взял краски, бумагу и, не напившись даже чаю, пошёл на озеро. Ваня перевёз его на дальний берег.
   Берг торопился.
Леса, наискось освещённые Солнцем, казались ему грудой лёгкой медной руды, которую от видел как одну цветущую груду.
Задумчиво свистели в синем воздухе последние птицы и облака растворялись в небе, подымаясь к зениту.
    Берг торопился. Он хотел всю силу красок, всё умение своих рук и зоркого глаза,
Всё то, что дрожало где-то на сердце, отдать этой бумаге - сразу,
Чтобы хоть в сотой доле изобразить великолепие этих лесов, умирающих величаво и просто,
Что раньше ему не удавалось ни разу…
     Берг торопился. Глухой сумрак прошёл внезапной волной по листве. Золото меркло. Воздух тускнел.
Далекий грозный ропот прокатился от края до края лесов и замер где-то над гарями, но в воздухе - будто  висел.
Берг не оборачивался.
    Гроза заходит! - крикнул Ваня. - Надо домой!
   Осенняя гроза, - ответил рассеянно Берг и начал работать ещё лихорадочнее – как будто подгонялся грозой.
Гром расколол небо, вздрогнула чёрная вода, как в чёрной глубине колодца,
Но в лесах ещё бродили последние отблески Солнца.
     Ваня потянул его руку:
Ой!
Глянь назад. Глянь, страх какой!
     Берг не обернулся. Спиной он чувствовал, что сзади идёт дикая тьма, пыль, застилая горизонта границы -
Уже листья летели ливнем и, спасаясь от грозы, низко неслись над мелколесьем испуганные птицы.
     Берг торопился. Оставалось всего несколько мазков. Ему хотелось запечатлеть эти чудеса!
Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса.
    Тогда Берг оглянулся. Чёрный дым падал на озеро. Леса качались.
За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Примчались!
Первая тяжелая капля щёлкнула по руке. На глади озеро первые капли дождя тоже явились.
     Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью.
В лицо ударила водяная пыль.  Мокрые листья закружились и залепили глаза, как метелью.
    Молния расколола соседнюю сосну. Ливень обрушился с низкого неба и Берг с Ваней бросились к челну.
Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки, в тёплую тишину.
   В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью.
Краски были потеряны, - великолепные краски Лефранка.
Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашёл.
Жаль, такая утрата – это как долго заживающая ранка.
   Через два месяца в Москве Берг получил письмо, написанное большими корявыми буквами,
Которые только Ваня мог так криво поставить:
"Здравствуйте, товарищ Берг, - писал Ваня. –
Отпишите, что делать с вашими красками и как их вам доставить.
Как вы уехали, я искал их две недели, всё обшарил, пока нашёл, только сильно простыл –
Потому уже были дожди, но теперь хожу, хотя раньше очень слаб был.
Папаня говорит, что было у меня воспаление в лёгких. Так что вы не сердитесь, я про краски не забыл.
Пришлите мне, если есть какая возможность, книгу про наши леса и всякие деревья - хочется всё знать,
И цветных карандашей - очень мне охота рисовать.
У нас уже падал снег, да стаял, а в лесу, где под какой ёлочкой, - смотришь, и сидит заяц. Он здесь таков.
Летом очень будем вас ждать в наши родные места.
    Остаюсь Ваня Зотов".
    Вместе с письмом Вани принесли извещение о выставке, - Берг должен был участвовать в ней.
Его попросили сообщить, сколько своих вещей и под каким названием он выставит.
И приписка: сообщить, если возможно, быстрей.
   Берг сел к столу и быстро написал, войдя от своей мысли почти в раж:
"Выставляю только один этюд акварелью, сделанный мною этим летом, - мой первый пейзаж"…
      Была полночь. Мохнатый снег падал снаружи на подоконник и светился магическим огнём –
Отблеском уличных фонарей. Какой волшебный свет от снега!
В соседней квартире кто-то играл на рояле сонату Грига.
Мерно и далеко били часы на Спасской башне. Их когда-то волшебник создал!
Потом они заиграли "Интернационал".
   Берг долго сидел, улыбаясь.
Конечно, краски Лефранка он подарит Ване. Ведь его родина – страна чарующей новизны.
Берг хотел проследить, какими неуловимыми путями появилось у него ясное и радостное чувство родины.
Оно зрело годами, десятилетиями революционных лет, где он учился только прекрасному всему,
Но последний толчок дал лесной край, осень, крики журавлей и Ваня Зотов. Почему?
Берг никак не мог найти ответа,
Хотя и знал, что прекрасней нашей родины - нет страны света!
   Эх, Берг, сухарная душа! - вспомнил он слова бойцов. - Какой с тебя боец и создатель новой жизни,
Когда ты землю свою не любишь, чудак!
А ещё художник! Что-то у тебя не так!
   Бойцы были правы. Теперь Берг знал, что он связан со своей страной не только разумом,
Не только своей преданностью революции, но и всем сердцем, как художник, и умом,
И что любовь к родине сделала его умную, но сухую жизнь тёплой, весёлой
И во сто крат более прекрасной, чем в детстве былом,
Когда его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом.
   (По рассказу Г.К. Паустовского 1936 года, период войны в Испании.)


_____
Г.К. Паустовский. Акварельные краски! (Отрывок)
    Когда при Берге произносили слово "родина", он усмехался. Он не понимал, что это значит.
Родина, земля отцов, страна, где он родился, - в конечном счете не все ли равно, где человек поя-вился на свет. Один его товарищ даже родился в океане на грузовом пароходе между Америкой и Европой.
- Где родина этого человека? - спрашивал себя Берг. - Неужели океан - эта монотонная равнина воды, черная от ветра и гнетущая сердце постоянной тревогой?
Берг видел океан. Когда он учился живописи в Париже, ему случалось бывать на берегах ЛаМанша. Океан был ему не сродни.
Земля отцов! Берг не чувствовал никакой привязанности ни к своему детству, ни к маленькому еврейскому городку на Днепре, где его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом…
Во время гражданской войны Берг не замечал тех мест, где ему приходилось драться. Он насмешливо пожимал плечами, когда бойцы, с особенным светом в глазах говорили, что вот, мол, скоро отобьем у белых свои родные места и напоим коней водой из родимого Дона.
- Трепотня! - мрачно говорил Берг. - У таких, как мы, нет и не может быть родины.
- Эх, Берг, сухарная душа! - с тяжелым укором отвечали бойцы. - Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты землю не любишь, чудак. А еще художник!
Может быть, поэтому Бергу и не удавались пейзажи. Он предпочитал портрет, жанр и, наконец, плакат. Он старался найти стиль своего времени, но эти попытки были полны неудач и неясностей…
Как-то ранней осенью Берг получил письмо от художника Ярцева. Он звал его приехать в муромские леса, где проводил лето. Берг дружил с Ярцевым и, кроме того, несколько лет не уезжал из Москвы. Он поехал.
На глухой станции за Владимиром Берг пересел на поезд узкоколейной дороги.
Август стоял жаркий и безветренный. В поезде пахло ржаным хлебом. Берг сидел на подножке вагона, жадно дышал, и ему казалось, что он дышит не воздухом, а удивительным солнечным светом.
Кузнечики кричали на полянах, заросших белой засохшей гвоздикой. На полустанках пахло немудрыми полевыми цветами.
Ярцев жил далеко от безлюдной станции, в лесу, на берегу глубокого озера с черной водой. Он снимал избу у лесника.
Вёз Берга на озеро сын лесника Ваня Зотов - сутулый и застенчивый мальчик.    Дождя не было. Легкие тени ветвей дрожали на чистом полу, а за дверью сияла тихая синева.    Слово "сияние" Берг встречал только в книгах поэтов, считал его выспренним и лишенным ясного смысла. Но теперь он понял, как точно это слово передает тот особый свет, какой исходит от сентябрьского неба и Солнца.    Паутина летала над озером, каждый жёлтый лист на траве горел от света, как бронзовый слиток. Ветер нес запахи лесной горечи и вянущих трав.
    Берг взял краски, бумагу и, не напившись даже чаю, пошёл на озеро. Ваня перевёз его на дальний берег.    Берг торопился. Леса, наискось освещённые Солнцем, казались ему грудами легкой медной руды. Задумчиво свистели в синем воздухе последние птицы, и облака растворялись в небе, подымаясь к зениту.    Берг торопился. Он хотел всю силу красок, всё умение своих рук и зоркого глаза,  всё то, что дрожало где-то на сердце, отдать этой бумаге, чтобы хоть в сотой доле изобразить великолепие этих лесов, умирающих величаво и просто…
     Глухой сумрак прошёл внезапной волной по листве. Золото меркло. Воздух тускнел. Далекий грозный ропот прокатился от края до края лесов и замер где-то над гарями. Берг не оборачивался.
    Гроза заходит! - крикнул Ваня. - Надо домой!
   Осенняя гроза, - ответил рассеянно Берг и начал работать ещё лихорадочнее.
Гром расколол небо, вздрогнула чёрная вода, но в лесах еще бродили последние отблески солнца.
     Ваня потянул его руку:
Глянь назад. Глянь, страх какой!
     Берг не обернулся. Спиной он чувствовал, что сзади идёт дикая тьма, пыль, - уже листья летели ливнем и, спасаясь от грозы, низко неслись над мелколесьем испуганные птицы.
     Берг торопился. Оставалось всего несколько мазков. Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса.   Тогда Берг оглянулся. Чёрный дым падал на озеро. Леса качались. За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Первая тяжелая капля щелкнула по руке.
     Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью. В лицо ударила водяная пыль. Метелью закружились и залепили глаза мокрые листья.  Молния расколола соседнюю сосну. Ливень обрушился с низкого неба, и Берг с Ваней бросились к челну. Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки. В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью. Краски были потеряны, - великолепные краски Лефранка. Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашёл.
   Через два месяца в Москве Берг получил письмо, написанное большими корявыми буквами. "Здравствуйте, товарищ Берг, - писал Ваня. - Отпишите, что делать с вашими красками и как их вам доставить. Как вы уехали, я искал их две недели, все обшарил, пока нашёл, только сильно простыл – потому уже были дожди, но теперь хожу, хотя еще очень слабый. Папаня говорит, что было у меня воспаление в лёгких. Так что вы не сердитесь.    Пришлите мне, если есть какая возможность, книгу про наши леса и всякие деревья и цветных карандашей - очень мне охота рисовать. У нас уже падал снег, да стаял, а в лесу, где под какой ёлочкой, - смотришь, и сидит заяц. Летом очень будем вас ждать в наши родные места.
    Остаюсь Ваня Зотов".
    Вместе с письмом Вани принесли извещение о выставке, - Берг должен был в ней участвовать. Его попросили сообщить, сколько своих вещей и под каким названием он выставит.   
Берг сел к столу и быстро написал: "Выставляю только один этюд акварелью, сделанный мною этим летом, - мой первый пейзаж".
   Была полночь. Мохнатый снег падал снаружи на подоконник и светился магическим огнем – отблеском уличных фонарей. В соседней квартире кто-то играл на рояле сонату Грига. Мерно и далеко били часы на Спасской башне. Потом они заиграли "Интернационал". Берг долго сидел, улыбаясь. Конечно, краски Лефранка он подарит Ване. Берг хотел проследить, какими неуловимыми путями появилось у него ясное и радостное чувство родины. Оно зрело годами, десятилетиями революционных лет, но последний толчок дал лесной край, осень, крики журавлей и Ваня Зотов. Почему? Берг никак не мог найти ответа, хотя и знал, что это было так.
   Эх, Берг, сухарная душа! - вспомнил он слова бойцов. - Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты землю свою не любишь, чудак!
   Бойцы были правы. Берг знал, что теперь он связан со своей страной не только разумом, не только своей преданностью революции, но и всем сердцем, как художник, и что любовь к родине сделала его умную, но сухую жизнь тёплой, весёлой и во сто крат более прекрасной, чем раньше.
1936 год.