Мариин конфуз

               


  Бабушка Мария после жуткого пожара, в котором сгорел ее добротный большой дом, двор, и все прочие постройки, а также и почти все ее нажитое непосильным деревенским трудом за долгие годы имущество, теперь доживала свой век в небольшом, отстроенном всем миром домике.
   
    Домик был перевезен из одной из опустевших деревень, которых в связи с политикой укрупнения, становилось на Руси все меньше и меньше. Люди уезжали, бросив все, и только отдельным счастливцам удавалось хоть за какие-нибудь жалкие гроши продать свои дома. И вот только потому, что у бабушки Марии сгорел дом, кто-то и оказался в числе таких счастливчиков.
   
    Дом перевезли и отстроили быстро, в течение лета, и к осени бабушка Мария уже жила в своем, теперь несравнимо скромном  жилище. Но утешало то, что по чужим людям скитаться не пришлось.
   
   Бабушка Мария приходилась родной теткой моей бабушке Саше, поэтому она считалась нам самой близкой родней в округе, хотя дальней бабушкиной родни было очень не мало. Но бабушка Мария была уже в преклонных годах – ей давно перевалило за восемьдесят, поэтому моя семья всячески помогала ей по хозяйству. А она приглядывала за нами, когда взрослые уходили на работу, например на сенокос.

    К бабушке Марии я любила ходить. У нее, несмотря на то, что вроде уже и хозяйства не было, всегда находилось какое- нибудь угощение.
-Девка, зайди-ко ко мне, - зазывала иногда бабушка, увидев меня в толпе деревенских ребятишек.

  Конечно, я непременно спешила к ней. Она заводила меня к себе, и с заговорщическим видом  говорила:
- Я нонче вот сиклеты пекла. Накось, поешь. А то ведь голодная бегаешь.
Бабушкины « сиклеты» - так она называла котлеты, я просто обожала. Она давала мне котлетку с куском домашнего каравая, и я,  довольная, на ходу заглатывая пищу, бежала догонять  ребят.

    А еще я приходила к бабушке Марии попить чая с медом. У нас в семье мед был большой редкостью. Разве что сосед, дядя Вася угостит, когда скачает, за причиненный  вред его пчелами нашей семье. Это было справедливо, потому что пчелы у дяди Васи были настоящие звери. Летом вся наша семья вечно ходила покусанная его пчелами. Нос высунуть из дома было нельзя. Они как будто караулили нас. Особенно почему-то доставалось мне. И  жалили они меня, как правило, в лицо. Тогда у меня заплывал на несколько дней какой- нибудь глаз, а то и оба, и я подолгу была объектом для насмешек.

    А бабушка Саша шла на разборки к соседу:
-Василий, опять твои собаки покусали моего робёнка. Никакого житья от них нету. Вон, картошку окучиваем по ночам.
Дядя Вася знал, что собаками бабушка его пчел называет, а настоящей-то собаки у него сроду не было. Он молчал и только виновато разводил руками
 -Ладно, Олександра, прости… Вот скачаю меду, дак накормлю твоего робёнка. Пусть не обижается.

    И мы с нетерпением начинали ждать, когда дядя Вася появится в огороде, где у него ульи стояли. В сетке на голове и с дымарем в руке. Это обозначало, что скоро любимое лакомство будет у нас на столе. Он приносил не только миску меда, но и несколько кусков вощины.

   У бабушки Марии меда было много. Еще когда она жила со своим мужем, дядей Гришей, они держали пчел. Потом, когда дядя Гриша умер, бабушка Мария ульи продала. А мед у нее хранился годами. Удивительно, что когда случился пожар, и стали спасать хоть какое-то имущество, то в первую очередь вытащили трехведерную корчагу меда и сундук с одеждой. Видимо то, что с краю стояло. Больше ничего спасти не удалось. И вот бабушка Мария всегда к чаю выносила маленькую плошку меда, и разрешала есть его прямо с ложки, а не макать кусочком пирога, как делалось у нас дома.

    Несмотря на то, что ей столько испытаний пришлось пережить, бабушка Мария была достаточно крепкой старушкой. Она была высокого роста с на удивление прямой спиной. Ходила легко, хоть и с «бадожком». Летом бабушка Мария всегда носила « парочку» - костюм, состоящий из юбки в сборку и кофточки на пуговицах, но всегда одной расцветки. Шила для нее одежду лучшая модистка деревни – моя мама.

    Была у бабушки Марии одна неизменная привычка. Не знаю, с каких лет, но вот в глубокой     старости она у нее была. Перед едой бабушка Мария обязательно выпивала пол-рюмочки «беленькой». Ну и после бани тоже.

    Пока бабушка была в силе, она могла сходить в магазин в село, которое было в трех километрах от нашей деревни. Когда я пошла в первый класс, бабушке уже не часто приходилось выбираться в село. И вот однажды, когда я утром с портфелем через плечо проходила мимо ее дома, бабушка позвала меня к себе.
-Девка, я вот тебе такой наказ даю. Вот тебе три рубля, зайди к Мите в магазин, купи бутылочку. Мите скажи, что бабушка Мария просила, он сам знает чего. Там тринадцать копеек останется. Скажи, чтоб тебе конфеточек на сдачу дал. Смотри, деньги не потеряй, да и бутылочку не разбей, как домой пойдешь.

   Как я дожила до конца уроков – не помню! Я пулей влетела в магазин и выпалила все, что мне наказала бабушка Мария. Дядя Митя, продавец, все исполнил строго. Сам уложил мне в портфель бутылку «Московской Особой», взвесил мне сто грамм карамельки «Фруктово-ягодный букет», и я счастливая отправилась домой. Бутылку я донесла в целости и сохранности, карамельки за дорогу мной были съедены все!

   С тех пор моя подработка на карамельки стала регулярной. Раза три, а то и четыре в месяц такое счастье мне выпадало. Поэтому, когда теперь начинают вспоминать динамику роста цен на водку, я с точностью до копейки называю цены с 1963 по 1972 год.

    Хоть и маленький домик был теперь у бабушки Марии, а все же он состоял из двух, как она называла, «половин». В меньшей «половине» располагалась русская печь, служившая бабушке и лежанкой, и маленькая кухня, вмещавшая стол, лавку и тот самый сундук, который спасли во время пожара. Сундук стоял у окна, а стол и лавка стояли перпендикулярно ему. Сундук был большой, примерно метра полтора в длину, весь расписанный  незамысловатым орнаментом. В нем и хранила бабушка уцелевшие не хитрые свои пожитки. А чтобы одежда не приобретала неприятного запаха, сундук почти всегда был открыт нараспашку.

    В большей « половине» тоже стоял стол, накрытый аккуратной домотканой скатертью, вдоль стены стояла лавка, но гораздо длиннее той, что была в кухне. Перед столом стояли две самодельных табуретки. Сразу у входа, с правой стороны за  цветной занавеской стояла железная кровать, завешенная  белыми кружевными подзорами. Стены в доме были ничем не оклеены. Просто отесанные, даже не слишком аккуратно, бревна с торчащим в пазах мхом. Поэтому домик представлялся мне как будто из старой-старой сказки про избушку на курьих ножках. Ножек, правда не было. И жила в нем не баба яга, а самая добрейшая бабушка Мария.

    Самое интересное из бабушкиной утвари - был рукомойник. Не умывальник, а именно рукомойник. Он представлял собой небольшую медную чашу с носиком, подвешенную на цепочках к потолку. Чтобы умыться или помыть руки, надо было наклонять рукомойник за носик большим пальцем. И в пригоршню набирать воду. У меня это получалось не всегда. Больше воды попадало не в пригоршню, а в рукава.
Баню после пожара бабушке строить не стали, да она и сама не пожелала. Жила она одна, а из-за одной баню топить накладно. Сколько надо дров лишних напасти, да ведь ей уже и тяжело было и воду носить, и дрова в баню. Поэтому в баню бабушка Мария все время ходила к нам.

   Северные жители не представляют себе субботы без бани. Бани строились одновременно с домом, а то и раньше. Потому что иногда семья и жила некоторое время в бане, пока дом отстраивался. И, как бы не были загружены деревенские жители работой, в субботу всегда к вечеру топились бани. В первый пар ходили молодые, крепкие зоровьем, а уж старики и ребятишки в последний пар.

   Бабушку Марию звать в баню и провожать из бани всегда приходилось мне.  Мы вымывались, приходили к нам домой, где на столе уже стоял кипящий самовар, и бабушка Мария всегда сначала у нас посидит, попьет с нами чайку, отойдет от пара, а потом уж я ее домой веду – благо дом стоял через дорогу, наискосок от нашего.

   Я провожала бабушку Марию домой, в последнее время  помогала подняться ей на крылечко, заводила в избу, и уходила домой только тогда, когда убеждалась, что все в порядке. Бабушка Мария почти всегда сразу спать ложилась. А мы в окошко проверяли, выключила ли она свет. Если свет не горит, значит все в порядке.

    К слову сказать, наша семья тоже долго не засиживалась. Спать, особенно зимой, ложились рано, часов в девять, Мама работала дояркой на ферме, и вставать ей приходилось очень рано, часа в четыре, чтоб еще успеть и дома до работы кое-что сделать.
Бабушки мои были люди набожные, в Бога верили истово, несмотря на то, что и церкви лет сорок в селе уже не было. Например, моя бабушка Саша никогда не ложилась спать, пока не помолится перед висящей на кухне огромной иконой. Молилась она всегда на коленях, и мы не смели в этот момент даже зайти на кухню. Когда бабушки собирались вместе, то очень часто вели разговор про загробную жизнь. Бабушка Мария  была старше моей бабушки лет на тридцать, и поэтому уже как-то чаще заводила  об этом разговоры. Помню, как они однажды договаривались, что если одна из них умрет раньше, то обязательно приснится другой и точно расскажет, есть ли он, «тот свет».

   Я, конечно, считала это их причудами, и тихонько посмеивалась над этим. Я-то в свои четырнадцать лет была уже умная, и точно знала, что никакой загробной жизни нет!
В субботу все было как обычно. Сходили в баню, бабушку Марию я проводила домой, и спать улеглись рано, даже телевизор не стали смотреть. «Время» только посмотрели.

   В воскресенье, бабушка Мария чего-то пришла к нам позднее обычного.  Входя в дом, она обычно обметала валенки –«катаники» от снега, и проходила прямо в них- старенькой можно было.

  Мы уже сели обедать, когда бабушка Мария вошла. Моя бабушка сразу пригласила ее к столу, но она сначала садиться не стала. Потом, когда ей предложили чаю, согласилась выпить с карамелькой.  Но необычное было в том, что она чего-то улыбалась, но почти ничего не говорила.

  Наконец, когда с карамелькой и чаем было покончено, бабушка Мария, улыбаясь, вдруг изрекла, обращаясь к моей бабушке:
-Девка, а я ведь нонче ночью на «том свете» побывала.

  Бабушка моя аж вздрогнула от этих слов. Наверно, она подумала, что ее любимой тетушке ночью плохо было.

  А бабушка Мария, как ни в чем не бывало, продолжила свой рассказ.
- Когда Валя-то привела меня, да ушла, я дверь на засов закрыла, и внутреннюю на крючок. И спать сразу легла. Свет потушила, как положено, да чего-то долго не могла уснуть. Ну, мне и пришло в голову выпить водочки чуток, авось усну скорее. Встала, свет на кухне зажгла, налила рюмочку, выпила, закусила, да раз спать неохота, свет погасила и села на лавочку к окошку.  Шторочку отодвинула, да и стала на улицу глядеть. А ночь-то светлая была. Луна огромная, как в сумерки все видно. Сидела я так-то, сидела, да видно и задремала сидя за столом.

    Сколь спала – не знаю. А токо проснулась – темно вокруг. И луна уже не светит. Тьма кромешная, как в подземелье. Ну, думаю, раз темно, то утро не скоро, стало быть. А луну видно тучи спрятали.

   Раз вставать рано, дай, думаю, хоть на бок повернусь, а то спина занемела, да и ноги скрюченные чего-то. В коленках затекли. Стала поворачиваться – что такое? Стена какая-то. Да гладкая. Не бревенчатая. Щупаю руками, и думаю – где это я? Неуж-то у Саши уснула? Начала вспоминать. Нет, помню, как Валя домой привела. Помню, как спать ложилась. Значит, дома я должна быть. Может я на пол у печки упала, дак стенка вроде не глиняная. Надо на другой бок повернуться. С другой-то стороны, хоть где лежи, стенки нет. Поворачиваюсь на другой бок, руку протянула – опять стена.
 
  Господи, куда ж я попала? Дай, думаю, ноги вытяну. Стала вытягивать, а и там стена, не дает ногам распрямиться.  Тут мне чего-то не по себе стало как-то. Я руку-то вверх подняла, а рука-то тоже то ли в стену, толи в потолок и уперлась. Я за головой пощупала – и там стена. И тут я и догадалась, где я лежу. Это ж ведь я умерла, а меня видно схоронили. Дак, токо непонятно, чего гроб-то такой короткий сделали. Доски-то, еще Гришей приготовленные, вроде длинные были. Видно, обрезали, да коротко…

   Ну, раз так-то легко умерла, дак руки на груди сложила, как положено, стала ждать, чего дальше будет. Думаю, да вспоминаю, что по рассказам-то должно быть: когда умирает человек, дак вроде ангелы за ним прилетают. А когда прилетают? Когда только умер, или когда уж схоронили? Или они меня уже на небо принесли?

  Какое на небо, ежели я в гробу еще! Значит, не прилетали еще ангелы-то. Думаю, надо наверно готовиться к суду страшному. Стала я молитвы читать, да грехи свои вспоминать. А грехов-то!

  Лежу, перечисляю в уме грехи, прощения прошу у Господа. Думаю, пока в уме, дак успеть покаяться надо, а то как придут за мной, да без покаяния заберут, дак тогда уж поздно. Сколь я лежала каялась – не знаю. А только показалось, что уж очень долго. И никто не приходит за мной. Видно, и там занятые все, тоже очереди ждать надо, как у нас на земле.

   Ну вот,лежу, эдак с закрытыми глазами, а не спится! Боюсь, что засну, да ангелы и не возьмут меня. Тут чего-то мне в голову пришло, что если я уж умерла, дак а как дышу-то? Да и воздух-то разве под землей есть? Ну, наверно может не сильно землей засыпали, или  пространство какое осталось. Да видно и крышку-то не сильно забили, что воздух проходит. И вздумалось мне попробовать крышку приподнять. И страшно, вроде, а вдруг земля на меня посыплется. А потом все же решилась -  чего терять-то, раз все равно умерла. Да и открыть-то может я ее не смогу, если гвоздями заколотили.

    Но все же любопытно, да и делать тут нечего, и молитвы уж все не по одному разу прочитала. А может, тут тоже люди выходят, как на земле, пройтись по «тому свету». Нет, все же надо попробовать. Вытянула я руки-то вверх, уперлась ладонями, да и стала приподнимать крышку. А она и не прибита вовсе! Дак, так легко приоткрылась, что я прямо испугалась сначала. А глаза-то закрыты, в темноте-то они все равно не нужны. А тут от страха-то они и открылись.

 А как открылись, дак я еще сильнее испугалась. Уж такой яркий свет увидала, чуть не ослепла. Говорили же люди, что там, на «том свете» яркое свечение. Ну, глаза у меня и закрылись от яркого света. А крышка-то все выше и выше поднимается, у меня уж и рук хватать не стало. Ну, надо глаза открывать, смотреть, что там дальше.

  Открыла я потихоньку глаза, да и обомлела: ни на каком я не на «том свете», а просто лежу у себя на кухне, в своем собственном  сундуке. А в избе уж белый день давно, солнце вон в окошко лупит, аж глазам больно. Они уж за это время к темноте-то привыкли.

  Мне чего-то даже жалко стало, что я живая. Как-то я уж смирилась с мыслями, что так легко умерла, да и успокоилась. А тут нако-ся! Опять жить надо! Дак тогда и из сундука выбираться надо. Стала я ворочаться, да приподниматься. Крышку-то откинула насовсем, из сундука вылезла, да и давай снова молиться. Молюсь, а саму и смех разбирает, как на грех. Помолилась, да и пошла вот вам рассказывать.
Пока бабушка Мария рассказывала, мы сидели и слушали, разинув рот. Рассказывать она была еще та искусница. Но когда она закончила свой рассказ, мы от смеха просто валялись по полу.

    А бабушка Мария взяла с нас клятву, что мы никому в деревне не будем рассказывать про этот ее конфуз. Уж больно ей не хотелось, чтоб над ней, самой старенькой жительницей деревни смеялись.
Мы, конечно первое время слово держали. Но потом мало-помалу начали рассказывать своим родственникам.

   Никто над бабушкой Марией не потешался, потому что уж очень хороший был у нее авторитет, как среди родни, так и среди односельчан.

   А мы с тех пор бабушку еще сильней стали опекать, ведь ей уже было под девяносто лет. Но после этого случая она еще пять лет прожила на Этом свете. А вот привычку пропустить пол-рюмочки перед едой она так и не оставила. Ну и после баньки иногда.

05.02.2018