Остоженка. Февраль

Незатейливый марш Мендельсона
дул с винила оркестрик любви.
Охмуряла вдова Гершензона,
в эту ночь, своего визави.

Под скрипучее скерцо дивана –
возложила себя неглиже.
Через дырки от орденских планок
просочилась поближе к душе.

Принимая роскошное тело,
пожилой генерал ФСБ,
как учили, справлял своё дело -
твёрдо помня присягу (без «Б»).

Снег колючий вылизывал крышу,
и дрожал как струна миокард.
Темп контакта был явно завышен –
но хранил, от беды, Бодигард.

В пик интима, шельмец ненароком,
обронил, что в гнезде глухаря,
в одиночестве крайне жестоком –
беглый химик дрочИт втихаря.

А вдова, размягчённая лаской,
простонала: «Ну, что ты, мон шер!
Он в КолАмбусе штата Небраска –
у шалавы Шаррон Робеспьер".

Старый лис, съел икру и севрюгу.
Штоф прибрал и мадам расколол…
Над Москвою поющая вьюга -
у моссада сегодня прокол.

Грузно гнутся кремлёвские ели –
словно тянутся долу припасть.
Город болен февральским похмельем…
Подвела Гершензоншу матчасть.

В ритме брАди-кардИи шансона,
по Остоженке кружит пурга.
Генерал снял жучка с телефона
и ещё раз отшвОрил врага…

Тихо плачет вдова молодая
под портретом Эдгара Дега.
За окном, все следы укрывая,
Белый Ангел роняет снега.