Конец шамана

Историческая поэма
       1888 год

Зимою, замерзая
в чуме,
И летом – в дождик или
зной,
Тайгою день и ночь
кочуя,
Искал он счастья, предок
мой.
                А. Немтушкин


            Пролог

Задумал как-то русский царь
Сосватать Обь за «Енисея»,
И, как всегда бывало встарь,
Издал указ, за Русь радея.
Канал в тайге, где нет дорог,
Честной народ, не усомнившись,
Пообещал построить в срок,
За куш солидный подрядившись.

Две речки – Кеть и Малый Кас,
Притоки главных рек Сибири,
Где и «Макар телят не пас»,
Соединить в одну решили.
Крепили срубом берега,
На шлюзы лиственницы клали –
Монарх велел, чтоб на века
Канал сибирский создавали.

Обь-Енисейский водный путь
Великой стройкой объявили,
А чтобы время не тянуть,
Канал с утра до ночи рыли.
За труд подённый мужикам
Копеек семьдесят давали,
А токарям и кузнецам
Целковый даже начисляли.

Вначале жили кое-как:
Трава – постель, пеньки – подушки,
Потом построили барак,
Больницу, баню, склад, избушки.
Людей нагнали, словно мух,
Баландой скверною кормили,
А, испустивших Божий дух,
Крестясь, в могилах хоронили.

За восемь лет, что шёл крепёж,
В делах житейских было всяко:
Болезни, голод, бунт и вошь,
Дела частенько шли двояко,
Но главный враг был – комары,
От коих негде было скрыться,
И тучи чёрной мошкары,
Исподтишка, кусавшей лица.

Народ лишения терпел,
Ругая всех и вся, негоже,
А кто на вольности был смел,
Бежали к вдовушкам пригожим,
Иль в юрты к местным остякам, *
На положение изгоя,
Но, всё равно, ни тут, ни там –
Нигде им не было покоя.

           Данила

В одной из шлюзовых бригад,
Работал плотником Данила.
Сбежать он тоже был бы рад,
Пока кондрашка не хватила,
Да всё товарища искал, –
Рекою плыть один боялся, –
Но от судьбы не убежал:
С лесов строительных сорвался,
Но жив остался. Видно он
В рубашке розовой родился,
Коль не погиб, а в долгий сон,
Как звери в спячку, погрузился.
В больнице местные врачи
Диагностировали кому,
Но, как ни бились, не могли
Вернуть сознание больному.

Начальник ведомства барон
Бьорк Александрович Аминов, *
В двух экспедициях, пешком,               
Прошедший путь тропой звериной,
Был инженер и старожил               
Обь-Енисейского канала, 
За что в народе получил
Крутую кличку Генерала.
Когда о коме он узнал,
Жалея плотника Данилу,
Прорабу строго приказал:
– «Лечить, а не зарыть в могилу!»
А тот, с ухмылкой на губах,
С бароном, вроде, согласился,
Но, усомнившись во врачах,
Искать целителя пустился.

***

А в это время, близ Кети,
В низовьях речки Ломоватой,
На стан, где жили остяки,
Медведь ворвался бесноватый.
Поранил лапой двух собак,
Убил домашнюю косулю,
Ревя, как бешеный варнак, *
Он сам себя обрёк на пулю.

Спасая свой остяцкий стан,
Свершив обряд, из суеверья,
Шаман, по имени Елдан,
Убил взбесившегося зверя.
Медвежью шкуру посолив,
Со старшей дочкой сел на лодку,
На Генеральский стан приплыв,
Отдал трофей в обмен на водку.

А «ухмыльнувшийся» прораб,
Поймав его, сказал шаману:
– "У нас в больнице Божий раб 
Неделю спит, как плотник спьяну,
Так я прошу тебя,  дружок,
Верни из комы душу в тело,
А не вернёшь, не дай-то Бог,
Как бы твоя не отлетела!»

               Тот свет

«Сумпы’тыль куп» –  шаман-остяк,
Всю жизнь шаманит в чуме белом,
«Камытыры’ль куп» – чёрный маг,
Камлает духам только в сером.
Елдан не просто в сером жил,
Но, в раж, войдя под звуки бубна,
С самим Торумом * говорил,
Впадая в транс душой прилюдно.

Когда чиновник приказал
Явиться с дочерью к Даниле,
Перечить тот ему не стал,
А подчинился грубой силе.
Больного вынеся во двор,
Водой обрызгал из колодца,
От бересты разжёг костёр,
И стал за жизнь его бороться.

Призывно пел и голосил,
Шептал Даниле что-то в ушко,
У духов помощи просил,
Стуча по бубну колотушкой.
Истошно дуя в свой варган, *
Надев бубенчики на косы,
Для пущей важности шаман
Дурман-траву на угли бросил.

Лиловый дым от травки вмиг
Наполнил ядами дыханье,
В мозги шаманские проник,
Затмив неясностью сознанье.
Схватив потухший уголёк,
Он с дочкой Ильгой * попрощался,
Оставил жизнь, и… за порог,
В загробный мир душой умчался.

***

Не раз Елданова душа
В мир духов тайно улетала,
Из летаргического сна
Людей обратно возвращала.
Вот и сейчас, попав в туннель,
Где благодать лучом струилась,
Как на цветок мохнатый шмель,
На берег речки приземлилась.

Река делила Божью Твердь
На плотный мир и мир духовный.
В одном жила Старуха Смерть,
Другой был Господу покорный.
Шамана чёрная душа,
Не ощущая тяжесть тела,
Тихонько фибрами шурша,
Бесовский заговор запела:

– «Как синим дымом уголька
Огонь желает насладиться,
Так пусть ко мне издалека
Душа Данилы устремится».
В ответ болезная душа
Из ниоткуда появилась,
Перед Елданом, мельтеша,
С печальной просьбой обратилась:

– «Когда вернёшься в жизнь, Елдан,
Сокрой мой прах в могильной нише,
Поскольку тело моё там
Уже не к жизни, к смерти ближе.
Я в мир духовный улечу,
И там останусь, как затворник,
А в жизнь вернуться не хочу,
Я здесь живой, а там – покойник».

– «Ты, паря, что?.. в своём уме?
– Душа шамана возразила, –
Верну здоровье я тебе,
И кровь опять забьётся в жилах.
А в мир иной ты не уйдёшь,
Поскольку жизни срок не вышел.
Вернись назад, ядрёна вошь,
Покуда пульс под кожей слышен!

Недаром Ильга, дочь моя,
Взывает к духам, что есть мочи,
Скажу, тебе я, не тая,
Давно уж девка замуж хочет.
Я за тебя её отдам,
Но если ты меня обманешь,
Гроша за жизнь твою не дам,
Поскольку в кому снова канешь».

– «Ну, что ж, Елдан, твоя взяла,
– Сказал Данила, – Слово – дело!
Раз ты берёшь меня в зятья,
Согласен я вернуться в тело».
И, тотчас, будто в рану соль,
Иль нож кривой в него вонзился,
Через страдания и боль,
Данила в тело воротился.

А Ильга, в транс себя введя,
Душой проникла в его душу,
Примерив боль ту на себя,
Из тела выгнала наружу.
Данила сам на ноги встал,               
С улыбкой Ильге поклонился,
Поцеловал её в уста,               
К врачам в больницу удалился.

Шаман же, водку прихватив,
Немедля, с дочкой сел на лодку,
"Водички огненной" испив,
Запел, горланя во всю глотку:
 –"Иду я по лесу зелёному.
Собака бежит впереди.
А вот большой медведь лезет на дорожку,
И мне надо его убить.
Ружьё моё хорошо!
Я в него попал, и ах, как потекла кровь!" *

              Ильга

 Леченья срок давно истёк,
Но боль в груди не проходила,
Скуля, как брошенный щенок,
Порой с ума сходил Данила.
К тому же, иволгою в сон
Ночами Ильга прилетала,
Зовя его за горизонт,
Счастливой жизни обещала.

Решив бежать, он денег дал
Старшому шлюзовой бригады,
Чтоб тот начальству не сказал
И не чинил ему преграды.
Потом врача перехитрил,
Сказав, что хочет искупаться,
А сам на лодке вниз уплыл,
Где начались его мытарства.

Всю ночь, от жара весь в поту,
Искал Данила дым от чума,
Иль староверскую избу,
Потомков старца Аввакума, *
А утром, телом поостыв,
В бреду душевного страданья,
На воду вёсла опустив,
Упал на днище без сознанья.

***

В кривой излучине Кети,
Где звери ходят к водопою,
И сети ставят остяки,
Орлан кружился над рекою.
Внизу, в предутренних лучах,
Речным, гонимая теченьем,
Качалась лодка на волнах,
С лежащим телом на сиденье.

Река, бросала в борт волну,
Срывала вёсла из уключин,
Старалась, челн пустить ко дну,
Торжествовала, пену вспучив.
Орлан на лодку камнем пал,
Желая тело клюнуть слёту,
Но снизу выстрел прозвучал,
Прервавший хищную охоту.

То Ильга, сидя в обласке,
Орлана сбив, прямой наводкой,
Оставив сети, налегке,
Вдогонку бросилась за лодкой.
Схватив её одной рукой,         
Другой гребя к косе песчаной,
Остячка выиграла бой
С орлом и с речкой окаянной.

Причалив к берегу скорей,
Больного наземь положила,
И обомлела… перед ней
Лежал бездыханный Данила.
Убрав со лба холодный пот,
Предвестник смертного начала,
Боясь, что он сейчас умрёт,
Она по-бабьи зарыдала.

Потом, раздевшись донага,
Обняв главу его руками,
Собою грела, как могла,
Целуя жаркими губами.
Девичьей нежности испив,
Данила духом оживился,
Живое лоно ощутив,
Инстинкту жизни подчинился.

Затем, обняв девичий стан,
Он ей сказал с душевной болью:
 – «Как зверь, я в твой попал капкан,
Но не стремлюсь опять на волю.
Когда ты в прошлый раз вошла
В моё израненное тело,
Ты так мне душу обожгла,
Что та чуть в рай не отлетела».

Стесняясь Ильги, как дитя,
В наряде грешного Адама,
Данила вскрикнул: «За тебя,
Случись несчастье, жизнь отдам я!
Не отвергай моей мечты,
Зови меня своим супругом,
И дай ответ скорей, а ты
Согласна стать моей подругой?"

С румянцем Евы на лице,
Она сказала: «Голубь ясный,
Гадая в детстве на кольце,
Увидев в нём твой лик прекрасный,
Тогда уже я поняла,
Что только ты мне в жизни нужен,
И каждый день тебя ждала,
Как лето ждёт глухарка в стужу.

Как нитка вьётся за иглой,
Так буду я тебе подвластна,
На просьбу, стать твоей женой,
Ответ мой твёрдый: я согласна!»
Услышав Ильгины слова,
В пылу взаимного влеченья,
Он целовал её в уста,
Отдавшись сладостным мученьям.

Когда затих любовный пыл,
Под шёпот волн уснул Данила,
А Ильга у небесных сил
Благословения просила.
Впервые в жизни дочь тайги
Не к духу – к Богу обратилась,
Нательный крестик, сняв с груди,         
Христу с усердием молилась.          
         
             Елдан

Шаман Елдан был одержим
Нечистой силой от рожденья,
От коей тени рядом с ним 
Витали, словно приведенья.
На неугодных порчу слал,
Врагам в охоте строил козни,
Других шаманов умерщвлял,
Вонзая в куклы оных гвозди.
.
Из старой высохшей ветлы
Срубил фигуру истукана,
Не видя в том большой хулы,
Сказал, что он – хранитель стана.
Назвав его «Обской Старик», *
Глазами рыбьими украсил,
И, словно тот свирепый бык,
Рогами лоб обезобразил.

Камлая, тело покидал,
Но наблюдал за ним снаружи,
А в тело демонов пускал,
Чтоб те решали его нужды.
Шаману часто не везло,
Хотя о нём гремела слава,
Поскольку вся родня его
Кровосмешением страдала.

Порок селился в душах тех,
Кто издевался над природой,
Рождая в семьях за их грех,
Умалишённых и уродов.
Сваты, тревожа вновь, и вновь,   
Уже не раз травили душу,
Но женихов родная кровь 
Могла в семье родить кликушу.

И, вдруг, как гром средь бела дня,
Молва по чумам пробежала:
 – "С рыбалки Ильга привезла
Данилу беглого с канала!"
Поняв, что это неспроста,
Он заплясал вокруг чувала, *
Да так, что трубка изо рта
В огонь пылающий упала.

– «Привет, Данилка дорогой!
Тебя на стройке, право слово,
Не укусил ли клещ худой,
Коль навестил меня, седого?
Ты в чум прохладный проходи,
Пока светило остывает,               
Ложись на шкуры, отдохни,
В ногах ведь правды не бывает".   

Но тот шамана перебил:
– «Прошу, Елдан, не торопиться.
Ты мне у речки предложил               
На старшей дочери жениться.
Так вот, момент такой настал –
Беру я дочку твою в жёны,
И, как у речки обещал,
Прошусь в зятья, бия поклоны».

Шаман чуть было не упал
От предложения Данилы,
Обняв его, он закричал:
– «Даю согласие, мой милый.
Не верил я, что ты придёшь
Просить моё благословенье,
Но раз пришёл, ядрёна вошь,
Отведай наше угощенье».

Подали суп из глухаря,
В брусничном соке осетрину,
Стерлядку, нельму, два гуся,
Муксун копчёный, солонину.
Всю ночь у жаркого костра
Хмельные гости дружно ели,
И, вплоть до самого утра,
Под «монопольку» * песни пели:

– "Иду я по лесу зелёному.
Собака бежит впереди.
Там есть ручей,
Куда приходит пить большой сохатый.
Сел я и жду зверя.
Темно стало, я ничего не вижу.
Но вот затрещала земля, и идёт он.
Я выстрелил – и попал!"
 
         Селькупы

Ещё задолго до Петра
Российским северным соседом
Считалась Пегая Орда
Остяко-Кетских самоедов. *
Веками здесь она жила,
Заветы чтя уральских предков,
Немногочисленной была,
Но коренной сибирской веткой.

Когда Ермак разбил татар,
Орда сражалась у Нарыма,
Держа Московии удар,
Как Спарта древняя от Рима.               
Четыре сотни смельчаков,
Ведомых в бой селькупом Воней, *
Остановили казаков,
Не подчиняясь царской воле.

Кучумский данник Таузак, *
Попав к славянам в плен, поведал,
Что царь российский, хоть и враг, 
Достоин славы и победы.
Мол, сам селькупский псевдобог
Дал указание шаманам,
Чтоб весь народ их выжить смог,
Без боя сдаться христианам.

Но, как бы ни был грозен враг,
Ордынцы бились так умело,
Что их охотничий тесак
Устал рубить казачье тело.
Тогда из ружей казаки
Селькупской кровью лес залили,
С тех пор и платят остяки
Пушной ясак царю России.

Царь брал одиннадцать с души,
А воеводы – двадцать шкурок,
Из-за чего народ в глуши
Стал ненавидеть самодуров.
К тому же местные князцы
От орд татарских моду взяли:
Кто долг не отдал им в ларцы,
На год в холопы забирали. *

В Тобольске правил в те года
Потомок Рюрика, боярин,
Когда-то близкий друг Петра,
Известный князь Матвей Гагарин.
Готовясь тайно оторвать
Сибирь от матушки России,
Он вознамерился в ней стать
Великим ханом и мессией.

Из древних капищ остяков,
Изъяв всё золото шаманов,
Петру дал тридцать сундуков,
Себе взял горы из курганов.
Своим – урок, врагам – на страх,
В угоду чаяньям народа,
Распял царь вора на цепях,
Сказав: «В семье не без урода!»

Народ таёжный ликовал,
Санкт-Петербург палил из пушек,
А Пётр под музыку плясал,
Помин души, справляя тут же.
Весь род Гагаринский сидел
На тех поминках устрашённый,
И возражать царю не смел,
Как вор Матвей, главы лишённый.

Селькупы, ханты и манси
Шаманский культ считали главным,
Но, под давлением Руси, 
Народом стали православным.
Скрывая в тайне имена,
Под русским именем  крестились,
Душой уверовав в Христа,
Кресты нательные носили.

Геройский помня путь Орды,
Восстать разрозненно пытались,
Но, дальше сборища толпы,
В борьбе за власть не поднимались.
Не раз, поверженные в прах,
Они зализывали раны,
А власть над ними в племенах
Князцы держали да шаманы.

         Дух Торум

Желая зятю угодить,
Чтоб не подался в староверы,
Шаман решил его сразить
Дарами, данными без меры.
Купил курковое ружьё,
Поправил травами здоровье,
Капканы сделал на зверьё,
И дал охотничье угодье.

Ружьё Даниле он купил
В «Мануфактуре» на канале,
Где всех, кто шкурки приносил,
Сначала водкой угощали,
Затем, уткнув ружьишко в пол,
Собольи шкурки стопкой клали,
Когда ровнялся с горкой ствол,
Ружьё барыги отдавали.

Данила, выбившись из сил,
Избушку новую построил,
В тайге сохатого убил,
Орех кедровых заготовил.
Мечтая денег накопить,
Решил пушниной заниматься,               
И, чтобы честь по чести жить,             
Намеревался обвенчаться.

А Ильга павой расцвела,
Пред ним на цыпочках ходила,
Была мила и весела,
За что любил её Данила.
Припасы, делая к зиме,
Рвала чернику на болоте,
Солила рыбу в тузлуке, *
С утра до ночи – вся в работе.

И, вдруг, откуда-то из туч,
Она услышала упрёки
О том, что рок судьбы могуч,
И всё имеет свои сроки:
– «Ты мне с рожденья отдана,
А спишь в постели с русским мужем.
Очнись, неверная жена,
Тебе не муж, а бубен нужен!»

Внезапно голос замолчал,
Как будто в нём погасли свечи,
Он только в Ильге прозвучал,
Никто другой не слышал речи.
Забыв домашние дела,
Она к Елдану прибежала,
И, от волнения дрожа,
О страшной вести рассказала.

 – «Не надо, Ильга, так роптать
На рок судьбы, что с детства знала,
И забывать, как в родах мать
С тобою вместе умирала.
Чтоб вас тогда от бед спасти,
Поклялся я пред высшим духом,
Что дар шаманский примешь ты,
Не то земля мне будет пухом.

Ведь это был никто иной,
Как сам Торум, который, зная,
Что я шаман в роду седьмой,
Мне объявил, что ты – восьмая.
Смири пред ним мирскую страсть,
Иначе я сгнию в могиле,
Лишь он один имеет власть,
А христианский Бог бессилен.

Но я не знал, что он тебя
Венцом безбрачия стреножит,
Ему виднее, дочь моя,
Не лезь пред ним змеёй из кожи.
Ты вот что, Ильга, в лес беги.
Русак поплачет и смирится,
Но с духом спорить не моги,
Иначе он в тебя вселится».

У Ильги с губ сорвался стон:
– «Я не могу Данилу бросить!»
– «А, ну-ка, дрянь такая, вон!
Тебя Торум об этом просит!»
Простившись с мамой, через час,
Она к болоту прибежала,
Когда последний луч угас,
Упала в мох и зарыдала.

           Устинья

Где катит воды Енисей,         
Укрыв себя седым туманом,
Где в царстве гнуса и зверей
Тунгусы* жили летним станом,
Где гордо высилась скала,
Как неприступная богиня,
В избушке женщина жила
С красивым именем Устинья.

Она имела редкий дар –
Причины всех событий видеть,
Снимала порчу, боль и жар,
Стараясь мухи не обидеть.
За ложь, разбой и воровство
С людей взыскала очень строго,
Тунгусы, все до одного,
Считали дар её от Бога.

Пришёл однажды к ней старик
И говорит: «У нас воруют.
Намедни, кто-то из своих,
Всю рыбу вытащил, вчистую».
Устинья, зная тех воров,
Им руки мысленно связала,
Тунгусу старому улов
К утру найти пообещала.

А в это время у котла,
Два брата, Васька, да Ерошка,
Со вкусом ели осетра,
Уху, прихлёбывая ложкой.
И вдруг, как будто не свои,
Их руки в воздухе застыли.
Поняв, что кара – за грехи,
Они к Устинье поспешили.

Держа ладони у виска,
Как дети, каясь в согрешенье,
Два непутёвых мужика
Пытались вымолить прощенье.
Устинья, стукнув по столу,
Сказала: «Больше не воруйте,
Иначе людям расскажу,
Тогда меня не обессудьте!

И вот вам, братья, мой совет:
Жениться вам пора настала,
Но коль невест в округе нет,
На Кеть езжайте, для начала.
У остяков полно девчат,
А женихов для них немного,
Но если в краже уличат,
Судить вас будут очень строго».

***
Ввиду того, что этнос мал,
Женился, кто на ком попало,
А потому он угасал,
Чего у предков не бывало.
Найти невесту вне родни
Считалось счастьем у тунгусов,
А потому подруг везли
Из дальних стойбищ и улусов.

Когда отказы женихи
И в этих станах получали,
Тогда, чтоб семьи завести,
Невест тунгусы воровали.
Родив двоих детей, жена
Одна к родителям бежала,
Побыв там месяц или два,
Вернувшись к детям, вновь рожала.

Два брата, стукнув по рукам,
Не вняв, провидицы совету,
Помчались тут же к остякам,
Решив тайком украсть невесту.
Забрав три короба с едой
И двух оленей малолеток,
За Ломоватою рекой
Шалаш поставили из веток. 

             Старуха

В прохладе раннего утра,
Умывшись горькими слезами,
Сидела Ильга у костра,
Беззвучно двигая губами:
– "Идти назад я не могу,               
В тайге – ни спрятаться, ни скрыться,       
Не пожелаешь и врагу               
Торуму служкой * уродиться».

Когда беглянка шла по мху,
Она, услышала, вдруг, стоны,
Как будто плакал кто вверху,
Справляя чьи-то похороны.
А там, на высохшей сосне,
Как провинившаяся шлюха,
Иль раб, распятый на кресте,
Была привязана старуха. *

Её накрыли комары
Кровососущим одеялом,
Глаза ещё были видны,
Но тело в муках умирало.
К старухе Ильга подбежав,
Пыталась снять её оттуда,
Но та восстала, закричав:
«Моё болото... Вон отсюда…

Мой сын сказал, чтоб сдохла я,
Поскольку стала всем обузой,
Так умирала мать моя,
Умру и я – не буду грузом».
Вскричав последние слова
Со страшным скрежетом зубовным,
Она умолкла навсегда,
Оставив в прошлом мир греховный.

Живя законами тайги,
Где сильный прав, а жертва плачет,
Порой, иные остяки,
Как звери жили, не иначе.
Пока ты молод – нужен всем,
А дряхлый – пусть объедки гложет.
Прожил свой век – уйди совсем,
Болотный дух тебе поможет.

              Кража

Как лист осиновый дрожа,
От бабки Ильга прочь пустилась,
Намаясь за день, чуть дыша,
У кедра выспаться решила.
Приснился сон: стоит скала...
Под ней река песок лизала...
Вверху кружили два орла,
Внизу крестом изба стояла…

Вдруг, Ильгу кто-то стал душить.
Накрыв сетями, руки вяжет,
Она кусаться стала, выть,
Сопротивляться подлой краже.
Ей к носу вех* преподнесли
И в сон безвольный погрузили,
Затем, в сетях, подняв с земли,
На горб олений положили.

То Васька с братом, ясным днём,
Украв невесту, в лес умчались.
Поймают, коль – сожгут живьём,
Суда за кражу все боялись.
А Ильга, мудро рассудив,
Что видно так угодно Богу,
Простив обидчиков своих,
Сидела молча всю дорогу.

Увидев вещую скалу,
Во сне сулившую удачу,
Вдруг, поняла, что наяву
Недавний сон сбываться начал.
К тому же Васькина родня
Без лишних слов её признала,
Постель из тёплых шкур, стеля,
Спокойной ночи пожелала.

                Васька

Придя наутро к Ильге в чум,
Василь ей крикнул: «Хватит хныкать…
А то проплачешь бабий ум,
И жизнь одной придётся мыкать.
Когда ты станешь мне женой,
Поймёшь, что нет милее Васьки,
И пусть, не муж я нынче твой,
Не откажусь от женской ласки.

Поверь мне, Ильга, я не тот,
Кто хочет взять невесту силой,
Но и не жалкий идиот –
Расстаться с девушкой красивой.
Когда у нас родится сын,
На месяц съездишь в гости к маме.
А нынче я твой господин,
Что прикажу, то делать станешь!»

«Какой же, Васька, ты свинья!..
– Сказала Ильга, возмущаясь, –
Ты, словно вор, украл меня,
И просишь ласки, не стесняясь?
Так знай, что мой отец-шаман,
Как только в небе выйдет месяц,
Убьёт тебя за твой обман,
А черти за ноги повесят.

Я с детства духу отдана,       
Чтоб стать ему покорной служкой,
И буду век ему верна,
Поскольку он – небесный муж мой.
Даю тебе минуту срок,
Чтоб ты за кражу повинился,
А нет, – умрёшь, мой «женишок»,
Жалея горько, что родился».

Тунгус от Ильги отскочил,
Со страху горлом  поперхнулся,
По-волчьи жалобно завыл,
Рукою, было, замахнулся,
Но глаз задёргал нервный тик,
Виденье страшное мелькнуло,
И весь его парадный шик,
Как будто ветром шалым сдуло.

– «Ты – подколодная змея! –
Воскликнул Васька, заикаясь, –
Уйди, немедля, из жилья,
И сгинь со свету, ведьма, злая!»
Ударив Ваську по спине,
Она вскричала: «Боже правый
Да будет милостив ко мне,
Не я, а ты хотел забавы!

Ты лучше вот что мне скажи:
Живёт у вас шаманка рода?»
– «Живёт, в избушке у скалы,
Она провидица народа».
– «Теперь понятно, почему
Меня в тайге ты заарканил,
И по велению чьему
Случились все несчастья с нами!»

И, вдруг, их ругань прервала
Сама Устинья от порога:
– «Шаманкой сроду не была,
И не желаю гневить Бога.
А ты, красавица, права,
Что я – виновница событий,
Моя седая голова
Не лишена благих наитий.

Тебя же, Васька, я прошу
Простить меня великодушно
За то, что с братом к шалашу
Умчались вы тогда послушно.
Я знала, милый, наперёд,
Что украдёшь ты деву эту,
И что она ко мне придёт
На задушевную беседу.

А ты, шаманская душа,
Не смей пугать Торумом Ваську,
Ты тоже будешь хороша,
Когда с тебя я сброшу маску.
Тунгусу лучше поклонись
За то, что он затеял кражу,
А ты, родимый, не сердись,
И не горюй, я всё улажу.

         Прозрение

Забрав её к себе домой,
Святой водой лицо умыла,
Поставив свечку пред собой,
Устинья прошлое открыла:
– «Отец твой духам клятву дал,
Что ты в роду шаманкой станешь,
А если нет, пообещал
Убить тебя, коль их обманешь.

Я, силой, данной свыше мне,
Тебя от клятвы избавляю,
А связь, рождённую во тьме,
Как сеть паучью, обрываю!
Шаманский дар в тебе исчез,
Душа теперь от зла свободна,
Иди, целуй священный крест,
И будешь Господу угодна!»

Сначала Ильга затряслась,
Как от озноба в лихорадке,
Затем слезами залилась,
В эпилептическом припадке,
Потом, как будто, что нашло,
Ужасным криком закричала,
Но, вдруг, внутри  пошло тепло,
И… пелена с души упала.

К иконе Спаса подойдя,
Она промолвила, в бессилье:
– «Помилуй, Господи, меня
И помоги рабу Даниле!»
Устинья Ильгу обняла:
– «Коль сильно любишь, Он поможет.
Молись усердно, дочь моя,
И я молиться буду тоже».

Затем Устинья, как во сне,               
Ей день сегодняшний открыла:            
 – «Я вижу стойбище в тайге,
К нему спешит твой муж Данила.
Ружьё висит через плечо,
В глазах тревога и усталость.
Спросил он тестя своего,
Куда, мол, Ильга подевалась.

Отца-то как зовут?» – «Елдан».
– «Неправду он ему поведал.
Скрывая собственный обман,
Шаман родного зятя предал.
Ему сказал он, будто ты,
В грозу рыбача, утонула,
Лишь обласок пустой нашли,
А тело в омут затянуло.

Твой муж три дня ни пил, ни ел,
Поверив в россказни шамана,
Он даже прядью поседел,
В словах не чувствуя обмана.
А маму как твою зовут?»
– «У мамы имя Евдокия».
– «Она сказала: «Тесть твой плут,
Не виновата в том стихия.

Остяцкий дух ей приказал
Оставить русского супруга,
Елдан же Ильгу в лес прогнал,
Чтоб вы не видели друг друга.
Иди, Данила, поутру,
Ищи в тайге свою подругу,
Да захвати её сестру,
Та лучше знает всю округу».

Устинья плакала душой,
А Ильга – горькими слезами,
Пытаясь вырваться домой
И поклониться в ноги маме.
– «Устинья, к ним меня пусти!» –
Кричала девушка, рыдая.
– «Не надо, Ильга, потерпи» –
Сказала та, слезу глотая.


               Встреча

Не зря любила вся родня
Сестрёнку младшую Марфушу,
За кроткий нрав её хваля
И за отзывчивую душу.
Искать пропавшую сестру
Она немедля согласилась,
И, вместе с зятем, поутру,
В тайгу на поиски пустилась.

Когда болото перешли,
В изгибе солнечной полянки
Они шалаш пустой нашли,
И плат из синей домотканки, *
А в мелкой лужице воды –      
Олений след на тропке узкой,
И туесок из бересты,
С узором жителей Тунгуски.

Марфуша сразу поняла:
– «Её тунгусы здесь украли!
Они в последние года
Наглеть, однако, сильно стали.
Пускай не близки их края,
Но след укажет нам дорогу.
Не будем тратить время зря,
Идём, Данила, на подмогу!»

***

В тунгусском северном краю
Берёзки пляшут в хороводе,
Таёжный дух, как свет в раю,
Над всем главенствует в природе,
Тунгуска бьётся в берега,
Стремясь к седому Енисею,
В дрожащем мареве скала
Из мха вытягивает шею.

На голове её орёл,
Гнездо с птенцами охраняя,
Очами грозно смотрит в дол,
За каждой тварью наблюдая.
Заметив двух людей, он взмыл,
Паря над дикими лесами,
А те, не видя его крыл,
Всё шли оленьими следами.

Но сквозь зелёную листву
Закуковала, вдруг, кукушка,
И тут же, как по волшебству,
Пред ними выросла избушка.
Внутри её на образа
Молились Ильга и Устинья,
Знаменье крестное творя,
Перед иконою старинной.

Вбежав стремительно в избу,
Данила крикнул: «Здравствуй, Ильга!»
А та, увидев с ним сестру,
Упала в обморок бессильно.
Данила Ильгу подхватив,
Прижал к груди, она очнулась,
Мужскую силу ощутив,
От счастья млея, в грудь уткнулась.

Данила в горницу войдя,
На образа перекрестился,
И, вместе с Марфой, честь блюдя,
Хозяйке в пояс поклонился.
Поговорив о том, о сём,
Собрав в дорогу пропитанье,
Они ушли погожим днём,
Обняв Устинью на прощанье.

 

         Примирение

Пройдя по лесу три версты,
Услышав резкий крик вороны,
Данила, спрятавшись в кусты,
Достал ружьё для обороны:
– «Я зла тунгусам не хочу,
Но встречу всё же подготовлю.
Коль нрав покажут, угощу
Тунгусский зад некрупной солью».

И, вдруг, послышался вдали
Знакомый голос: «Стой, Данила!
Ружьё подальше убери,
Чтоб нас случайно не убило».
Тут выезжают из тайги
Ерошка с Васькой на оленях,
Поклон, отвесив до земли,
Взмолились, стоя на коленях.

– «Прости нас, Ильга, за разбой,
Что мы с Ерошкой учудили.
Ругай, как хочешь, Бог с тобой,
Но не гони туда, где были,
И помоги найти невест
У остяков в роду старинном,
На том стоим, целуя крест,
Поскольку мы пришли с повинной».

Прижавшись к Ильге головой,
Марфуша, тайно прошептала:
– «Не откажи, возьми с собой,
У нас невест для них немало».
А та для всех произнесла:
– «Тунгусов мы в роду не знаем,
Но коли нет на сердце зла,
Обоих в гости приглашаем».

Те, поклонившись до земли,
Вскочили быстренько с коленей,
И двум сестрёнкам помогли
Верхом взобраться на оленей.
Когда же путники пришли
Из мест чужих в края родные,
Застыли в ужасе они,
Услышав крики Евдокии.
 
       Конец шамана

Шаман, узнав о беглецах,
Бил колотушкой Евдокию,
С кривой улыбкой на губах,
И злым лицом, подобным Вию. *
– «Зачем меня ты предала,
И всё Даниле рассказала.
Да чтоб ты в родах умерла,
Когда впервые дочь рожала.

Торум всю жизнь вам помогал,
Снимая хвори и напасти,
А нынче, что!.. Не модным стал,
Как побрякушка на запястье?
Ты нашу веру предала,
Приняв поповское крещенье.
Так получай теперь сполна
И от меня благословенье!»

Жена, покорно боль терпя
От тех побоев и проклятий,
Кричала: «Стой! Не бей меня!
Совсем с ума ты, старый, спятил.
Вы все, шаманы – колдуны,
И поклоняетесь не Богу,
А тёмным силам сатаны,
Которым ты открыл дорогу.

И вот что я тебе скажу:
Не будет дочь моя шаманом,
Оставь кровиночку мою,
Не завлекай её обманом,
Иначе в капище пойду,
Разворошив твои землянки,
И куклы духов  там сожгу,
Как наважденье лихоманки».

Сбежав от мужа, наконец,
Заголосила Евдокия:
– «Селькупы, ваш Елдошка лжец,
И порожденье злого змия.
Не будьте ниткой в челноке,
Вам не помогут ваши кулли , *
Сожмите пальцы в кулаке
И покажите духам дули.

Всю жизнь Елдан вас убеждал,
Чтоб каждый год детей рожали,
А сам болезни насылал,
Когда вы крестик надевали.
Мы, как ладонь, одна семья,
И жить должны по-христиански.
Гоните в шею колдуна,
Пускай идёт в свои землянки!»

А тот кричал: «Я прокляну,
Того, кто пальцем меня тронет,
И на сосне его распну,
Пусть, как Христос, в крови утонет!»
Народ таёжный зашумел,
От дикой ярости пьянея,
А наконечниками стрел
Колол шамана не жалея.

И, вдруг, с болотной стороны
Раздался голос Ильги: «Люди!
Сложите стрелы в колчаны,
Ведь вы же братья, а не судьи».
Толпа, как заяц, замерла,
Затем со страхом обернулась,
На Ильгу выпучив глаза,
Умом чуть было не рехнулась.

– «Уйди, утопленница, прочь,
 – Вскричал шаман, с земли вставая, –
Ты мне давно уже не дочь,
Пади на дно, как муть речная.
А ты, жена, сошла с ума,
Пытаясь Бога встретить в церкви,
Так знай, что сам Торум тебя
У речки встретит после смерти!»

Елдан вбежал в шаманский чум,
Схватил ружьё и два патрона,
Утратив в лютой злобе ум,
Завыл, как волк в сетях загона:
– «Я проклинаю христиан,
Ловящих души в свои сети,
А Евдокию за обман,
Торум, как шельму, пулей метит!»

Но выстрел грянул не один.
Ружьё Данила вскинул первым.
Шаман же выстрелил вторым
И… промахнулся!.. Сдали нервы!
Уйдя навек в загробный мир,
Растаял он, как дым от печки,
А дух Торум, его кумир,
Покинул души человечьи.
               
 Эпилог

С тех пор порядочно прошло
Лихих годин и лет спокойных.
Уже языческое зло
Не разжигает больше войны,
Уже остяк селькупом стал, *
Живя не хуже русских братьев,
И обветшал речной канал,
Как устаревшей моды, платье.

Но до сих пор, с тоской в глазах,
Подставив бубен колотушке,
Стоит шаман, внушая страх,
В музейной крашеной избушке.
Стоит он с чучелами в ряд,
Пытаясь вырваться наружу,
Но, чтоб не сглазить, – свят, свят, свят! –
Он никому уже не нужен.

Как в те года, так и теперь,
Бегите люди от шаманства,
Закрыта в души ваши дверь
Крестным знаменьем христианства.
А остякам святая Русь
Дала духовную свободу –
В глубины веры заглянуть
И там найти дорогу к Богу.


Словарь терминов:

Остяки – устаревшее, обобщённое название малых народов Приобья.
Барон Аминов – начальник Томского округа водных путей сообщения в конце 80-х годов 19 в.
Варнак – разбойник (простонародное)
Князец – богатырь, правитель общины, частенько был одновременно шаманом и, наоборот, шаман мог быть правителем.
Торум – языческий бог в шаманизме.
«Обской Старик» – Ай-Ас-Торум  (манси) – языческий идол, с рогами и хоботом, якобы притягивавший рыбу. Идол стоял около Обдорска, в Белогорской волости. После проповедей схимонаха Феодора (Филофей Лещинский), остяки в 1712 году отдали его на сожжение, приняв христианство.
Варган – губной музыкальный инструмент с вибрирующим костяным язычком.
Ильга – производное от скандинавского имени Хельга (святая)
Песни остяка – продиктованы вогулом Иваном Платоновым, записаны Николаем Малиевым, автором "Отчёта о вогульской экспедиции" в 1872 году.
Аввакум – протопоп, противник церковной реформы патриарха Никона.
Обласок – долблёная из цельного дерева лодка, долблёнка.
Чувал – очаг в чуме.
Самоеды – входили в состав кулайской, а затем рёлкинской культурной общности.
Селькупы – современный этноним слова происходит от самоназвания одной из наиболее крупных северных территориальных группировок ш;ль;уп  – "таежный человек". Ирина Коробейникова. «Сказки и рассказы селькупки Ирины», ООО «Издательство «Ветер» г. Томск 2014 г.
Воня – селькупский князец, сторонник Кучума, не желавший платить дань царю.
Таузак – Кучумский подданный. См. Н. М. Карамзин «История государства Российского» глава 6.
«В холопы забирали…» – Буцинский. «Крещение остяков и вогулов при Петре Великом».
Тузлук – круто солёный рассол для засолки рыбы.
Тунгусы – так называли предков современных эвенков, эвенов и негидальцев, являются основным ядром тунгусско-маньчжурской лингвистической группы.
Служка – служитель языческих святилищ.
Старуха на болоте – реальное событие, рассказанное Устиньей Васильевной Иженбиной, взятое из рассказов её бабушки.
Вех – (вёх) сильно ядовитое растение с наркотическими свойствами.
Домотканка – ткань из крапивного холста, вышитая цветной шерстью.
Вий – злой дух из подземного царства.
Кулли – мелкие духи.
«Уже остяк селькупом стал» – собирательное название малых народов Приобья «остяки» было официально упразднено в советское время. Каждая народность была признана в соответствии со своим коренным названием.

               
18.02.2018г.