Жена

По-моему, сейчас не пишет только тот, кому лень пальцами по клавишам ударять. Так вот, я из тех, кому не лень.

Вечером он вернулся как обычно поздно – нет, не поздно, а очень поздно, взял меня, бросил на пол и вытер об меня ноги. Пока я вставала, пораженная до глубины души таким его поведением, он кинул «привет», поцеловал в щечку и начал снимать верхнюю одежду. А может и не поцеловал.
Была грязная осень, да дело даже не в этом, а просто в том, что такое поведение неприемлемо, как мне кажется, во всякую погоду. Но, кажется, он не заметил моего смущения, да, точно, не заметил и продолжал вести себя как обычно. Пока я приходила в себя, он вымыл руки, прошел на кухню, где я ему накрывала на стол, сел и начал рассказывать про свои сегодняшние дела. Я все ждала, что может быть он вдруг захочет извиниться или объясниться как-то… Но похоже, он и в вправду не заметил, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
Я ушла в ванную и попыталась успокоить учащенное дыхание. Мне показалось, что мне удалось взять себя в руки и я вернулась на кухню. Но на кухне я опять почувствовала, что теряю почву. Поскольку я человек крайне нервный, и знаю, что объяснения на горячую голову кончаются плохо – в первую очередь почему-то для меня – я решила отложить объяснение до завтра.
Ночью, однако же, я испытала непреодолимое желание разбудить его, надавать ему по пухлым щекам, растормошить его душу, раскричаться, - возможно, даже впасть в истерику, - но во что бы то ни стало дать выход своему бешенству. Так я всю ночь и проворочалась, преодолевая непреодолимое желание. (Это, мне кажется, довольно типично для русской женщины. Возможно, я ошибаюсь).
Утром он, как ни в чем не бывало, ушел на работу.
Днем позвонил его друг и поздравил меня с днем рождения. Я поблагодарила грустным голосом, – чувств и настроений своих я никогда скрывать не умела. Друг был проницательным человеком, и догадался, кто причина моего душевного ненастья. Он сказал, что не согласен с тем, что мой муж, а его друг, так неподобающе ко мне относится. Так я уверилась в своей правоте: все-таки муж неправ в своем отношении ко мне, а вовсе это не мои причуды.
Вечером он вернулся как обычно поздно. Я положила ему картошки, села напротив и решила поговорить. Он увлеченно ел, рассказывая что-то о своих дневных подвигах. Ну, там, дракона опять победил, авгиевы конюшни почистил, – все, как обычно. Я начала волноваться и почувствовала, что сегодня спокойно изъясниться снова не получится. Пришлось снова уйти в ванну. Он пришел следом, спросил, все ли у меня в порядке, я хотела ответить, но он уже ушел. Я побежала за ним, хотела крикнуть, что не всё, не всё! Но у него был важный разговор по телефону. (В скобках надо заметить, что у него все разговоры важные). Тогда я замкнулась и решила, что больше вообще никогда ему ни слова не скажу. По крайней мере, до тех пор, пока не подберу слова, которые сконцентрировали бы его внимание. Со словами дело вообще обстояло плохо – они просто отскакивали от него. Он удивлялся вообще их явлению из моего рта. Смотрел круглыми глазами на то, что я способна так же как и он воспроизводить слова. И мне казалось, что его вводят в смущение не мои обличительные речи, а сам факт того, что я способна говорить и мыслить как человек. Он опускал голову, растерянно глядя куда-то перед собой, и задумывался.
Когда через несколько месяцев эта история с вытиранием ног повторилась, я решила все-таки поговорить. Собрала все свои душевные сила и высказала ему все, что я думаю о его отношении ко мне. Получилось довольно-таки складно и мне кажется, мне удалось произвести впечатление на него. Он сказал, что не знал, что вытирание об меня ног такое неприятное для меня мероприятие, обещал очень-очень постараться так больше не делать. Раз уж эта мелочь приносит мне такую душевную боль. И заметил в конце, что я чересчур щепетильна. Меня немного напрягло это замечание, но я постаралась пропустить его мимо ушей, раз достигнуто соглашение. Да и как-то тошнотворно подействовали на меня его последние слова -  может, это просто была тошнота от того, что я была беременна. Мы заснули счастливые в объятьях друг друга, и я думала, что мне очень повезло с мужем.
Однако через несколько дней ритуал с ковриком повторился.
Тут меня словно подменили. Я превратилась в мегеру, я орала как сумасшедшая, что не позволю так измываться над собой, что я человек и требую человеческого отношения и проч. и проч. Лицо мое исказилось ужасной гримасой, он смотрел на меня с отвращением, я чувствовала, что противна ему, но не могла остановиться. Муж принес зеркало и сказал: посмотри, ты же сумасшедшая. Я отказалась смотреть, - я же знала, что не сумасшедшая, а просто потеряла контроль над собой.
На следующий день пришлось лечь в больницу на сохранение. О разводе не могло быть и речи – срок беременности был слишком большой. Я лежала на платной койке, на которую он меня устроил, совершенно опрокинутая, лицом вверх. Врач – нежная тетка – сказала мне, что я должна сейчас думать только о себе и о ребенке, погладила  меня даже по голове, отчего захотелось плакать. Но поскольку я проплакала всю ночь, слез больше не было и я просто поморгала глазами.
После рождения ребенка ритуалы с ковриком временно прекратились. По той причине, что я теперь не только его жена, но и мать его ребенка, было решено, что он будет снимать обувь еще в подъезде, и заходить уже босым, дабы не испытывать искушения. Однако, это не долго работало – через некоторое время он начал забывать про уговор и заходить как и прежде в ботинках, и тогда его руки и ноги автоматически совершали необходимый ему ритуал.
Была даже мысль, что может ему вовсе начать ходить босиком, как ивановцу, - и для здоровья полезно, и мне как-то легче. Мыть ноги в тазике, который я для него буду готовить. Но и этот опыт не прижился. Я и сама понимала, что это чрезмерная жертва ради меня.
Прошло девять лет. Ритуалы с ковриком повторялись, и я все собиралась от него уйти. Но… сначала один ребенок, потом второй… Потом мне стало казаться, что ничего страшного-то в этом ритуале и нет. Ну ж поделаешь – такой он человек, ведь это природа, ее не исправишь. Хотя он божился и клялся, что исправится, и раз даже в покаянном экстазе бичевал себя, оставляя на теле кровавые росписи. Но проходило время, и он, по возвращении домой, с хлестаковской улыбкой на розовом лице клал меня под ноги и проворно вытирал ноги.

Через несколько лет я превратилась в коврик. Вполне себе добровольно. Ради детей, как я себе объясняла. Лежу вот теперь. Вся плоская и грязная. Зато больше не нервничаю, принимаю вещи такими как есть. Наконец-то обрела душевное спокойствие и с удивлением вспоминаю – чего ради был весь этот сыр-бор? Все эти волненья, обиды, даже этот рак, которым я переболела от огорчения…
Меня поддерживает мысль, что, в конце концов, жизнь не бесконечна, когда-нибудь она же должна кончиться - и уличная грязь вместе с нею.