Лирическая тетрадь За полночь

Мой остров
Сказка
1.
Дол озёрный подобен купели,
по краям он приподнят слегка;
там верхушками острыми елей
лес расчёсывает облака.
2.
Вдалеке над водою зеркальной -
одинокий трёхглавый утёс.
На вершине, от берега дальней,
вижу дом поэтических грёз.
3.
В нём душа моя, сердце и мысли
с детских лет.  На безлюдье, один,
дней, годов отмечаю я числа,
жизни вольной своей господин.
4.
Что пишу – ветру вслух я читаю;
и, задравши породистый нос,
громким лаем меня одобряет
страж утёса, мой Пятница, пёс.
 5.
Ночью зимнею светом камина
дом наполнен, уют и покой.       
За окном  снег заносит долину               
с водоёмом в броне ледяной.
6.
Спят  деревья, животные, феи,
только б мне сказку-жизнь не проспать.
«Уходи! – отгоняю Морфея. –
Надоеда, ступай под кровать!».
7.
Летом белые ночи, ведь Солнце
отдохнуло на юге зимой.
Я ему открываю оконце
на дверях, окликаю: «Постой!».
8.
И оно  через  тёмные сени
в избяную вливается глубь,
и почтительно робкие тени
в отдалённом толпятся углу.
9.
И гостит допоздна, оживляя
дом и дворик, и каменный сад;
а вокруг тишина, не немая,
звук со звуком сплетаются в лад.
10.
Так живу я в согласии с небом,
с  ветром, озером, с голой скалой;
сыт краюхою чёрного хлеба,
пьян с утра от воды ключевой.
11.
Книжка есть и дружок мой лохматый,
стол и пачка бумажных листов.
Домовой,  в зипунишке с заплатой,
мне диктует преданья веков.
12.
Что ещё мне для творчества надо?
Всё имею, - ответ на вопрос.
Уж не знаю, за что мне награда -
это озеро, этот утёс.


Новейшие стихотворения и переработанное давнее.


Городской пейзаж 20 января 2018 года

Прозрачен воздух после снегопада,
под солнцем город серебром богат;
на взгорке ели городского сада
устало держат снежные стога.

На чистый лист наносит лапкой крюки
ворона-регент, и уже плывут
во все дома январской песни звуки
и в Храм Зимы реутовчан зовут.

Столбы деревьев старых величавы,
ещё, знать, помнят материнский лес;
а в глубине часовни одноглавой
сияют грани синевой небес.

И зреет мысль, возникшая глубоко:
Кто нам принёс   неоценимый дар –
Творец чудес из знойного Востока
иль наш земляк, забытый  Светозар?

Слова, прочитанные в Её
глазах при прощании
и мой молчаливый ответ

Правдивей слов твои глаза,
они не лгут мне во спасенье:

- Не повторится день осенний –
вокзал,  отель и вновь вокзал.
Что отдала я, всё ты взял.
Былое… Будто пьём вино,
из белых гроздьев, молодое.
Пьянит сначала нас оно
воспоминаньями, мечтою.
Вдруг замечаешь: пуст бокал,
а ты, мой друг, мечтать устал.

И я глазами отвечал:

- Но сердце бьётся, и пометы,
что есть на нём, всегда свежи,
не смыть их и водою Леты.
Когда конец наступит света,
им - вечность в глубине души.
 Утешен этим я сполна,
но… хоть ещё глоток вина…


Тайна грядущего новогодия.
Накануне

Пояснение в прозе.
Насколько помню, в сочинении Пушкина «Путешествие в Арзрум» описан переход путников сквозь горные теснины, населённые враждебными племенами.  Ради безопасности люди собирались в одном месте к условленному времени и совершали переход к месту назначения колонной, под конвоем казаков и солдат с пушками.
Эта мысленная картина вдохновила меня на образ России, одолевающей во времени исторический путь по враждебной теснине.

Щель Дарьяла – игольное ушко,
вереница людей, словно нить;
сзади – пушка и спереди – пушка,
дома ждут, только надо дожить.

Это образ родимой дороги,
мера ей – наши вёрсты-года.
С верой в пушку, надеясь на Бога,
мы идём, неизвестно куда.

Каждый шаг – горка пепла, как вешка,
а вокруг миллионами глаз
сквозь прицел,  бессердечно, с усмешкой
мир завистливый смотрит на нас.

Под ногами не гладки каменья,
сверху тучи накал грозовой.
Но нет выбора, только движенье,
не стони, не засни и не стой.

Что в конце двадцать первого века,
знаем мы,  наших правнуков ждёт.
Всё доступно уму человека,
тайна лишь восемнадцатый год.


Красным и белым России

Мы «разноцветные», Отечество одно,
с одним лишь именем -  РОССИЯ - неизменным.
Оно трёхцветным изначально нам дано –
наш Белый Свет, весь  кровью обагренный;
и синее – цвет неба,  чистых  вод,
цвет  мирных дней и нашего простора.
Цвета страны, единые во взорах
твоих детей,  бессмертный наш народ.
 

Хулителям священных символов России
I.
Начну с тебя, Двуглавый наш Орёл,
приданое  изгнанницы-царевны.       
Восточных стран, Царьграда символ древний
в стране снегов пристанище нашёл.
Единым взглядом сразу охватил
Восток и Запад и, раскинув крылья,
державно треть Евразии накрыл;
и взвыл во тьме Антихрист от бессилья.
Четыре века, как надёжный страж,
Служил России покровитель наш.
 
II.
Но не спала антихристова рать.
Полезли тайно, из щелей России,   
по виду – наши, душами – чужие,      
без чувств, без памяти, за татем тать.
И пал Орёл, уставший от трудов,
от бранных дней и от ночей бессонных,
от тяжести бесчисленных веков,
толпой безумной черни окружённый.
Померкло солнце,  охватила мгла
Святую Русь Двуглавого Орла.
 
III.
Но миром правит  справедливый Бог,
для нас он русский, по словам Поэта.
Напомнил нам он пращуров заветы,
вернуть в сердца  Мать-Родину помог.
А на руке-деснице у  неё,
на кожаной перчатке чудо-птица,
Орёл Двуглавый, клекоча, в полёт,
расправив крылья новые,  стремится.
Подаст ему сигнал Россия-Мать,      
не надо будет дважды повторять…
 
IV.
Мой соплеменник,  современник мой,
потомки всех времён, эпох грядущих,      
храните вечно ценностей всех пуще
святые знаки  старины родной.
Пока полёт Двуглавого Орла
в свободном небе над Россией длится,
пребудет в силе, в здравии она,
сама средь звёзд, как сказочная птица.
Двуглавый ожил, недругам во зло       
над Таврией «поставлен на крыло».
 
V.
Да  не забудет русский патриот,
кто он, откуда, от кого родился,
что он на дело правое явился -
Отечеству служить из года в год.
Ему  судьбою символы даны
не для игры, для испытанья  чувства   
родной, святой, былинной старины,
исполненной  и  радостью и грустью.
Орёл  Ивана, Триколор Петра
Скрепляют прочно «завтра» и «вчера».
 
VI.
И тот презреньем будет заклеймён,
кто отвергает Красный Флаг Победы,
что над Берлином водрузили деды,
ведь кровью их насквозь пропитан он.
Да будут вечны Красная Звезда –
И ленточка Георгия Святого,
и Серп и Молот – символы труда,
и  всё, что станет знаком жизни новой.
Задал урок Орёл Двуглавый нам:
Познать «любовь к отеческим гробам».

***
Осенний вечер. Заскользило вниз
светило, как латунная монета;
в багрянце нежном облачный карниз
над небосклоном,  сотканным из света.
 
На этой ткани, чистой, золотой
из-за стены решётчатой, чугунной,
вяз оголённый  веткою кривой
оставил знаки - угольные руны.
 
Что скрыто там? Хотел бы я прочесть
Судьбы посланье на листе небесном.
Печальная или благая весть
заключена в них с целью неизвестной?
 
А если ночью Млечная  река
вдруг понесёт меня к иной Вселенной,
где жизнь  для всех правдива и легка,
где нет ни зла, ни боли, горя, тлена?
 
Скорее, будет всё наоборот:
Там, в темноте, у мирозданья края,
весь в чёрном Некто терпеливо ждёт,
судьбу души очередной решая.
 
Какую в Тартар сразу, на глазок,
какую  перед Тартаром почистить;
безгрешных нет, а грешным Рай не впрок,
хоть трижды в день ставь свечи и молись ты.
 
Я жду, что Дивъ, невидимый  вещун,
полночным кликом с верху древа вяза
откроет в тайных строчках чёрных рун
мне приговор… И с исполненьем сразу.

***
В начале – Слово… Небеса бездонные
хранят его, со смыслом  сотворённое,
в металле Высшим Разумом отлитое,
от глаз людских  до зрелости сокрытое.
 
Но встанет Солнце, мир и свет несущее
 и чистые сердца к себе зовущее;
прогонит ночь, глухую, неприветную,
подарит   Слово, мудрое, заветное.
 
И с той поры открытое для чтения
оно избавит мир от заблуждения,
что к братству, воле, счастью,  равноправию
ведут пути разбитые, кровавые.
 
И поколенья новые, спасённые
от классовых учений, окрылённые
тем Словом,  ступят на дорогу длинную
и трудную согласия взаимного.


Запевка
 
О всемирном здесь значении
Маркса-Ленина учения
от Антарктики до Арктики
и в отечественной практике.
Как за семьдесят пять лет,
утомившись от побед,
на достигнутой вершине
превратить страну в руину.
 
1.
Грустна истории картина:
Везде во глубине веков,   
я вижу голые руины               
и пепел, тени мертвецов.               
Лишь кое-где средь сей юдоли,
как вызов времени, на воле, 
реликты прошлого стоят;
живые, в первозданном виде,
подобно  вечным пирамидам, -
ума и рук завидный ряд.
Их пощадили потрясенья
бездушных гибельных учений
звериной классовой борьбы.
Построек этих населенье
«вопрос вопросов» без сомненья
решило твёрдо в пользу «быть».
 
2.
Увы, в ряду том нет России…
Ценой немыслимых усилий
из мрака северных лесов
она двуглавою орлицей
взлетела. Как не устрашиться
орде бесчисленных врагов
на западе и на востоке
и на полдневной стороне?!
И  стало видно  издалёка
её гнездо…
                Но глянем днесь.
3.
Передо  мною две руины.
Одна  свежа – поверх другой,
что поросла до половины
уже забвения травой.
Сто лет назад матрос чечётку
на ней глумливо отбивал,
а дезертир штыком в охотку
царёву кладку проверял.
И, взлезши на руины пик,
вещал надрывно большевик:
«Товарищи, народным строем,
что цело, рушьте,  а затем
мы наш, мы новый мир построим
кто был никем, тот станет всем».
 
4.
Таки построили. Местами
строенье новое подчас,
бесспорно, радовало глаз
оригинальными чертами,
вселяло даже гордость в нас:
Ведь это нашими руками –
Норильск и Космос, и Кузбасс,
и самый человечный строй,
как нам внушали, развитой,
и лучший в мире дефицит,
который «дразнит аппетит».
 
5.
Но вдруг меняется картина,
как будто манием руки:
Разверзлась бездна. Вновь руина,
и уж под ней большевики.
И тычут пальцами друг в друга,
по разным форумам вопят:
«Страну разрушил ты, подлюга,
а я ни в чём не виноват!».
И хор поддержки, будто плач:
«Виновны Ельцин и Горбач».
 
6.
Вновь новостройка на руине.
Напоминаю вам, на той,
чей юбилей встречают ныне
на сайте постники гурьбой.
Поют «всемирное значенье»       .
перевороту  в октябре.
Я удивляюсь, что за бред?
Признаться, я в недоуменьи,
ведь большевистского строенья
уж в мире четверть века нет.
Остался только Мавзолей
с тем, кто и в гробе всех живей.
 
7.
Да, изменился лик планеты,
набрался фабрикант ума
и превратил «борца за это»
легко в ручного буржуа.
Такое, значит, вот значенье
для мирового населенья
урока горе-октября.       
Взошла кровавая заря,
немало наломали дров,
заполнили расстрельных рвов.
 
8.
А что стране моей досталось? -
На пепелище русском малость
лишь головешками светить.
В том благо, что жива осталась
Русь, к коммунизму на пути,
когда был Ленин впереди,
а мы за ним плелись устало.
 
9.
Россия-Русь, страна родная,
безумных пленница затей,
вновь оскорблённая, больная,
Ты,  свет наш, всё ещё большая,
на перекрёстке двух путей.
Один ведёт вперёд, к спасенью,
другой – обратно,  в сеть «Ученья».
Свет впереди тебя чуть брезжит,
А за спиною – «грабли» те же…
 
10.
Сто лет не утихают споры
о выстреле ночном  «Авроры»,
о штурме Зимнего дворца.
А я благодарю Творца,
что дал сегодня шанс последний
России под  её Звездой
поднять Вс;мъ Мiромъ флаг победный
лучистым утром НАД СОБОЙ.


 
«Измы» и репка
 1.
Дедка с бабкой жили-были
тыщу лет до Ильича.
Ели репку, воду пили
из подземного ключа,
Бога всуе не хулили,
разве только сгоряча.
 2.
Огородишко без лени
поднимали в две руки.   
Мимо шёл Ульянов-Ленин,
молвил  грозно: «Кулаки!
Жить хотите?». - «Боле-мене». –
«Запишитесь в бедняки».
3.
И подались бабка с дедкой
в первый ленинский колхоз.
Им за труд давали репку,
в день по  штуке, за год – воз.
Запил дед, случалось – крепко.
Из чего?  Что за вопрос?
4.
Из источника. Он обчим
с той поры в деревне стал:
Вождь-отец  (ни-ни, не отчим!)
частный сектор заказал.
Бабка плакала все ночи:
«Это Бог нас наказал».
 5.
Но привыкли, не тужили
новых 75 лет.
В церковь редко заходили,
Вождь сказал ведь: Бога нет.
И колхозников плодили
тож без Бога, тет-а-тет.
 6.
Как-то репки в огороде
родились невелики.
Бабка дедке: «Слух в народе –
будем снова кулаки.
Коммунизьму больше, вроде,
Не хотять большевики».
 7.
«Чё ж таперь?» - «Капитализьма». –
«Значит, ленинцам кранты?» -
«Есть ужо с другою «изьмой»
Будем репку,  я и ты».
 8.
… Эх,  круги «расейской жизни»!
Эх, «расейские мечты»!


***
Пытались часто недруги Отчизны
 прибрать её к завистливым рукам.
Но в скорбный час под флагом ленинизма
свои же растащили по частям,
о прошлом вздохи оставляя нам.
 
Явленье Ада - новые монголы,
которым, ради «чистоты идей»,
простор земли – немой, пустынно-голый,
лишённый вольно мыслящих людей,
всего живого ближе и милей.
 
Они не вне, они в душе прижились,
как клещ лесной, у каждого из нас;
ещё слабы, но ждут и копят силы,
пока придёт огня и крови час,
верёвок  прочных и свинца запас.
 
Вновь над страной, обгрызенной по краю,
покинув склеп, бессмертный наш мертвец
поднимет вечно недовольных стаю
… И всё сначала. А потом – конец,
пустых усилий из шипов венец.
 
Россия-мать, да, мир ты удивила,
как предсказал мыслитель мрачный наш:
Сама себя взяла – и развалила,
 и коммунизма низвела мираж.
Непостижимо! Но каков пассаж!
 
Угомонись, заморские идеи
тебе чужие, есть твой правый путь.
Забей гвоздями двери Мавзолея,
перед дорогой надо отдохнуть.
А Гений твой лежит  покойно пусть.


***
Утро туманное,  утро седое…
Помню  твой голос  - контральто глубокое,
локон каштановый, платье лиловое,
шею в кораллах, лицо сероокое.
 
Помню я  тонкие пальцы, изящные,
нежное клавишей белых касание,
слышу я звуки рояля, манящие
к гибели нашей на тайном  свидании.
 
Муки мои тебе были незнаемы,
нет уж тебя, моё счастье земное.
Глухо вокруг, а во мне несмолкаемо –
Утро туманное, утро седое.


нежное клавишей белых касание,
слышу я звуки рояля, манящие
к гибели нашей на тайном  свидании.
 
Муки мои тебе были незнаемы,
нет уж тебя, моё счастье земное.
Глухо вокруг, а во мне несмолкаемо –
Утро туманное, утро седое.

***
Октябрь прохладный голосом шуршащим, замедлив шаг у моего окна, окликнул: «Друг наш, ожиданье Ваше закончилось, уже пришла Она».
Я встрепенулся: Лучшая подруга и юности, и зрелых лет моих путём извечным годового круга в моём саду в одеждах золотых.
В её руках – хмельного сока кубок, в её глазах – лиловый мягкий свет;  улыбка красит  чувственные губы. Подобной девы больше в мире нет.
«Подруга Осень, я тебе обязан любовью первой, струнами души. Незримой  цепью я с тобою связан и в шуме жизни и в её тиши».
Чудесный образ вечного покоя, природы утончённая краса.
…Хочу, чтоб Осень лёгкою рукою,  в урочный час закрыла мне глаза.


***
Что такое реформы
по-российски, у нас,
в поэтической форме
расскажу я сейчас.
 
Чем Столыпин прославил
нашу Родину? Он
для реформы поставил
на чугунку вагон.
 
В том вагоне - две части:
1)для людей,
2)для скота.
Загружайся и шастай
по стране кто куда.
 
Но при Ленинской власти,
что царизма добрей,
те  вагонные  части,
лишь для блага людей.
 
В большем, скотском, отсеке
тесно (Бог, помоги!),
сорта разного зеки,
сплошь «народа враги».
 
В меньшем - сытая стража,
цвет от цвета ЧеКа.
Глянешь, с завистью скажешь:
«Им дорога легка».
 
Что такое реформы
по-российски, у нас,
в поэтической форме
рассказал я для вас.
 
Эх, Россия-Отчизна,
где вагон тот, мечта?
Катит он в коммунизьму
без людей и скота.
 
- Где же люди, Всевышний?! -
Вождь из гроба вскричал.
- Все на станции вышли,
вишь, читай: "Капитал".


***
Ты отлетела облачною тенью
за горизонт, и стали дни пусты.
 
Откройся наконец,  скажи, кто ты –
земная или плод воображенья?
Ума хмельного хрупкий идеал?
Астральный знак? Гаданье по ладони?
 
…Ты – сердца звук, который записал
слезою я на лунном медальоне.


***
Густой туман Одессу покрывал,
в молочной мгле  скрывались  пляж и море;
лишь гальки разноцветные узоры
в песке я  под ногами различал.
 
Мне было двадцать, морю – миллион,
а может больше? Подзабыл геолог.
 С рождения планеты был ведь долог
безвременной души глубокий сон.
 
Но я проснулся в свой заветный срок
и, оглядевшись, из предметов мира
избрал три вещи: книгу-свет и лиру,
и горный, с длинной ручкой, молоток.
 
Но звало море. Разлучённый с ним,
нашёл ему подобие в Карпатах,
где цепь вершин, под пеной туч крылатых,
волной всплеснулась из земных глубин.
 
Богини Тетис древний  океан
наполнил ветром парус моей жизни.
И я плыву, уж виден Берег Тризны,
где Небом мне приют последний дан.
 
Со мною книга, лира, молоток
и   два ларца земных воспоминаний;
здесь – самоцвет исполненных  желаний,          
а там, в золе, - потухший уголёк.
 
Я выхожу в маршрут последний свой –
зовут глубины тайные планеты.
Всему свой срок. Одна душа  на свете
ждать будет верно, лая под луной.


***
Я увидел Тебя в блеске праздничном зала,
Ты стояла в толпе, молода и стройна,
и по хрупкой спине изгибаясь, бежала
прядь волос золотистых, из вещего сна.
 
Всею жизнью своей, как мальчишка, рискуя
и, не веруя в Бога, украдкой молясь,
я вплетал Твоё имя, и к месту и всуе,
в  поэтических строчек словесную вязь.
 
Вновь видение то на перроне вокзала:
Ты всё та же была - молода и стройна;
на девичье плечо, как тогда, ниспадала,
в свете яркого дня золотая волна.
 
Ни греха, ни раскаянья с тех пор не чуя,
погружаясь всей плотью в житейскую грязь,
я храню на губах влажный след поцелуя –
дней прощаний и встреч богоданную связь.

***
Август-месяц прохладным дыханьем
На пруду а камышах шелестит,
уж заметны следы увяданья
на распущенных косах ракит.
 
По воде световая дорожка
Прямо к низкому солнцу ведёт;
Интересно и грустно немножко
Наблюдать всюду времени ход.
 
Не прельщусь, что конца и начала
Нет у круга небесного. Вдруг
Песня жизни умолкнет устало,
Размыкая для отдыха круг.

***
Живу как все, не хуже и не лучше,
и не печалюсь о своих годах.
Взрастил детей, охотно нянчил внучек,
искал руду и правый путь в горах.

 И, эврика! Он - на листах тетради,
а с них продлился на страницы книг –
души моей мятущейся отрада.
Но был обманчив светозарный миг.
 
Явилась вдруг из преисподни вроде
фигура в чёрном, молвила: Смирись!
 Коль хочешь жить, от своего народа,
от  русских слов прилюдно отрекись.
 
Без колебаний выбрал предков речь я.
 А жизнь… Зачем она душе немой?
Хранить надёжней облик человечий,
за речь родную жертвуя собой.
 
Когда назвали нашулю дико               
нелепым именем Эсэсэсэр,
она осталась духом, словом, ликом
всё той же Русью. Стойкости пример.
 
А потому, что речь родная наша
косноязычия не терпит. Пусть
нас из-за мОря окликают: «Раша!»,
не  отзовёмся. Мы – Россия, Русь.
-
Придя  к пределу испытанья-жизни
без груза сожалений, налегке,
душою молод, я своей Отчизне
скажу «прощай» на русском языке.
 

Баллада о расстрелянном котёнке
 
Этот случай известный, в подвале,
перестал нас давно возмущать.
За сто лет, земляки, мы устали
о загубленных душах  страдать,
как учила нас Родина-Мать.
 
Вижу стражи угрюмые лица,
вниз по лестнице смертников ход;
а царевна, певунья-сестрица,
как младенца, котёнка несёт.
Бьют куранты – судьбы поворот.
 
Ночью, тайно царя и царицу,
врачевателя, слуг и детей
Вождь народов, как тать, до денницы,
повелел: «Закопайте скорей
этих… бывших. Так будет верней».
 
Стенка. Выстрелы. Дым револьверный.
Стоны. Кровь. И тела на полу.
«Глянь-ка, Вань, ктой-то  дёргнулся». – «Верно,
дык,  девчонка с ушастым в углу». –
«Бей обеих,  чичас подмогу».
 
Эх,  Расея, чудная сторонка,
Не поймёшь, то ли Рай,  то ли Ад.
…Ну, зачем застрелили котёнка?
Разве в чём-нибудь он виноват?
Ведь не царское семя,  не гад.
 
***
Для меня каждый день, сколько есть их в году, -
День России – и праздник и будни.
Вместе с нею дорогой веков я иду,
мне и любо, и страшно, и чудно.
 
От Полярной звезды открывается вид
на простор между трёх океанов;
в нём по-русски Начальное Слово звучит,
больше тысячи лет неустанно.
 
Наша речь – это вестница вечной зари,
за неё нам сражаться не ново.
Пусть проходят  вожди, самозванцы, цари,
но останется  русское слово.
 
Не охватит Отчизну и мысленный взор,
велика, непосильная ноша.
Грустно смотрит Россия глазами озёр:
"Кто вы? Кто ты и камо грядёши?".


В НОЧЬ НА 4 ИЮНЯ 1957 ГОДА
Гром гремит, по крыше дождик хлещет,
в проводах - протяжный ветра свист.
Под тяжёлой каплею трепещет
старого каштана слабый лист.
Эта ночь  истерзана грозою;
вспышка, грохот и бульвара стон.
Не могу и я найти покоя,
и меня не посещает сон.

ОБРАЗЫ РОДИНЫ

Бессмертный полк
 
Натянут неба синий шёлк
над улицей-тесниной,
и движется Бессмертный полк
победною лавиной.
 
Не внуки вышли на парад,
чтоб недруг жил во страхе.
Идут бойцы за рядом ряд,
восставшие из праха.
 
Портреты – лики молодых,
печати чёрно-белой,
ещё живых, всегда живых
душой, глазами, телом.
 
Из жизни вечной, неземной
нас  окликают деды –
наш полк Бессмертный, Запасной*,
решающий победу.
 
 
От Сталинграда до Берлина
Отдельные строфы из романа в стихах «Историада»
       1.
Вокруг живых развалин - степь нагая,
солдатских тел, машин, орудий лом.
Железным стал песчаный холм Мамая,
Дом Павлова –железный будто дом.
И тот, кто дышит, встать в атаку может,
в глаза посмотришь - из железа тоже.
2.
Был русский супостатом бит не раз
и бил его несчитано в отместку,
как говорят в народе «глаз за глаз»;
в Берлине дважды**, это всем известно.
И вот опять знакомый вид - Берлин,
столица мировая всех руин.
3.
Рукой подать до мрачного Рейхстага,
да долог путь сквозь пламя, сталь и кровь
по трупам белокурых бестий с флагом
победы века. А верней - веков.
Страданья все, все неудачи, беды
списал народ одной такой Победой.
4.
Всегда готов за русского солдата
поднять граненый, с водкою, стакан.
Им был отец мой. Он дорогой ратной
пришел на волжский бастион-курган.
Помянем всех, кто фронт держал и тыл,
о ком сегодня чаще скажешь «был».
 
Бронзовый солдат
 
Я возвращаюсь мысленно порой
в  старинный Ревель (по-эстонски Таллинн).
Стоял здесь в бронзе, помнится, герой
над прахом павших. Может быть, слыхали?
 
Перенесли? Движению мешал?
Ну, фашистюги, пасынки природы!
Наш грозный МИД не раз предупреждал:
«Не трррожьте»  славу гордого народа»!
 
Нас миллионы. И любой готов
Кричать «ребята, не Москва ль за нами!?».
В отечестве пустопорожних слов
махать всегда горазды кулаками.
 
С укором сверху мёртвые глядят:
«Да-а, коротки, знать, у потомков руки».
…Когда плюют на бронзовых солдат,
должны «по праву» утираться внуки.
 
 
Батый сегодня
 
Куда идёшь ты, нищая Россия,
с наполненною золотом сумой?
Ты обрекла себя на роль Мессии,
на  жребий быть голодной и босой.
 
Столетий путь – разбитая дорога,
пожаров гарь, стрел и картечи свист.
Ты всё терпела и молилась Богу:
- Сгинь, Сатана, – монгол, француз, фашист!
 
И, помолившись, русскую дубину
Всегда рукой уверенной брала
и с ней, родимой, мира половину,
гоня врагов, со славою прошла.
 
Мы лён растили*** в рубище на теле;
Мы сеем хлеб, но выручает газ.
Скажите, земляки, мне, неужели
История не вразумляет нас?
 
Туман веков, предания глухие
к нам выползают из кровавой тьмы.
И снова на Руси аркан Батыя.
…Но ведь Батый сегодня – это мы.
 
 
Под Благовест
 
Зубцами острыми на горизонте лес
грызёт полено красное заката.
Над ним завис, как будто чёрный крест,
зловещий коршун, властелин крылатый.
 
Звезда к звезде – серебряный насест
для Месяца. В венце своём рогатом
он слушает в смущеньи благовест****
поруганных церквей страны распятой.
 
Всех преступлений нам не перечесть.
Но разве не преступников, когда-то
отнявших у Перуна хлеб и честь,
настигла справедливая расплата?
 
Вот почему, как червь голодный, ест
мою страну двадцатый век проклятый.
Не принимайте за Благую Весть
звенящий голос  гробовой лопаты!
 
 
У врат обители
 
К монастырю на колокольный зов
я выхожу березняком осенним.
За низкою стеной из валунов
горит закат на золоте крестов
над храмом одноглавым, белостенным.
 
Я - редкий путник стороны  лесной,
и «Спас Нерукотворный» над вратами
внимательными, умными  очами
пытливо вопрошает: «Свой? Чужой?».
 
Но нас признать, Отец,  не сможешь Ты,
наш мир внутри изломан и порушен,
и в никуда из гиблой темноты
несётся вопль: «Спасите наши души!».
Ты не спасёшь. Столь тяжек груз грехов,
что сил не станет за людей молиться.
 
Потух закат на золоте крестов
и, заперев ворота на засов,
заснул хронист над чистою страницей.
 
 
Северная сага
 
I.
Я за Изборском Русь нашёл,
на холм  поднявшись утром рано.
 
…Снимает, обнажаясь, дол
холстину серую тумана.
И появляется из мглы
виденьем призрачным, мгновенно,
усатый лик – кумир словенов
в изломах столбчатой скалы.
По пояс идол в землю врыт,
в былое смотрит и молчит.
 
II.
Тысячелетие, как сон,
как миг для божества долины.
Простить, забыть не может он
измену  племени доныне.
В  назначенный Судьбою год,
смиренно, Ольгиной дорогой,
от  капища к чужому Богу
за князем двинулся  народ.
Прошли века, со всех сторон
несётся колокольный звон.
 
III.
А время, как и встарь, течёт
Изборско-Мальскою долиной,
над серебром озёрных вод
и над Жеравьею вершиной.
По камню, где сожжён Трувор,
воспетый чернецом-хронистом;
волхвам вослед, путём нечистым,
по тайникам в глубинах гор.
И в нашей памяти нет, нет,
да и оставит яркий след.
 
IV.
Давно гранитный крест стоит
над прахом нехристя-варяга,
а над долиною звучит
немолчно северная сага.
Она как ключ воды живой,
в нём Русь умоется двукратно,
чтоб в поле хлебном, в поле ратном
являться в силе молодой.
 
… Я здесь ходил, всё слышал, видел.
Свидетель мой – усатый идол.
 
 
Россия
 
Россия - сияние, сеять, роса,
синь тонкого ситца - её небеса.
Разбитой дорогой ступают босые
двенадцать апостолов, с ними - Мессия.
Приникли к окошкам и город, и весь,
все ждут от идущих каких-то чудес.
Века миновали, туман впереди,
что было - то будет.  И чуда не жди.
 
 
Новые слова к старинному романсу
 
Гори, гори, моя Звезда,
Звезда неугасимая!
В твоём сиянье Русь единая
да будет на земле всегда.
 
Когда Отчизны ночь ненастная
повсюду сеет боль и страх,
светило яркое, прекрасное,
пылай в мятежных облаках!
 
Звезда и мирная, и ратная,
прошедших и грядущих дней,
молю, дай силу благодатную
и веру дай душе моей!
 
И пусть я землю опалённую
в свой срок покину навсегда,
ты над Россией обновлённою
гори, сияй, моя Звезда!

 
***
Жизнь земная – души темница,
ноет сердце, тоскливо, тяжко.
Мне бы крылья свободной  птицы
да попутных ветров упряжку.
 
Закрываю глаза и вижу
огонёк я в Твоём окошке;
с  каждым мигом он ярче, ближе…
Не гаси! Подожди немножко!
 
Прилечу я на свет манящий,
весь осыпанный  звёздной пылью,
и сожгу на свечах горящих
мне не нужные больше крылья.
 

8 апреля 2017 года
 
С утра мы жадно припадаем
к бокалу жизни (пей до дна!)
и простодушно полагаем,
что несть конца глоткам вина.
 
В полдневный час сомненье гложет:
а не пора ль передохнуть?
И меж двумя глотками может
немного время потянуть?
 
А вечером, когда хрустальный
сосуд почти пустым уж стал,
по капле, медленно, печально
мы допиваем свой бок
 

Друзьям
 
Всевышней волей разные страницы
отведены нам в Книге Бытия.
Там имена, характеры и лица
расписаны давно от «А» до «Я».
 
Ропщи, проси иного – труд напрасный,
Создатель так отечески решил,
но нам, упрямцам, над собой не властным,
смириться с этим не хватает сил.
 
Во тьме души знакомое змеится,
и шёпот-шелест будто слышу я:
- Перепиши заветную страницу
рукою дерзкой в Книге Бытия.


***
По горизонту плотное кольцо
искусно свили облачные кроны.
Ласкает солнце руки и лицо
через стекло оконное вагона.
 
Спешу к весне – за светом, за теплом,
однообразьем снежным утомлённый.
Двухцветен март. Повсюду за окном
белил мазки и чернь, без полутона.
 
И так в душе: довлеет чернота –
тяжёлых дум расплывчатые тени.
И вдруг полоска узкая, светла,
прорежет мрак желанным вдохновеньем.
 
И понимаю, что ещё живой,
что не закончена земная сага.
И потекут словесною струёй
чернила на белёный лист бумаги.

***
Готов сказать, печально и любя,
сегодня я, один, видать, на свете:
России Дева, Бог избрал тебя
нести веками  женский крест планеты.
 
Тебе дана богатая страна;
она - не дар, она - как подаянье.
Как часто ты бывала голодна,
вдовой бездетной, в бедном одеянье.
 
Ты провожала от своих дверей
на смертный бой, со стоном, будто песней*,
бессчётно раз супруга, сыновей…
Вернулся редкий из дали безвестной.
 
Была под властью «разноцветных» бар,
впрягалась в плуг,  взывала с воплем к Небу,
когда помещик или комиссар
рвал изо рта кусок последний хлеба.
 
Тебе не надо злата и шелков**,
прекрасна Ты с румянцем, в ярком ситце.
Любой из нас со всей душой   готов 
Тебе, Святая, в ноги поклониться.


***
То ли явь, то ли сон, то ли fata morgana –
из дали легендарной, почти вековой,
ледяною дорогой, овитый туманом,
в нашу память выходит незыблемый строй.
 
Офицеры России, служивые люди,
вы, достойные чести погон золотых,
их носили, как доблести знаки, повсюду
и в Берлин принесли   на шинелях своих.
 
Комиссарский плевок на погоне священном
будет Волгою смыт, и сиянье его
озарит, как салютом,   кремлёвские стены
на Параде Победы в тот памятный год.
 
Офицер,  сотворец Ледяного похода,
не стыдись, подними к небу чистому взор!
Ты  не флотская пьянь,  что с наркомом-уродом
сотворила под Псковом и Нарвой позор.
 
За спиною твоей – лёд и снег Сен-Готарда,
вьюги Шипки, фельдмаршала зимний поход.
Если кличет Россия, то, значит, так надо –
за свободу Отечества в стужу и лёд!
 


 
Балладица
 1.
Не песню я пишу, не оду
(как можно воспевать беду?!).
Спасибо русскому народу
за всё – в 17- ом году!
 
Царя прогнали – это круто,
тем  славен наш 20-й век.
Но стало неуютно, будто
мы без царя и в голове.
 
Призвали новых. Самозванцы
у нас найдутся, коль зовут;
своих кровей  и иностранцы
в Москву сбегутся тут как тут.
 
Итак,  весна. Её примета –
гробы  воюющих сторон.
…Везёт в Россию Власть Советов
немецкий, с пломбами, вагон.
 
Народу  втиснулось  немало,
и каждый путник с багажом.
Средь эмигрантского кагала
ищи рабочих днём с огнём.
 
Швейцарский сыр, пивко, салаты,
стаканы весело звенят;
за здравие пролетарьята
пьёт головной его отряд.
 
Спросил кондуктор: «Неужели
в России хлеба, тряпок нет?
Что износили всё и съели?».
А Имярек ему в ответ:
 
«Ты не суди, герр, по  царизму;
тебе, буржую говорю:
мы каждому при коммунизме
дадим на рот по сухарю.
 
На пролетарский серпомолот
заменим православный крест;
мы хором будем петь и  соло:
кто не работает – не ест.
 
Стране холодной и голодной
мякинки хватит да кваску;
на каждый срам (на первородный)
найдём  рогожи  по куску.
 
До крошки поровну, до нитки!
Ферштейн?.. Инессик*, кушай шпик!» -
умолк и перешёл к напиткам,
лобастый, с плешью,  большевик.
 
2.
Спасибо Ленину «За Это!»,
спасибо Гению «За То!»,
что «ел морковные котлеты,
носил потёртое пальто»**;
 
что поражения Отчизны
желал, как манны,  от врагов,
и нищетой социализма
был наказать её готов.
 
Но не успел – довёл до НЭПа. –
Спасай, корми, капитализм!
Хоть много нас, одна ведь репа.
Колхоз, за дедкой становись!
 
Гробница у Кремля алеет –
далёких дней кровавый след.
Не  жди чудес у Мавзолея,
Здесь чуда не было и нет.
 
Советских химиков творенье –
тела нетленные. Средь них
один, сухой, на обозренье;
в растворе мокнут три других.
 
Нигде не видим по музеям
мы плачущих большевиков.
Сегодня плачут ротозеи***,
как повелось спокон веков.
 
3.
Хотя был Маркс марксистом истым,
он, убежденьям вопреки,
пригрелся у капиталиста,
ворчал, но ел с его руки****.
 
А большевик иной породы,
как пионер, «всегда  готов!»
был потрудиться для народа
в подполье у «цеховиков»*****,
 
чтоб вырастить себе на смену
хозяйственно-партийный ряд –
в дерьме «Ученья» по колена
свой Ленинский Олигархат.
 
С коммунистическим приветом
встречаем революций век…
Спасибо Ленину за это!
Душевный был он человек.
 
А мы…   Мы – русские! Особый,
безБогаизбранный народ.
Пойдём мы за любой особой,
кто позовёт и поведёт.
 
Куда? – Нам «по…» - в любую «изьму»,
хоть  в Рай земной,  хоть ближе – в Ад.
Кто пережил «сосиализьму»,
уже любому будет рад.
 
Такая русская натура:
когда спешим, - сплошной афронт.
Шажком вернее, с перекуром,
приблизить светлый горизонт.
 
Ведь  семимильными шагами
уже мы шли к нему  100 лет.
Какой итог?  Ах, Ленин с ВАМИ?
А с НАМИ  не  был он. И нет.
 
4.
Мы люди русские, нам свято
столетий ряд, простор земной,
когда стояли, брат за брата,
сословия одной стеной;
 
когда израненного воя
спасала женская рука,
будь с кровью в жилах «голубою»
иль с красною во все века;
 
когда и князь, и смерд служили
единой Родине своей
и всё в ней светлое творили
без злобы «классовых идей».
 
5.
Да будет Русь – Отчизна наша,
страна ума, добра, наук
и полная, до края, чаша,
и вечных муз цветистый луг!
 
Да порастёт травой забвенья
след Февраля и  Октября!
И стон не будет больше пеньем,
стихом известным говоря******.


***
Пуржит январь.  Наполнен снежной мглою
сад городской за рамою двойною.
 
Безлюдно, не протоптаны дорожки.
Сирени зяблой куст оцепенелый,
недвижный, мёрзнет под моим окошком,
укутан в саван погребально-белый.
 
Зима пройдёт (всё в мире скоротечно),
сад  оживится, ливнями омытый;
и куст сирени в платье подвенечном
мне улыбнётся за окном раскрытым.
 
Я убеждён (а вы меня проверьте):
цвет одинаков у любви и смерти.


Проснулся рано, вспомнил: новый год,
17-ый!  Добро, что век не «ТОТ»(!).

В окошко глянул – пусто перед взором,
на улице ни одного лица.
Не будет, значит, выстрела «Авроры»,
не будет штурма Зимнего дворца.
 
До горизонта всё в капитализме,
к нему пришли дорогою прямой,
дорогою марксизма-ленинизма.
Чё удивляться!? Мы любую «изьму»
Доводим до предельно развитОй.
 
***
Мы – русские! Всегда хотим как лучше,
но всё выходит боком, как всегда.
Нас не обходят грозовые тучи,
нас любит  всенародная беда.
 
Так может год  17-й повторно
нас не  заденет  гибельным крылом?
Для этого трудиться плодотворно,
идти вперёд Дорогой Русской, торной
должны мы. И всегда стоять на том.


Мне каждый год – от Божества награда
за службу слову русскому. Оно
души моей мятущейся отрада -
единственная, понял я давно.
 
Под фонарём покрыт наряд осенний
чехлом белёсым за  моим окном.
Дождусь ли солнца, иль с ночною тенью
исчезну, не печалясь о былом?
 
Шумит в кольце асфальтовом столица,
ей до меня, конечно, недосуг...
Всё реже вижу я родные лица,
всё уже, глуше дружественный круг.
 
Ещё глоток, последний - дно бокала,
и - об пол! Так ведётся на Руси.
Живи хоть век, хоть десять, будет мало.
А вечности у Бога не проси.
 
 
 
Хранителям  Свято-Пушкиногорья
в преддверии юбилея (1817-2017)
 
*
Друзья, с грядущим Рождеством
и с новым годом – юбилейным!
Вы спросите меня, о чём
я говорю благоговейно?
 
Да о поездке первой той
уже выпускника Лицея;
Он ехал летнею порой,
возницу торопя: Живее!
 
Он будто чувствовал, куда
бежать от праздности и лени,
 где ждёт его приют труда
спокойствия и вдохновенья.
 
Вот монастырь. Восторг в груди:
дорога к дому Ганнибала.
…Тогда всё было впереди -
но двадцать лет всего. Как  мало!
 
**
И я молю его: «Поэт,
сокройся  от соблазнов мира,
звучать твоя здесь будет лира
свободно,  громко много лет».
 
Не слышит.  Что юнца судить?!
А  за спиной моею роща
В укор мне с ветром в пару ропщет:
«Эх,  ты, не смог уговорить!».


СТОЛПОТВОРЕНИЕ

На Востоке  опасной дорогой
я  достиг Междуречья. Как сон!
Проводник мой, туземец  убогий,
Молвил грустно:  «Здесь был Вавилон.
Эти камни,  остатки строений,
нам поведают давнюю быль,
как  строители трёх поколений
были  тут перемолоты в пыль.
Вы в Советском Союзе ведь жили
и слыхали о лагерной пыли.      
 
**
Миллионными  двигаясь строями,
кто за совесть, иные – за страх,
Вавилонскую башню  строили
на крови, на костях, на слезах.
Вот смотрите, оставил на глине
нам свидетель  звучащие клинья;
я прочту эти знаки. Для вас
поучительным  будет  рассказ».
 
***
Вырастали  саманные стены,
приближая небесный свод.
Бодро, в ногу, по шатким ступеням
восходил за вождями народ.
Путь указывал к цели чудесной
Идол Медный  безгрешным перстом;
и народ  громкозвучною песней
славил Столп и Кумира на нём.
 
Чудо-стройка почти что столетие,
горькой яви и сладостных снов…
 
А внизу поднимался ветер –
серо-гривый табун скакунов.
И взметнулись крылатые кони,
как возмездие, - топот копыт;
в гробе мумия Идола стонет,
обречённая Башня трещит.
И – обрушилась враз,  погребая
столпотворцев (и тех, и других).
 
****
Вот о мёртвых легенда такая,
я её  перевёл для живых.
 
СокуровЪ,
  перевод с аккадского языка