Северный жар

Дорога. Поезд настырно, но по-сиротски одиноко врезается в снежный простор. Вдоль обочин — вековые тёмно-зелёные, в богатых белых шубах, царственно мудрые ели. Многое они повидали, многое знают, оттого-то темны, оттого-то тяжелы их лапы, надёжно укрывающие земные тайны — так и чудится их глухая поступь, их глубинные мистические звуки, усмиряемые мощью леса.

Макушки некоторых деревьев оголены, будто почтительные хозяева то ли приветственно, то ли задумчиво сняли меховые шапки перед этой загадочной дорогой.
Удивительно: верхушки елей напоминают тянущиеся к небу маленькие маковки церквей, и венчают их крестики тонких упругих веток. Сколько печали во всём, сколько надежды, вот-вот послышится многоголосье далёкого молитвенного звона. И рельсы — две въевшиеся в снег нити хрупкой, но цепкой жизни, напряжённо гудят: то, вдохновляя, зовут за собою состав, то, понукая, тянут его к далёкой таинствен-
ной цели. Один поворот, другой, почти без остановок, на Север…
«Тук-тук — тук-тук, тук-тук — тук-тук…»

Сижу у окна. Далёкое солнце отбрасывает длинные фиолетовые, словно в тональности си-минор, тени деревьев. Они грустно тянутся за лесом — там, где его сплошная стена изредка прерывается, будто заканчивается проведение одной из главных тем органной фуги. И непонятно, то ли, играя свою тихую побочную мелодию, тени боятся оторваться от родных елей, то ли стремятся убежать в равнинное, манящее белизной приволье. Красота! Она вливается в меня вечной музыкой, которая и радует, и тревожит душу.

Вдруг, у кромки леса, по-над сугробами, — белая птица, похожая на вяхиря, но не вяхирь: совершенно белая, только на кончике веерного хвоста — узкая полоска, словно пришитая поперёк чёрная ленточка. Птица летит. Спешит за поездом. Не мерещится ли мне она? Нет — вижу! И не только вижу, а как будто слышу в высоком регистре орг;на её стремительный мятежный полёт. Она летит напротив моего окна, рьяно машет крыльями. Машет, машет, не отстаёт. А колёса жёстче, быстрее стучат, стучат, гремя басами главной темы. А птица всё летит и летит, безустанно, упрямо…
Зачем ей этот поезд? Кто она? Может быть, чья-то душа? Заплутавшая. Неуспокоенная.
«Тук-тук — тук-тук, тук-тук — тук-тук…»

Дорога. Странная эта дорога, трудная, долгая: Вологда — Коноша — Кулой… — Костылево… — Котлас… Холодно. Колет холод. Гудят колёса, их скорбный басовый мотив напрягает, разрывает душу. Гудят, гудят… Гул… ГУ-ЛАГ!.. Что здесь? Кто здесь?.. Здесь был этап, здесь был ГУЛАГ. Под каждой шпалой — сколько жизней?!
«Э-тап — ГУ-ЛАГ, э-тап — ГУ-ЛАГ …»

Птичий полёт, его щемящий сердце напев уносит мысли за пределы видимого: белая птица с лентой траурной — чья-то душа, неуспокоенная, неупокоенная; маковки елей — вознесённые к небу тени могильных крестов, которыми когда-то были усеяны обочины… И птица летит и летит за поездом. Может быть, хочет что-то спросить?
Может быть, что-то сказать? Передать — туда, живым…

Заскрежетали колёса. Крутой поворот. Лес — в стороне. Распахнулась необъятная снежная даль, как модуляция в доминанту, как просветленье в диссонансе скорби.
Птица пропала. Сбилась? Наверное, не успела. Но чтоэто? Впереди — на весь окоём — белая равнина с чёрной полоской тайги по горизонту. Над простором, в сияющей
переливающейся дымке — огромное солнце. С двух сторон от него, на большом, но уловимом глазу расстоянии — ещё по одному огненному шару. Эти солнца чуть меньше главного, но от них устремляются к зениту высоченные радуги-крылья: вот-вот они сольются в поднебесье, вот-вот венцом охватят весь простор.
«Тук-тук — тук-тук, тук-тук — тук-тук…»

Вижу, от головного солнца в высь и в стороны, к малым солнцам, потянулись широкие радужные лучи… Проявился солярный крест… Разлился колокольный звон… Каденция… Да это же — великая Жар-птица! Священная птица Рарог, о которой вещают древние сказания. Она, словно мать, грозно и любовно, всепрощающе обнимает землю. И я слышу долгий мажорный аккорд, звучащий от глубоких басов до самых высоких пронзительных нот, — жизнеутверждающий, заполоняющий и расширяющий
пространство.

Дорога настырно врезается в снежную даль…

Ноябрь 2013 г.