Потомство хрущёвок

Юность полна одной идеей, воплощённая в разнообразных вариантах гормональными катаклизмами. Мы говорили о сексе. Мы думали о сексе. И чтобы мысли были освобождены от всего, что с ним не связано, топили свой разум в алкогольном омуте. Сбивались в нестройные стайки. Старались придать своей роли как можно больше значимости. Создавали замкнутый мир. И каждый день какой-нибудь счастливец вываливался из него в новом тонком костюмчике с чёрным шёлковым галстуком и портфельчиком из кожи долбаного вымирающего зверя за чудовищные деньги. Вываливался в реальность, ошеломлённо оглядываясь, глупо и с надеждой улыбаясь, потирая ушибленный зад, или другой несчастный проваливался в небытие. Смерть напоказ стоит дорого. В наше время лучшая индульгенция для совести - деньги. Да и было ли когда-нибудь иначе?
      Я вышел от знакомого, тогда ещё игрока сборной России по регби. Мне нравилось общаться с ним за прямоту и юмор, но только не стоило копать глубже, иначе начинали вырисовываться вполне человеческие очертания, дотронувшись до которых, ты неизбежно становился ответственным за это хрупкое творение. Вот я и блуждал всегда вокруг да около, лишь бы не нарваться на мину его души. Это меня устраивало. Балагур и холостяк с косяком в одной руке и картами в другой. Хлебные крошки на столе и пьяные крошки в постели. Шумная и глумливая компания, высунувшая язык света из пасти кухонного окна пятиэтажки. Да. Квартирке тяжело, её лёгкие забиты. У неё спазм от нас и от дыма. Она судорожно вдыхает свежий воздух с зимней улицы. Таков мир того дня.
      Так вот я вышел на улицу. С крыльца подъезда ударило липким снегом и сыростью. Под ногами хлюпало, как в желудке язвенника. Сверху над растаявшим на асфальте слоем снега успел опуститься ещё свежий и не примятый полог. Вобщем, если стоять на месте, картина даже сказочная. Ночь глубокая, но жёлтые фонари придают ей трепетный свет. Всё вокруг мерцает от снега и этого неровного света. Как на старой киноплёнке. Только ветер каждый раз даёт подзатыльники, напоминая что ты на улице. Оскорблённый таким приёмом пытаюсь пробраться через белое болото в сторону своего дома. Знакомые подъезды, деревья, запахи. Вдоль асфальтовой дороги справа растянулась череда хрущёвок, уставившаяся тупыми мордами на забор детского сада. Полуслепые и поблёкшие глаза пятиэтажек по паучьи наблюдают, что же происходит в полутьме веранд детского сада. Мне тоже становится интересно.
     Подхожу к ограде и наугад выпаливаю: "Липат, чё ты там забыл?". Возня мгновенно стихает и после небольшой паузы слышу голос: "Он уже ушёл". Затем слышу горячий глоток и выдох. Понятно, что же рассказывать детям как не это. Мол, да сынок я на морозе мог три литра водки вылакать, при этом спокойно на черепицу веранды взобраться. Лихой был папаня. Пока я домысливал судьбу этих несчастных меня начала душить тошнота от всей вульгарности и пошлости сцены. Колом в размышления ворвался тот же голос: "Карим, ану давай сюда. У нас всё есть".
     Как только услышал звуки знакомого, но забытого голоса весь мой налёт сноба обвалился, как с дешевого чайника слетает накипь, и сразу захотелось стать участником важного, приятного застолья под сенью крыши, которая не предусматривает подобных пиршеств, да и вообще не подразумевает никаких.
     Я как взбешённый суслик запрыгнул на ограду, забыв о всей романтике позади себя, и молодцевато плюхнулся в болото по ту сторону ограды. Из темноты веранды раздались одобрительные смешки, а для поддержания баланса пара паучьих глаз с той стороны дороги неодобрительно захлопнулась.