Ольге Берггольц

1/III-40

...Читаю Герцена с томящей завистью к людям его типа и XIX веку. О, как они были свободны. Как широки и чисты! А я даже здесь, в дневнике (стыдно признаться), не записываю моих размышлений только потому, что мысль: "Это будет читать следователь" преследует меня. Тайна записанного сердца нарушена. Даже в эту область, в мысли, в душу ворвались, нагадили, взломали, подобрали отмычки и фомки. Сам комиссар Гоглидзе (человек, подписавший ордер на арест Берггольц. - Прим. ред.) искал за словами о Кирове, полными скорби и любви к Родине и Кирову, обоснований для обвинения меня в терроре. О, падло, падло.

А крючки, вопросы и подчеркивания в дневниках, которые сделал следователь? На самых высоких, самых горьких страницах!

Так и видно, как выкапывали "материал" для идиотских и позорных обвинений.

И вот эти измученные, загаженные дневники лежат у меня в столе. И что бы я ни писала теперь, так и кажется мне - вот это и это будет подчеркнуто тем же красным карандашом, со специальной целью - обвинить, очернить и законопатить, - и я спешу приписать что-нибудь объяснительное - "для следователя" - или руки опускаю, и молчишь, не предашь бумаге самое наболевшее, самое неясное для себя...

О, позор, позор, позор!.. И мне, и тебе! Нет! Не думать об этом! Но большей несвободы еще не было...

Запретный дневник.
22/IX-41. Три месяца войны

Сегодня сообщили об оставлении войсками Киева… А население? А я? (Я решила записывать все очень безжалостно.)

Итак, немцы заняли Киев. Сейчас они там организуют какое-нибудь вонючее правительство. Боже мой, Боже мой! Я не знаю, чего во мне больше — ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, — к нашему правительству. Этак обосраться! Почти вся Украина у немцев — наша сталь, наш уголь, наши люди, люди, люди!.. А может быть, именно люди-то и подвели? Может быть, люди только и делали, что соблюдали видимость? Мы все последние годы занимались больше всего тем, что соблюдали видимость. Может быть, мы так позорно воюем не только потому, что у нас не хватает техники (но почему, почему, черт возьми, не хватает, должно было хватать, мы жертвовали во имя ее всем!), не только потому, что душит неорганизованность, везде мертвечина, везде шумиловы, везде махановы, кадры помета 37–38 годов, но и потому, что люди задолго до войны устали, перестали верить, узнали, что им не за что бороться.

О, как я боялась именно этого! Та дикая ложь, которая меня лично душила как писателя, была ведь страшна мне не только потому, что мне душу запечатывали, а еще и потому, что я видела, к чему это ведет, как растет пропасть между народом и государством, как все дальше и дальше расходятся две жизни — настоящая и официальная.


"И даже тем, кто всё хотел бы сгладить
в зеркальной робкой памяти людей,
не дам забыть, как падал ленинградец
на жёлтый снег пустынных площадей".
Ольга Берггольц.

************************************
************************************


Река вмерзала в берега
и мёрзли руки и слога...
Мы избегали длинных фраз,
и падал шедший среди нас...


*****************************

Им,
жившим там,
средь века злого,
среди лгунов и поэтесс,
когда хвалили рулевого,
и возносили до небес.
Была знакома и любима
её печальная строка.
И ей внимала в эти зимы,
в стократ промёрзшая река.
И ей, колючей, неудобной,
с терновой поступью судьбы.
Не стать ни мрачною,
ни злобной,
мадонной скорбною с Невы.
А ей, оплакивать ушедших,
а ей, живых боготворить.
Воспеть их в днях,
давно прошедших.
Кто и в тех днях пытался жить.
Пытался жить, опровергая,
потуги злобного зверья.
когда сомкнувшись,
злая стая,
терзала город Октября.

**********************

Они в днях тяжких воевали,
чтоб жил на свете человек.
Тела солдаты прикрывали.
А душу чествовал поэт.

*****************************
Её город Ленинград.

Порвётся день навзрыд струной гитарной,
в ночь превращая смысл случайной жизни.
Прервав мечту, полёт к звезде Полярной
и подводя твой финиш к скорбной призме.
Прервётся день, но вновь придёт наутро,
лишь для иных мотивов и стремлений.
И обо мне он будет помнить смутно.
Сокроет время память поколений.
Но я жила, и город жил со мною.
Хотя тогда недосчитались многих.
Мою судьбу с его святой судьбою,
прошу не разлучайте ради Бога...

******************************
******************************

Война. Брошенная кукла на перроне
Евгений Топорков 2
"Много нынче в памяти потухло,
а живет безделица, пустяк:
девочкой потерянная кукла
на железных скрещенных путях".
Вероника Тушнова.
*************************

Мне сказали: Это просто кукла,
сломанной игрушкою в грязи,
брошенной в ненужности как будто.
Только сердцу всё не объяснить.
И оно заноет как-то глупо,
застучит нелепо через раз.
И картинка эта почему-то,
не уходит целый день из глаз...

*****************************
***********************************

На стихи Юлии Друниной
Евгений Топорков 2
На изгибах эпох
у двадцатого века,
погибала и вновь
воскресала любовь.
Поэтесса ушла,
как уходят поэты.
Из-за боли своей,
из-за чьих то грехов.

**********************


Вечер пропадает без строки,
Друниной - беру я с полки томик.
Скажут мне что женские стихи
не чета мужским, слезливый сборник.

Я её запомнил средь других,
в четырёх строках о рукопашном.
И представил тыщу дней лихих,
как невыносимо быть бесстрашным.

А потом, забывшись до темна,
углядел простое имя Зинка.
Наяву приблизилась война
и с неё попала в глаз соринка.

Знаю я соринка неспроста
а старушка та всё ждёт ответа.
Опадает жёлтая листва
по ушедшим в грозовое лето.

"И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!"
*******************************

"В день памяти ЮЛИИ ДРУНИНОЙ (10 мая 1924 — 21 ноября 1991)

…Все было тщательно подготовлено. Заранее составлен посмертный сборник стихов.

Написаны многочисленные записки близким, друзьям, в милицию. В стороне от дома был гараж, где стояла ее машина. Она захлопнула дверь в гараж, села в машину, приняла большую дозу снотворного и включила двигатель…
О чем ей думалось в полузабытьи, на грани между жизнью и смертью? Может быть, о том, что если Бог есть, он поймет ее…"

Решено.
Тепло в салоне.
Мысль издалека.
Не считая,
горсть таблеток.
Чтоб наверняка...

************************
****************************

Мадонны Сурского рубежа
Евгений Топорков 2
Как забыть нам, то что свято.
Наших бабушек простых.
Не солдаты, не атланты,
только строки те о них.

Студит ветер телогрейку.
Под ногами мерзлота.
Только вера душу греет,
что работа не пуста.

Роют бабы подмосковья,
и на Лужских рубежах.
Рыть окопы, бабья доля,
в тех неласковых годах.

Не в пиру, и не в палатах,
проходило время их.
Инструмент; кирка, лопата,
и три куба на двоих.

И, согревшись в поздний вечер,
в перекус чем Бог послал.
До утра, расправив плечи,
бабий табор крепко спал.

...А на утро повторится.
Быт героики тех дней.
Баб идущих вереницы,
бедной Родины моей.

До победы путь не близок,
только с каждым рубежом,
шансы выжить в этой жизни
мы отчизне создаём.

Дождались вестей хороших.
Подмосковье ожило.
От столицы враг отброшен,
прячь лопату и кайло.

Как забыть нам, то что свято.
Наших бабушек простых.
Не солдаты, не атланты,
только строки те о них.

************************
*************************

Вернулся он с войны
Евгений Топорков 2
В преддверии весны
и буйстве кумача,
лежало пол страны
надрывно жизнь влача.
А он, прошедший путь,
вернувшийся живой,
вдыхал разрухи суть
и плакал со страной.

Героем он не был.
А был таким как все,
шагавший средь равнин,
в армейской полосе.
Он в мыслях ещё там.
Он к мирной не привык.
Обычный рядовой,
обыденный мужик.

Он знал о жизни всё.
Он всё преодолел.
И по наметил он,
уже на завтра дел.
Но в памяти его,
пусть сны и нелегки.
Шагают высоко,
бессмертные полки.

В преддверии весны
и буйстве кумача,
лежало пол страны
надрывно жизнь влача.
А он, прошедший путь,
вернувшийся живой,
вдыхал разрухи суть
и плакал со страной.

Ему теперь нести
и радость дней и боль,
за всех кто в том пути
ушёл в покой земной.
И что всего больней.
Вчерашняя война,
деревню без мужей
оставила она.

Парадной стороной
она лишь день всего.
Впряжётся в день иной,
обыденно село.
И будет ещё смех
на улицах звучать.
И молодая жизнь
упрямо прорастать...