Бесстыжая. По рассказу Джека Лондона

«Бесстыжая». По рассказу Джека Лондона.

Бесстыжая.

Рассказы есть, которым веришь,
Состряпаны не по рецепту те.
Так же люди есть, чьи рассказы.
Не вызовут сомнений  там.

Джонс  Джулиан, был человеком,
Как раз таким, веришь кому.
Не всякий, может быть, читатель,
Поверит в то, что, я узнал.

Встретился с ним я,  в австралийском,
Там, павильоне, выставки-
Панамской. Тихоокеанской.
Редчайших самородков, там.

С золотых приисков изъяли,
Тут – антиподы, слитки, те.
Не верилось, что куски эти,
Всего, лишь их макеты, тут.

Было поверить так же трудно,
В характеристиках всех, их.
Об их весе, размере так же.
И стоимости так же всех.

«И чего только эти охотники за кенгуру
не называют самородком!» - прогудело за моей спиной.

Тогда стоял я у витрины,
Перед самым большим «куском»,
Я обернулся и увидел,
Джулиана Джонса, лицо.

Не менее шести был футов,
Четырёх дюймов – ростом он,
Тусклые глаза голубые,
С песочно – жёлтою копной.

Отвёл он взгляд от той витрины,
И посмотрел тут на меня.
В глазах имел он выраженье,
Будто силился вспомнить, что.

«Не нравится, чем, самородок?»-
На него глядя, я спросил.
Рассеянный взгляд, отчуждённый -
Сразу  осмысленным тут стал.

«Чем же? Размерами своими»
«Да, он, действительно велик.
Таков, конечно, в самом деле,
Очень большой, с найденных всех».

«С найденных всех? - в глазах у Джонса,
Тусклых, но вспыхнул огонёк:
Не думаете ли вы всё же.
Что обо, всём в газетах есть.

И что о каждом слитке пишут,
Когда либо, найденных, где».
«Ну, раз, не пишут, это значит,
Не знаем ничего о том!

А если, редкий по размерам,
Вернее, тот, кто - тот нашёл,
Краснеть стыдливо – продолжает,
И в неизвестности сидеть…»

«Да, нет же – Джонс меня перебивает:
Я видел самородок тот,
Не могу покраснеть я даже,
Если б хотел. Загар не даст.

Я, железнодорожник всё же,
И долго в тропиках я жил,
Красного дерева, там цветом,
Кожа моя тогда  была.

Меня частенько принимали,
За голубоглазого, там,
Испанца!»  Я же прерываю,
Его. Чтобы вопрос задать.

«А разве тот ваш самородок,
Был больше, чем в витрине здесь?
Какой величины был всё же,
Тот самородок?» - я спросил.

«Он что, самый большой из этих?»
«Больше – спокойно Джонс сказал:
Больше всех этих вместе взятых,
На этой выставке, что тут!»

И мы за этим разговором,
Здесь познакомились тогда.
Вынул конверт на его имя,
А я визитку свою дал.

«Рад познакомиться, сэр, с вами,
Конечно, слышал я о вас.
И ваш портрет видел в газетах,
Но, кое - что я вам скажу:

Статьи о Мексике читал я,
Гроша ломанного они,
У вас не стоят. Вы ж, назвали,
Белыми, мексиканцев, тех.

Не белые они там вовсе,
Всё по - другому там у них:
Белое называют – чёрным…»
Тут прерываю я его:

«Какой величины – сказали,
Был самородок этот там?
Что, как - самый большой из этих?»
«Больше!» - спокойно он сказал.

И замолчал. Но, мне тут слышно:
«Не вижу я причины, тут,
Не потолковать, почему бы,
С вами об этом. Я ж, готов!

У вас, репутация всё же,
Можно, довериться, кому.
Да вы, и сами, как я знаю,
За жизнь были в разных местах.

Я все ж глаза проглядел уже,
Высматривая хоть кого,
Кто взялся бы за моё дело» -
«Довериться можете мне».

…И вот, теперь я оглашаю,
Для сведений общих уже,
От слова, тут уже, до слова,
То, что, он  рассказал мне тут.

Когда мы вышли с павильона,
Чтобы местечко нам найти,
Для разговора. Подбежала,
Женщина маленькая, вдруг.

Лет тридцати, с лицом поблекшим,
Словно, у фермерской жены.
За его руку уцепившись,
«Уходишь! - взвизгнула она:

Пустился рысью, убегаешь?
А обо мне, уже забыл!» -
И я ей был, тут же представлен.
Недружелюбно взглянет, та.
               
«Не думаешь ли рассказать про эту,
Бесстыжую, ему ты здесь?» -
Заныла та.  «Сара, послушай,
У нас деловой разговор!

Я ж давно ищу человека,
И вот, он встретился теперь.
Так  почему ж ему про это,
Не рассказать, как  - было всё?»

Женщина эта промолчала,
Губы шнурочком растянув.
Она перед собой смотрела,
С мрачным видом, обиженной.

Мы подошли тихо к лагуне,
Чтоб на скамеечку присесть.
Ноги вытянув с облегченьем,
Натруженные беготнёй.

Джонс следующее поведал:
«Вы были в Эквадоре7 Нет!
Не ездите туда, совет дам верный,
Впрочем – беру слова назад.

Мы ещё ж махнём туда  вместе,
Коли, доверитесь вы мне.
Если пороху у вас хватит,
На это путешествие».

А женщина, та – Сара эта,
Что Джонсу всё ж была женой,
Сидела с видом отрешённым,
В сторону, устремивши, взгляд.

Джулиан Джонс, рассказ свой начал,
Про путешествия свои.
Я машинально его слушал,
Сара ж хмуро рядом сидит.

«Да, как подумаешь – недавно ль,
Несколько лет тому назад,
Я на судёнышке дырявом,
С Австралии туда дошёл!

Сорок три дня в пути я пробыл,
При скорости лишь в семь узлов.
Я не служил на этом судне,
На нём, я, машинистом был.

Ехал как гость до Гуаякиля,
А дальше через Анды путь.
До самого Кито, где были,
Железные дороги уж.

Американские дороги,
На них платили хорошо.
А в Гуаякиле ж - лихорадка,
Косила множество людей.

Чума и оспа там ходили,
В день – 40 человек сжирав.
Самая ж страшная – дорога,
Железная, что там была.

Отдавши якорь в Гуаякиле,
С Дюрана лодка прибыла.
Конечный пункт, той злой дороги,
С неё  пришёл к нам человек.

На той дороге предстояло,
Потом работать мне уже.
Тот человек нам всем поведал,
Какие ужасы на той.

Дорога шла с того Дюрана,
В горы уже на высоту,
В 12 тысяч  там все футов,
Над уровнем моря уже.

По склону горы Чимборасо,
На десять тысяч футов – вниз.
В Кито. Дорога та спускалась.
На ту сторону уж хребта».

И он рассказывал нам дальше,
Как он водил там поезда.
Как на дорогах там стреляли,
И что испытывал он там.

«Я не забыл про самородок» –
Джонс успокоил тут меня.
«И про бесстыжую!» - тут взвизгнув,
Добавила женщина, та.

«Я подхожу как раз к рассказу,
О самородке крупном, том».
«Нечего было тебе делать,
В ужасной той стране, тогда!» -

Теперь жена та огрызнулась.
«Полно, Сара!» - Джонс умолял:
Ради кого я там работал,
Как, не ради тебя одной?»

И он мне тут же поясняет:
«Огромный риск там был тогда,
Зато и хорошо платили ж,
В Небраске же, Сара ждала».

«Обручены, два года были ж!» -
Пожаловалась Сара тут.
А Джулиан Джонс, тут продолжил,
Рассказывать про время, то:

… «В Австралии  шла ж забастовка,
В чёрные списки я попал.
Схватил я брюшной тиф в то время,
И мало ли, что там ещё!

Я вовремя оттуда дёрнул,
Иначе бы остался там.
Иль умер бы там от болезней,
Иль посадили бы меня.

А, на дороге той железной,
Мне повезло. Я знал парней,
Которые, умерли сразу,
Из Штатов, лишь, приехав там.

Работа ладилась в то время,
Жил я в Кито. Домик снимал.
С испанцами,  хлопот, в то время,
Совсем не было у меня.

Я разрешал им прокатиться,
На тендере бесплатно там.
Иль на щите, пред паровозом:
«Чтобы я стал их сбрасывать?»

Всё шло у меня, как по маслу,
Копил деньги, вернуться чтоб.
В Небраску. И – уже жениться,
На Саре. Тут – история…

Вторая часть.

История эта, там, с Ваной!»
«С этой бесстыжей!» – Сары, взвизг.
«Перестань Сара – муж ей бросил:
Должен упомянуть о ней.

А то, как - расскажу об этом,
Огромном самородке, том.
Ехали мы на паровозе,
В Амато, что рядом с Кито.               

Был кочегаром там Сэт Менерс,
Готовил, машинистом стать.
Поэтому разрешил Сэту,
За меня вести паровоз.

А сам сел на его, там, место,
И стал о Саре думать я.
Частенько стал я это делать.
От неё мне письмо пришло.

Чудная ночь тогда стояла,
Апрельская – ни ветерка.
А над вершиной Чимборасо,
Свет разливался от Луны.

Пока паровоз вёл Сэт Менерс,
Я видимо, чуть задремал.
И вдруг, затормозит тот резко,
Я чуть в окно не вылетел.

«Какого  чё…»- закричал было,
Я тут. А Сэт Менерс сказал:
«Ну, это – просто дьявольщина! –
Что было там на полотне!»

И я вполне с ним согласился,
Стояла – индианка там!?
Индейцы – это, не испанцы.
И Сэт разом затормозил.

В футах в двадцати от неё смог,
А ведь, неслись мы там с горы:
Как бешенные – скажу прямо:
«Но девушка… Она, она…»

И я заметил, Сара эта,
Хотя взор вдаль был устремлён:
«Бесстыжая!» - прошепчет Сара,
Осёкся Джонс, но продолжал.

Была высокого, та, роста,
 Стройная, тоненькою, там.
Чёрные волосы спускались,
Длинные, по её спине.

Стояла та, раскинув руки,
Чтоб паровоз остановить.
На ней легкой была одежда,
Из шкуры оцелота, там.

И не было ничего больше,
«Бесстыжая!» - Сара шипит.
Но мистер Джонс опять продолжит,
Как будто не был прерван он.

«Нечего сказать, хорош способ –
Останавливать паровоз!» -
Пожаловался я тут Сэту,
Соскакивая к полотну.

Я подошёл к девушке этой,
Подумать только, у неё,
Глаза были плотно закрыты.
Сильно дрожа, босой была.

«Что стряслось?» – к ней я обращаюсь,
Не очень ласково совсем.
Она тут вздрогнула от крика,
И, видимо, пришла в себя.

И вот, глаза её открылись,
«О! Ну, и ну! Скажу я вам,
Такие чёрные, большие,
Красивые очень глаза!

Девушка, прямо загляденье!»
«Бесстыжая!» - Сара скрипит.
Это шипение услышав,
Джонс себя в руки тут же взял.

«Для чего, ты, остановила,
Наш паровоз?» - ответа нет.
Спросил её я по - испански,
Она лишь смотрит на меня.

На паровоз потом взглянула,
И залилась слезами, вдруг.
А это, честно, согласитесь,
Не в их характере совсем.

«Хотела прокатиться только?» -
Вновь по - испански я спросил:
Тебя б подмяло под фонарь там,
Или под щит, что впереди».

Меня поняла она видно,
И покачала головой.
Но, ничего всё ж не сказала,
«Да! Заглядение, она!»

На Сару я глядел с опаской,
Теперь пробормотала та:
«Разве бы взял её к себе он,
Если б дурнушкой та была?»

«Помолчи Сара!» - Джонс прикрикнул:
Рассказывать мне не мешай.
Потом Сэт мне там заявляет:
«Мы, что – всю ночь будем стоять?»

«Идём!» - сказал я индианке:
Давай полезай в паровоз».
Она за мной пошла тихонько.
И я уж на подножку встал.

И чтоб помочь ей, обернулся:
Как её уже – след простыл!?
Я ж соскочил опять на землю,
Её же не было нигде.

И, вдруг – увидел её ж рядом,
Комочком сжалась у щита.
Если б мы тронулись в дорогу,
То, раздавили бы её.

Бессмысленно всё это было,
Не мог понять – что, хочет та?
«Задумала с собой покончить?»-
Я ж за руку её схватил.

Заставил девушку подняться,
Покорно та пошла за мной.
Женщина уже понимала,
Когда у мужчин шуток нет.

Сэт заартачился тут будто,
Но я е в будку толкнул.
И посадил рядом с собою,
Сара опять вмешалась тут:

«А Сэт, конечно, в это время,
Был занят паровозом тем?»
«Ведь, я обучал его делу!»
Добрались до Амато, мы.

Она ж молчала всю дорогу,
Ни разу не открыла рта.
Мы только лишь остановились.
Спрыгнув – исчезла сразу, та.

Да, вот оно как тут бывает,
Не поблагодарила ж та.
И ничего нам не сказала,
Как будто не было её.

Наутро, когда мы собрались,
Возвратиться уже в Кито,
Женщина эта поджидала,
Там в паровозной будке нас.

При дневном свете я увидел,
Что она – ещё ж лучше там.
Чем показалась тогда ночью,
При лунном свете на пути.

«Ага! Видно по вкусу ей пришёлся!» -
Сэт Менерс усмехнулся тут.
Похоже, так оно и было.
«Бесстыжая!» - Сара сворчит.

Она ж стояла и смотрела,
На нас, меня – как, верный пёс.
Сказал ей: «Убирайся – Pronto!”
Добавил по - испански, я.

Миссис Джонс вздрогнула при этом.
Услышав это слово тут.
Губы её уж шевелились,
Я знал, что та произнесла.

 …Мне больше всего досаждали,
Насмешки Сзта, там, уже:
«Впредь ты избавиться не сможешь,
От неё! - Сэт мне говорил:

 Ты ведь, ей спас там жизнь недавно»
«Не я!» - ответил резко я.
«А ты!».  «Та ж думает тут по - другому,
А значит, так оно и есть!

Она твоя! Такой обычай.
Сам знаешь, как - в этих краях».
«Варварский!» - вставила тут Сара,
Взгляд её в даль был устремлён.

«Она будет твоей хозяйкой» -
Сэт ухмыльнулся снова тут.
Его ж уголь бросать заставил,
Чтоб некогда было болтать.

Когда ж доехал я до места,
Где подобрал её вчера.
Остановил там этот поезд,
Чтобы ссадить её уже.

Она ж грохнулась на колени.
Ноги мои рукой обняв.
И полились ручьём тут слёзы:
«Ну что, тут было делать с ней?»

В Кито лишь прибыли мы только,
Исчезла, как и в прошлый раз,
И я вздохнул тут с облегченьем.
Что смог избавиться от той.

Третья часть.

Пришёл я в дом свой глинобитный.
И превосходный съел обед.
Что приготовлен был кухаркой,
Паломой звали её там.

Мой дом держала та в порядке.
И не истратит лишний грош.
Наполовину, та - испанкой,
 И индианкою, была ж.

В тот день я выспался прекрасно:
«Как вы думаете – потом,
Кого тогда застал на кухне?
Да! Эту индианку, там!»

Как будто та, у себя дома,
На корточках там перед ней,
Палома – растирает ноги.
Как будто у той ревматизм.

Кухарка напевала песню,
А я ей задал трёпку там.
Сара знает – не терплю в доме,
Молодых, незамужних дам.

Старуха стала заступаться,
За индианку. Сказав мне:
Коль, девушка уйдёт из дома.
Она так же за ней уйдёт.

И мне пришлось немножко сдаться.
Палома объяснила мне,
Что ей нужна помощь той Ваны,
И мне пришлось оставить ту.

Тихой была, и не мешала,
Вечно сидела дома, та.
И помогала по хозяйству.
Болтали со стряпухой, там.

Но скоро, замечать я начал:
Бояться стала Вана, вдруг,
Кого – то там, или чего – то,
Вся в ожидании была ж.

Ко мне, как только, приходили.
Приятели, чуть посидеть.
Вана очень тогда пугалась,
Было жалко на ту смотреть.

Хотел узнать я у Паломы:
«Что, девушку тревожит, ту?»
Старуха головой качала,
С видом торжественным, к тому ж.

Будто  она ждала к нам в гости,
Из   пекла всех чертей  уже,
И вот, однажды к Ване этой,
Пожаловал какой – то гость.

Там на пороге стоял мальчик,
Индеец. Похож на неё.
Моложе только, там - и тоньше,
На кухню Вана повела.

Был разговор у них серьёзный.
Когда стемнело, тот ушёл.
Потом он заходил там снова,
Только не видел я его.

Однажды, я домой вернулся.
Палома в руки мне суёт –
Довольно крупный самородок.
Мальчик, Ване, его принёс.

Весом – не менее двух фунтов,
Ценой же - долларов, в 500!
 И мне Палома объяснила,
От Ваны: «Что - у нас живёт.

И чтобы, мир был в этом доме -
Я должен, самородок взять!»
А вскоре новый гость приходит,
Так, неожиданно совсем.

Худой, высокий, седовласый,
Старик – индеец. Нос крючком.
Вошёл он к нам не постучавшись,
А Вана, вскрикнула притом.

Передо мной она упала,
Тут на колени. Смотрит, та:
Как лань, которую собрались,
Убить. А ей не надо, то.

Так, та - на старика смотрела,
Палома первая начнёт,
Старику объяснять там что – то,
На его, видно, языке.

Что – то ответил он Паломе,
С величественным видом, там.
И гордым. А Палома эта,
Как собачонка, тут, пред ним.

Я вышвырнул бы того с дома,
Если б не был старым таким.
Вопрос Ване задал какоё – то,
В смущении краснеет та.

Потом ответит одним словом,
И покачает головой.
Там, что – то, видно, отрицая,
Деду, вроде, сказала: «Нет!».

Исчез этот старик за дверью,
А Ванна уже с этих пор,
Меня дичилась почему – то,
Но, взгляд кидала на меня.

«Бесстыжая» - Сара, тут влезла.
Но, мы привыкли уж к тому.
Мне ж не давало там покоя,
Про самородок всё узнать.

…Всё вверх тормашками, вдруг, стало,
Письмо я вскоре получил.
Умерла моя тётка. Та же,
Ферму оставила там мне.

От радости, я даже вскрикнул,
Но, адвокаты и суды,
Из меня выкачали средства,
До сих пор по счетам плачу.

Тогда ж я этого не ведал,
Собрался ехать я домой.
Но тут Палома расхворалась,
А Вана слёзы стала лить.

«Не уезжай, не уезжай!: - та выла,
Но я, уволился уже.
И Саре я письмо отправи:
«Ведь, правда, Сара, было ж, то?»

У Ваны, в вечер тот, сидевшей,
У печки – «развязался», вдруг.
Язык. «Не уезжай!» - та выла,
Палома «подпевала» ей.

«Если ж останешься на месте,
Я место тебе покажу.
Где брат нашёл сей самородок!».
«Нет!  Слишком поздно» - сказал я.

Я ж объяснил, почему поздно.
«А ты, бесстыжей говорил,
Что я тебя ждала в Небраске?» -
Сара тут вставила ж своё.

«Что ты Сара, зачем бы стал, я,
Индейскую девушку ту,
Там огорчать. Не стал, конечно,
Про это, я ей не сказал».

Женщины тут переглянулись,
И Вана говорит тут мне:
«Если останешься, то скоро,
Я самородок покажу!-

Самый  огромный самородок -
Отца, всех самородков, там!»
«Какой величины? – спросил я.
«С меня будет!». Смеётся, та:

«Больше чем ты, тот. Куда больше!»
«Но,. не бывает же таких!».
Сказала, что сама видала,
Палома подтвердила, то.

Послушать их, так тот там стоил,
На миллионы уж тогда!?
Палома его ж не видала,
Но слышала она о нём.

Ей не могли доверить тайну.
Ту тайну, племени того.
Была, ведь, она полукровкой,
Тут Джонс умолк, громко вздохнув.

Те – уговаривали долго,
Пока, не соблазнился, я…
«Бесстыжей!» - вставила тут Сара.
«Нет, самородком» -  Джонс сказал.

Я стал выпытывать у Ваны,
Её секрет. Не поддалась.
«Вместе пойдём! – она сказала:
Через недели три, придём.

И принесём золота, столько –
Сколько сможем там донести!»
«Возьмём осла. Нескольких даже…»
«Нет, нет! То, невозможно там».

Палома согласилась с нею,
Индейцы захватили б нас.
Отправились мы в полнолунье,
Шли ночью. Отдыхали днём.

Костёр жечь, Вана не давала,
Не доставало кофе мне.
На высочайшие вершины,
Взбирались мы. Великих Анд.

Мы шли там целую неделю,
У меня с собой компас был.
Я знал нужное направленье,
Вершину я запомнил там.

Другой такой нет в целом мире,
Но, какой формы, не скажу.
Направимся из Като, если,
Я приведу вас прямо к ней.

Туда ночью не заберёшься.
При дневном свете только шли.
И вот, добрались до вершины.
Ровною, как бильярд была.

Вана сказала: «Дуют ветры,
Здесь постоянно, снега нет».
Мы выбились из сил, влезая.
Пришлось мне даже там прилечь.

Я обошёл вокруг площадку,
Когда взошла Луна уже.
Тут, будто – золотом, не пахло,
Об этом Вану я спросил.

Она же только засмеялась,
Захлопала в ладоши тут.
Болезнь горная, вдруг, скрутила,
Меня. На камень большой сел.

Выжидал, чтобы полегчало,
Но вот, стало по - лучше мне.
«Полно дурачиться, скажи ко,
Где самородок этот твой?»

«Сейчас к тебе намного ближе
Чем буду я когда ни будь» -
 Она ответила тут с грустью,
Аж  затуманились глаза.

«Все одинаковы, вы, гринго –
Только золото любо вам.
Женщина ж – ничего не значит!» -
На это я лишь промолчал.

Но, тут – Вана повеселела,
И начала смеяться вновь.
И даже, вроде, и дразниться:
«Ну, как – нравится он тебе?»

«Кто?» - я спросил не понимая.
« То ж, самородок! - та, кричит:
На котором сидишь!» – смеётся,
А я ж вскочил  от её слов.

Вскочил, как, с плиты раскалённой.
Но, подо мной – глыба была.
Каменной тут, обыкновенной,
Упало ж сердце у меня.

Толи она, совсем свихнулась,
Толь, так, решила подшутить.
Мне было ж от того не легче,
Не понимал, творится, что?

А она дала мне топорик.
По глыбе, чтоб ударил я.
Так сделал я. С каждым ударом,
Осколки жёлтые летят!?

«Клянусь уже всеми святыми,
То, было золото! Да, да!
Вся эта чёртова здесь глыба…» -
Джонс неожиданно, вдруг, встал.

Своё лицо обратив к ветру,
Длинные руки  распростёр…
Видно, там, что – то вспоминая,
Потом вновь сел, став продолжать.

«Золото, золото – поверьте!
Сплошное золото в кусках!
Мягкое, чистое, то было,
В тех отколовшихся  частях.

Было то золото покрыто,
Водонепроницаемой,
Какой – то краской, или ж лаком,
Как будто, сделанных, с смолы.

Неудивительно, что я, там,
Принял тот самородок, всё ж,
За камень просто, эту глыбу,
Там, на которой восседал.

Был - в десять футов он длиною,
И - в пять, примерно, в вышину.
По обе стороны сужался,
То, как яйцо. Взгляните ко.

И достаёт он из кармана,
Футляр кожаный. И открыл.
Предмет с него какой – то вынул,
В промасленной бумажке, тот.

Четвёртая часть.

Он развернул его и бросил.
Мне на ладонь, золото то.
Как, в десять долларов, монета.
Величиной было оно.

На одной стороне кусочка.
Серое было вещество.
Которым, был кусок окрашен -
«Я отколол от глыбы той!»

И он опять кусочек спрятал,
И начал снова продолжать:
«И хорошо, что - в карман сунул,
Громкий окрик, вдруг, за спиной.

Похож на карканье, как будто,
Я старика тут увидел,
С орлиным  «клювом». В гостях, бывший.
А с ним, человек тридцать, там.

Индейцев молодых, и крепких,
По зову старика могли,
На нас наброситься толпою,
Было б нам, не до золота.

А Вана бросилась на землю,
Давай реветь. Я ж ей сказал:
«Вставай, и помирись с ним тут же,
Ради меня!».  «Нет!» - кричит та.

«Это, смерть! Прощай мой, amigo!»
(Тут Сара вздрогнула уже)
«Вставай, дерись вместе со мною!» -
Сказал Ване. И встала та.

И начала та драться с ними,
Царапалась, кусала всех.
С остервенением каким – то,
Как, кошка бешеная, там.

Земного шара – на макушке,
Происходила «битва» та.
Времени, тоже не теряя,
Усердно отбивался я.

Длинные руки и топорик.
Всё то, что, было у меня.
Врагов же было очень много,
И тут – удар по голове…

Очнувшись, я увидел Вану,
Лежала распростёртой, та.
На этом самом самородке,
И старика, что был над ней.

Он совершал обряд какой – то,
В руке, держа каменный нож.
Меня ж чьи – то руки держали,
Пошевельнуться я не мог.

Ножом – прикончил он, ту Вану,
Меня же – не прикончат там.
С верхушки, лишь меня спихнули,
Как падаль, вниз  сбросят меня.

Но сарычам, я не достался.
При лунном свете вниз летел.
С пятьсот футов, явно, разбился б,
Но, не случилось того там.

В большом сугробе очутился.
В расщелине этой скалы.
И в яркий день уже очнулся.
Видно немало пролежал.

Скала наверху нависала.
Над тем местом, куда упал.
В сторону, несколько лишь футов,
И был бы мне конец совсем.

Я уцелел там только чудом,
Дорого ж заплатил за то.
Я потерял с того там память,
Что-то случилось с головой.

Больше двух лет не знал, что было,
Помнил лишь, как меня зовут.
И что, когда домой вернулся,
На Саре я женился там.

Что, в промежутке со мной было.
Я начисто тогда забыл.
Когда Сара спрашивать стала,
Болела сразу голова.

А у отца её на ферме,
В Небраске. Подошла жена.
И сунула она мне в руки,
Обломок золота тогда.

Был под подкладкой чемодана,
Из Эквадора что привёз.
Не помнил я целых два года,
Что даже в Эквадоре был.

В руках вертел тот самородок.
Стараясь вспомнить: что и как?
Вдруг, в голове  треснуло что – то,
И тут увидел Вану, ту.

И вспомнил я, как там всё было,
До тех пор, как скинут меня.
Потом, что было, я не помнил,
Не знал, что Сара, жена мне.

Чтоб убедить  меня – собрали,
Чтоб доказать, то – всю родню.
Даже священника позвали,
Который нас тогда венчал.

Потом уже написал Сэту,
Он разобраться мне помог,
Он написал:  что как-то ехал,
На поезде. А я – лежал.

На полотно я как – то вылез,
Я в тот момент, лишь мог ползти.
Он за телёнка меня принял,
Иль  даже, за собаку, там.

Сэт подобрал, через  дней,  десять,
Как скинули с горы меня.
Не знаю, что, я ел, а может,
Я ничего тогда не ел.

Потом в Кито, доктор с Паломой,
Выхаживали там меня.
Палома видно положила,
Тот самородок в чемодан.

В компании железнодорожной,????
Отправили уже меня,
В Небраску.По словам там Сэта,
Я же не помнил ничего.

С тех пор я не могу работать,
И я всё думал там о том,
Вернуться чтоб за самородком,
Огромным тем. Деньги ж нужны.

У Сары есть. Не даст ни пени.
«Больше уже в эту страну,
Он никогда уж не поедет!»-
Отрезала Сара вмиг тут.

«Послушай Сара, Ваны ж нету!
Ведь, она тогда умерла.
Ведь, ты же знаешь» – он добавил.
«Не знаю, и знать не хочу! 

Одно только теперь я знаю:
Эта страна – не для тебя!
Женатого уж человека» -
Решительно буркнула та.

«А чем тогда вы объясните,
Что там такая собралась,
Масса золота? - спросил Джонса:
Золотой метеор упал?»

«Нет, ничего такого нету -
Он покачал тут головой :
Его  же туда  притащили,
Индейцы!» - усмехнулся Джонс.

«Что же, на высоту такую?
Тяжёлую ту глыбу, там?»
«Да, очень просто!» – улыбнувшись,
Глядя на меня,  Джонс сказал:

И я ломал над тем вопросом,
Голову, лишь - память пришла.
Когда ж нашёл ответ на это,
Идиотом себя назвал.

Настолько просто это сделать,
Не притащили тот туда».
«Но, вы ж сказали – притащили?»
«И да, и нет!» - ответил Джонс.

«По частям глыбу приносили!» –
Джонс посмотрел тут на меня:
Чтоб убедиться, что я понял,
Потом только стал продолжать:

«Потом расплавили всё это,
Или сварили его там,
И сплавили в один там слиток,
Всё золото уже своё.

Испанцы первые, что были,
Первыми, в этих всех местах,
И Писарро – их предводитель,
Грабить, насиловать велел.

Чумой, те, по стране прошлись там,
Индейцев резали, как скот.
Там у индейцев тогда ж было,
Много золота всё ж тогда.

И вот, что те, не отобрали,
Кто уцелел, собрали всё.
Золото. В слиток тот отлили,
И спрятали на той горе.

И это золото – всё там же,
И ждёт меня, и даже вас!
Если, надумаете всё же,
Отправиться за ним со мной».

Но здесь, на месте, где сидели,
Моё знакомство с Джонсом тем,
Оборвалось. Поговоривши,
С Сарой в гостиницу ушли.

Моим согласьем заручившись,
Чтоб, финансировал его,
Я предприятие. Он должен,
Мне письма Сэта принести.

Чтоб обо всём договориться,
Но, он на встречу не пришёл.
В его гостинице узнал я:
С женой Сарой, выехал он.

Так неужели, Сара эта,
Насильно его увезла?
Запрятала его в Небраске,
За золотом, чтоб не пошёл.

И тут я вспомнил, как прощались,
На лице Сары видел я,
Ухмылку хитрую в момент тот,
Словно у Монны Лизы, той.