Русалочка

                Прости, не люблю тебя больше,
                отрезали что-то не то.
                Кирилл Иванов

После всего, что случилось, ощущение,
как у порвавшегося кондома:
то ли ты жертва, то ли предатель,
а в общем-то... всё в одно.
Едет с тобой в метро, держит за руку:
Скоро мы будем дома.
Хочется выдернуть руку и тупо смотреть в окно.

Эти люди прозрачны, глаза у них чёрный глянец.
Это суд привидений, присяжные на скамьях.
Пыльные жилы туннеля текут сквозь мамаш и пьяниц,
музыкантов и попрошаек, текут, как память,
сквозь тебя, смотрящего сквозь тебя.

Постановочный голос, разве что не зевая,
объявляет, глотая в шумах половину слов,
эти глупые станции, которые называют
именами мёртвых писателей, как назло.

Эти буквы лоснящейся жирной бронзы.
Эта пошлая позолота, кандовые фонари.
А любимая руку сжимает, боится бросить.
Бесит страшно. А хочет всего-то поговорить.

Ты приходишь домой, и мелкий бежит навстречу,
тянет ручки, лепечет что-то, его так легко понять:
хочет кружиться по комнате, сесть на плечи.
А тебе его даже нельзя подбросить,
даже нельзя поднять.

И, конечно, требуешь к себе
особого отношения, как прынцесса.
Но прошло всё удачно, и у всех есть свои дела.
И лечение чётко назначено: йод, марганцовка компрессы.
Да... и не лёгай тяжёлого, помни - в тебе дыра.

Ты становишься домохозяйкой, нерасторопной нянькой,
тихо моешь посуду, сажаешь мелкого на горшок,
аккуратно справляешь собственную нужду,
вечно что-то роняешь,
опускаешься на колени, чтобы не нагибаться
за торчащим из половиц ножом.

А потом: этот маленький скалолаз,
твоя невнимательность, табуретка.
Что-то пытаешься крикнуть, в секунду переходя на мат.
Он пугается. Покачнулся, как от порыва ветра.
Ты срываешься, как подорванный, чтобы его поймать.

Мелкий истошно ревёт - испугался. Ну, тихо, милый, -
прижимаешь к себе, - не бойся. Видишь, папа с тобой.
И ты чувствуешь, из тебя начинает сочится,
снова всплывает образ контрацептива.
Постучавшись культурно три раза, возвращается в тело боль.

Почему-то ты всё скрываешь. Вечер за сладким чаем.
Как твой день на работе? Я отойду, прости.
Стиснув зубы, в ванную комнату злобно идёшь, качаясь,
будто пытаешься этим за что-то ей отомстить.

Каждый шаг прижигает калёным между вспотевших булок.
Вата красная, как тампон.
Бьёшь в стену, от собственной жалкости озверев.
Скалишься в зеркало. Это смешно:
у пчёлки именно там, где у тебя распухло.
Умываешься и выходишь.
Она стоит у дверей.

И ведь не бросить её с ребёнком, не обратиться пеной,
не перегнуться через перила, чтобы одна вода.

После второй операции вспоминаешь,
как вместе ехали после первой.
Ненавидишь себя и смотришь на провода.