Клатов и смерть

    Комната Клатова. Скромная обстановка, граничащая с нищетой.
    Дешевые засаленные обои исписаны разноцветными ручками. Пахнет подгоревшей запеканкой.
    На стене плакат группы МФ-3 с автографом Саши Айвазова. Рядом изображение  короля культуристов.
    Электронные часы показывают несуществующее время. Откуда-то появляется новый, будоражащий старые (и странные) воспоминания запах – чая с сахаром. Время останавливается.
    Клатов смотрит на постер.
    Восхищается.
    Кровь. Молоко. Голод. Железо.
    Никто – ни до, ни после – не был круче его. Разве что, Брюс. Но Брюса при желании можно было легко подделать (чем нередко и пользовались нечистые на руку кинодельцы).
    Арнольд же неподражаем. Мега крут. Когда он свой пристальный взгляд на оппонента сопровождает фразой «тебе – крышка», то можно нисколько не сомневаться: ублюдку, действительно, крышка.
    Монстр.
    Клатов вздыхает, переводит взгляд на окно. За ним то ли весна, то ли осень. На небе ни солнца, ни луны. Редкая теплынь. Сгонять бы до «комка», купить что-нибудь похавать. Можно и без шапки. Но идти никуда неохота. 
    Раздается стук в дверь.
    Клатов то ли задумался, то ли действительно не слышит.
    Так как звонок предусмотрительно вырван с корнем, стучат еще. Ухающая, как из колодца, брань.
    Клатов сидит, не двигаясь. Никакой реакции. Словно в пижонском кино.
    Вновь барабанная дробь.
    Клатов поворачивает голову на три четверти. Бледное лицо, на котором полное равнодушие и следы недавней драки.
    В дверь долбят изо всех сил, затем пинают ногой, обутой, вероятно, в тяжелый зимний ботинок. Слышен чей-то недовольный громокипящий голос. Бабка, поднимающаяся наверх, возмущается устроенным шумом. Вдохновенно материт стучащего. Нелепые оправдания в ответ. Какое-то время тихо. Затем снова стучат.
    Клатов нехотя встает с низкой кровати (которая, к тому же, ужасно скрипит) и подходит ко входной двери. В руке у него средних размеров плоская отвертка с оранжевой ручкой.
    Он задумчиво на нее смотрит. Его шевелящиеся губы шепчут чье-то имя. Роковое гребаное имя.
    Вчера я пил и был счастливый.
    Вчера я пил.
    Наконец, Клатов решается.
    Тоже ведь, своего рода, подвиг.
    – Кто там?
    Притаившаяся, обманчивая тишина.
    Кто бы ты ни был, вали отсюда подобру-поздорову. Я не в восторге от вашего брата. В особенности, сегодня.
    – Здравствуйте! Можно с вами поговорить?
    Не вопрос. Я же фанат болтологии.
    Клатов засовывает отвертку за наличник и, чуть помедлив, открывает. На площадке прилично одетый и, на первый взгляд, вменяемый парень. Но это только кажется. В следующее мгновение Клатов с безнадежностью понимает: тут что-то не так. Все давно уже стало не так. Мир стремительно сходит с ума, и этот тип явно не собирается отсиживаться в арьергарде. Рвется на самую передовую.
    – Вы верите в Бога?
    Приплыли.
    Только тебя здесь не хватало.
    – Не-а.
    – Совсем не верите?
    Парень внимательно смотрит на него, и Клатов никак не может понять, что именно не нравится ему в пришедшем субъекте.
    Иногда попадаются такие люди,  с которыми лучше совсем не общаться. Ни при каких обстоятельствах. Потому что ты знаешь наперед все, что они тебе скажут, и что хотят услышать в ответ. И от этого становится тошно. Вроде вещаешь все правильно, но все избито и банально до безобразия. И с тихим отчаянием думаешь: лучше бы я тебе ничего не говорил, а ты – не спрашивал. Шел бы дальше своей долбаной дорогой.
    Почему он так смотрит?
    Как?
    Прямо в рот.
    Прямо в мой поганый рот.
    Этажом ниже открывается дверь с распоротым еще при советах дермантином, раздаются проклятия в адрес Ельцина и нетвердые шаги в полутьме. Сосед-алконавт, чертыхаясь и закуривая гремучую папиросу, отправляется в очередную экспедицию за топливом. Доброй охоты, полярник! Не разбей драгоценный сосуд на обратном пути. Как в прошлую одиссею.
    Так, а с этим что?
    Говорю тебе, этот тип явно не в себе. Зацени, как пялится. Как поехавший кузнечик. Или как ворон Эдгара По. Или как чертовски голодный, чернобыльский кролик на радиоактивную, мать ее, капусту.
    Нельзя ли без пафоса, умник? Ты же не в американском романе.
    Где-то агрессивно заверещал мирно дремавший до этого перфоратор. Запахло жареной картошкой. Ноздри парня рефлекторно раздулись.
    Не молчи. Ответь что-нибудь.
    – Совсем не верю.
    – Но как вы можете не верить в Него? – в патетическом тоне странным образом перемешаны удивление и осуждение, презрение и жалость.
    Господи, по-моему, он спятил.
    Бедолага.
    Очередной кандидат в клоповник с желтыми стенами.
    Что за пошлость? У нашего дурдома стены выкрашены в приятный, розовый цвет.
    – Так. Не верю.
    Безумный парень по-прежнему внимательно смотрит на нижнюю часть клатовского лица, его зрачки расширены.
    Полюбуйся, что иная религия делает с неокрепшими умами.
    Я в курсе. Сам чуть таким не стал.
    В свою очередь малиновые губы парня беззвучно шевелятся, словно плавники только что купленного на птичьем рынке петушка.
    Во рту жирного кота.
    С кошачьей головой во рту.
    Толстопуз.
    Так его звали.
    – Кто это позади вас?
    Парень оглядывается.
    – Никого.
    Возвращает свою сумасшедшую куриную голову в исходное положение, но во взгляде, как ни странно, появляется нечто осмысленное.
    Может он не такой уж и псих, как сперва показалось.
    Парень вроде как почуял неладное. Переминается и осторожно кашляет.
    – По-моему, за вами смерть, – Клатов со стыдом признает, что старается говорить мягче обычного, левая рука вслепую ищет отвертку, находит ее и гладит. Слабое утешение, но это лучше, чем ничего.
    Парень еще раз осматривается. Взгляд становится уже не таким диким.
    Клатов с удовлетворением отмечает, что легкий страх иногда выполняет и положительную функцию, как, например, сейчас, когда этот безумец начинает хотя бы частично приходить в себя.
    – Я никого не вижу. К тому же, смерти – нет.
    Не начинай, старик, прошу тебя. Она этого не любит.
    – Не обращайте внимания.
    Клатов старается вести себя адекватно, даже пытается улыбнуться, но выходит какая-то гримаса.
    – Бросьте. Мало ли, кто что болтает.
    Почему именно сегодня? Есть же понедельник.
    – С кем это вы разговариваете? – парень начинает заметно нервничать.
    Правильно делаешь, придурок.
    Может, ума прибавится.
    Клатов машет свободной рукой, дескать, неважно. Хочет еще добавить, мол, расслабься или что-то в таком духе. Но не успевает.
    «БЛ…!!! ТО ЕСТЬ, КАК ЭТО НЕТ?! БЛ…!!! А КАК ЖЕ МНЕ КОСУ В ХОЗЯЙСТВЕННОМ ПРОДАЛИ?! БЛ…!!! И ЧЕРЕНОК ПРИДЕЛАЛИ! БЛ…!!! И БАЛАХОН Я ДОСТАЛА?! БЛ…!!! БЛ…!!! БЛ…!!! »
    Парень ничего этого не слышит, но определенно чувствует себя не в своей тарелке. Дверь напротив открывается и тут же захлопывается.
    Атмосфера моментально накаляется. Где-то в своей ничтожной злобе ко всему живому (и мертвому) заходится лаем маленькая собачонка.
    Клатова начинает мелко трясти.
    Смерть с безумными криками катается по давно уже немытой лестничной клетке. Вопит, не переставая. Театрально рвет на себе волосы. Белое, как у карикатурного привидения, одеяние в результате этого кататонического беспредела быстро перестает быть таковым. Эти пятна уже не отстирать, сколько ни старайся. 
    Развязка уже близка, Клатов это чувствует.
    Еще немного.
    Все.
    Тишина.
    Клатов замирает. Его рот полуоткрыт. Пугающая улыбка стынет на поцарапанном лице.
    – Знаете, я, наверное, позже загляну, – парень наконец-то включает благоразумие и скатывается вниз по лестнице. Чтобы уже никогда не вернуться.
    Это факт. Здесь ловить нечего.
    Интерес к богословию, я так понимаю, на какое-то время утрачен, хочет крикнуть Клатов ему вдогонку, но так как эта фраза слишком длинная и вычурная, передумывает.
    Хлопает дверь подъезда.
    Где-то надрывается стационарный телефон.
    Смерть встает и отряхивается. 
    Клатов возвращается в свою реальность. Берет под контроль нижнюю челюсть.
    – Я, собственно, чего приходила. Передай этому балбесу, чтобы прекращал синячить. Не возьмется за голову – зимой ласты завернет. В феврале, я думаю. Доведи, так сказать, до сведения.
    Клатов кивает внезапно отяжелевшей головой и закрывается на засов. Стоит какое-то время возле двери, не шевелясь. Затем сливается с глазком. Пип-шоу по-советски. Дверь напротив бесшумно распахивается, оттуда выскальзывает молодая (пока еще молодая)  соседка с ярко накрашенными губами и устремляется вниз.
    В правление ломанулась. Надо бы и мне сходить, а то уже сколько не платил. Опять ругаться будут.
    Заодно куплю пива и что-нибудь к чаю. Кокосовое печенье, например. Или мраморные пирожные.
    Жизнь ведь продолжается, слава богу.
    Продолжается.