Перчатки. Папки. Понятой

Перчатки? Папки? Понятой?
Нет. Мы приходим с темнотой
на зов озноба в душном теле,
на "чур", на "свят", на "их же нет",
на все, что выдаст тишине
секрет убежища в постели,
где ты остришь: "Я защищен,
над одеялом ночь еще,
а тут лишь пятку подтащить и –
клонируй собственных овец."
В таком загоне, снов ловец,
и забывают о защите.

Во что ты верил вдох назад?
Что встрепенется чуткий сад?
Что завиляет речкой мостик,
и заскуливший на рассвет
в мечтах о сахарном родстве
твой дом крыльцо подсунет гостье?
Услужлив, предан, терпелив?

Нет. Мы упорны, как прилив –
отмычки, фомки ли, ключи ли,
но сны сдадутся, и, собрав
остатки веры, станешь бра
молить, чтоб свет не отключили,
когда щитами верных стен
мы окружим твою постель
и острой моросью зашепчем:
"Ты накрывай – не разорим."

Нет. Наливать – так до зари,
пусть и на пять минут зашедшим,
себя не сдерживая, всклень,
да не паленую мигрень,
не наживное-призовое
(о чем хохмишь ты: "Плюнь, моргни –
и вновь над городом огни"),
а то, над чем и мы завоем,
когда придется воскресать,
а вместо лика – воск лица.

Нет. Не напишут про такое.
Про то, как ставший нами труп
к живым причислен был к утру
при понятых и протоколе.