Гл. 16. Каждому свой крест

               НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ
      
                ГЛАВА  ШЕСТНАДЦАТАЯ 

                ВСЯКОМУ СВОЙ КРЕСТ


         Всё в мире рождается, растёт и умирает. Всему Бог дал своё время, место и назначение. В этом огромном многообразии царит дивный и строгий порядок. Жизнь не стоит на месте – старое уходит, на его место приходят новые люди, новые события. Жизнь обновляется. Новые времена, как волны, привносят в нашу жизнь новые чувства, свежие ощущения, незнакомые эмоции и переживания. И понимаем мы это, порой, с великой грустью.

          Со смертью мамуни Аники мир опустел, и какая-то внезапная пустота закралась в душу. Ушли царившие в большой семье тепло и забота, сердечность и мягкость, и начал размываться тот крепкий фундамент, на котором зиждилась большая семья. В благоговейном поклоне склоняю голову перед её смиренностью и покорностью судьбе, кротостью и терпением.Мама и тато после смерти бабушки не раз  приглашали дедушку Николая перейти к нам жить. Завершалось строительство нового дома, и дедушка мог жить с нами в новом или, если ему хочется быть рядом, но в то же время отдельно, - в старом доме. Но своё решение он откладывал: сейчас тепло, можно жительствовать пока дома, а вот наступят холода, тогда решим, как быть. Каждый день мы приходили к нему, приносили еду. Мама стирала, убирала, отец помогал управляться в огороде. По субботам мама пекла хлеб и посылала то меня, то среднего брата Ванюшу отнести дедушке свежеиспечённый хлеб, плацинды и боханцы*. Но долго во вдовцах дед не ходил. Спустя полгода после ухода мамуни объявил, что у него появилась женщина, и они собираются пожениться. Новость восприняли как должное, никто не возражал: жениться так жениться, главное, чтоб ему было хорошо. Об одном только предупреждали, чтобы присмотрелся, узнал лучше, ведь женщина из соседнего села, и никто в нашем селе о ней ничего не ведал. С мамуней он жил как у Христа за пазухой, и хотелось, чтоб и с новой женой было не хуже. Мамуня была его десницей в повседневной жизни, его опорой и заботой по жизни.

          Дедушка уже готовил нас к знакомству, нахваливая новую жену: и красавица, и хозяйка, и помощницей маме во всём будет. В назначенный день он, весь помолодевший, явился с новоиспеченной женой. Взглянув на неё, мы еле сдерживали слёзы. Высокая, намного выше дедушки, дородная баба, черноволосая и темнокожая, как цыганка, да ещё босиком (на дворе уже как-никак осень 1961 года) поразила нас размерами и грубым голосом. Да ещё ничего не понимала ни по-украински ни по-русски. «Она  будет вам хорошей мамой и мамуней», - представил дедушка. Не подавая виду, и думая каждый о своём, мама с отцом приняли её, как положено: усадили за стол, разговаривали, пытаясь найти общий язык. Как-никак это дедушкин выбор, и нам оставалось только согласиться с ним. В конечном итоге ему с ней жить.

             Как-то новая «мамуня» взялась помочь маме прясть овечью шерсть для тканья ковров и дорожек. Занятие это очень трудоемкое и нудное. Шерсть, помытую, очищенную и чёсанную, сворачивали в рулон. Получалась кудель – подготовленная непосредственно к прядению шерсть. Её наматывали на прялку, которую делали сами. Последнюю привязывали к спинке стула с задней стороны. Затем снизу пучка скручивали из шерсти жгутик и осторожно тянули шерсть вниз, продолжая скручивать. Образовавшуюся нить крепили к веретену, с помощью которого волокна превращались в пряжу. Продолжали вытягивать шерсть, скручивая её в нить уже при помощи веретена. Получившуюся нить вновь накручивали на веретено. Высоко ценилось среди деревенских рукодельниц умение тонко прясть. Мерилом совершенства в этом ремесле было обручальное кольцо: если десятки-сотни ниток, сложенных вместе, проходили через него, значит, спрядены они замечательной мастерицей - тонкопряхой. Такими мастерицами были мамуня Аника и мама. Пробовала это ремесло освоить в детстве и я! Интересно наблюдать, но не так просто делать. Так вот, когда новая бабушка, заявила о своём мастерстве, мама очень обрадовалась. Но какое же было наше разочарование, когда увидели конечный продукт – пряжу: толстые, неровные нити, с комочками, плохо скрюченные. Но не хотелось никого расстраивать. Мама смолчала, не зная потом, куда девать клубки. Ткать из них невозможно, слишком уж бросался в глаза некачественный продукт. Но это не самое страшное…

          Жизнь текла своим чередом. Встречались, помогали «молодой» паре, часто навещали их. Ближе к зиме они расписались, повенчались в местной церкви. Мама накрыла стол, пригласили нанашек дедушки.

          Беда пришла вдруг, откуда её никто не ждал. Прозимовав, весной дедушка заявил, что они продают дом и уезжают в село к новой жене. Ни мамины уговоры, ни отцовские предостережения, что на новом месте некому будет помочь, что то - чужое село, никого из родных и знакомых там нет, - не переубедили. Мама советовала: если трудно, поживите у нас. Если так уж хочется новой жене в своё село, езжайте, осмотритесь, поживите месяц-другой, а там жизнь покажет, стоит ли продавать дом или нет. Сначала вроде бы согласился, пробовал переговорить с женой, но спустя пару недель, когда страсти немного улеглись, выслушав несколько «веских суждений новой жены», переменил своё мнение и теперь уже считал, что вопрос исчерпан.  «Молодая» требовала продать дом, несмотря на то, что покойная мамуня Аника перед смертью просила переписать дом на старшего внука Виктора, который в то время служил в армии. Но отцу тогда было совестно: всё равно ведь других наследников нет. Теперь требовалось мамино согласие на продажу, как одного из наследников мамуниной доли. Судебных тяжб мои родители до тех пор ни с кем не вели. Не претендуя на дом, они жалели дедушку, опасаясь коварства женщины, которую мало знали. Судебные тяжбы продолжались около двух месяцев.

          Конфликт разрешился только после того, как дедушка в суде отказался от мамы. Он с пеной у рта, тряся собранной в комок на груди рубашкой, доказывал перед судьёй, что это – не родная дочь, а удочерённая. И это был удар, которого никто не ожидал. Для мамы, всю жизнь считавшей его родной душой, эти слова тяжёлой гирей легли на сердце. В горле перехватило, сердце выскакивало из груди, слёзы застилали глаза и окружающий мир, хотелось кричать, что ей ничего не нужно, лишь бы ему было хорошо. Она молча поднялась со своего места, внимательно заглянув в глаза своему отцу, прошла к выходу. Муж последовал за ней…

         Беда легко влетела в наш дом. Придя домой, мама спустились на колени и торопливо крестились. Она пролежала две недели. И до последних дней своей жизни не могла забыть горечи и боли произнесённых дедушкой слов. Вот как жизнь повернулась: сначала родной отец отказался в пользу Николая, а сейчас и Николай отказался от неё. От своей судьбы не уйдешь. Всякому свой крест. И она в тысячный раз твердила: мне ничего не надо было, ни дома, ни в доме, но слишком горьки были его слова. Задумано ли это было Господом или человеческой глупостью, - никому не ведомо, но мама часто повторяла: я только желала, чтобы жизнь к нему была добра. Как хрупка грань между жизнью и смертью, между добром и злом!
       
           К осени дом и часть имущества были проданы. Не стало гнезда родного. И дедушка Николай с женой уехали на новое местожительство в село со странным и не очень приятным для слуха названием – Душманы. А дом, в котором выросла мама и провели своё детство мы, трое его внуков, и юность мои братья, перешёл к новым хозяевам. Он и сейчас стоит: всё тот же, родной, только с пристроенной верандой, у центральной дороги при въезде в село. Прошло почти пятьдесят шесть лет. За это время, наверное, тысячу раз я проезжала мимо него. И каждый раз, как первый, щемит сердце. Грусть нет-нет да и набегает на лицо. И всякий раз я внимательно вглядываюсь туда, в маленькие окна, словно пытаясь увидеть там родные лица. И несмотря ни на что, благодаря нежным воспоминаниям, моя душа наполняется каким-то виртуальным теплом. Это – моя Родина, святая земля моих предков, и очень хочется надеяться, что и моих детей и внуков тоже…

          Но вернёмся на пятьдесят пять лет назад. Минула в тревогах и переживаниях осень, зима. Мама не раз, грустно задумавшись, мыслью возвращалась к наболевшему: как там тато? не болеет ли?
Наступила весна 1963 года. Дом готов. Мама занималась внутренним убранством. В конце мая, после окончания учебного года, родители устроили мне праздник. Может «устроили» по нынешним меркам слишком громко сказано, но то было первое празднование моего дня рождения. Пришли девочки-подружки, одноклассницы. Мы веселились, танцевали под музыку из радиоприёмника «Родина», пели, и вдруг я заметила, как мама, что-то нам говорившая, внезапно прервалась на полуслове, остановилась, как вкопанная, переменившись в лице. Обернувшись, я увидела, что сзади меня за углом дома стоит, опираясь на клюку, жалкий, худой, щуплый старик. Фигура сухая и сутулая. Лицо, небритое, иссохшее, кирпичного цвета, покорное, с печальной и безгласной улыбкой. Взгляд – задумчив. Глаза маленькие, слезящиеся, с тёмными под ними кругами. В них исчезла ласковость. Голос тихий и сиплый, словно простуженный. Это был дедушка Николай. Худощав, от застенчивости неловок, он безнадёжными глазами смотрел на нас. И в них можно было прочесть всё: скорбь, печаль, сожаление, страдание и мольбу о прощении. И мне, маленькой девочке, казалось, что ему как-то стыдно перед нами. За всё. Но стыд  есть ад. Ведь не зря говорят: сгораешь со стыда. Мама подошла к нему. Они обнялись и горько заплакали. И в этих всхлипываниях и причитаниях угадывалось примирение, сожаление и раскаяние. Я подбежала к ним и обняла. Мне так хотелось, чтобы мои объятия вернули всех в то время, когда мы были счастливы. Но он, качая головой из стороны в сторону, громче заплакал: «Талька, дочка, прости меня, старика, - эти слова до сих пор стучат в моей голове, - у меня пелена спала с глаз. Что я наделал? Как мог я от вас отказаться?». - «Что, вы, тату, всё в жизни бывает. Проходите в дом», - утирая слёзы, промолвила мама. И помогая дедушке подняться по ступенькам, придерживая его под руки, повела в дом. Его хромая, несмелая, походка отпечаталась в моей памяти на всю жизнь. Сейчас я понимаю, как грустно на закате дней испытать подобное. Пришёл мой отец с работы. Они долго втроём говорили, простив друг другу все обиды и огорчения. От дедушки узнали, что за дом он не все деньги получил, и что новая жена – не мамуня Аника. «Оправдывая» название населённого пункта (Душманы), она, забрав вырученные за дом деньги, заставила его, которого мамуня берегла и на улицу зимой без тулупа, шапки, валенок и теплых рукавиц не выпускала, пойти в сторожа, где он и провёл всю зиму. И тато с мамой, всё простив, просили его переехать к нам. Он не стал отказываться и обещал скоро вернуться. Теперь уже навсегда…

          Но в начале осени дедушки Николая не стало. В его земном календаре отлетел последний лист. Заказав машину и собрав всё необходимое для похорон, тато с мамой, взяв и нас со средним братом, поехали на похороны. Это были тягостные для всех дни. Там мы узнали, что вскоре, по возвращению от нас, он заболел и просил жену позвонить или написать нам, чтобы мы подъехали и забрали его. Ни одну из просьб она не исполнила. Мама с татом хоронили последнего из своих родителей, оставаясь круглыми сиротами. Ей в том году исполнилось сорок лет. А для меня, десятилетней, это были последние мгновенья счастья ощущать себя внучкой. С тех пор больше никого и никогда мне не приходилось называть дорогим и ласковым словом – бабушка или дедушка. Я не купалась и их любви, как братья, так как росла домашней девочкой, мне достаточно было того, что они ЕСТЬ... ОНИ БЫЛИ.

          Всему своё время и каждому – своя дорога…

         
   10. 01. 2018.

   Продолжение следует.

-  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  -  - 

* Боханцы - пампушки с чесноком
* Клюка- палка с загнутым концом, употребляемая для опоры при ходьбе      
   
  На фото:
  Дедушка Николай.