Мой маленький народ. Передача наследства. 5

/Продолжение/

Итак, наступил 1968 год – высшая точка развития коммунистического социализма в СССР. 21 августа советские танки в Праге взорвали гнойник лжи, на которой базировалась вся система властвования («управления») российским народонаселением. К этому времени на российском рынке появились, хоть и в ограниченном количестве, радиоприемники-коротковолновики, позволявшие, пусть и с огромными помехами, слушать «голоса». Несмотря на «железный занавес» (а в эфире творилось что-то несусветное – как будто против вражеских голосов были брошены все советские танки!), информация о Пражской весне до каждого неравнодушного уха долетела.

Как в 2014 году оккупация Крыма стала лакмусовой бумажкой для определения идеологии человека, так и оккупация Праги советскими танками стала такой же бумажкой для определения истинной интеллигентности образованца. До 21 августа за восхищение Пражской весной еще не сажали. Но 21 августа на страну накатился мрак, хотя танки громыхали по Праге. Еперь по мрачной или веселой физиономии можно было видеть, кто есть кто.

К 1968 году старой, классической, интеллигенции уже не осталось, но возникала новая – на базе возмущения наглым попранием прав человека. В апреле вышла первая «Хроника текущих событий». А 25 августа 8 человек ВЫШЛИ на Красную площадь с ПРОТЕСТОМ против оккупации Чехословакии. Для этих восьмерых это означало добровольное уголовное или психиатрическое тюремное заключение, а для всего мира – что в СССР нормальные люди ЕСТЬ и они сделали ЧЕСТЬ молчаливой стране. Ну а для тысяч заключенных Большой зоны это был ЗНАК, что бездействовать – ПОДЛО!

С этого момента стало складываться убеждение, что, если образованец, осведомленный о политической сути советского государства, не является диссидентом, то он либо стукач, либо откровенный подонок и уж никак НЕ интеллигент! Началась другая эпоха...

Появившееся после суда над Даниэлем и Синявским в 1966 году новое явление подписантство в защиту политических заключенных стало расти как снежный ком. Организаторов протестных писем стали пачками отправлять в ГУЛаг и психиатреческие тюрьмы, что вызвало ответную и еще более мощную волну подписантства. Сейчас, вот, обнаружил, что явление подписантства в Википедии практически не отражено. Сколько было этих протестных писем, не знаю, но они появлялись едва ли не ежедневно.

Подпись в защиту невинно репрессированного означала несогласие с божественной и, следовательно, асболютно справделивой советской властью. Ну и каждый подписант автоматически попадал в списки врагов народа с вытекающими отсюда последствиями. Но благодаря «голосам» и быстро развивающемуся Самидату, неравнодушная часть советского общества узнавала, КТО есть истинный интеллигент в этом чудовищном государстве. У порядочных граждан подписанты получали статус Людей, заслуживающих уважения и доверия, которые стали образовывать особую общественную прослойку.

И я  обращаюсь к честным историкам: пока еще не совсем поздно, напишите историю Подписантства! Их, подписантов, было не так уж и много – от 20 до 100 тысяч. Можно составить и полный список – они этого заслужили! Потомки будут знать хотя бы, кто заведомо НЕ был стукачом!..

В конце 1950-х появилось сугубо интеллигентское движение поклонников Александра Грина «Алые паруса» или Гринада, но его судьба мне, к сожалению, не известна.

А вот суть другого интеллигентского движения – Клуба самодеятельной песни – мне более или менее понятна. Разгром  «хрущевской оттепели» и возврат к откровенной (хотя и не афишируемой) диктатуре сталинизма с реабилитацией вошьдя (я слишком лютый враг народа, чтобы убийцу десятков миллионов патриотов называть вождем, хотя патриоты готовы лизать его сапоги и сегодня), антиантисталинский процесс 1965 года (над Виктором Кузнецовым, моим тестем) и закрытие ряда неблагонадежных молодежных клубов подтолкнули общественное мнение к замаскированному противостоянию – анекдотам, социальной поэзии и как бы туристским песням. В результате в 1967 году окончательно сформировался Клуб самодеятельной песни (который власть все время старалась подчинить Комсомолу).

О темпах переориентации активного общественного мнения можно судить хотя бы по скорости, с какой молодой Владимир Высоцкий сменил блатной репертуар на социальный; Александр Галич после легкого преследования за пару песен 1959-62 годов входит в раж и становится высшим прокурором на необъявленном Нюрнбергском процессе над советской системой; песни Булата Окуджавы напрочь херят официальное песенное славословие...

На пяти огромных студийных магнитных бобинах (с Московского радио), которые в 1967 году мы приобрели левым путем по рублю за штуку (! – 1 кг сахара!), были обширные записи Высоцкого, Окуджавы, Кима, Галича, Визбора, Кукина, Городницкого, Ножкина и др. С этого момента началась наша внутренняя эмиграция – включая запись, мы погружались в СВОЙ мир...

Помимо подпольного производства и распространения Самиздата, мы еще ежедневно слушали «голоса», ловимые рижским коротковолновиком «ВЭФ».

...Где-то в начале 1968 году мы от моей мамы, работавшей нянечкой в санатрии ЦК «Пушкино», узнали, что там лечится французский коммунист-романтик, которого мы (с двумя детьми), опять же через маму, пригласили к нам в 16-метровую комнату. Но руководство санатория как-то про это узнала, и маме сделали крупный втык. Но, к счастью, с работы не выгнали...

В июне-июле 1968 года мы с напарником проводили социологический опрос от Института философии в Новосибирском Академгородке. Городок бурлил после исторического (кажется, мартовского) концерта там Александра Галича. Хотя тема нашего исследования была сугубо не политическая (организация науки), двое ученых весьма обаятельной внешности категорически все же напрочь отказались заполнять анкеты. Такой, вот, неподсудный протест: «Вы делаете вид, что нас уважаете, а мы делаем вид, что отвечаем вам взаимностью»...

А в конце июля мы с напарником вернулись в Москву. В воздухе уже запахло грозой...

/Продолжение следует/