Грыжа

Первый секретарь Здвиженского райкома КПСС (компартии Советского Союза) Виктор Иванович Кронин с утра был в добром расположении духа.
Ночью он не просыпался от фантомных болей в несуществующей левой руке, да к тому же сводка по надоям молока была хорошей, с плюсом к прошлому году. Руку ампутировали выше локтя ещё после ранения под Курском. Перед многочисленными совещаниями Первый бережно укладывал здоровой клешневатой сильной пятернёй грубый чёрный протез левой на столешницу старинной выделки, незаконно унаследованную в своё время от известного в Прияружье лесопромышленника Беляева. По должности за глаза в округе называли Кронина всяко и разно. Кто – «папа», кто – «сам», а вот его многолетний и многоопытный персональный шофёр называл начальника просто - «хозяин».

А хозяйство было немалое.  Лесистый район, раскинувшийся по обеим сторонам реки Яруги площадью был под стать самой германской Баварии. Члены бюро и аппаратчики чётко усвоили одну примету. Если Виктор Иванович при общении поглаживает протез, значит быть добру, а вот если начинает им пристукивать так, что утробно отзывается дубовое нутро стола – пьедестала, значит, жди беды или, по крайней мере, неприятности. Ещё у Хозяина была навадка обнюхивать собеседника при встрече. Подав для приветствия свою сухую и хваткую ладонь, Кронин подтягивал того к себе поближе, стараясь воспринять его «выхлоп». Не любил выпивох и опохмеляющихся, просто терпеть не мог. Зная это, вся районная номенклатура мужского пола, да и женского тоже, частенько здоровалась с лидером, буквально затаив дыхание.

Павел Умнов в тот день был первым на приёме у Первого. Да и сам он в свои двадцать четыре года тоже был Первым. Вот такой вот каламбур, почти получается. Но это по нынешним, постъельцинским да путинским временам. А тогда в главном районном офисе встретились двое Первых. Старший, Кронин – Первый секретарь РК КПСС, а младший, Умнов Павел Васильевич - РК ВЛКСМ, что означает районный комитет Всесоюзного Ленинского Коммунистического союза молодёжи…
Одна тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Осень. Если верить передовицам главной тогдашней газеты «Правда», весь Союз готовился достойно встретить двадцать пятый, юбилейный, съезд родной коммунистической партии. В преддверии съезда ближний круг Генерального секретаря ЦК Л. И. Брежнева опасался, что воспользовавшись ухудшением его здоровья, Николай Подгорный может выступить с претензией на пост лидера партии.

Но эти московские страсти ни коим боком не касались каждодневных забот Здвиженских секретарей о выполнении планов поставки государству древесины, молока, мяса, шерсти, зерна и картофеля и, конечно, о воспитании колхозников и рабочих в духе советского патриотизма, верности идеалам и т. д. по всем пунктам программы КПСС и Устава ВЛКСМ.
Та осень схожа была с хорошей зимой - раненько заколодела от крепких морозцев суглинистая да супесчаная землица-неродиха. Яруга встала рано при немалой воде. Снега ещё почти не было. Молодой ноябрьский лёд, всё круче заваривая, правый осотистый и левый, сплошь поросший сосняком, берег частенько вздрагивал большими зеркальными полями. И тогда у двухэтажного здания райкома довольно долго можно было слышать постепенно затухающий ледяной перезвон, который сходил на нет где-то далеко за Затоном.
-Ну, как дела, Комсомол, что с обменом? – Кронин приподнялся в своём деревянном креселке, подал руку и показал Павлу взглядом на стул.
- Работаем, Виктор Иванович, но плоховато пока продвигаемся. Остались производственные да колхозные организации. Много автоматически выбывших.
- Это как же так - автоматически?
-Да просто взносы не платили, на собрания не ходили, и в связи с этим утратили связь с организацией. Многие уж давно и не считают себя комсомольцами.
- Ну, а билеты–то у них ещё сохранились? - Старший Первый стал потихоньку поглаживать протез.
Павел продолжал отчёт.
-У большинства билеты на руках, но им уже не до комсомольских дел. Поженились многие, дети появились, не до субботников да собраний.
- А что обком комсомола рекомендует?
- А обком отчёты требует. До Нового года обязали завершить обмен. Выводы обещают сделать, меры строгие принять грозятся. А мы исключать больше не можем, лимит весь выбрали. Надо было попридержать школьные организации. Нет, сначала в них сменили документы. Уж больно удобно было, все комсомольцы в кучке. А теперь вот за каждым бегаем, уговариваем…
По здоровой руке Кронина Павел понял, что зря сказал последние слова, стол от постукиваний по протезу, стал издавать пока негромкие, но угрожающие утробные звуки.
- И кому это ты выдаёшь эти рекомендации, Павел Васильевич? – спросил его старший Первый с улыбочкой и потрясыванием седой шевелюрой. И продолжал:
- Мой тебе совет: никогда не вали на того, кто до тебя в кресле был, люди не поймут и для себя толку мало. Если надо, давай я поручу на партсобраниях в первичках этот вопрос заслушать.
- Конечно, надо, - горячо поддержал это предложение Умнов. Чтобы снять возникшее напряжение не меньше трёх раз он выговорил «спасибо», и в целом без потерь спустился к себе, на первый этаж.
Дубовая, как и стол у верхнего Первого, двойная дверь кабинета комсомольского лидера была таковой больше для солидности и начальственного куража, нежели для хранения каких–то важных секретов.   Документов же с грифом «для служебного пользования» было тогда всё же предостаточно. А вот что же в них было недоступного и просто нежелательного для внимания простых смертных, и сам Павел не понимал.
Была в РК ВЛКСМ одна секретная дверка, у входивших тогда в моду лакированных книжных шкафов из прессованной стружки в кабинете сектора учёта, где частенько, исключительно для снятия рабочего напряжения, секретариат с приближёнными собирался просто по чуть–чуть выпить.
Застуканная разок Крониным, «комса» успела прикрыть шкафчик, у которого предусмотрительно была вывернута ручка, и верхний Первый лишь констатировал стойкий водочный запах. «Вещдоков» не было– стаканы и закусь были надёжно прикрыты секретной створкой, которая открывалась лишь при несильном нажатии на едва видимый сучочек, местоположение которого известно было лишь немногим посвящённым.
За год до назначения (избрания) Умнова на видную в районе должность с треском были уволены двое его предшественников за срыв важной политической и организационной кампании - обмена комсомольских документов. Задумана она была, конечно, в московских высоких кабинетах и направлена была на «сплочение рядов» перед историческим съездом КПСС. Накануне, несмотря на то, что был выходной день, лидер комсомолии мобилизовал всех своих аппаратчиков и актив именно на обмен. Все разъехались по утверждённым им маршрутам по району. Сам Павел уже с утречка был в большой пояружской деревне Чухломке.
Нина Пичугина, заспанная и взлохмаченная доярочка местного колхоза «Завет Ильича», явно не ожидала раннего гостя, да ещё с фотографом - низеньким, толстеньким и небритым дядечкой по фамилии Тюренков. Одет он был в маловатое для его фигуры изрядно поношенное, но всё же кожаное пальто на подкладке. В избе было дымновато - топилась печь. Из чулана, двигая перед собой пятачком чайное блюдечко с выбитым краем и пронзительно визжа, с мелким цокоточком, выбежал малюсенький поросёночек.
Комсомолка Пичугина, похоже, только что подоила свою коровку, и у тёплой печки присела на табуретку, чтобы покормить забеспокоившегося большеголового грудничка–сыночка.
Чумазенькая девчушка лет пяти–шести, в коротеньком платьишке здесь же, рядом, у печки ножом с деревянной ручкой училась чистить картоху.
-Да, Господи, - запричитала хозяйка, - Какой уж мне консомол?! (Она так и выговаривала, - с буквой «н»). – Вот он, весь мой «консомол», своя организация.–
Поросёнку вдруг стал интересен секретарский ботинок и он стал рьяно наскакивать на него, изображая дикого кабанчика. А Павлу как–то удалось овладеть ситуацией. Он даже готов был сесть за этот закопченный чугун и быстро начистить картошки для всей этой весёлой семейки, только бы решить свою проблему.
Ну, нельзя было больше исключать и переводить в разряд выбывших ни одного комсомольца. Таков был приказ. Наисключались уже, меньше четырёх тысяч числилось их на первое ноября в районе. И это перед историческим съездом КПСС! Завалишь обмен - вылетишь с работы, да ещё в учётную карточку выговорешник схлопочешь.
Поросёнок двумя табуретками был отгорожен за печкой. Дочурке своей Нина поручила присмотреть за младшим братишкой, уложив его в старинную зыбку, повешенную на крюк посреди избы. На новых билетах фотография должна была быть обязательно на светлом фоне. На этот случай у невозмутимого фотомастера из местного быткомбината был с собой кусок почти идеально чистого коленкора, размером полтора на два метра. Пока хозяйка надевала кофтёнку почище, да со светленьким, опять же воротничком, Павел упросил её громко и прилюдно не высказывать недовольство вот таким вот обновлением комсомольских документов, и пожаловался немного пожаловался ей на судьбу свою секретарскую. Нина Пичугина всё поняла и предложила гостям чайку, но они вежливо отказались.
Павел чётко знал, что на за новыми «корочками», на их торжественное вручение в райком она не придёт, что это – «мёртвая душа» для организации. Но с другой стороны, район в области на особом счету по обмену, и надо было как–то выруливать. После вот таких вот командировок, (чего уж там?) и хотелось открыть потайную дверочку шкафа в секторе персонального учёта.  Справились как–то с обменом. К завершению своей комсомольской карьеры он твёрдо встал на крутую и ненадёжную партийную лестницу. Придя домой с работы, иногда мог уже спросить свою дочку–трёхлетку: «И по какому это вопросу у нас Олечка плачет?».
В тот понедельник, в день отчёта Умнова у Большого Первого было ещё заседание партийного бюро. Павел тогда уже усвоил писанные и просто оговорённые правила всех этих посиделок. О том, что доклад на Пленуме не должен был по времени меньше сорока минут, выступление по стандарту – десять, справки - три минуты, упоминание имени Генсека в речи – не более пяти раз. За раритетным столом в кабинете у Кронина сидел он четвёртым в ряду с левой его протезной руки. Именные красные папки с готовыми материалами и проектами решений за десять минут до заседания уже ждали своих хозяев. Председатель колхоза-миллионера Жигалов, директор леспромхоза Сорокин, тракторист-орденоносец Тырышкин, редактор газеты Миронов, и т д., всего тринадцать человек. Все выборные органы по уставу состояли из нечётного количества человек. «Почему?» – кто-то спросит.  А как же иначе? И где же будет тогда партийная демократия?  А вдруг при голосовании обычное единодушие не проявится и, не дай Бог, одинаковое число товарищей будет и «За» и «Против»? Нет, тут всё было по–честному, всё по Уставу. Скучновато?  Может быть. Но этот своеобразный ритуал дисциплинировал и как бы добавлял веса новоявленным избранным.
- Товарищи члены бюро райкома, начинаем наше заседание, - Кронин поудобнее расположился в кресле и взглядом заботливого домохозяина оглядел кабинет. Справа от стола, у окон, сидели аппаратчики, готовившие различные справки по рассматриваемым вопросам. Как обычно, заседание начиналось с приёма в члены партии. У всех членов бюро были свои излюбленные вопросы к вступающим. Особенно по Уставу.
«Что является основой партии?» - солидно вопрошал, к примеру, директор леспромхоза Сорокин. Бывало, что от волнения позабыв всё, что твердил ей утром уже и в приёмной заботливый секретарь первички, доярочка сходу и громко так отвечала: «Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев». Терпеливо и снисходительно ей поясняли, что Ильич, он, конечно, незаменимый лидер мирового коммунистического движения, но по Уставу основой партии является всё же первичная парторганизация.
Были в повестке дня обязательными постановочные вопросы, те, по которым принимались постановления и выполнение их брались, надо признать, на жёсткий контроль. Больше это касалось, конечно, выполнения различного рода многочисленных производственных планов.
Но запомнилось это заседание члену бюро Павлу Умнову по персональному делу Владимира Ивановича Лунина. Страна готовилась к Съезду Партии. Лозунги на эту тему висели на каждом более-менее солидном здании райцентра Здвиженское. ЦК требовал укрепления дисциплины и безупречной чистоты морального облика партийцев. А в это время коммунист Лунин В. И., будучи начальником районного «Дорстроя», на служебной машине позволил себе свозить свою же супругу с накопившимся, и уже постиранным, бельём на протомой, чтобы его прополоскать.
 «Сейчас бы эта история вызвала только смех и недоумение. Но ведь хранится же где-то ещё в партархиве протокол этого заседания»,- думалось Павлу.
А тогда высокий и статный мужчина с независимым видом смело вошёл из «предбанника», как называли приёмную Первого, и присел на приставленный стул. Члены бюро насторожились. Тишина.
- Слушается персональное дело члена КПСС с тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, начальника районной организации «Дорстрой» Лунина В. И., - размеренным голосом с металлическим отливом начал процедуру Кронин и добавил, чуть повысив голос: «Просим Вас встать, Владимир Иванович!».
- Да, пожалуйста! - прошептал обсуждаемый так, чтобы всем было слышно.
-Кто готовил вопрос? – Первый ещё чуть повысил голос, хотя перед глазами, в его персональной папке всё было чётко прописано: и кто готовил вопрос, и меры воздействия на нарушителя партийной дисциплины.
- Я, Виктор Иванович, - услужливо отозвался «с галёрки» председатель парткомиссии Пайков.
- Попрошу, доложите сначала Вы.
- Докладываю, Виктор Иванович: «В воскресный день, шестнадцатого октября сего года вышеупомянутый товарищ, член партии с августа тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, Лунин Владимир Иванович на служебном автомобиле «ГАЗ – шестьдесят девять» … (И далее по тексту)».
Ещё вопрос задал Первый уже самому виновнику: «Владимир Иванович, члены бюро райкома просят Вас объяснить, что же заставило Вас совершить такой проступок».
- Грыжа! – тут же выдал Лунин.
Гул и шепоток явственно послышались в главном районном помещении, - нарушался установленный порядок.  Члены бюро как бы сосредоточенно изучали материалы персонального дела.  Кронин  весь подобрался, стал будто шире в плечах и вовсю стал пристукивал протез здоровой рукой:
- А ты, Владимир Иванович, тут нам комедию не ломай. Доложи, как использовал государственное транспортное средство в личных корыстных целях. Люди на нас смотрят, и мы не позволим позорить высокое звание члена КПСС.
- Да Виктор Иванович, на самом деле грыжу вырезали жене, нельзя ей тяжёлого поднимать. Вот и пришлось между делом на пруд сгонять - Лунин с широкой улыбкой и видимым удовольствием повторил будто понравившееся ему слово «грыжа» …

Эпизод этот из своего прошлого партийного далёко вспомнил Павел Умнов не просто так. Что-то похолаживало в последнее время между лопаток у него, теперь уже Главы муниципального района.

  Всего два раза за эти годы была поменяна мебель в главном административном здании села Здвиженское. Знаменитый Беляевский стол был целёхонек и как экспонат красовался в районном краеведческом музее. Но глава Администрации Умнов приходил с утра – пораньше на работу в тот же кабинет, где и проходило памятное для него заседание бюро райкома.
Лишь первый год ельцинского правления повкалывал – проветрился он слесарем по металлоконструкциям в «дикой» бригаде. Вроде бы и не сильно стремился, но как – то само собой получилось, что после председательства в колхозе избрали его здвижане Главой района и служил он в этой должности аж четвёртый срок.
 
Безбедная пенсионная парковка уже не маячила на горизонте, а расположилась где-то у самого крылечка его скромной деревенской избы, на окраине райцентра.
 Недолго в расхристанные горбачёвско-ельцинские годы числился он в рядах ненавистных «партократов», гонимых за мифические льготы и привилегии здвиженского разлива.
Наверное, потому, что и большинство выкормышей КПСС вновь встали к штурвалам в районах и областях, да и в самом Московском кремле удобно расположились. А самим себя костерить почём зря за бюрократизм, зашоренность и откровенную глупость прежних идейных установок было как-то не с руки.

Но в целом, правящая партия, в его понимании, лишь сменила одежонку, стала более изворотливой, подлой и продажной.

Вместо заскорузлого, колом сидящего на сутулой фигуре плаща-брезентухи и выглядывающих из-под его полы потёртых галифе, функционеры в одночасье переоделись в цивильные европейские костюмчики. И всё бы это было ничего, если бы не приток в испытанные тяжёлым и горчайшим похмельем, партийные жилы новой крови вражеского разлива, замешенного, будто бы, на суррогатном наркотике…
Тут вам, господа не постирушки за счёт предприятия. Та же партия, лишь сменившая, и не раз, флаги и лозунги, но беспощадно отметающая всех, посягнувших на её руководящую и направляющую роль, прописанную ещё в программе «бабушки» - КПСС, строила новую Россию.

Совещания у Губернатора проходили всегда по средам. Глава Здвиженского района был признанным лидером руководителей северной зоны области. Выступал довольно редко, но всегда говорил о самом главном, коротко и без особых эмоций.
Последняя московская инициатива по, так называемой, оптимизации в сельских районах после школ ещё и медучреждений заставила его на этот раз выйти к трибуне.

- Считаю очевидной вредность и непродуманность идеи оптимизации учреждений здравоохранения в глубинных лесных районах, как наши.
В Швейцарии или Германии, согласен, доехать на «скорой» с мигалкой с тяжело больным человеком до ближайшей больницы ничего не стоит. Но в условиях нашего района надо протащиться по нашим дорогам, на наших УАЗах до будущего нашего сосудистого центра все девяносто километров. Эта дорога явно может стать последней для многих больных.
И ещё, как же не учесть психологию стариков, коих большинство в наших лесных деревушках. Они и до областного центра не помнят, когда последний раз ездили. А тут мимо своей больнички, закрытой на замок их на старенькой «буханке» провезут за сотню вёрст. Не явная ли это дурь?

Тезисы были хороши, но вот последние слова Павлу Васильевичу, как показали дальнейшие события, говорить не стоило. Староват, видно стал, нюх потерял. Он ещё предоставил президиуму во главе с приземистым, лысым, молодящимся, но и стремительно стареющим, губернатором свои расчёты. Почти все главы районов поддержали Умнова – видимо наболело. В перерыве совещания ими было подписано письмо на имя Президента с просьбой не трогать сельские больнички. Вот с того совещания и стало похолаживать между лопаток у Здвиженского главы, стал он чувствовать некий неуют при поездках в областное Правительство и к самому Губернатору…

 Почти все недавние новогодние праздники, да и весь январь, занимался он проблемой утилизации мусора.  Сколько бы ни закапывали многочисленные бытовые отходы, смердящие мусорные полигоны, как гигантские монстры из фильмов ужасов, в считанные часы восстанавливали свои щупальца-завалы и упорно выползали на главные дороги, и врастали в лесные квартала. Многих Глав, в том числе и Павла Умнова, просто бесило то, что при имеющихся давно технологиях сортировки и прессования мусора, и его переработки, при многолетних разговорах на эту тему, дело не сдвигалось ни на полшага. Но на то он и есть – многоопытный, с многочисленными и крепкими «прихватками» Здвиженский, всенародно избранный Глава! Ведь сумел Павел Васильевич, выбил всё-таки для района участие в пилотном проекте Минэкологии.

А в самое Рождество на двое суток ударил ледяной дождь, а после выглянуло неласковое солнышко.
 Нет таких поэтов, кто мог бы воспеть чудовищную красоту и, казалось бы, тихую, берущую исподтишка, но такую беспощадную силищу этого явления. Обширный лесной район в течение пары часов превратился в огромный хрустальный дворец со своими многочисленными серебряными арками и анфиладами, со своими несметными кладовыми золота и самоцветов, с многокилометровыми, исходящими чистым ледяным перезвоном, тоннелями.  Всё это ужасающее великолепие вызывало ощущение нереальности происходящего. Но вполне реальными были сломанные, как карандаши, высоченные сосны и расколотые вдоль на ровные половинки уже возрастные берёзы, погнутые стальные мачты электролиний, провалы в крышах гаражей, ферм и домов. Много было деревьев пригнутых к земле, но не сломанных. Их Павлу было особенно жаль, потому что и после схода губительного ледяного панциря они были обречены на гибель.
   Красотища из не промерзших до подлёта к земле капель дождя, превратившихся в капсулы с мгновенно замерзающим при падении с небес остатками чистейшей водички, едва не стоила Павлу инфаркта.
Район просто встал, был полностью парализован.  Ни электричества, ни настоящей связи, ни транспортного сообщения. Вспомнились пожары семидесятых годов. Нет, не надо сравнивать. Пожары имеют свои несравнимые прелести (в кавычках). Организован был штаб по ЧС. Справились. Глава был благодарен землякам, вышедшим с бензопилами да с топорами на борьбу с этой самой неописуемой красотой, нанёсшей немалый ущерб району.
А пилотный проект по утилизации мусора был партийным. И это было понятно – приближались выборы. Павел Умнов сам избирался больше десятка раз за свою карьеру и при разных партиях. На последних выборах главной его задачей стало обеспечение, нужного для области, процента. Сделать это и одновременно быть подальше от вонючих, как те же свалки, выборных технологий далеко не всегда получалось.
Его раздражала и дуроломная наглость мальчиков, как он их называл из минприроды, одетых в продранные на коленях джинсы, дорогущие пиджаки и кожаные куртки. Они были все как на подбор, сыночками далеко не последних людей в области. Умнов возненавидел эту троицу с первого же разговора по свалочному проекту, но терпел их развязный тон, золочёные визитки и полупрозрачные намёки на обязательное «отстёгивание» процентов от договорной суммы по проекту. Пусть, мол, пока потешатся, главное, что дело, хоть и со скрежетом, но продвигалось.
На подписание акта приёма первой очереди пункта переработки Павел выехал сам. Всё осмотрели. Транспортёры и пресса работали. Один из «мальчиков» подсел на секунду к Умнову в машину и «наследил» целлофановым пакетом с наличностью. Развернувшаяся на одном колесе крутая правительственная иномарка защитников природы рванула от полигона.
Умнов вызвал из местного отдела гаишника. Ему и своему водиле строго наказал найти шалунов и вернуть им потерянный пакет. Посланцы его вернулись только поздно ночью и доложили, что всё исполнено.
А через месяц, в следующую губернаторскую совещательную среду его взяли в гараже областной администрации, бывшем обкомовском. На этот раз не доглядел ни Павел Умнов, ни его верный шофёр, как оказался в багажнике их «Волги» старенький портфелишко из кожзаменителя, конечно же с приличной суммой в рублях.

Глава Здвиженской Администрации за пару минут определился, кто есть кто в этой незамысловатой пьеске.
Сам он должен был исполнять, конечно же, роль чиновника – взяточника. В роли взяткодателя, пряча прыщавую физиономию в воротник кожаного пальто, выступал один из тех же «мусорных мальчиков». В полицейской форме был только один молодой капитан. А всего блюстителей закона и порядка было трое.

Обе широкие ладони Павла Васильевича, как две люминесцентные лампы под гаражным фонарём заиграли переливчатым светом, как и кожаный портфельчик и пачки тысячных купюр.

Говорят, что в смертельно опасные секунды, человек, как короткий, но содержательный фильм, успевает узреть всю свою жизнь. А ему виделись только недоумённые, будто с бабочками – ресницами глаза пятилетнего внука, Максима.

Уже вечером, входя под конвоем по чугунным ступеням на высокий помост перед входом в краснокирпичное здание СИЗО, Павел увидел яркие синие буквы баннера над проспектом.  Яркие синие буквы по белому полю: «Голосуй за СПРАВЕДЛИВУЮ РОССИЮ!».
 
 «За кого же ещё? За неё, родимую» - с полынной горечью прошептал он.