Введение к поэме Пушкин

I Марат

Марат волновался.
Шарлоттой Корде
Дремали предместья.
Преддверием мести
Был взгляд Робеспьера
И окрик Дантона:
«Ублюдок, убийца!»
Терпел он без стона,
Когда вырывался
Из яростной гущи
Его стерегущих
Творцов Карманьолы.
Себя сознавал он
бессильно бегущим,
бредущим в потемках
потомком бездомья.
Он цепко цеплялся
за «браво» предместий,
твердя: «Я единственный
стражник на страже…»
Ползли, извиваясь,
неясные вести,
гоня к гильотине
людские отары….
Жиронда погибла,
Дантон – обличен,
Но выблевок этот
Из клуба Дантона
Шел в гору,
предместьям давал уже тон.
Неверный последыш
Творцов Карманьолы.
Алхимик, твердящий узор пентаграммы,
уверен: из пепла возникнет алмаз.
Но он был мудрее, его амальгамой
Противник был смят и раздавлен, как гад.
Как часто друзья и подкупны, и глупы,
И видят вокруг лишь житейскую малость…
И зуд, обостренный истерикой слуха,
Терзал его тело, вытравливал жалость…
Но если б не нож,
Занесенный Корде,
Но если б не эта кровавая ванна,
Все было б как прежде,
Не стать ему Ланном,
Ни малым капралом на сером коне.


II  Будри

А брат его мирно дремал над Соссюром
И мыслил: Данзас неприметлив и скуден,
Но что-то в них есть всех (назвать это кругом?),
Что странно роднит их налетом культуры.

Вот в Дельвиге есть теплота по-славянски
широкой, слегка беззаботной натуры,
хоть где-то он рос в захолустье балтийском
и в детстве не пели ему трубадуры.

А Пущин – он прям и в сужденьях, и в дружбе,
Такие вот гибнут так часто в России,
Талантливо гибнут, но гибнут без нужды,
Как издавна гибнут на свете Мессии.

А Пушкин?..
Он дремлет, обзор не докончив питомцев,
Но зная, что есть ограниченность в споре
меж светом и тьмою, луною и солнцем
И в строгом учете лицейских достоинств.

Халат был расстегнут и кисти висели.
И эта небрежность к себе дополняла
Его необычность. Так звук ритурнели
Вдруг выявит властно истасканность бала.

(На фото: сестры Фани Аркавиной, тети Веры Аркавиной: Анна и Мина Славензон (обе умерли во время войны в эвакуации) с детьми)