Мы

Мы не пишем ныне таким стихом,

как писали до нас,

в серебре.

Наш стих это жирный плевок на сухом

асфальте,

метка в календаре.

Нас кормили рифмами,

пичкали амфибрахиями,

тужась произвести благородное,

получив на выходе трахи

и страхи,

и «на хер их» - вот наша порода.

Пушкиных переварили, Есениных слопали,

Маяковского,

Бродского –

бог с тобой!

Жрали охотно!

Чавкая целыми толпами

над трупом. Обгладывали до остова.

Сожранное было усвоено тщательно –

а ну, выдай пиррихий да тонику!

Не знает кто, так мы заставим молчать его!

Посягнул тут на томики!

Мразь така!

Это ж классика!

Дай сюда!

Не созидатели – черви мы.

Охранники трона пустого,

где нам восседать не придется,

уж больно ущербные.

Рамками искорежены, в углы загнаны,

талантики крохотные и те попрятали.

Огорошенные

пробелами, знаками,

замкАми и зАмками.

«Как писать?» говорят они.

Что рифмовать на «любовь»? Или «смерть»?

Не успеть, стереть, впредь…

круговерть?

Слова только ищут,

словами бредят,

словам-кукловодам подчинены, как дети они.

В банальности скучно – их табуируем!

Скатился в них – жирную получи отметину!

А мало ли избитых тем?

«Война и мир» или

«жизнь и смерть» (с нею твердь, петь и меди бы).

Самое страшное в гениях, выше названных, не то, что они выговаривали новое,

а то,

что рассказывали

рассказанное

тысячу раз,

проклиная и топая,

плача и радуясь,

заставляя вибрировать,

заставляя чувствовать очерствевшее.

Нас же усадили за лирою –

тренькай! не ври давай!

лупи бешено!

На выходе что?! Грязь, слизни и жалобы.

Не поэзия –

фельетоника.

Муза, во плоти будь, так сбежала бы.

А нам

шалым –

вина с порнороликом.

Не стихи,

не предложения отдельные –

у нас мысли мертворожденные.

Чувства откопированные,

отбеленные, притом черные,

небом разжеванные,

растертые.

Мы пожрали – и нас будут.

Вкусы дальше –

декаданс –

только вниз лети!

Мы же честные!

Хочешь правду?

Нас отыщешь, стаи мух в небе выследив!