Сто поэтов Северо-Западной и Центральной Европы

     В эту подборку вошли стихи поэтов Германии, Австрии, Швейцарии, стран Бенилюкса, Скандинавских стран, Финляндии, Великобритании, Ирландии, Исландии и Фарерских островов от раннего средневековья до XX века.

Талиесин

Что там за грохот? Земля дрожит?
Или это вздымающееся море так шумит?
Если есть вздох в лощине,
Не Уриен ли это, кто теснит?
Если есть вздох в горах,
Не Уриен ли это, кто покоряет?
Если есть вздох на склоне холмов,
Не Уриен ли это, кто ранит?
Если есть вздох испуга,
Не от атаки ли это Уриена? 

Конец 580-ых

------

Год горя
Для мужей Каттраета!
Они потчевали меня
Своими стальными клинками,
Своим мёдом,
Своим неистовством
И своими узами. 

Алкуин

Послание к королю
Стихи героические

Пусть прочитает меня, кто мысль хочет древних постигнуть:
Тот, кто меня поймет, грубость отбросит навек.
Я не хочу, чтобы был мой читатель лживым и чванным, -
Преданной, скромной души я возлюбил глубину.
Пусть же любитель наук не брезгует этим богатством,
Кое привозит ему с родины дальней пловец.
Пусть прочитает меня, кто древних язык изучает:
Кто не за мною идет, хочет без правил болтать.

779

Перевод Б.Ярхо

Надпись на помещении для переписывания книг

Пусть в этой келье сидят переписчики Божьего слова
И сочинений святых достопочтенных отцов;
Пусть берегутся они предерзко вносить добавленья,
Дерзкой небрежностью пусть не погрешает рука.
Верную рукопись пусть поищут себе поприлежней,
Где по неложной тропе шло неизменно перо.
Точкою иль запятой пусть смысл пояснят без ошибки,
Знак препинанья любой ставят на месте своем,
Чтобы чтецу не пришлось сбиваться иль смолкнуть нежданно,
Братье читая честной или толпе прихожан.
Нет благородней труда, чем работать над книгой святою,
И переписчик свою будет награду иметь.
Лучше книги писать, чем растить виноградные лозы:
Трудится ради души первый, ради чрева - второй.
Мудрости древней и новой учителем сведущим станет,
Кто сочиненья прочтет достопочтенных отцов.

Перевод С.Аверинцева

Словопрение Весны с Зимой

Сразу все вместе в кружок, спустившись со склонов высоких,
Пастыри стад собрались при свете весеннем под тенью
Дерева, чтоб сообща веселых камен возвеличить.
Юноша Дафнис пришел, и с ним престарелый Палемон;
Стали готовиться все сложить славословье кукушке.
Гений Весны подошел, опоясан гирляндой цветочной,
Злая явилась Зима с торчащею мерзлой щетиной;
Спор превеликий меж них возник из-за гимна кукушке,
Гений Весны приступил к хваленью тройными стихами
Весна:
Пусть же кукушка моя возвратится, любезная птица,
Та, что во всяком дому является гостьей желанной,
Добрые песни свои распевая коричневым клювом.
Тут ледяная Зима ответила голосом строгим:
Пусть не вернется совсем, но дремлет в глубоких пещерах,
Ибо обычно она голодовку приносит с собою.
Весна: Пусть же кукушка моя возвратится со всходом веселым,
Пусть прогоняет мороз благотворная спутница Феба,
Любит сам Феб ей внимать при ясной заре восходящей.
Зима: Пусть не вернется совсем, ибо труд она тяжкий приносит,
Войнам начало дает и любимый покой нарушает,
Сеет повсюду раздор, так что страждут и море, и земли.
Весна: Что ты, лентяйка Зима, на кукушку хулу воздвигаешь?
Грузно сама ты лежишь в беспамятстве в темных пещерах
После Венеры пиров, после чаш неразумного Вакха.
Зима: Много богатств у меня - так много и пиршеств веселых,
Есть и приятный покой, есть огонь согревающий в доме.
Нет у кукушки того, но должна она, лгунья, работать.
Весна:
С песней приносит цветы и меда расточает кукушка,
Сооружает дома и пускает суда в тихих водах,
Людям потомство несет и в весельи поля одевает.
Зима:
Мне ненавистно все то, что тебе представляется светлым:
Нравится мне в сундуках пересчитывать груды сокровищ,
Яствами дух веселить и всегда наслаждаться покоем.
Весна:
Кто бы, лентяйка Зима, постоянно готовая к спячке,
Клады тебе собирал и сокровища эти скопил бы,
Если бы Лето с Весной сперва за тебя не трудились?
Зима:
Правда твоя, ибо так на меня суждено им трудиться:
Оба они, как рабы, подвластные нашей державе,
Мне, как своей госпоже, усердною служат работой.               
Весна:
Где тебе быть госпожой, хвастливая ты побирушка!
Ты и своей головы сама прокормить неспособна,
Если тебе, прилетев, кукушка не даст пропитанья.
Тут провещал с торжеством с высокого трона П а л е м о н,
Дафнис же вторил ему и толпа пастухов добронравных:
Будет с тебя, о Зима! Ты, злодейка, лишь тратить умеешь.
Пусть же кукушка придет, пастухов дорогая подруга.
Пусть и на наших полях созревают веселые всходы,
Будет трава для скота и покой вожделенный на нивах,
Ветви зеленые вновь да прострут свою тень над усталым,
С выменем полным пойдут опять на удой наши козы,
Птицы на все голоса будут снова приветствовать Феба.
Вот почему поскорей вернись, дорогая кукушка,
Сладкая наша любовь, для всех ты желанная гостья:
Ждет тебя жадно весь мир, - и небо, и море, и земли.
Здравствуй, кукушка-краса, во веки ты вечные здравствуй!

Перевод Б.Ярхо

CONFLICTUS VERIS ET HIEMIS

Conveniunt subito cuncti de montibus altis
pastores pecudum vernali luce sub umbra
arborea, pariter laetas celebrare Camenas.
adfuit et iuvenis Dafnis seniorque Palemon:
omnes hi cuculo laudes cantare parabant.
ver quoque florigero succinctus stemmate venit,
frigida venit Hiems, rigidis hirsuta capillis.
his certamen erat cuculi de carmine grande.
ver prior adlusit ternos modulamine versus.

Ver:
Opto meus veniat cuculus, carissimus ales.
omnibus iste solet fieri gratissimus hospes
in tectis, modulans rutilo bona carmina rostro.

Hiems:
Tum glacialis Hiems respondit voce severa:
non veniat cuculus, nigris sed dormiat antris.
iste famem secum semper portare suescit.

Ver:
Opto meus veniat cuculus cum germine laeto,
frigora depellat, Phoebo comes almus in aevum.
Phoebus amat cuculum crescenti luce serena.

Hiems:
Non veniat cuculus, generat quia forte labores,
proelia congeminat, requiem disiungit amatam,
omnia disturbat; pelagi terraeque laborant.

Ver:
Quid tu, tarda Hiems, cuculo convitia cantas?
qui torpore gravi tenebrosis tectus in antris
post epulas Veneris, post stulti pocula Bacchi.

Hiems:
Sunt mihi divitiae, sunt et convivia laeta,
est requies dulcis, calidus est ignis in aede.
haec cuculus nescit, sed perfidis ille laborat.

Ver:
Ore ferat flores cuculus, et mella ministrat,
aedificatque domus, placidas et navigat undas,
et generat soboles, laetos et vestiet agros.

Hiems:
Haec inimica mihi sunt, quae tibi laeta videntur.
sed placet optatas gazas numerare per arcas
et gaudere cibis simul et requiescere semper.

Ver:
Quis tibi, tarda Hiems, semper dormire parata,
divitias cumulat, gazas vel congregat ullas,
si ver vel aestas ante tibi nulla laborant?

Hiems:
Vera refers: illi, quoniam mihi multa laborant,
sunt etiam servi nostra ditione subacti.
iam mihi servantes domino, quaecumque laborant.

Ver:
Non illis dominus, sed pauper inopsque superbus.
Nec te iam poteris per te tu pascere tantum
ni tibi qui veniet cuculus alimonia praestat.

Palemon:
Tunc respondit ovans sublime e sede Palemon
et Dafnis pariter, pastorum et turba piorum:
'Desine plura, hiems: rerum tu prodigus, atrox.
et veniat cuculus, pastorum dulcis amicus,
collibus in nostris erumpant germina laeta,
pascua sint pecori, requies et dulcis in arvis.
et virides rami praestent umbracula fessis,
uberibus plenis veniantque ad mulctra capellae,
et volucres varia Phoebum sub voce salutent.
quapropter citius cuculus nunc ecce venito!
tu iam dulcis amor, cunctis gratissimus hospes.
omnia te expectant, pelagus tellusque polusque.
salve, dulce decus, cuculus per saecula salve!'

Седулий Скотт

О дурных правителях

(Отрывок из «Книги о христианских правителях»)

Перевод В.Ярхо

1. Те цари, что злыми делами
Обезображены, разве не схожи
С вепрем, с тигром и с медведями?
Есть ли хуже этих разбойник
5. Между людьми, или лев кровожадный,
Или же ястреб с когтями лихими?
Истинно встарь Антиох с фараоном,
Ирод вместе с презренным Пилатом
Утеряли непрочные царства,
10. С присными вглубь Ахерона низверглись.
Так всегда нечестивых возмездье
Постигает и днесь, и вовеки!
Что кичитесь в мире, венками
Изукрасясь, в пурпур одевшись?
15. Ждут вас печи с пламенем ярым;
Их же дождь и росы не тушат.
Вы, что отвергли Господа Света,
Все вы во мрак загробного мира
Снидите; там же вся ваша слава
20. В пламени сгинет в вечные веки.
А безгрешных в небе прославят
Высшим венцом и светом блаженным.

На поражение норманнов

Перевод В.Ярхо

1 Пойте, небеса, и земля, и море,
Пойте, веселясь, все Христовы люди,
Удивляйтесь все, Громовержца-Бога
Силе могучей.

2 Благости Отец, достохвальный вечно,
Всех великих дел всевеликий Зодчий,
Манием руки все располагает,
Света Владыка.

3 Милосердный Царь и спасенье мира,
Поражает злых, награждает кротких,
Поднимает дол, принижает гору
Силой всевысшей.

4 Истины лучи проливает Сам Он
Праведным в сердца и в зерцала мысли
Тех, кого всегда защищает мощно
Добрый Создатель.

5 Ну же, бедняки, богачи, миряне1
И венчанный сан иереев добрых,
Люди всяких лет и полов и званий,
Рукоплещите!

6 Властного Отца всемогущей дланью
Ныне сокрушен пораженьем быстрым
Злых норманов род, супостатов веры.
Господу слава!

7 Строятся войска на широком поле,
Полыханье лат разлилось на солнце,
Сотрясает гул голосов враждебных
Горние сферы2.

8 Обе стороны посылают стрелы,
Датчанин идет на свою погибель.
И железный дождь рассекает всюду3
Грозное войско.

9 Долгие года все алкавший крови,
Вдосталь напился утеснитель жадный.
Сладко было им злым смертоубийством
Сердце насытить.

10 Тот, кто яму рыл, сам в нее попался:
Как надменный столп, водруженный древле,
Так упал, Христом уничтожен в битве,
Род супротивный.

11 Распростерт народ многолюдный крепкий,
В месиво истерт, проклятый вовеки,
Съела смерти пасть их отродье злое.
Славься, Спаситель!

12 Говорят, что там полегло народа,
Кроме всех простых неизвестных смердов,
Средь кровавых рек на ужасном поле
Три мириады.

13 Справедлив Судья, Повелитель мира,
Наш Христос, любовь христиан смиренных,
Славы Государь, Покоритель злобных,
Высший на Царстве.

14 Стал Он нам столпом и щитом спасенья,
Поразив в бою род гигантов мощных4,
Имя же Его выше всех на свете
Благословенно.

15 Так свершил Он месть своего народа
И пучиной вод захлестнул Египет
В древние года, колесницы ринув
Быстрые в бездну.

16 В пурпуре Христос надо всеми правит,
Коих встарь святой сотворил Родитель;
Будь благословен, прославляем нами,
Отпрыск Давида!

17 Пусть взойдет к Нему фимиам молений,
Славим мы Его благочестьем нашим,
Пусть гласит свирель выше звезд небесных
Песнь восхваленья!

18 Пусть же славы плеск, прогремев "Осанна",
Воспоет Отца, и Христа, и Духа.
Их же небеса, и земля, и море
Век славословьте.
845 или 848

Против чумы

Перевод: Заславский В.

Над народом, что ходит пред Тобою,
Правый гнев смягчи, Всеправитель мира,
Стон услышь их, что слез и скорби полон,
Смилуйся, Боже.

Отче Наш, чей трон в небесах воздвигнут,
Стад обильных великосердый Пастырь!
Роз в твоем саду не срезай до срока,
Мудрый Садовник.

Мертвый станет ли грех свой исповедать?
Иль из гроба встав, гимном Тебя славить
Хоть занесен меч – я к Судье взываю:
Милость яви нам.

Гнев святой на нас изливать помедли,
Язвой не губи край наш беззащитный:
Светит пусть как встарь нам Господня благость –
Так мы взываем.

Тяжкий приговор изрекать с престола.
Не спеши на нас, благостный Начальник.
В смертный мрак, что нас пеленой окутал,
Свет дай нам чистый.

Славный средь святых, Боже правды всякой!
На народ взгляни Свой, Владыка мира.
Ясным и живым одари нас взором,
Не погуби нас.

CONTRA PLAGAM

Libera plebem tibi servientem,
ira mitescat tua, sancte rector,
lacrimas clemens gemitusque amaros
respice, Christe.

Tu pater noster dominusque celsus,
nos tui servi sumus, alme pastor,
frontibus nostris rosei cruoris
signa gerentes.

Infero tristi tibi quis fatetur?
Mortui laudes tibi num sacrabunt?
Ferreae virgae, metuende iudex,
parce, rogamus.

Non propinetur populo tuoque
nunc calix irae, meriti furoris:
clareant priscae miserationes --
quaesumus, audi.

Deleas nostrum facinus, precamur,
nosque conserva, benedicte princeps,
mentium furvas supera tenebras,
lux pia mundi.

Sancte sanctorum, dominusque regum,
visitet plebem tua sancta dextra,
nos tuo vultu videas serenus,
ne pereamus.

Валахфрид Страбон

1

«Нашу боль оплачь, о сестра и Муза.

О злосчастном здесь расскажи изгнанье,

Обо мне, увы, кто терзаем ныне

Бедностью жалкой.

2

В сердце мудрость я поселить задумал, —

И отчизну днесь принужден покинуть.

Испытаю бед я теперь без счета, —

Жалкий изгнанник.

……………………………………..

4

Наготу мою уязвляет холод,

Нет в руках тепла и застыла кожа

На ногах, и лик мой в смятенье перед

Грозной зимою.

……………………………………..

6

Но когда бы ты, о благая мудрость,

Осенила мой хоть немного разум,

Я б не ведал бед, обогретый жаром

Бодрости духа.

……………………………………..

8

Посмотри, слеза проступила; в думах

О недавней я безмятежной жизни,

Авгия когда мне дала благая

Чуточку крова.

……………………………………..

11

Пусть вокруг тебя водяные глуби, —

Но в любви своей ты и тверди тверже.

Ты священным нас одаряешь знаньем,

Остров счастливый.

……………………………………..

13

Здравствуй и расти; вырастая, крепни,

Чтобы, вышних сил повинуясь воле,

Счастлив был и ты? и твои питомцы,

Мой Рейхенау!

838

К АДЕЛЬХЕЙДЕ

        Если то, что слывет у всех за правду,
То, что тысячекратно повторяют,
Я один замолчать стараться буду,
Мне же зависти грех в вину поставят.
Пусть же буду я в этом невиновен,
Но пускай я всему внемлю охотно
И бесхитростно людям возвещаю.
        Всё, что доброго молвится о добрых,
Всё могу я сказать про Вашу благость,
Ибо слава о Вас возносит души.
Так мы ею полны, что, умолчавши,
Против совести я своей восстану.
        Подивимся же совести той чистой,
Коей Вы особливо достославны!
Подивимся на Ваш честной обычай,
Коим Вы, без сомненья, всех прельстили!
        Кто Вас хвалит - себя венчает славой,
Кто Вас хвалит - блюдет и любит правду,
Кто Вас хвалит - заслужит добрый отзыв,
Кто Вас хвалит - как должно поступает.
        Не устами льстеца твержу я это,
И понравиться ложью не желаю!
Нет, намерен я словом справедливым
Путь прямой проложить правдивой речи.
        Ибо если снищу я разрешенье,
И Господь всемогущий милосердно
Соизволит, то Вы прочтете после
Сердца нашего письменные знаки.
        Впредь и присно и здесь и в жизни вечной
Да пребудете в Боге живы, здравы.
Пусть Вас светлый Отец с блаженным Сыном
Вкупе с Духом Святым хранят вовеки!

К другу
В час, когда чистой луны сиянье сверкает в эфире,
Стань под покровом небес и затем созерцай в восхищеньи,
Как с небосклона луна сияет лампадою чистой,
Как она светом своим зараз обнимает двух милых,
Телом различных пока, но скрепленных сердечной любовью.
Если лицо на лицо, любя, любоваться не может,
Пусть же залогом любви послужит им это сиянье.
Эти стишки я тебе посылаю, как друг неизменный:
Если с твоей стороны цепь верности скована крепко,
То помолюсь за тебя о счастье на вечные веки.
Заключение
Как утомленный пловец, налегая на весла, ликует,
Трижды желанный узнав берег родной вдалеке,
Так и писатель, завидев писанью конец вожделенный,
Тоже ликует душой, столь же измучен трудом.


Перевод Бориса Ярхо

Хротсвита Гандерсгеймская
Предисловие к драмам

Многие обретаются католики,
коим вряд ли можем мы простить таковые проступки,
что ради изощренного
красноречия словесного
языческих книг суетность бренную
предпочитают пользе Писания священного,
Есть и другие,
святым страницам прилежащие,
кои, хотя все языческое вообще презирают,
Теренциевы вымыслы, однако же, частенько читают,
и пока сладостью речи упиваются,
познанием нечестивых вещей оскверняются.
А посему я, Громкий Глагол Гандерсгеймский,
не погнушалась подражать тому писанием,
кого многие почтили чтением, дабы в том роде сочинительства, в коем постыдное распутных жен многоблудие воспевалось,
ныне достохвальное святых девственниц целомудрие по силе умишка моего прославилось.
Сие не раз заставляло меня стыдиться и густым румянцем заливаться,
ибо, по велению сего рода сочинения,
и ненавистное влюбленных безумие,
и пагубно-сладкое оных общение,
к коему даже наш слух
должен оставаться глух,
часто в уме обсуждала
и перу писать препоручала.
 как бы свыше приятое дарование
Даятелю вернуть без ослушания.
И не столь я себялюбива,
чтобы, убоявшись укоризненного слова,
во святых явленную мощь Христову
(поелику мне им же дарована сила),
я людям не возвестила.
Если кому благочестивое тщание мое будет любо,
возрадуюсь сугубо.
Если же (ради моего ничтожества
или нескладной речи моей убожества)
не понравится никому,
то сама я от содеянного радость приму;
ибо, когда я ранее
невежества своего жалкие писания
героическим стихом нанизала,
а нынешние в драматический ряд увязала,
то все же прелести
языческой мерзости
ничуть не подпала.
965
Пер. М. Гаспарова


ГОРМФЛАТ

Прочь, монах, ступай-ка прочь.

     В ночь уснул он — не перечь!
Нейл тебе не по плечу.

     Я хочу с ним рядом лечь.

 

Нелегко тебе, монах,

     Нейла прах в могилу влечь.
Нелегко и мне, монах,

     Нейла прах в гробу стеречь.

 

На пирах он был хорош!

     Врешь, монах,— уснул он в ночь.
Унеси же крест святой.

     Стой, монах. Ступай-ка прочь.

 

Помнишь Дейрдре? Так и я

     самое себя — точь-в-точь —

порешу, забывши страх.

     Стой, монах! Ступай-ка прочь.

 

Гормфлат я! стихи пишу

     и спешу я, Флонна дочь,—

ты отпой, монах, мой прах.

     Стой, монах. Ступай-ка прочь.

                Прочь!

 -----
 
Горе нам! о Нейлов дом,
     ты ужель его забыл?
Горе нам! ведь Нейла нет;
     свет мне в эту ночь постыл.
 
Но пускай постыл мне свет,
      я — поэт, а ты — мой дом;
Нейла нет, но, Нейлов кров,
      будь таков, как был при нем.
 
Все на смерть обречено,
      но бессмертен горний храм:
всем найдется место в нем.
      Нейлов дом, о, горе нам!
                Горе нам!

Перевод В. Тихомирова

РАД ОГРАДЕ Я ЛЕСНОЙ
(На полях латинской грамматики/
Рад ограде я лесной;
за листвой свищет дрозд;
над тетрадкою моей
шум ветвей и гомон гнезд.
И кукушка за кустом
распевает на весь лес;
боже, что за благодать
здесь писать в тени древес!



Эгиль Скаллагримссон

Еле ползет
время. Я стар
и одинок.
Не защитит
конунг меня.
Пятки мои
как две вдовы:
холодно им.
Песнь о щите
Слушай, воин смелый,
эту брагу Одина!
Пусть молчит дружина,
внемля пенью скальда!
В Хёрдаланде часто
будут слушать песнь,
что сложил я искусно,
о могучий воин!
                -------
Ветер храпящий рубит
море лезвием бури,
волны сечет крутые —
дорогу коня морского.
Ветер в одеждах снежных
рвет, как пила, зубцами
крылья морского лебедя,
грудь ему раздирая.
Перевод А.  Корсуна
       ------


1 Щедро дарит викингам
Ингвар ожерелья,
с ним и я, трёхзимний,
встречусь, дайте время,
внемли мне, даритель —
не сыскать под стать мне
у заливов-змей ли,
в землях дальних скальда.

3 Пела моя мама —
в море выйдешь кормчим,
викинги на вёслах,
весело, за славой,
и в долинах дальних
дом не вспомнишь долго,
будешь первым в битвах
бить врага без страха.

5 Рун резных на роге
рокот слышат боги,
стражу рун закрашу,
кровью скальда ровно.
Пить из зуба зубра
рок предрек мне брагу,
дар приняв от Барда,
рад и яду буду.

8 Мечам сиять на солнце
пусть в вотчинах волков
берсерками без сердца
в бою нас назовут;
лесами путь до Лунда
легко с холма на холм
шагаем в лад за рядом ряд
расправой для врага.

17 Встарь, бровей не хмуря,
на людей глядел я,
бойким и в бою был,
болью быль неволит,
опускает скальд свой
ныне нос все ниже,
женщине желанной,
жаль, но не до скальда.

18 Моде в мёде Одина
меты прятать прядью
слепо я не следую,
cлово стоит лова,
Эгир в быстром беге
бьёт валами скалы,
все секреты света —
с Нарви уз — снаружи.

22 Бедой став для люда,
мой кров и край ограбив,
гонит меня конунг,
святотатства мастер,
асам слышен глас мой,
грозен в гневе Один,
Фрейр и Ньёрд, пусть подлый
будет свергнут конунг.

23 Рад убийца брата
блажи женской верить,
мерой полной виру
миру конунг должен,
той же, что и Гуннхильд,
рун разумна кара,
кто другого гонит,
годен сам в изгои.

41 Не откроют руны
тайны знаков странных
коновалам грубым.
Руны любят равных.
Десять рун завесу
тайны мне открыли —
долгой той болезни
в них истоки были.

43 Восемь против дюжего
и не диво даже,
дважды я добычей
делал чуть не дюжину;
биться нам неистово
не в обузу было;
меч щиты считает
карою ударов.

47 Не скачу как раньше,
радуюсь и шагу,
шепелявлю страшно,
слухом слаб — ветшаю.

49 Старым я стал,
согнула осень,
нет подмоги
от конунга мне,
хворому в холоде
вдовьей юдоли
огнём былого
не обогреться.

Перевод: Linkimas


Эйвинд Скальдеспиллер

Вижу, рвутся в битву —
теперь не до пира —
Эйриковы мстители
Кровавой Секиры.
Печась о вашей чести
весть худую, княже,
смел я молвить. В деле
мы сталь испытаем.

Bl;;;xar t;a bei;a
bryn;ings fetilstinga,
oss gerask hneppt, ens hvassa
hefnendr, setu efni.
Heldr es vant, en ek vilda
veg ;inn, konungr, segja,
f;m til fornara v;pna
flj;tt, hers;gu dr;ttni.
  ----------
Длань в тот день не дрогнула,
стража Хёрдаланда,
когда били стрелы
в грудь и луки гнулись.
Знаю, как, железом
звеня остролезым,
утолял ты в поле
голод волка, Харальд.

L;tt kv;;u ;ik l;ta
landv;r;r, es brast, H;r;a,
benja hagl ; brynjum,
bugusk almar, ge; falma,
;;s ;folgin ylgjar
endr ;r ;inni hendi
fetla svell til fyllar
fullegg, Haraldr, gullu.

Одному владыке
прежде был я предан.
Стану ли под старость
к третьему стремиться?
К вашей гриди, княже,
я пристал. Не стану
играть двумя щитами.
Клонит старость скальда.
960-ые
Перевод О. Смирницкой

Einn dr;ttin hefk ;ttan,
j;furr d;rr, an ;ik fyrra,
bellir, bragningr, elli,
bi;kat m;r ens ;ri;ja.
Tr;r vask tyggja d;rum.
Tveim skj;ldum l;kk aldri.
Fyllik flokk ;inn, stillir.
Fellr ; hendr m;r elli.

Вальтер фон дер ФОГЕЛЬВЕЙДЕ

Настоящая похвала

За красоту хвалите женщин — им по нутру такая дань,
Но для мужчины это будет так скользко, что сойдет за брань.
Пусть у него отважным, щедрым и постоянным будет дух,
И это третье — постоянство — отличный спутник первых
двух.
Послушайте, что вам скажу я, и вы тотчас поймете сами,
Как надобно хвалить мужчину, чтоб не бесчестить похвалами:
В нем человека надо видеть, чтобы его понять сполна.
Когда по внешности мы судим, нам сердцевина не видна.
Есть много в мире чернокожих, в чьем сердце дух прямой и смелый,
И сердце черное как часто скрывается под кожей белой!

Перевод В. Левика
Элегия

Увы, промчались годы, сгорели все дотла!
Иль жизнь мне только снилась? Иль впрямь она была?
Или казалось явью мне то, что было сном?
Так значит, долго спал я и сам не знал о том.
Мне стало незнакомым все то, что в долгом сне,
Как собственные руки, знакомо было мне.
Народ, страна, где жил я, где рос я бестревожно,
Теперь чужие сердцу, как чуждо все, что ложно.
Дома на месте пашен, и выкорчеван бор.
А с кем играл я в детстве, тот ныне стар и хвор.
И только то, что речка еще, как встарь, течет,
Быть может, уменьшает моих печалей счет.
Теперь и не кивнет мне, кто прежде был мой друг.
Лишь ненависть и злоба господствуют вокруг.
И стоит мне подумать, зачем ушли они,
Как след весла на влаге, исчезнувшие дни, —
Вздыхаю вновь: увы!

О молодые люди, увы, прошла пора,
Когда, любивший Радость, растил вас дух Двора,
И вас теснят заботы, вам изменил покой.
Как радость обернулась нерадостью такой?
Где песни, смех и пляски — задохлись от забот.
Где в мире христианский так низко пал народ?
Не красят женщин ваших уборы головные.
В крестьянском платье ходят и господа иные.
А тут еще и буллу прислали нам из Рима,
И, горе нам оставив, проходит счастье мимо.
Все это мучит, гложет — иль так я сладко жил,
Что смехом только слезы под старость заслужил?
В лесу от наших жалоб печалится и птица,
Так если я печален, увы, чему дивиться?
Но почему, безумец, браню я все кругом:
Кто счастлив в этом мире, тот кается в другом!
И вновь и вновь: увы!


Увы, под маской доброй тая повадку волчью,
Мир угощает медом, который смешан с желчью.
Снаружи мир прекрасен: он зелен, розов, бел.
Но смерть и мрак увидел, кто в глубь его глядел...
Соблазны всех прельщают, надежда тешит всех:
Мол, покаяньем легким искупишь тяжкий грех.
О рыцари, вставайте, настал деяний час!
Щиты, стальные шлемы и латы есть у вас.
Готов за веру биться ваш посвященный меч,
Дай сил и мне, о боже, для новых славных сеч!
Богатую добычу я, нищий, там возьму.
Мне золото не нужно и земли ни к чему.
Но, может быть, я буду, певец, наставник, воин,
Небесного блаженства навеки удостоен.
В град божий через море, через валы и рвы!
Я снова пел бы радость и не вздыхал: увы!
Нет, никогда: увы!
1227
Перевод В. Левика

Ow; war sint verswunden   alliu m;niu j;r!
ist mir m;n leben getroumet,   oder ist ez w;r?
daz ich ie w;nde ez w;re,   was daz allez iht?
dar n;ch h;n ich gesl;fen   und enweiz es niht.
n; bin ich erwachet,   und ist mir unbekant
daz mir hie vor was k;ndic   als m;n ander hant.
liut unde lant, dar inn ich   von kinde bin erzogen,
die sint mir worden fr;mde   reht als ez s; gelogen.
die m;ne gespilen w;ren,   die sint tr;ge unt alt.
unbereitet ist daz velt,   verhouwen ist der walt:
wan daz daz wazzer fliuzet   als ez w;lent fl;z,
f;r w;r m;n ungel;cke   w;nde ich wurde gr;z.
mich gr;ezet maneger tr;ge,   der mich bekande ; wol.
diu welt ist allenthalben   ungen;den vol.
als ich gedenke an manegen   w;nnecl;chen tac
die mir sint enpfallen   als in daz mer ein slac,
iemer m;re ouw;.

Ow; wie j;merl;che   junge liute tuont,
den ; vil hovel;chen   ir gem;ete stuont!
die kunnen niuwan sorgen:   ouw; wie tuont si s;?
swar ich zer werlte k;re,   d; ist nieman fr;:
tanzen, lachen, singen   zerg;t mit sorgen gar:
nie kein kristenman gesach   s; j;merl;che schar.
n; merkent wie den frouwen   ir gebende st;t:
die stolzen ritter tragent an   d;rpell;che w;t.
uns sint unsenfte brieve   her von R;me komen,
uns ist erloubet tr;ren und   fr;ide gar benomen.
daz m;et mich innecl;chen   (wir lebten ie vil wol),
daz ich n; f;r m;n lachen   weinen kiesen sol.
die vogel in der wilde   betr;ebet unser klage:
waz wunders ist ob ich d;von   an fr;iden gar verzage?
w; waz spriche ich tumber man   durch m;nen b;sen zorn?
swer dirre w;nne volget,   h;t jene dort verlorn,
iemer m;r ouw;.

Ow; wie uns mit s;ezen   dingen ist vergeben!
ich sihe die gallen mitten   in dem honege sweben:
diu Welt ist ;zen sch;ne,   w;z gr;en unde r;t,
und inn;n swarzer varwe,   vinster sam der t;t.
swen si n; habe verleitet,   der schouwe s;nen tr;st:
er wirt mit swacher buoze   gr;zer s;nde erl;st.
dar an gedenkent, ritter:   ez ist iuwer dinc.
ir tragent die liehten helme   und manegen herten rinc,
dar zuo die vesten schilte   und diu gew;hten swert.
wolte got, wan w;re ich der   sigen;nfte wert!
s; wolte ich n;tic armman   verdienen r;chen solt.
joch meine ich niht die huoben   noch der h;rren golt:
ich wolte s;lden kr;ne   ;wecl;chen tragen:
die mohte ein solden;re   mit s;me sper bejagen.
m;ht ich die lieben reise   gevaren ;ber s;,
s; wolte ich denne singen wol,   und niemer m;r ouw;,
niemer m;r ouw;.

Джон Барбор 

Из поэмы «Брюс»

(Прославление свободы)

Свобода, ты одна даешь
Нам смысл и радость в жизни, кто ж
Тебя захочет потерять,
Рабом и трусом подлым стать?
...Уж лучше смерть в бою принять,
Чем в рабстве черном увядать...

Перевод Нат. Булгаковой:
О! Дар свободы — высший дар природный!
Ты означаешь право жить свободно;
Свобода утешение дарит,
Живем свободно — все наш дух живит!
Благое сердце счастья не найдет,
И жизнь его пребудет средь пустот,
Коль нет свободы; жить свободно
Зовет непостижимый глас природный.
Но кто свободы не познал сполна,
В душе своей не прорастил зерна
Гневливости, тому и тяжкой доли
Нельзя понять — что значит жить в неволе.
А кто свободы радости вкусил,
Тот будет славить их по мере сил.
И будет думать он: ее утрата
Не стоит гор всего земного злата.
О! Дар свободы — высший дар природный!
1375

A! Fredome is a noble thing!
Fredome mays man to haiff liking;
Fredome all solace to man giffis,
He levys at ese that frely levys!
A noble hart may haiff nane ese,         5
Na ellys nocht that may him plese,
Gyff fredome fail; for fre liking
Is yarnyt our all othir thing.
Na he that ay has levyt fre
May nocht knaw weill the propyrt;,  10
The angyr, na the wretchyt dome
That is couplyt to foule thyrldome.
Bot gyff he had assayit it,
Than all perquer he suld it wyt;
And suld think fredome mar to prise  15
Than all the gold in warld that is.
 Thus contrar thingis evirmar
Discoweryngis off the tothir ar.

Джеффри Чосер

Баллада об отсутствии Порядка, посланная королю Ричарду II

В Британии дела пошли вверх дном:
Корысть и Фальшь попрали все законы.
И себялюбцы лезут напролом,
И наглецам неведомы препоны.
Иной болтун сулит на миллионы,
Но жалкий грош – делам его цена.
Порядка нет – о, бедная страна!
 
Грозим соседу дракой, грабежом,
Позоря честь и славу Альбиона.
За человека мы не признаём
Того, кому в наш век претит Мамона,
Кто не наносит ближнему урона,
Забыв понятье самое – война.
Порядка нет – о, бедная страна!
 
Хозяйкой Жадность входит в каждый дом,
А наша Мудрость служит ей с поклоном.
В опале – Разум, Правда – под замком.
В пороках жить – владеть хорошим тоном.
Поют хвалу жестоким солдафонам.
Нет Милосердья в наши времена.
Порядка нет – о, бедная страна!

ПОСЛАНИЕ КОРОЛЮ РИЧАРДУ II
 
Мой господин, будь мудрым королём!
Подай пример державам и коронам,
Карая вымогателей мечом.
Не забывай о бедном, оскорблённом,
И в нашем крае, крае угнетённом,
Наступят мир и вечная весна
И станет раем Англия-страна!

A Ballad Sent To King Richard

Sometime this world was so steadfast and stable,
That man's word was held obligation;
And now it is so false and deceivable,
That word and work, as in conclusion,
Be nothing one; for turned up so down
Is all this world, through meed and wilfulness,
That all is lost for lack of steadfastness.

What makes this world to be so variable,
But lust that folk have in dissension?
For now-a-days a man is held unable
But if he can, by some collusion,
Do his neighbour wrong or oppression.
What causeth this but wilful wretchedness,
That all is lost for lack of steadfastness?

Truth is put down, reason is holden fable;
Virtue hath now no domination;
Pity exil'd, no wight is merciable;
Through covetise is blent discretion;
The worlde hath made permutation
From right to wrong, from truth to fickleness,
That all is lost for lack of steadfastness.

L'Envoy.

O Prince! desire to be honourable;
Cherish thy folk, and hate extortion;
Suffer nothing that may be reprovable
To thine estate, done in thy region;
Show forth the sword of castigation;
Dread God, do law, love thorough worthiness,
And wed thy folk again to steadfastness.

Перевод Евг. Фельдмана

Баллада о правде

Когда от злата ломятся подвалы,
   Легко в друзьях завистников найти.
Заставь себя довольствоваться малым,
   Отринь толпу, гордыню укроти;
   Желания на жизненном пути
Соизмеряй с возможным, Бога ради.
Свободен тот, кто с Правдой не в разладе.
С пороками бороться не пристало.
   Обидчика помилуй и прости.
Уйдя от зла, во что бы то ни стало
   Сумей покой душевный обрести.
   А если споришь, ближних не чести:
Себя унизишь в гневе и в досаде.
Свободен тот, кто с Правдой не в разладе.
Благослови, что Небо ниспослало,
   И от земного взор свой отврати.
В песках пустыни, с горных перевалов
   О Господе в молитве возвести.
   Блажен, кто в сердце веру мог нести,
Лукавому не уступив ни пяди.
Блажен и тот, кто с Правдой не в разладе.
Послание сэру Филиппу де ла Ваш
Стремясь, Филипп, к небесному порталу,
   Былые страсти миру возврати.
Молись Тому, Кто дал тебе начало,
   Ничтожный прах держа в своей горсти.
   И Он к тебе захочет снизойти
В своей неисчерпаемой отраде.
Свободен тот, кто с Правдой не в разладе!
Пер. Е.Фельдмана


Truth

Fle fro the pres, and dwelle with sothefastnesse,
Suffise thin owen thing, thei it be smal;
For hord hath hate, and clymbyng tykelnesse,
Prees hath envye, and wele blent overal.
Savour no more thanne the byhove schal;
Reule weel thiself, that other folk canst reede;
And trouthe schal delyvere, it is no drede.

Tempest the nought al croked to redresse,
In trust of hire that tourneth as a bal.
Myche wele stant in litel besynesse;
Bywar therfore to spurne ayeyns an al;
Stryve not as doth the crokke with the wal.
Daunte thiself, that dauntest otheres dede;
And trouthe shal delyvere, it is no drede.

That the is sent, receyve in buxumnesse;
The wrestlyng for the worlde axeth a fal.
Here is non home, here nys but wyldernesse.
Forth, pylgryme, forth! forth, beste, out of thi stal!
Know thi contr;! loke up! thonk God of al!
Hold the heye weye, and lat thi gost the lede;
And trouthe shal delyvere, it is no drede.

[L'envoy.]
Therfore, thou Vache, leve thine olde wrechednesse;
Unto the world leve now to be thral.
Crie hym mercy, that of hys hie godnesse
Made the of nought, and in espec{.i}al
Draw unto hym, and pray in general
For the, and eke for other, hevenelyche mede;
And trouthe schal delyvere, it is no drede.

ЖАЛОБНАЯ ПЕСНЬ ЧОСЕРА СВОЕЙ ИСХУДАВШЕЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ КОШЕЛИ

Тебе, Кошель, кому ж еще, кому? –
Я жалуюсь, возлюбленной и милой,
О Госпожа, мне трудно одному,
Худой ты стала, мрачной и унылой,
Как эта жизнь, объятая могилой.
И я взываю: верная моя,
Толстей скорее, или кончусь я.

Спаси мой день, гони ночную тьму,
Когда бы ты меня усыновила,
Светила б солнцем сыну своему,
И желтый свет был бесконечной жилой,
О как бы мне тогда ты удружила,
О Королева Жалость, страсть моя,
Толстей скорее, или кончусь я.

Моя Кошель, ты – всё, и посему
Хранитель-Ангел, и защитник милый,
Как здесь, так и повсюду, свет уму,
Сокровищница, ты б меня хранила,
Ведь без тебя чуть не погиб я было.
Спаси, молю, судьбы моей жнея,
Толстей скорее, или кончусь я.

Посылка Чосера:

О ты, завоеватель Альбиона!
Ты, истинный король, владетель трона,
Тебе я посылаю песнь сию,
Чтобы, узнав по ней печаль мою,
Задумалась над ней твоя корона.
1399
Перевод А.Прокопьева

The Complaint of Chaucer to his Purse

To yow, my purs, and to non othir wyght
Complayne I, for ye ben my lady dere!
I am so sory, now that ye been lyght;
For certes, but yf ye make me hevy chere,
Me were as leef be leyd upon my bere;
For which unto your mercy thus I crye,
Beth hevy ayeyn, or elles mot I dye!
Now voucheth sauf this day, or hyt be nyght,
That I of yow the blisful soun may here,
Or se your colour lyk the sonne bryght,
That of yelownesse had never pere.
Ye be my lyf, ye be myne hertes stere,
Quene of comfort and of gode companye;
Beth hevy ayeyn, or elles mot I dye!
Now purs, that ben to me my lyves lyght
And saveour, as doun in this worlde here,
Out of this towne helpe me thurgh your myght,
Syn that ye wylle nat ben my tresorere;
For I am shave as nye as any frere.
But yet I prey unto youre curtesye,
Beth heavy ayeyn, or elles mot I dye!

Lenvoy de Chaucer

O conqueror of Brutes Albyoun,
Which that by lyne and fre eleccion
Ben verray kyng, this song to you I sende;
And ye, that mowen alle oure harmes amende,
Have mynde upon my supplicacioun

ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ
Перевод с латинского Ю. Ф  Шульца
ЭЛЕГИЯ ПЕРВАЯ ПРОТИВ ЗАБЛУЖДЕНИИ ВЫРОДИВШИХСЯ ЛЮДЕЙ, ЛЮБЯЩИХ ВМЕСТО ВЫСШЕГО НЕБЕСНОГО БЛАГА КАЖУЩИЙСЯ БЛЕСК РАЗЛИЧНЫХ ЛОЖНЫХ БЛАГ
 
О как сердцами людей заблуждение ночи незрячей
Властвует, как это зло держит рожденных землей,
Хоть и назначены им настоящие блага на небе,
В страхе пекутся они только о благах пустых;
Высшего блага не знают, откуда единственно в мире
Все, что прекрасного в нем, все, что в нем доброго есть.
Вот он, однако, богатства копает во мраке Стигийском,
Выкопав, ненасытим, это добро бережет.
Весь он соблазнами нежными занят, любви предается,
Любит губящие он радости плоти одни.
Спесью надувшийся весь, домогается власти надменной
И, высочайший, занять высшую жаждет ступень;
Пусть он и рад, что он тот, кто постиг созвездий движенье,
И досконально познал новые связи вещей.
Этот — одним, тот — другим, - одержим своей прихотью каждый;
Каждый выходит в моря, ветром гонимый своим.
Род человечий, куда ты влеком, и усилием тщетным
Что выбираешь дары, кои погубят тебя?
Связи какие, скажи, у тебя с бестолковой землею,
Если отчизна твоя — небо, а бог — твой отец?
Ищешь в изгнании ты, что под отчим находится небом:
Нет, не найти здесь богатств, что так любезны тебе.
Что ж по скалистым вершинам гоняться за рыбами, или
По беспредельным морям зайца ловить бегуна?
Ищешь в бесплодных кустах ивняка ты яблок златистых;
На ежевичных кустах ищут культурную гроздь.
Разве не тщетны старанья — найти какую-то радость
Здесь, где одна лишь печаль, здесь, где рыданье одно?
Что же ты любишь изнеженный плач, эту роскошь темницы?
Есть лишь единственно плач (ты мне поверь) на земле.
Все эти блага, к которым гоним ты недужною страстью,
Ах (если веришь ты мне) — вовсе не блага они.
Те ж, что тебя окружают, неведенье истины может,
Хоть и не блага они, выдать за видимость благ.
Больше того, это все — лишь тень настоящего блага,
Эта обманная тень околдовала твой взор.
Радости,—разве не видишь? —от горечи мук извратились,
Смех превращается в плач, и этот плач нестерпим.
Слит со страданьем покой, непорочной не сыщешь услады,
И продолжительной нет, нет и лишенной тревог.
Что есть богатство, почет, что пурпур и что диадема,
Как не обуза души, хоть и красива она?
Также прибавь, что все это, суетной судьбы порожденье,
Вводит владельцев в обман и ненадежно для них.
Ты, человек, эти блага берешь, что вредят многолико,
Но в треволненьях отнюдь благ не найдешь никаких;
Нет в них и бога; но прихоть — для каждого бог настоящий,
Клонится каждый ко злу от заблуждений своих.
Ну, так очнись, наконец, я молю, и, свет восприявши,
С глаз Эту ночь отряхни, я умоляю, твоих.
Ввысь свой взор обрати; там отчизну свою и отца ты
Узри, туда и неси мысли твои и мольбы.
Крови твоей благородный исток ты там же постигни;
Первые там семена духа познай своего.
Ты ведь не абориген, хоть и житель земли бестолковой:
Ты ведь потомок небес и порождение их.
Сам творец, от чьего происходишь ты ясного лика,_
Что еще больше? — тебя назвал подобьем своим.
Значит, глупец — человек, что к земному ты так прилепился,
 Бога забыв своего, сам о себе позабыв?
Земнорожденным — земное, а тленное тленным оставь-ка,
Ты не умрешь, так ищи непреходящих богатств.
Легкий, к звездам вознесись, огляди свое поприще сверху.
Стыдно должно быть тебе шеей ярмо выносить.
Там — что достойно любви, там — что должен желать ты по праву.
Там находится все, в чем все моленья твои;
Верные радости там, что не ведают горестной скорби,
Там же и мирный покой, с горем не слит никаким,
Мир безмятежный, далёко войны и смятенье, и грохот,
И изливается там, не иссякая, добро.
Зависти честь не страшится, там скипетры и диадемы
Блещут огнями сильней средь звездоносных небес
Там, наконец, и конец и начало всех благостных качеств,
Там же и бог, чтоб ты мог зреть его и постигать.
Если же дел столь великих тебя не трогает слава,
Душу твою не берет значимость стольких наград,
Пусть же хотя бы подвигнут мучения мстящей геенны,—
Если любовь не ведет, страх пусть потащит тебя.
 Если вверху не дано зреть Олимпа колосс поднебесный,
Вниз ты хотя бы взгляни, в Стикса подземный предел..
Ты посмотри, еще длятся ужасные муки преступных
Душ, кого ест без конца вечный Эреба огонь.
Ты посмотри и на тех, кто рыдает за миг наслажденья,
Коих порочная жизнь мертвою жизнью была.
Жизнь остается, чтоб зол не исчезло само ощущенье,
Смерти ж лишенная смерть вечные веки гнетет.
Видишь, как катится быстро в скольженье стремительном время,
Как неожиданно смерть быстрой приходит стопой!
Жесткое слишком условье и жалкое, чтобы другого
Смерть другая тебе к смерти дорогой была.
Наша, однако, как вижу, глухим проповедует муза;
Легкий крушит ветерок остереженья мои.
Что за причина, что уши у глупых заткнуты смертных?
Знаю: причина того здесь перед взором моим.
Люди внушают себе, что введут они смерть в заблужденье,
И уповают, что жить будут несчетные дни.
Этот юнец безрассудный — в надежде на возраст здоровый,
Тот в накопленьях своих видит опору себе.
Багрянородных царей подводит могущество власти,
Значит. тем более всех надобно мне остеречь.

Элегия о сопоставлении горя и радости

Пусть удалятся с небес и ненастье, и мрачные тучи,
Пусть и в наших сердцах канут тревога и боль.
Пусть перестанет вздымать ветер Африк волны морские,
Пусть и в наших сердцах канут тревога и боль.
Пусть густолистные кроны Борей колебать перестанет,
Пусть и в наших сердцах канут тревога и боль.
Канут тревога и боль, пусть новые радости встанут,
Скорбь и отмщенье уйдут; боль и тревога вдали.
Боль и тревога вдали, что привыкли зеленую юность
Ранее срока пятнать складками старых морщин.
Также до срока она приближает тяжкую старость,
Сладкие дни обрывать тоже привыкла она.
Силы она же крадет и мозг у костей пожирает,
А на лице от нее рушится, гибнет краса.
Худшее это безумье из сердца и чувства уносит,
И похищает талант это сквернейшее зло.
Пусть же к стигийским волнам далеко оно сгинет, далёко,
В Тартаров хаос пускай канут тревога и боль.
Пусть же радость настанет, что юности красной пристала,
Нет без нее красоты, нет без нее доброты.
Телу опора, она отдаляет прискорбную дряхлость,
Делает дольше она полные радости дни.
С радостью выше краса и лицо вместе с нею яснее,
С радостью вместе и ум также бывает светлей.

 НА СМЕРТЬ ТОМАСА МОРА И ДЖОНА ФИШЕРА
Генриху хочешь хвалы заключить ты в единую строчку,—
Сделай, чтоб стали людьми звери Мидас и Нерон.

Себастиан Брант

Изречения
Спрячь недовольство, хмурость, злость,
Когда к тебе приходит гость.
Радушье теплым встреть его,
Себя уважишь самого.

Коль сбился твой сынок с пути,
Не медли: розгу в ход пусти,
Сумевши вовремя постичь,
Что бьёт больнее божий бич!

По правде, сын мой, поступай,
От истины не отступай.
И, в честности неколебим,
Ты будешь счастлив и любим!

Перед тобою - даль и ширь.
Так - в путь!.. Но деньги не транжирь!
Останешься без кошелька,
Вот и намнут тебе бока.

Смотри, не очень заносись,
С умом к удаче относись:
Какой бы ни нашёл ты клад,
Всё может бог забрать назад.

Порою глянешь на иных:
Добро промотано в пивных.
Разумен будь! Не лезь в кабак!
Живи по средствам! Только так!..
Взвесь, разгляди себя, проверь:
Кем был ты, кем ты стал теперь,
Куда ты будешь занесён?..
И ты безгрешен. Ты спасён!..

Перевод Л.Гинзбурга

КОНРАД ЦЕЛЬТИС

К АПОЛЛОНУ, ТВОРЦУ ИСКУССТВА ПОЭЗИИ, — ЧТОБЫ ОН ПРИШЕЛ С ЛИРОЙ ОТ ИТАЛИЙЦЕВ К ГЕРМАНЦАМ
Ты, о Феб, творец звонкострунной лиры,
Пинд и Геликон возлюбивший древле,
К нам теперь явись, не отвергни нашей
Песни призывной!
Пусть придут с тобой баловницы музы,
Пусть поют, резвясь, под студеным небом.
Край наш посети, где неведом сладкий
Голос кифары!
Варвар, чьи отцы, космачи-мужланы,
Прожили свой век, о латинском лоске
Слыхом не слыхав, наделен да будет
Певческим даром,
Словно тот Орфей, что певал пеласгам,
Пеньем за собой увлекая следом
Хищное зверье, дерева с корнями,
Ланей проворных.
Ты, веселый гость, пожелал пустыню
Моря пересечь и, придя от греков,
Музам дал приют, утвердил науки
В землях латинян.
Так же, Феб, и к нам, как во время оно
В Лаций ты пришел, препожалуй ныне.
Грубый пусть язык, темнота людская
Сгинут бесследно!
Перевод С. Апта

Ode ad Apollinem repertorem poetices:

ut ab Italis cum lyra ad Germanos veniat

 

 

Phoebe, qui blandae citharae repertor,

Linque delectos Heliconque Pindum

Et veni nostris vocitatus oris

Carmine grato.

Cernis ut laetae properent Camenae

Et canant dulces gelido sub axe;

Tu veni incultam fidibus canoris

Visere terram.

Barbarus, quem olim genuit vel acer

Vel parens hirtus, Latii leporis

Nescius, nunc sit duce te docendus

Pangere carmen,

Quod ferunt dulcem cecinisse Orpheum,

Quem ferae atroces agilesque cervi

Arboresque altae celeres secutae

Plectra moventem.

Tu celer vastas aequoris per undas

Laetus a Graecis Latium videre

Invehens Musas voluisti gratas

Pandere et artes.

Sic velis nostras, rogitamus, oras

Italas ceu quondam aditare terras,

Barbarus sermo fugiatque, ut atrum

Subruat omne.




О древности — гражданам Трира

Какая слава громкая цезарей
В камнях умолкла города вашего,
О Трира жители, которых
Мозель поит ледяной водою!

Как будто снова Рима развалины
Воочью вижу, глядя на эти вот
Колонны, портики, ворота
Или бродя пустырем убогим,

Где только остов царской хоромины
Теперь маячит кровлей, поросшею
Чертополохом, или купол
Ветки кустов к облакам вздымает.

Как хлам ненужный, глыбами мрамора,
Лежат, о жалость, прямо на улицах
Кумиры, чье величье только
В литерах гордых застыло ныне.

Порой увидишь где-нибудь в садике
Плиту надгробья с надписью греческой
Иль вдруг найдешь, гуляя в поле,
Холм безымянный, обломки урны.

Чего не смелет мельница времени?
Столпов Геракла медных как не было,
И мы со скарбом нашим тоже
В прах превратимся под небом вечным.

Перевод С. Апта

О сохранности тайны

Есть три разряда людей, кои тайну блюсти не умеют:
     Пьяница, женщина и длинноязыкий слуга.
Но и четвёртый есть тип, что тебе представляет угрозу.
     Знай, коль не знаешь: его осведомитель зовут.

Перевод Вл.Васильева

Ганс Сакс
Про страну Шларафию 

Перевод Л.Гинзбурга

На белом свете есть одна
Весьма чудесная страна,
И не солгу, ей-богу,
Что сам туда бы побежал,
Когда бы знал дорогу.

Страну Шлараффией зовут.
Одни лентяи там живут
За сахарной горою.
А как быстрее к ним попасть,
Я вам секрет открою.

Кто хочет, пусть в один присест
Ту гору сахарную съест,
Затем на тропку выйдет
И ровно через пять минут
Шлараффию увидит.

Там стены башен и домов
Из кренделей и пирогов,
И в каждом закоулке
Растут на липах и дубах
Поджаристые булки.

Пирожным, пышкам - счету нет.
Не надо никаких монет -
Бесплатно все дается.
А если выпить захотел -
Вино в любом колодце.

Вокруг домов (таков приказ)
Стоят заборы из колбас -
Где видано такое?
Пасется прямо на лугу
Отменное жаркое.

Страна, ей-богу, неплоха:
В озерах плещется уха,
И рыбка не в обиде,
В сеть попадая к рыбаку
Уже в вареном виде.

Летают по небу - ей-ей! -
Там стаи жареных гусей.
И - верите ли - сразу
Они лентяям прямо в рот
Влетают по заказу.

А что за свиньи в той стране!
С ножом и вилкою в спине
Взывают к вам: "Дружочек,
Отведать просим ветчины.
Отрежь себе кусочек!"

Пусть сыровары нас простят -
Там сыром улицы мостят,
И воробьиной стае
Незаменимая еда
Такая мостовая.

А летом - чудо из чудес! -
Не дождь, а мед бежит с небес
По всем холмам и склонам.
Что скажешь! Сладкое житье
В Шлараффии сластенам!

Шумит зима белым-бела -
Муку и сахар намела,
Мукой посыпан ельник.
Вот то-то будет пир горой,
Когда придет сочельник!

Весною каждая река
Полна парного молока,
А на лесной опушке
Растут на ветках, на сучках
Тарелки, ложки, кружки.

Едва взыграет аппетит,
Всяк искупаться норовит,
И неспроста девицы
В шлараффской чудо-стороне
Пышны и круглолицы.

Богаче всех иных людей
Тот, кто содержит лошадей,
Затем, что по привычке
Кобылы здешние несут
Алмазные яички.

Ну, а почет особый там
Закоренелым должникам.
Едва просрочишь дату,
Заимодавец должнику
Двойную тащит плату.

А шаромыжники, лгуны!
Их превозносят до луны.
Встречают их приветом.
Но только требуется: лгать
И не краснеть при этом.

Считают там за благодать
Побольше в карты проиграть:
По местному закону
Тот, кто продулся в пух и в прах,
Все забирает с кону.

Зайди в любой шлараффский бор -
О диво! Разгорится взор:
Висят на каждой ветке
Камзолы, шляпы, башмаки,
Атласные жилетки.

Вот это, понимаю, край!
Что приглянулось - выбирай!
Все по последней моде!
А платья, кружева, платки
Есть в каждом огороде.

Приходят люди на базар,
Товар меняют на товар.
Супругу дорогую,
Коль надоела, приводи -
Сменяешь на другую.

Течет за городом река,
Не широка, не глубока.
Столетний дед с одышкой
Ныряет в воду стариком,
Чтоб вынырнуть парнишкой.

Когда поеду в ту страну,
Я захвачу с собой жену.
Пусть в речку окунется
И вновь невестой молодой
Немедля обернется.

Кого вконец заела лень,
Кто спит в постели целый день,
Часов двенадцать кряду,
Тому вручает магистрат
Почетную награду.

Но если ты трудолюбив,
Прилежен, бодр и не ленив,
Тогда, согласно правил,
Тотчас потребуют, чтоб ты
Шлараффский край оставил.

Дурак, болтун и ротозей
Имеют звания князей,
А главный лежебока,
Провозглашенный королем,
В народе чтим глубоко...

...Все это нынешней зимой
Мне рассказал один немой,
А подтвердил публично
Слепой, который этот край
Недавно видел лично.

И у меня сомнений нет.
Так вот вам, лодыри, совет:
Зря небо не коптите,
А всей компанией честной
В Шлараффию катите!
1530

Das Schlaraffenland

Eine Gegend hei;t Schlaraffenland,
den faulen Leuten wohlbekannt;
die liegt drei Meilen hinter Weihnachten.
Ein Mensch, der dahinein will trachten,
mu; sich des gro;en Dings vermessen
und durch einen Berg von Hirsebrei essen;
der ist wohl dreier Meilen dick;
alsdann ist er im Augenblick
im selbigen Schlaraffenland.
Da hat er Speis und Trank zur Hand;
da sind die H;user gedeckt mit Fladen,
mit Lebkuchen T;r und Fensterladen.
Um jedes Haus geht rings ein Zaun,
geflochten aus Bratw;rsten braun;
vom besten Weine sind die Bronnen,
kommen einem selbst ins Maul geronnen.
An den Tannen h;ngen s;;e Krapfen
wie hierzulande die Tannenzapfen;
auf Weidenb;umen Semmeln stehn,
unten B;che von Milch hergehn;
in diese fallen sie hinab,
da; jedermann zu essen hab.

Auch schwimmen Fische in den Lachen,
gesotten, gebraten, gesalzen, gebacken;
die gehen bei dem Gestad so nahe,
da; man sie mit den H;nden fahe.
Auch fliegen um, das m;gt ihr glauben,
gebratene H;hner, G;ns' und Tauben;
wer sie nicht f;ngt und ist so faul,
dem fliegen sie selbst in das Maul.
Die Schweine, fett und wohlgeraten,
laufen im Lande umher gebraten.
Jedes hat ein Messer im R;ck';
damit schneid't man sich ab ein St;ck
und steckt das Messer wieder hinein.
K;se liegen umher wie die Stein.
Ganz bequem haben's die Bauern;
sie wachsen auf B;umen, an den Mauern;
sind sie zeitig, so fallen sie ab,
jeder in ein Paar Stiefel herab.
Auch ist ein Jungbrunn in dem Land;
mit dem ist es also bewandt:
wer da h;;lich ist oder alt,
der badet sich jung und wohlgestalt't
Bei den Leuten sind allein gelitten
m;helose, bequeme Sitten.
So zum Ziel schie;en die G;st',
wer am meisten fehlt, gewinnt das Best;
im Laufe gewinnt der Letzte allein;
das Schlafrocktragen ist allgemein,
Auch ist im Lande gut Geld gewinnen:
wer Tag und Nacht schl;ft darinnen,
dem gibt man f;r die Stund' einen Gulden;
wer wacker und flei;ig ist, macht Schulden.
Dem, welcher da sein Geld verspielt,
man alles zwiefach gleich vergilt,
und wer seine Schuld nicht gern bezahlt,
auch wenn sie w;r eines Jahres alt,
dem mu; der andere doppelt geben.
Der, welcher liebt ein lustig Leben,
kriegt f;r den Trunk einen Batzen Lohn;
f;r eine gro;e L;ge gibt man eine Kron'.
Verstand darf man nicht lassen sehn,
aller Vernunft mu; man m;;ig gehn;
wer Sinn und Witz gebrauchen wollt,
dem w;r kein Mensch im Lande hold.
Wer Zucht und Ehrbarkeit h;tt lieb,
denselben man des Lands vertrieb,
und wer arbeitet mit der Hand,
dem verb;t man das Schlaraffenland.
Wer unn;tz ist, sich nichts l;;t lehren,
der kommt im Land zu gro;en Ehren,
und wer der Faulste wird erkannt,
derselbige ist K;nig im Land.
Wer w;st, wild und unsinnig ist,
grob, unverst;ndig zu aller Frist,
aus dem macht man im Land einen F;rsten.
Wer gern ficht mit Leberw;rsten,
aus dem ein Ritter wird gemacht,
und wer auf gar nichts weiter acht't
als auf Essen, Trinken und Schlafen,
aus dem macht man im Land einen Grafen.
Wer also lebt wie obgenannt,
der ist gut im Schlaraffenland,
in einem andern aber nicht.
Drum ist ein Spiegel dies Gedicht,
darin du sehest dein Angesicht.

Горько-сладкая супружеская жизнь

Слава Всесильному и Всемогущему,
Господу нашему славу пою.
Слава Тому, кто дает всему сущему,
Мне же послал Он супругу мою.
Брачная жизнь - воплощение сладости,
Вкус кисловатый добавит "букет".
Сколь вы прекрасны, семейные радости,
Столь же и тяжки, сомнения нет.
Ангел мой, спутница жизни примерная,
Так хороша, и мила, и добра.
В доме хозяйка, и женушка верная,
В дом мой приносит немало добра.
Правда, нередко гроза собирается,
громы и молнии, слезы и крик.
Очень уж громко супруга ругается,
Часто бранится, да я уж привык.
К дому спешить не хочу я порою,
Злющая баба там сводит с ума.
Но коль несчастье случится со мною,
Станет жена мне опорой сама.
В жизни надежный мой щит и подмога,
Столько в ней жизни, столько огня,
В зиму согреет, но - ради Бога! -
Пусть она меньше "пилит" меня.
Вкусно готовит, чисто стирает,
Шьет, вышивает, поет соловьем.
Спорит, кричит, ничего не прощает.
Радость моя, наказанье мое.
Мой исповедник и искуситель,
Там, где она - и дворец и тюрьма.
Благословен всемогущий Спаситель,
двадцать два года со мною она.
1541

Das bitters;;e ehlich Leben

 

Gott sei gelobet und geehrt

Der mir ein frumb Weib hat beschert

Mir der ich zwei und zweinzig Jahr

Gehaust hab, Gott gab l;nger gar

Wiewohl sich in mein ehlig Leben

Had S;; und Saures oft begeben

Gar wohl gemischt von Freud und Leid,

Erst auf, dann ab, ohn Unterscheid

Sie hat mir nit stets kochet Feigen

Will schwankweis Dir ein Teil anzeigen

Sie ist ein Himmel meiner Seel

Sie ist auch oft mein Pein und Hell,

Sie ist mein Engel auserkoren,

Ist oft mein Fegeteufel woren.

Sie ist mein W;nschelrut und Segen

Ist oft mein Schauer und Platzregen

Sie ist mein Mai und Rosenhag,

Ist oft mein Blitz und Donnerschlag,

Mein Frau ist oft mein Schimpf und Scherz,

Ist oft mein Jammer, Angst und Schmerz,

Sie ist mein Wonn und Augenweid,

Ist oft mein Traurn und Herzeleid

Sie ist mein Freiheit und mein Wahl,

Ist oft mein Gf;ngnis und Notstall,

Sie ist meine Hoffnung und mein Trost,

Ist oft mein Zweifel, Hitz und Frost.

Mein Frau ist meine Zier und Lust,

Ist oft mein Graun und Suppenwust,

Ist oft mein k;niglicher Saal,

Doch auch mein Krankheit und Spital.

Mein Frau, die hilft mir treulich n;hren,

Thut mir auch oft das Mein verzehren,

Mein Frau, die ist mein Schild und Schutz,

Ist oft mein Frevel, Stolz und Trutz.

Sie ist mein Fried und Einigkeit,

Und oft mein t;glich Hebensstreit

Sie ist mein F;rsprech und Erlediger,

Ist oft mein Ankl;ger und Prediger.

Mein Frau ist mein getreuer Freund,

Oft worden auch mein gr;;ter Feind,

Mein Frau ist mietsam oft und g;tig,

Sie ist auch zornig oft und w;tig.

Sie ist mein Tugend und mein Laster,

Sie ist mein Wund und auch mein Pflaster,

 Sie ist meines Herzens Aufenthalt,

Und machet mich doch grau und alt.

 Крестьянин и смерть

Крестьянин бедный полон дум:
Ему понадобился кум.
Он было в путь, но к воротам
Подходит вдруг Всевышний сам
И вопрошает: «Ты куда?»
«Да кум мне нужен, вот беда!»
«Возьми меня», - Господь в ответ,
Но мужичонка молвит: «Нет!
Ты делишь блага кое-как:
Один - богач, другой - бедняк!»
Идет навстречу Смерть: «А я
Не подойду ли в кумовья?
Коли меня захочешь взять,
То научу я врачевать,
И вскорости ты - богатей!»
«Коль так, нет кума мне милей!»
Вот и дитя окрещено.
Смерть куманьку твердит одно:
«Придешь к больному - так гляди,
За мною только и следи!
Коль в головах я у больного,
То ждать ему конца худого,
Но коли я в ногах стою,
Поборет он болезнь свою».
Раз заболел мужик богатый.
Пришел наш лекарь, кисловато
Взглянул, ответил на поклон,
А сам на кума - где же он?
Глядит - а он в ногах стоит.
Больному лекарь говорит:
«Дай мне двенадцать золотых,
И ты здоров». - «Не жаль мне их!»
Мужик поправился, и вот
О лекаре молва идет,
А тот знай лечит - всякий раз
Лишь с кума не спуская глаз:
Кум в головах - больной не встанет,
В ногах - опять здоровым станет!
Разбогател наш врач: за ним
Лишь посылают за одним.
Чрез десять лет - увы и ах! -
Смерть уж у кума в головах
Стоит и речь к нему ведет.
«Теперь настал и твой черед!»
Но лекарь просит погодить:
«Дай мне молитву сотворить!
Вот «Отче наш» прочту, - тогда
Уйду с тобою навсегда!»
Согласна Смерть: «Пусть будет так!»
Молиться принялся бедняк.
Но только первые слова
Он произнес едва-едва...
И этак молится... шесть лет:
Конца молитве нет как нет.
Смерть выбивается из сил:
«Ну как? Молитву сотворил?..»
Смекнув, что тут обойдена,
Прибегла к хитрости она:
Прикинулась больной тотчас
И у порога улеглась,
Кричит: «Ах, лекарь! Я в огне!
Лишь «Отче наш» поможет мне!»
Прочел тут врач все до конца –
А Смерть скрутила молодца
И молвила: «Попался, брат!..»
Недаром люди говорят:
От смерти не уйти. Придет
И Ганса Сакса заберет.
20 ноября 1547 года

Перевод  А. Энгельке

Томас Уайетт

  Ты бросишь ли меня?
  Скажи, скажи, что нет!
  тебя ль ославит свет
  Виной  скорбей  и бед?
  Ты  бросишь  ли  меня?
  Скажи, что нет!

  Ты бросишь ли меня?
  Твоя  ль  душа тверда?
  Богатство иль нужда -
  Но я любил всегда.
  Ты бросишь ли меня?
  Скажи; что нет!

  Ты бросишь ли меня?
  Хоть рок  меня терзал,
  Тебя не покидал
  Твой преданный вассал.
  Ты бросишь ли меня?
  Скажи, что нет!

  Ты бросишь ли меня?
  В душе ко мне тепла
  Ужель ты не нашла?
  О, до чего ты зла!
  Ты бросишь ли меня?
  Скажи, что нет!

               Перевод В.В. Рогова

The Lover’s Appeal

AND wilt thou leave me thus!
Say nay! say nay! for shame!
To save thee from the blame
Of all my grief and grame.
And wilt thou leave me thus?
Say nay! say nay!
 
And wilt thou leave me thus,
That hath loved thee so long
In wealth and woe among:
And is thy heart so strong
As for to leave me thus?
Say nay! say nay!
 
And wilt thou leave me thus,
That hath given thee my heart
Never for to depart
Neither for pain nor smart:
And wilt thou leave me thus?
Say nay! say nay!
 
And wilt thou leave me thus,
And have no more pity
Of him that loveth thee?
Alas! thy cruelty!
And wilt thou leave me thus?
Say nay! say nay!

Покинутый любовник утешает себя тем,
что женщины непостоянны от природы


Всё женщины использовать готовы,
Изменит лишь любовник молодой;
Кричат надрывно, слёзы льют рекой,
И думают, что их утешит слово.

Удачно всё, в речах оттенок новый,
Любовь исходит ненавистью злой.
И всё же сердце бьется для другой,
Хотя в измене нас винят сурово.

Что до меня, пусть трижды изменить
Возлюбленной положено судьбою;
Не буду я печалиться и ныть,
Неверной называть, кривя душою.

Прочь, страсти, и запомните на годы,
Что вероломство женщин от природы.

(Перевод Александра Лукьянова)

К даме с просьбой ответить
«да» или «нет»

Мадам, я должен знать ответ,
Нет больше сил бродить во мгле.
Скажите прямо: «да» иль «нет»,
Оставьте ваши сильвупле.

Вам проще нет разок мигнуть,
Махнуть рукой туда-сюда.
Так дайте знак какой-нибудь,
Чтоб мне понять: «нет» или «да».

И если «да», уже я ваш —
Бегу, лечу, смеюсь, дрожу.
А если «нет» — забудем блажь,
Я сам себе принадлежу.

Перевод Г.Кружкова

Madam, withouten many words
Once I am sure ye will or no ...
And if ye will, then leave your bourds
And use your wit and show it so,
And with a beck ye shall me call;
And if of one that burneth alway
Ye have any pity at all,
Answer him fair with & {.} or nay.
If it be &, {.} I shall be fain;
If it be nay, friends as before;
Ye shall another man obtain,
And I mine own and yours no more.

Джон Скелтон

Госпоже моей Маргерет Хасси

Прекрасная Маргарет,
Майская роза, —
Прекрасна, как ястреб,
Как сокол утеса;
Умильна, утешна,
Беспечна, безгрешна,
Нежна она нежно.
Ни в женах,
Ни в девах
Таких не найдете,
Но лишь в королевах.
Учтива,
Смешлива —
И вся-то, как жар, горит,
Чудесная Маргарет,
Майская роза,               
Прекрасна как ястреб,
Как сокол утеса.
В ней кротости сила,
И верности сила,
Мила она мило;
Очьми Ипсифила,
Устами Кассандра,
И благоуханней она
Кориандра.
Осанкой и статью,
И всей благодатью
Она несравненна
И радостью взор дарит
Любезная Маргарет,                Майская роза, —
Прекрасна как ястреб,
Как сокол утеса.

Перевод: Григорий Кружков

To Mistress Margaret Hussey

Merry Margaret   
  As midsummer flower,   
  Gentle as falcon   
  Or hawk of the tower:   
With solace and gladness,
Much mirth and no madness,   
All good and no badness;   
    So joyously,   
    So maidenly,   
    So womanly
    Her demeaning   
    In every thing,   
    Far, far passing   
    That I can indite,   
    Or suffice to write
  Of Merry Margaret   
  As midsummer flower,   
  Gentle as falcon   
  Or hawk of the tower.   
  As patient and still
  And as full of good will   
  As fair Isaphill,   
  Coliander,   
  Sweet pomander,   
  Good Cassander;
  Steadfast of thought,   
  Well made, well wrought,   
  Far may be sought,   
  Ere that ye can find   
  So courteous, so kind
  As merry Margaret,   
  This midsummer flower,   
  Gentle as falcon   
  Or hawk of the tower.

* * *

Ты мнишь: как сон, опасности минуют,
Желаний всех исполнится порыв.
Но берегись, судьба игру двойную
Ведет, в рукав крапленый козырь скрыв, —
Вот так под кожей кроется нарыв.
Безоблачна, помнил ты, жизнь твоя,
Но берегись: в траве шуршит змея.

Перевод Натальи Горбаневской

Though ye suppose all jeopardies are past,
And all is done that ye looked for before,
Ware yet, I rede you, of Fortunes double cast,
For one false point she is wont to keep in store,
And under the fell oft festered is the sore:
That when ye think all danger for to pass,
Ware of the lizard lieth lurking in the grass.

 -----
 Пусть вирши мои корявы.
Занозисты, шершавы,
Облуплены дождями,
Изгрызены мышами,
Но есть в них и другое —
В них есть зерно благое.
(Пер. Г. Кружкова)

For though my rhyme be ragged,
Tattered and jagged,
Rudely rain-beaten,
Rusty and moth-eaten,
If ye take well therewith,
It hath in it some pith.  [Colin Clout II. 53-8]



Филип Сидни

 Сонет 84

                Уж если ты - дорога, мой Парнас,
                А Муза, что иным ушам мила,
                Размер подков гремящих предпочла
                4 Мелодиям, исполненным прикрас,

                То, словно счастья, я молю сейчас,
                Чтоб ты меня к любимой привела -
                И наша с Музой прозвучит хвала
                8 Благодарением тебе от нас.

                Пусть о тебе заботится народ,
                Пусть избежит забвенья даль твоя,
                Не знай греха, разбоя и невзгод -
                И в знак того, что не завистлив я,
                Тебе желаю много сотен лет
                14 Лобзать благоговейно Стеллы след!

                перевод В. Рогова

Astrophil and Stella 84


Highway, since you my chief Parnassus be,
And that my Muse, to some ears not unsweet,
Tempers her words to trampling horses' feet
More oft than to a chamber melody.
Now, blessed you bear onward blessed me
To her, where I my heart, safe-left, shall meet:
My Muse and I must you of duty greet
With thanks and wishes, wishing thankfully.
Be you still fair, honour'd by public heed;
By no encroachment wrong'd, nor time forgot,
Nor blam'd for blood, nor sham'd for sinful deed;
And that you know I envy you no lot
Of highest wish, I wish you so much bliss,i
Hundreds of years you Stella's feet may kiss.


                Семь чудес Англии

                Близ Вильтона - камней гигантских груда;
                Их трудно сосчитать, еще трудней
                Понять, в чем смысл загадочных камней,
                4    Кто водрузил их там, принес откуда.

                Но у меня в душе чуднее чудо -
                То скопище громадных скал - страстей;
                Какая б их ни создала причуда,
                Для разума просвета нет за ней.
                И выбраться на волю невозможно:
               10       Душа проста, а зло - так многосложно.

                Есть в Вруэтоне пруд; он иногда
                Средь бела дня внезапно высылает
                Топляк со дна, а к ночи поглощает, -
               14    И в замке приключается беда.

                Мой дух, как пруд, - стоячая вода;
                Но лишь мое светило воссияет
                Двойной звездою, из глубин тогда
                Надежды утонувшие всплывают.
                Оно уйдет - надежды уведет,
               20       Напомнит: с жизнью недалек расчет.

                Есть Рыба, коей медики дивятся:
                Коль, изловив, умело удалить
                Пузырь ей желчный, рыба будет жить -
               24    Пригодна для дальнейших операций.

                Но мной скорее можно изумляться:
                Едва меня сумели подцепить,
                Я принужден не с желчью был расстаться,
                А с сердцем - дабы опытам служить.
                Так и живу пособьем для науки,
               30       Покуда не убьют меня - от скуки.

                Есть горная Пещера, что ведет
                В большие залы, где вода, стекая
                Капелью с потолка и застывая,
               34    Колонны алебастра создает.

                Мой ум - пещера, а глаза - проход
                Туда, где грусть, как морось дождевая;
                Но здравый смысл ей твердость придает,
                Отчаянием влагу охлаждая.
                Вот истина, как алебастр, чиста,
               40       С ней не считаться - блажь и слепота.

                Еще есть место, всем на удивленье:
                Коль Посох в этом месте будет врыт,
                Он превратится под землей в гранит,
               44    А верх его сгниет без промедленья.

                Земля - слух леди, а мои стремленья -
                Тот посох, что землей едва прикрыт;
                Он там, лишенный жара и волненья,
                Похвал холодных принимает вид.
                А все, что страх поведать не дерзает,
               50       В унылом сердце чахнет, умирает.

                Когда, на риф подводный наскочив,
                Случится в бурю кораблю разбиться,
                Взлетает из его обломков Птица,
               54    Жизнь из хаоса смерти получив.

                Так страсть, желаний парус распустив,
                Сквозь рифы добродетели стремится;
                Увы! за опрометчивый порыв
                Приходится ей жизнью расплатиться.
                Она умрет, но гибели вослед
               60       Рождается любовь - чиста как свет.

                Вот Альбиона чудеса. Осталось
                Одно лишь - Леди, в чьей душе окно
                Любви закрыто; в ней подчинено
               64    Рассудку все: речь, взгляд, любая малость.

                Она красою с ангелом сравнялась,
                Подумаешь: земля и рай - одно;
                Смиренье с гордостью в ней сведено.
                Когда б она еще знавала жалость!
                Но нет, она ведь - чудо, дар небес.
               70       А я - образчик остальных чудес.

                перевод Г. Кружкова


  The Seven Wonders of England

NEAR Wilton sweet, huge heaps of stones are found,
But so confused, that neither any eye
Can count them just; nor reason, reason try,
What force brought them to so unlikely ground?
 
To stranger weights, my mind’s waste soil is bound.         5
Of Passion, hills; reaching to reason’s sky;
From Fancy’s earth, passing all numbers bound.
Passing all guess, whence into me should fly
    So mazed a mass? or if in me it grows?
    A simple soul should breed so mix;d woes.         10
 
The Bruertons have a lake, which when the sun
Approaching, warms—not else; dead logs up sends
From hideous depth: which tribute, when its ends;
Sore sign it is, the lord’s last thread is spun.
 
My lake is Sense, whose still streams never run,         15
But when my sun her shining twins there bends;
Then from his depth with force, in her begun,
Long drowned Hopes to watery eyes it lends:
    But when that fails, my dead hopes up to take;
    Their master is fair warned, his will to make.         20
 
We have a fish, by strangers much admired,
Which caught, to cruel search yields his chief part:
(With gall cut out) closed up again by art,
Yet lives until his life be new required.
 
A stranger fish! myself, not yet expired,         25
Though rapt with Beauty’s hook, I did impart
Myself unto th’anatomy desired:
Instead of gall, leaving to her, my heart.
    Yet lived with Thoughts closed up; till that she will
    By conquest’s right, instead of searching, kill.         30
 
Peak hath a cave, whose narrow entries find
Large rooms within: where drops distil amain,
Till knit with cold, though there unknown remain,
Deck that poor place with alabaster lined.
 
Mine Eyes the strait, the roomy cave, my Mind;         35
Whose cloudy Thoughts let fall an inward rain
Of Sorrow’s drops, till colder Reason bind
Their running fall into a constant vein
    Of Truth, far more than alabaster pure!
    Which, though despised, yet still doth Truth endure.         40
 
A field there is; where, if a stake be prest
Deep in the earth, what hath in earth receipt
Is changed to stone; in hardness, cold, and weight:
The wood above, doth soon consuming rest.
 
The earth, her Ears; the stake is my Request:         45
Of which how much may pierce to that sweet seat
To Honour turned, doth dwell in Honour’s nest;
Keeping that form, though void of wonted heat:
    But all the rest, which Fear durst not apply;
    Failing themselves, with withered conscience, die.         50
 
Of ships, by shipwreck cast on Albion’s coast,
Which rotting on the rocks, their death do die;
From wooden bones and blood of pitch doth fly
A bird, which gets more life than ship had lost.
 
My ship, Desire; with wind of Lust long tost,         55
Brake on fair cliffs of Constant Chastity:
Where plagued for rash attempt, gives up his ghost;
So deep in seas of Virtue’s beauties lie.
    But of this death, flies up a purest Love,
    Which seeming less, yet nobler life doth move.         60

These wonders, England breeds. The last remains.
A lady, in despite of nature, chaste;
On whom all love, in whom no love is placed;
Where fairness yields to wisdom’s shortest reins.
 
An humble pride, a scorn that favour stains;         65
A woman’s mould, but like an angel graced;
An angel’s mind, but in a woman cast;
A heaven on earth, or earth that heaven contains.
    Now thus this wonder to myself I frame;
    She is the cause, that all the rest I am.         70
   


Эдмунд Спенсер

Сонет 30

Любимая - как лёд, а я - сгораю:
Так почему мороз тот неземной,
От страсти пылкой силу не теряя,
Крепчает от мольбы моей одной?

И почему-то жар гигантский мой
Она не сдержит холодом сердечным,
Коль я накрыт кипящею волной,
Я ощущаю пламя бесконечным?

Равно то диво чудесам предвечным -
Огонь, что не растопит крепкий лёд,
И лёд, что став таким бесчеловечным,
Огонь чудесным образом зажжёт.

У кротких душ любовь - большая сила.
Она закон природы изменила!

Перевод А.Лукьянова

Sonnet 30

MY love is like to ice, and I to fire;
how comes it then that this her cold so great
is not dissolv'd through my so hot desire,
but harder grows the more I her entreat?

Or how comes it that my exceeding heat
is not delayed by her heart frozen cold:
but that I burn much more in boiling sweat,
and feel my flames augmented manifold?

What more miraculous thing may be told
that fire which all things melts, should harden ice:
and ice which is congeal'd with senseless cold,
should kindle fire by wonderful device.

Such is the power of love in gentle mind,
that it can alter all the course of kind.


Cонет 65
Окончил путь усталый старый год,
Явился новый в утреннем сиянье
И начал мерных дней круговорот,
Сулящий нам покой и процветанье.

Оставим же за новогодней гранью
С ушедшей прочь ненастною порой
Ненастье душ и грешные деянья
И жизни обновим привычный строй.

Тогда веселье щедрою рукой
Отмерит миру мрачному природа
И после бурь подарит нам покой
Под свежей красотою небосвода.

Так и любовь - мы с нею поспешим
От старых бед к восторгам молодым.

Sonnet 65

The doubt which ye misdeeme, fayre love, is vaine,
That fondly feare to loose your liberty,
When loosing one, two liberties ye gayne,
And make him bond that bondage earst dyd fly.

Sweet be the bands, the which true love doth tye,
Without constraynt or dread of any ill:
The gentle birde feeles no captivity
Within her cage, but singes and feeds her fill.

There pride dare not approch, nor discord spill
The league twixt them, that loyal love hath bound:
But simple truth and mutuall good will,
Seekes with sweet peace to salve each others wound:

There fayth doth fearlesse dwell in brasen towre,
And spotlesse pleasure builds her sacred bowre.

Сонет 75

Ее решил я имя написать
на отмели - но смыла все волна.
Я имя написал ее опять -
и эта надпись тоже сметена.
"Безумец, - говорила мне она, -
ты хочешь обессмертить прах земной,
но так и я сама уйти должна -
меня с лица Земли сметет волной".
"О нет, - сказал я, - тлен и прах любой
исчезнет пусть, но ты в моих стихах
останешься бессмертной и живой,
и имя напишу я в небесах.
И если смерть все в мире покорит,
любовь опять нас к жизни возвратит".
1594
пер. Вадим Николаев

Sonnet LXXV

ONE day I wrote her name upon the strand,
  but came the waves and washed it away:
  again I wrote it with a second hand,
  but came the tide, and made my pains his prey.
Vain man, said she, that dost in vain assay,
  a mortal thing so to immortalize,
  for I myself shall like to this decay,
  and eke my name be wiped out likewise.
Not so, (quod I) let baser things devise,
  to die in dust, but you shall live by fame:
  my verse your virtues rare shall eternize,
  and in the heavens write your glorious name.
  Where when as death shall all the world subdue,
  our love shall live, and later life renew.


Вильям Шекспир.

Сонет 8
Ты - музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь, с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?
Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?
Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, -
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют.
Нам говорит согласье струн в концерте,
Что одинокий путь подобен смерти.

Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy:
Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
Or else receiv'st with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tund sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear;
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering;
Resembling sire, and child, and happy mother,
Who all in one, one pleasing note do sing;
Whose speechless song being many, seeming one,
Sings this to thee, 'Thou single wilt prove none.'

Сонет 25

Кто под звездой счастливою рожден -
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь - источник счастья.

Под солнцем пышно листья распростер
Наперсник принца, ставленник вельможи.
Но гаснет солнца благосклонный взор,
И золотой подсолнух гаснет тоже.

Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел - опала и забвенье.

Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим.

Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast,
Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
Unlooked for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies burid,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famousd for fight,
After a thousand victories once foiled,
Is from the book of honour rasd quite,
And all the rest forgot for which he toiled:
Then happy I that love and am belovd
Where I may not remove, nor be removd.


Сонет 66
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянье,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой.
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Всё мерзостно, что вижу я вокруг,
Но жаль тебя покинуть, милый друг!

Tired with all these, for restful death I cry:
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimmed in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabld,
And art made tongue-tied by authority,
And folly (doctor-like) controlling skill,
And simple truth miscalled simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.


Сонет 102

Люблю, - но реже говорю об этом,
Люблю нежней, - но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ.
Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь нова была для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.
Ночь не лишится прелести своей,
Когда его умолкнут излиянья.
Но музыка, звуча со всех ветвей,
Обычной став, теряет обаянье.

И я умолк подобно соловью:
Свое пропел и больше не пою.

My love is strength'ned, though more weak in seeming;
I love not less, though less the show appear:
That love is merchandised whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer's front doth sing,
And stops his pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough,
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her, I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.

Перевод С.Маршака

Бен Джонсон
ПЕСНЯ. ЖЕНЩИНЫ - ТОЛЬКО ТЕНИ МУЖЧИН


                Спешишь за тенью - она уходит,
                Спешишь от нее - за тобой стремится.
                Женщину любишь - тоже уходит,
                Не любишь - сама по тебе томится.
                Так, может, довольно этих причин,
                Чтоб женщин назвать тенями мужчин?
                Утром и вечером тени длинны,
                В полдень - коротки и бесцветны.
                Женщины, если мы слабы, сильны,
                А если сильны мы, то неприметны.
                Так, может, довольно этих причин,
                Чтоб женщин назвать тенями мужчин?
               
                Перевод В. В. Лунина

Song—That Women are but Men’s Shadows

FOLLOW a shadow, it still flies you,
  Seem to fly it, it will pursue:
So court a mistress, she denies you;
  Let her alone, she will court you.
Say, are not women truly, then,         5
Styled but the shadows of us men?
 
At morn and even shades are longest;
  At noon they are or short or none:
So men at weakest, they are strongest,
  But grant us perfect, they’re not known.         10
Say, are not women truly, then,
Styled but the shadows of us men?

Лес. IX. К Целии


Меня глазами только пей,
И страстью я зажгусь;
Оставь на кубке поцелуй -
Вина забуду вкус.
Богов напиток поскорей
Испить душою рвусь,
Но я, вкусив нектарных струй,
К тебе опять вернусь.

Тебе я дал венок из роз,
Пусть для тебя простой;
Вручил с надеждой, чтоб не мог
Увянуть он зимой.
Но ты вздохнула так всерьёз,
И дар вернула мой.
С тех пор, когда цветёт венок,
Он пахнет лишь тобой.

(Перевод Александра Лукьянова)

Song: to Celia


Drink to me only with thine eyes,
         And I will pledge with mine;
Or leave a kiss but in the cup,
         And I’ll not look for wine.
The thirst that from the soul doth rise
         Doth ask a drink divine;
But might I of Jove’s nectar sup,
         I would not change for thine.

I sent thee late a rosy wreath,
         Not so much honouring thee
As giving it a hope, that there
         It could not withered be.
But thou thereon didst only breathe,
         And sent’st it back to me;
Since when it grows, and smells, I swear,
         Not of itself, but thee.



Памяти любимого мною мистера Вильяма Шекспира, сочинителя; и о том, что он оставил нам 
Перевод с английского Владимира Рогова

Ни к этой книге, ни к тебе, Шекспир,
Не мыслю завистью исполнить мир,
Хотя твои писанья, признаюсь,
Достойны всех похвал людей и муз.
То правда. Но по этому пути,
Хваля тебя, я б не хотел идти,
А то пойдет невежество за мной,
Ничтожный отзвук истины живой,
Иль неразумная любовь, чей ход
Лишь наудачу к правде приведет,
Или коварство, чьи стремленья злы,
Начнет язвить под видом похвалы.
В том вред, как если сводня или б…
Решилась бы матрону восхвалять,
Но ты для них навек неуязвим,
Не жертва их и не обязан им.
Начну же: века нашего Душа,
С кем наша сцена стала хороша,
Встань, мой Шекспир! К чему в тиши могил,
Где Чосер, Спенсер, Бомонт опочил,
Теснить их, чтобы кто-то место дал?
Ты памятником без могилы стал.
Ты жив еще, покуда жив твой том
И мы для чтенья снабжены умом.
Тебе искать я место не примусь
Меж славных, но несоразмерных Муз.
Будь нужен ты для наших лишь годов,
Тебе б найти я равных был готов,
Сказав, как Лили с Кидом ты затмил
И Марло, что исполнен буйных сил.
Нет, хоть запас твоей латыни мал,
А греческий еще ты меньше знал,
Тебя равнять с другими мне претит.
Пускай Эсхил, Софокл и Еврипид,
Пакувий, Акций, Сенека придут
И слушают, как сцену сотрясут
Твои котурны; а надень ты сокк –
И кто б тогда с тобой сравниться мог?
Эллада дерзкая и гордый Рим
Померкли пред умением твоим.
Ликуй, моя Британия! Твой сын
Над сецнами Европы властелин.
Не сын он века, но для всех времен!
Порой расцвета муз, как Аполлон,
Он к нам пришел наш слух отогревать
Иль, как второй Меркурий, чаровать.
Была горда сама Природа им,
Наряд из строк его был ей любим:
Он так хитро и соткан был и сшит,
Что ей талант иной не угодит.
Шутник Аристофан, задира-грек,
И Плавт с Теренцием ушли навек:
Они в забвение погружены,
Как будто не Природой рождены.
Но здесь одна ль Природа? Нет, права,
Шекспир, есть также и у мастерства.
Пусть сотворен Природою поэт,
Но все ж Искусством выведен он в свет.
Кто стих живой создать желает, тот
Пусть, не жалея, проливает пот
(Как ты), вздувая в горне жар огня,
По наковальне Муз вовсю звеня,
Иль вместо лавров стыд познает он!
Прямой поэт и создан и рожден –
Таков ты был! Живут черты отца
В потомстве – так, не ведая конца,
Шекспира ум и нрав живет в веках
В законченных, отточенных строках,
И каждая в могуществе своем
Грозит невежеству, тряся своим копьем.
О нежный лебедь Эйвона! Как мил
Твой вид среди потоков наших был,
А твой полет над Темзой, двино смел,
Элизу с Яковом пленить сумел!
Но вижу я: взойдя на небосвод,
Твое светило нам сиянье льет.
Звезда поэтов, ярче нам сияй
И наш театр зачахший оживляй:
Ушел ты – и ему надежды нет
На луч в ночи, когда бы не твой свет.
1623

To the Memory of My Beloved the Author, Mr. William Shakespeare

To draw no envy, Shakespeare, on thy name,
Am I thus ample to thy book and fame;
While I confess thy writings to be such
As neither man nor muse can praise too much;
'Tis true, and all men's suffrage. But these ways
Were not the paths I meant unto thy praise;
For seeliest ignorance on these may light,
Which, when it sounds at best, but echoes right;
Or blind affection, which doth ne'er advance
The truth, but gropes, and urgeth all by chance;
Or crafty malice might pretend this praise,
And think to ruin, where it seem'd to raise.
These are, as some infamous bawd or whore
Should praise a matron; what could hurt her more?
But thou art proof against them, and indeed,
Above th' ill fortune of them, or the need.
I therefore will begin. Soul of the age!
The applause, delight, the wonder of our stage!
My Shakespeare, rise! I will not lodge thee by
Chaucer, or Spenser, or bid Beaumont lie
A little further, to make thee a room:
Thou art a monument without a tomb,
And art alive still while thy book doth live
And we have wits to read and praise to give.
That I not mix thee so, my brain excuses,
I mean with great, but disproportion'd Muses,
For if I thought my judgment were of years,
I should commit thee surely with thy peers,
And tell how far thou didst our Lyly outshine,
Or sporting Kyd, or Marlowe's mighty line.
And though thou hadst small Latin and less Greek,
From thence to honour thee, I would not seek
For names; but call forth thund'ring Aeschylus,
Euripides and Sophocles to us;
Pacuvius, Accius, him of Cordova dead,
To life again, to hear thy buskin tread,
And shake a stage; or, when thy socks were on,
Leave thee alone for the comparison
Of all that insolent Greece or haughty Rome
Sent forth, or since did from their ashes come.
Tri'umph, my Britain, thou hast one to show
To whom all scenes of Europe homage owe.
He was not of an age but for all time!
And all the Muses still were in their prime,
When, like Apollo, he came forth to warm
Our ears, or like a Mercury to charm!
Nature herself was proud of his designs
And joy'd to wear the dressing of his lines,
Which were so richly spun, and woven so fit,
As, since, she will vouchsafe no other wit.
The merry Greek, tart Aristophanes,
Neat Terence, witty Plautus, now not please,
But antiquated and deserted lie,
As they were not of Nature's family.
Yet must I not give Nature all: thy art,
My gentle Shakespeare, must enjoy a part.
For though the poet's matter nature be,
His art doth give the fashion; and, that he
Who casts to write a living line, must sweat,
(Such as thine are) and strike the second heat
Upon the Muses' anvil; turn the same
(And himself with it) that he thinks to frame,
Or, for the laurel, he may gain a scorn;
For a good poet's made, as well as born;
And such wert thou. Look how the father's face
Lives in his issue, even so the race
Of Shakespeare's mind and manners brightly shines
In his well-turned, and true-filed lines;
In each of which he seems to shake a lance,
As brandish'd at the eyes of ignorance.
Sweet Swan of Avon! what a sight it were
To see thee in our waters yet appear,
And make those flights upon the banks of Thames,
That so did take Eliza and our James!
But stay, I see thee in the hemisphere
Advanc'd, and made a constellation there!
Shine forth, thou star of poets, and with rage
Or influence, chide or cheer the drooping stage;
Which, since thy flight from hence, hath mourn'd like night,
And despairs day, but for thy volume's light.

Джон Донн

Из «Духовных стихотворений»
17-ое стихотворение

Нет человека, который был бы как Остров,
сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши;
и если Волной снесет в море береговой Утес,
меньше станет Европа,
и также если смоет край Мыса и разрушит
Замок твой и Друга твоего;
смерть каждого  Человека умаляет и меня,
ибо я един со всем Человечеством,
а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол;
он звонит и по Тебе.
1624

Meditation XVII

Now this bell tolling softly for another, says to me, Thou must die.

"No man is an island entire of itself;
every man is a piece of the continent, a part of the maine;
if a Clod be washed away by the Sea, Europe is the lesse,
as well as if a Promontorie were,
as well as if a Manor of thy friends or of thine own were.
Any man's death diminishes me, because I am involved in Mankinde.
And therefore never send to know for whom the bell tolls.
It tolls for thee."


Штиль
Кристоферу Бруку

Улегся гнев стихий, и вот мы снова
В плену у штиля - увальня тупого.
Мы думали, что аист - наш тиран,
А вышло, хуже аиста чурбан!
Шторм отшумит и стихнет обессиля,
Но где, скажите, угомон для штиля?
Мы рвемся в путь, а наши корабли
Архипелагом к месту приросли;
И нет на море ни единой складки:
Как зеркальце девичье, волны гладки.
От зноя нестерпимого течет
Из просмоленных досок черный пот.
Где белых парусов великолепье?
На мачтах развеваются отрепья
И такелаж изодранный висит -
Так опустевшей сцены жалок вид
Иль чердака, где свалены за дверью
Сегодня и вчера, труха и перья.
Земля все ветры держит взаперти,
И мы не можем ни друзей найти
Отставших, ни врагов на глади этой:
Болтаемся бессмысленной кометой
В безбрежной синеве, что за напасть!
Отсюда выход - только в рыбью пасть
Для прыгающих за борт ошалело;
Команда истомилась до предела.
Кто, в жертву сам себя предав жаре,
На крышке люка, как на алтаре,
Простерся навзничь; кто, того похлеще,
Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,
По палубе. А если б кто рискнул,
Не убоясь прожорливых акул,
Купаньем освежиться в океане, -
Он оказался бы в горячей ванне.
Как Баязет, что скифом был пленен,
Иль наголо остриженный Самсон,
Бессильны мы и далеки от цели!
Как муравьи, что в Риме змейку съели,
Так стая тихоходных черепах -
Галер, где стонут узники в цепях, -
Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,
Наш град плавучий мачт высокорослых.
Что бы меня ни подтолкнуло в путь -
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье
Иль попросту мираж обогащенья -
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец;
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Ну кто бы этого подвоха ждал?
Мечтать на море, чтобы дунул шквал,
Не то же ль самое, что домогаться
В аду жары, на полюсе прохладцы?
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!
Перевод Г. Кружкова

To Mr. Christopher Brooke: The Calm

OUR storm is past, and that storm's tyrannous rage
A stupid calm, but nothing it, doth 'suage.
The fable is inverted, and far more
A block afflicts, now, than a stork before.
Storms chafe, and soon wear out themselves, or us ;
In calms, Heaven laughs to see us languish thus.
As steady as I could wish my thoughts were,
Smooth as thy mistress' glass, or what shines there,
The sea is now, and, as these isles which we
Seek, when we can move, our ships rooted be.
As water did in storms, now pitch runs out ;
As lead, when a fired church becomes one spout.
And all our beauty and our trim decays,
Like courts removing, or like ended plays.
The fighting-place now seamen's rags supply ;
And all the tackling is a frippery.
No use of lanthorns ; and in one place lay
Feathers and dust, to-day and yesterday.
Earth's hollownesses, which the world's lungs are,
Have no more wind than th' upper vault of air.
We can nor lost friends nor sought foes recover,
But meteor-like, save that we move not, hover.
Only the calenture together draws
Dear friends, which meet dead in great fishes' maws ;
And on the hatches, as on altars, lies
Each one, his own priest and own sacrifice.
Who live, that miracle do multiply,
Where walkers in hot ovens do not die.
If in despite of these we swim, that hath
No more refreshing than a brimstone bath ;
But from the sea into the ship we turn,
Like parboil'd wretches, on the coals to burn.
Like Bajazet encaged, the shepherds' scoff,
Or like slack-sinew'd Samson, his hair off,
Languish our ships. Now as a myriad
Of ants durst th' emperor's loved snake invade,
The crawling gallies, sea-gulls, finny chips,
Might brave our pinnaces, now bed-rid ships.
Whether a rotten state, and hope of gain,
Or to disuse me from the queasy pain
Of being beloved and loving, or the thirst
Of honour or fair death, out-push'd me first,
I lose my end ; for here, as well as I,
A desperate may live, and coward die.
Stag, dog, and all which from or towards flies,
Is paid with life or prey, or doing dies.
Fate grudges us all, and doth subtly lay
A scourge, 'gainst which we all forget to pray.
He that at sea prays for more wind, as well
Under the poles may beg cold, heat in hell.
What are we then ?  How little more, alas,
Is man now, than, before he was, he was ?
Nothing for us, we are for nothing fit ;
Chance, or ourselves, still disproportion it.
We have no power, no will, no sense ; I lie,
I should not then thus feel this misery.

С добрым утром

Да где же раньше были мы с тобой?
Сосали грудь? Качались в колыбели?
Или кормились кашкой луговой?
Или, как семь сонливцев, прохрапели*
Все годы? Так! Мы спали до сих пор;
Меж призраков любви блуждал мой взор,
Ты снилась мне в любой из Евиных сестер.
Очнулись наши души лишь теперь,
Очнулись — и застыли в ожиданье;
Любовь на ключ замкнула нашу дверь,
Каморку превращая в мирозданье.
Кто хочет, пусть плывет на край земли
Миры златые открывать вдали —
А мы свои миры друг в друге обрели.
Два наших рассветающих лица —
Два полушарья карты безобманной:
Как жадно наши пылкие сердца
Влекутся в эти радостные страны!
Есть смеси, что на смерть обречены,
Но если наши две любви равны,
Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.

Перевод Г. Кружкова

The Good-Morrow
I wonder, by my troth, what thou and I
Did, till we loved? Were we not weaned till then?
But sucked on country pleasures, childishly?
Or snorted we in the Seven Sleepers’ den?
’Twas so; but this, all pleasures fancies be.
If ever any beauty I did see,
Which I desired, and got, ’twas but a dream of thee.
And now good-morrow to our waking souls,
Which watch not one another out of fear;
For love, all love of other sights controls,
And makes one little room an everywhere.
Let sea-discoverers to new worlds have gone,
Let maps to other, worlds on worlds have shown,
Let us possess one world, each hath one, and is one.
My face in thine eye, thine in mine appears,
And true plain hearts do in the faces rest;
Where can we find two better hemispheres,
Without sharp north, without declining west?
Whatever dies, was not mixed equally;
If our two loves be one, or, thou and I
Love so alike, that none do slacken, none can die.


Йост Ван Ден Вондел

РЕЙН


                Иоганну Волфарду ван Бредероде,
                барону де Вианен

                Светлейший Рейн, мечта моя,
                Тебя хвалой восславлю новой.
                С высоких Альп твоя струя
                Артерией материковой
                Прыжками пролагает путь.
                Дунай, твой брат, с тобой простился,
                Решил к востоку повернуть,
                А ты - на север устремился.
                Снега, туманы, облака
                10 Вас сотворили за века.

                Еще Герцинский лес шумел,
                Служа Германии покровом:
                Германцам был сужден удел -
                Мужать в смирении суровом.
                Тобою, Рейн, о господин,
                Сам Тибр поставлен на колени,
                Когда великий Константин
                С далеких рейнских укреплений
                Повел под знаменем своим
                20 Войска на развращенный Рим.

                И принял ты ярмо Христа,
                Твои брега поют осанну.
                Вод окрещенных чистота
                Бросает вызов Иордану.
                Но оказался крест Христов
                Неизмеримо легче груза
                Высоких цезарских мостов,
                И горьких слез под властью Друза,
                И вставших над волной твоей
                30 Пятидесяти крепостей.

                Ты во Христе неуязвим,
                Как злато в пламени горнила.
                Пускай бряцаньем боевым
                Шум рейнских волн глушил Аттила,
                Невинной кровью христиан
                Он обагрил твое теченье,
                Убийствами и злобой пьян,
                Он грабил каждое селенье, -
                В огне дымились берега,
                40 Пустели пашни и луга.

                Мольбам о мщении Творец
                Внимал и твой возвысил жребий -
                Сам Карл Великий, наконец,
                От злобных варварских отребий
                Сумел очистить берег твой.
                Преемник славы Константина,
                Он рейнской овладел землей,
                Слагая камни воедино. -
                И создал сад среди теснин
                50 Благочестивый властелин.

                О мукомол, о винодел,
                О землекоп, градостроитель,
                О мастер оружейных дел,
                О смелый лоцман и воитель,
                Бумагоделатель, молю,
                Бумагу дай для этой оды,
                Горжусь тобой и восхвалю
                Твои стремительные воды, -
                Так лебедь резвый хмелю рад,
                60 Вкушая рейнский виноград.

                Как радуга, твоя краса
                Цветет светло и горделиво,
                И кажется, что небеса
                Тускнеют перед ней стыдливо.
                Пунцовый, синий, белый цвет
                Тяжелых гроздий виноградных -
                В них каждый город твой одет
                Среди садов и вод прохладных, -
                Со всех сторон любой приток
                70 Несет воды тебе глоток.

                Вот Майн, холмов лесистых сын,
                Вот Мозель, яблоками славный,
                Маас, духовный властелин,
                Что с Рейном спор ведет как равный,
                И Рур, журчащий в тростниках,
                И Неккар, лозами увитый,
                И Липпе в низких берегах,
                Среди дубрав, под их защитой, -
                И сотни рек и ручейков
                80 В венках из трав и васильков.

                Стонами ты коснулся гор
                Швейцарских, где сыны свободы
                Врагам готовы дать отпор;
                Ты руки погружаешь в воды
                Морские, где стоит оплот
                Земли батавов - остров гордый,
                Где героический народ
                Разбил гостей незваных орды,
                И плещет рейнская волна,
                90 Лишь для свободы рождена.

                Ты, словно греческий пифон,
                В долине завитки раскинув,
                Ползешь и лижешь горный склон,
                И пьешь из пенистых кувшинов
                Потоки мутных, талых вод.
                И пухнет от водянки тело
                Твое, и множится твой гнет,
                Губя все что в полях созрело, -
                Ты гложешь камни горных гряд
                100 И дол, где зреет виноград.

                Когда-то к Альбиону в дом
                Тянулся ты разверстой пастью,
                Теперь заплывшею песком;
                По ныне Лек и Эйсел, к счастью,
                Убыток вдвое возместив,
                Тебя ведут к морским просторам,
                И сдержан дамбами разлив,
                Чтоб под губительным напором
                Растаявших весной снегов
                110 Не вышел ты из берегов.

                Река мерцающих светил,
                Бегущая во тьме аркада, -
                Нет, это не роскошный Нил,
                Не По - Ломбардии отрада.
                Нет, это только Рейн златой,
                Где рыбки плещут шаловливо,
                И серебристой пестротой
                Переливаются игриво,
                И по хрустальным небесам
                120 В ночи блуждают здесь и там.

                Ты утопить, защекотать
                Меня могла, русалка Рейна,
                Но как тобой гордится знать
                И чтит тебя благоговейно.
                Ты странам имена дала,
                Ты многих рыцарей сманила,
                Свершивших славные дела, -
                Здесь расцвела их мощь и сила;
                Но кровь голландских сыновей
                130 Привычна для твоих очей.

                Твоей весной мой стих рожден
                И в боевых играет горнах, -
                Пускай услышу я трезвон
                Твоих колоколов соборных,
                Пусть проскользнет моя ладья,
                Пусть повернет на гребне вала,
                Пусть Кельном налюбуюсь я,
                Пусть в Базеле сойду с причала,
                Где спит Эразм, найдя покой.
                140 Средь суетливости мирской.

                Ты в Шпейере глядишь на суд,
                Где тянут тяжебники дело:
                Под бременем бумажных груд
                Сама Фемида поседела.
                Но как ты в Бингене ревешь!
                Как полнишь в Нидерландах чаши
                Бином, - забыты лесть и ложь,
                И беззаботны семьи наши.
                Мои чернильницы полны
                150 Голубизной твоей волны.

                Но горе! Плачу я в беде,
                И шлю проклятья мерзкой твари -
                Церковной злобе и вражде,
                Кровавой распре государей:
                Сын гидры с тысячью голов,
                Убийца, адский отравитель
                Сладчайших рейнских берегов -
                Погибни! Пусть освободитель
                Очистит Рейна берега
                160 От ненавистного врага.

                Как гордо рейнский Лек вскипит
                У стен Вианена волною,
                Когда наследника родит
                Супруга Болфарду-герою,
                Вождю Нассауских знамен.
                Пускай хранит наследник нравы
                И честь, достойную времен
                Минувших и отцовской славы.
                Пусть расцветет, творя добро,
                170 Достойный сын ван Бредеро.

                Лелеять будет рейнский Лек,
                Покорный нежному влеченью,
                Зеленой поросли побег,
                Что защитит своею тенью
                Мать и прекрасных дочерей.
                Так ждут проснувшиеся лозы
                Весенних радостных дождей,
                И жаждут вешних ливней розы.
                Пусть небеса благословят
                180 Ту колыбель и этот сад.

                1630

 Перевод Е. Витковского

De Rynstroom,
aen Iohan Wolphard, Heer te Brederode, Vryheer te Vianen.
 
Doorluchte Rijn, mijn soete droom,
 
Van waer sal ick u lof toesingen?
 
Mijn treckende geboortestroom,
 
Ghy koomt uit Zwitsersche Alpes springen,
5
Als hoofda;r der begaefde Euroop.
 
De Donau, uw afkeerigh broeder,
 
Nam oostwaert op syn' snellen loop,
 
Ghy Noordwaert; doen een selve moeder,
 
Begort van regen ys en sneeuw,
10
V baerde voor soo menige eeuw.
 
 
Germanjen lagh noch wild begroeit
 
Van syn Hyrcynsche wilde wouden,
 
Tot dat het namaels werd besnoeit,
 
En door de tucht in toom gehouden.
15
Ten leste dorst ghy, strijdbre Rijn,
 
Den Tiber op syn feest bestoken;
 
Die voor u neegh, doen Constantijn
 
Van uwen oever opgebroken
 
Ging strijcken met den ouden roof
20
Van Rome en 't Heidensch bygeloof.


Ghy naemt het juck van Christus aen.
 
Men hoorde uw vrolijcke oevers schatren,
 
En scheent de heilige Iordaen
 
Te tarten met gedoopte watren.
25
Het Christen kruis en viel uw' rugh
 
Soo swaer niet, als weleer te draegen
 
Den last van Cesars legerbrugh
 
En Drusus, die u dede klaegen
 
Om vijftigh sloten swaer van steen,
30
Gebouwt langs uwe kanten heen.

 
Maer uw geloovigh Christendom
 
Beproeft werd, als het goud in d'oven,
 
Doen Attilaes verwoede trom
 
't Geruisch uws waters quam verdooven,
35
En verwde met onnosel bloed
 
En damde uw kil met kuische dooden,
 
En trapte met een' droncken voet
 
Op woeste steden, leegh gevloden,
 
Of brande uw hair af met syn toorts,
40
Beklad en druipend van veel moords.
 
 
Ghy schreide met een heesche keel
 
Den hemel aen, om troost verlegen;
 
Die sond u Karel, 't Rycksjuweel:
 
Dees kon d'onveilige oevers veegen
45
Van onduitsch en baldaedigh schuim,
 
Gelijck uw Constantijn voorheenen.
 
Doen kreeght ghy uwe randen ruim,
 
En saemelde uw verstroide steenen,
 
En saeght dien held vol godesvrucht
50
Syn' lusthof planten in uw lucht.

 
 O onvermoeide molenaer,
 
O stedebouwer, schepedraeger,
 
O rijxgrens, schermheer in gevaer,

Wijnschencker, veerman, oeverknaeger,
55
Papieremaecker, schaf papier,
 
Daer ick uw glori op magh schryven,
 
Vw water dat ontvonckt mijn vier.
 
Mijn sinnen in uw wedde dryven,
 
En speelen als een dartle swaen,
60
Verleckert op uw wijngerdblaen.

 
Ghy schijnt een aerdsche regenboogh
 
Gekleed met levendige kleuren,
 
En tart den hemelschen om hoogh,
 
Die hierom nydigh schijnt te treuren.
65
De blaeuwe en purpre en witte druif
 
Ver;iert uw stedekroon en locken,
 
En muscadelle wijngerdkuif.
 
De vlieten staen met wijngerdstocken68
 
Rondom u, druipende van 't nat,
70
En offren elk hun watervat.

 
 Daer is de Main, een pijnberghs soon,
 
De Moesel met haer appelvlechten,
 
De Maes, die met een myterkroon
 
Om d'eer met onsen Rijn wil vechten,
75
De Roer, die 't hair met riet vertuit,
 
De Necker, met een' riem van trossen,
 
De Lip, gedost met mosch en kruid
 
Van overhangende eicke bosschen,
 
En duisend andren min van roem,
80
Bekranst met loof en korenbloem.

 
Ghy streckt de voeten aen 't geberght,
 
Daer sich de Zwitsers in bescharmen,
 
Wanneer men hen om oorloogh verght:
 
Ghy grijpt de Noordzee met uw armen,
85
Waerin het heldeneiland leit,
 
Daer Bato sich ter nedersette,
 
En dat soo schuw van dienstbaerheid
 
D'uitheemsche beckeneelen plette,

En de; gevoelen dat de Rijn
90
Geschapen was om vry te zijn.
 
 
Ghy slingert, als de Griecksche slang,
 
Vw blaeuwe krullen om de struicken,
 
En groene bergen breed en lang,
 
En swelleght in soo veele kruicken
95
Van stroomen, dat uw lichaem swelt
 
Van watersucht, en parst de planten,
 
En schuurt soo menigh vruchtbaer veld,
 
En kabbelt aen de ruige kanten,
 
Nu tusschen bergh en krommen bult,
100
Nu door een dal met wijn gevult.
 
 
Al is uw eene keel versand,
 
Die 't huis te Britten plagh te schaeven,
 
Dat nu verdroncken leit op strand;
 
De Leek en d'Yssel doorgegraeven
105
Vergelden dubbel dese scha,
 
En leiden u met hooge dijcken
 
In zee, op dat uw ongena
 
De vlacke beemden niet koom strijcken
 
Met macht van regen, en geweld
110
Van sneeuw, dat inde sonne smelt.
 
 
De heldre en starrelichte vliet,
 
Die door den hemel vloeit by duyster,
 
Is d'Italjaensche Padus niet,
 
Noch oock de Nyl, Egyptens luister;
115
Neen seker, 't is de rijcke Rijn,
 
Wiens visschen, met een wuft gewemel,
 
In 't onbevleckte kristalijn
 
Van eenen onbetrocken hemel,
 
Met silvre schubben silverklaer
120
Als starren dolen hier en daer.



O suivre en blancke Rynmeermin,
 
Die my tot stervens toe kunt kittlen,
 
Ghy helpt veel sielen aen gewin,
 
En menigh Graef aen eeretittlen,
125
En landen aen een' hoogen naem.
 
Hoe menigh heeft u overtogen,
 
En met uw rand bepaelt syn faem?
 
Hoe dickwils saeght ghy met uw oogen
 
Het hooghgeboren Hollandsch bloed,
130
En voelde in't water synen gloed?
 
 
Het sy ick dan mijn ooghen sla
 
Op uw bisschoppelijcke torens:
 
Of met een lent van vaersen ga
 
Bevlechten uwe silvre horens:
135
Of volgh uw' wuften ommeswaey:
 
Of sing op 't ruisschen van uw baeren:
 
Of huppel op mijn Keulsche kaey:
 
Of koom door Bazel afgevaeren,
 
Daer ghy Erasmus grafste kust,
140
En wenscht het wijs gebeente rust:
 
 
Het sy ghy 's Keysers vierschaer schaeft
 
Te Spier, dat swart van pleiters grimmelt,
 
Daer Themis grijs en afgeslaeft
 
Bekommert sit, en 't pleit beschimmelt:
145
Het zy ghy brult in 't Binger loch:
 
Of Neerland drenckt met volle vaten,
 
En groeien doet van wijngerdsogh,
 
En ydle en sotte sorgen haeten:

Vw vocht bestelt mijn veder inckt,
150
Tot datse in zee met u verdrinckt.
 
 
Maer, och! ick schrey mijn oogen uit,
 
En sal noch in een' vliet verkeeren,
 
Om datter sulck een Hydra spruit
 
Wt kerckgeschil en haet van Heeren;
155
Een helsche Hydra vol vergift,
 
Die 's Rijns gesonde en soete boorden
 
Vergiftight, en gants Duitschland schift,
 
En groeit in onversoenbre moorden.
 
Een lang gewenst Verlosser vaegh
160
Het Rijck van 's Rijcks vervloeckte plaegh.
 
 
Hoe moedigh sal de Rijnsche Leck
 
Al schuimend bruisen langs Vianen,
 
Wen Wolphard, wachter van ons heck,
 
En d'eere der Nassausche vaenen,
165
Een iongen Soon geboren word,
 
In wiens gemoed de goude seden
 
Der overoudren zyn gestort,
 
En 's Vaders strenge dapperheden;
 
Een telgh, die weder bloeien doe
170
Den grysen stam van Brederoe.
 
 
De Rynsche Leck die teere ranck
 
Daer na met sachter tong sal lecken,
 
En vrolijck wiegen sonder dwanck;
 
Om met haer schaduw te bedecken
175
De Moeder, die nu met een schaer
 
Van schoone dochtren desen zegen
 
Verbeit, en wenscht om 't blyde iaer,
 
Gelijck een roosengaerd om regen.
 
De Hemel bouw dien vruchtbren hof,
180
En hellep my aen Wiegestof.
 

ПОСОШОК ЙОАНА ВАН ОЛДЕНБАРНЕВЕЛТА,

                отца отечества.

                О том воспомнить я хочу,
                Кто был отечеству опора,
                Чья жизнь коварством наговора
                Была обречена мечу;
                Кто нового Нерона  в страхе,
                Как новый Сенека, держал;
                Кто скорбь всех честных душ стяжал,
                Главу свою сложив на плахе.
                Убийцы! За него - года
                10    В ответе будет ваша свора,
                Как и за то клеймо позора,
                Что возлегло на города!
                Свершая ко Двору дорогу
                По долгу службы, каждый день,
                Он твердо ставил на ступень
                Свой верный посох, "третью ногу".
                Согбенный бременем труда
                И сединою белопенной,
                Он шел походкою согбенной,
                20 Но не сгибался никогда!
                О вы, чей нрав жесток и злобен!
                Успев от старца отдохнуть,
                Попробуйте мой стих согнуть:
                Он посошку его подобен!
                1657

Перевод В. Швыряева

Het stockske van Joan van Oldenbarneveltt,
Vader des Vaderlants.

Myn wensch behoede u onverrot,
 
O STOCK en stut, die, geen' verrader,
 
Maer 's vrydoms stut en Hollants Vader
 
Gestut hebt op dat wreet schavot;
5
Toen hy voor 't bloedigh zwaert most knielen,
 
Veroordeelt, als een Seneka,
 
Door Neroos haet en ongena,
 
Tot droefenis der braefste zielen.
 
Ghy zult noch, jaeren achter een,
10
Den uitgangk van dien Helt getuigen,
 
En hoe Gewelt het Recht dorf buigen,
 
Tot smaet der onderdruckte ste;n.
 
Hoe dickwyl streckt ghy onder 't stappen
 
Naer 't hof der Staeten stadigh aen
15
Hem voor een derden voet in 't gaen
 
En klimmen, op de hooge trappen:
 
Als hy, belast van ouderdom
 
Papier en schriften, overleende,
 
En onder 't lastigh lantspack steende!
20
Wie ging, zoo krom gebuckt, noit krom!
 
Ghy ruste van uw trouwe plichten,
 
Na 'et rusten van dien ouden stock,
 
Geknot door 's bloetraets bittren wrock:
 
Nu stut en styft ghy noch myn dichten.

На КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН АМСТЕРДАМА

                Все ли грекам похваляться
                Лирой, коей Амфиол,
                В дивном пенье искушен,
                Нудил стены воздвигаться.
                Впрочем, Бахусу видней,
                Нежели живущим ныне,
                Как воздвигся на равнине
                Град из тесаных камней
                По веленью струн и пенья:
                10 Нам смешны сии виденья.

                Древних - погублял искус
                Игрищ, неги и отрады;
                Фантастические грады
                Грубый изукрасил вкус.
                Тщася чувственным экстазом
                Ужас смерти обороть,
                Ублажали греки плоть,
                Ни во что не ставя разум;
                Но затейливость прикрас
                20 Вчуже меркла всякий раз.

                Мы - питомцы просвещенья,
                Ибо к славе движет век
                Не изыск досужих нег,
                Но разумность дерзновенья!
                Город Гейсбрехта растет
                Под музыку колоколен,
                Чей раскат, многоглаголен,
                Мещет Фербек в небосвод,
                Ловко правя карильоном
                30 В ликованье громозвонном.

                Заглушает сей раскат
                Кафедральные хоралы,
                Колокольцы, как кимвалы,
                Хорам ангельским гласят.
                Башенным курантам вторя
                В опоясании стен,
                Непреклонный лик явлен
                Первой Королевы Моря, -
                В стройных мачтовых лесах,
                40 С легким ветром в парусах.

                Будь прославлены по праву
                Гордый ЭЙ и Амстердам!
                Вслед за Хемони воздам
                Лотарингии за славу,
                С коей ноты извлекла
                Колокольного металла, -
                Дабы радость окрыляла, -
                Грянь, звонарь, в колокола!
                Люд под колокольной башней
                50 В пляс пустился бесшабашный.

                Вряд ли даже легковер
                Принесет дары Кибеле, -
                Колокольни загудели
                На совсем иной манер!
                И безумным корибантам
                Переспорить их невмочь,
                Не давая день и ночь
                Передышки музыкантам.
                Се - алтарь! Не видел свет
                60 Равного - с начала лет!
                1661

Перевод В. Летучего


Op het Klokmusyk t'Amsterdam.

NEC MORTALE SONANS.
 
Laet al d'oude Grieken zwijgen,
 
Stoffende, zoo trots en fier,
 
Van Amfions goude lier,
 
Op wiens klank de vesten stijgen,

   Bacchus zijn geboortestadt
 
Van den hemel zagh bescheenen,
 
Daer zoo veel verstroide steenen
 
Zich verhieven uit het plat,
 
Op de maet van snaer en zanger.
10
Wy verwondren ons niet langer.
 
 
 
Droom en kluchten gaven stof
 
Aen de lichtgelovende ouden,
 
Die gedroomde steden bouden.
 
Dat verzieren ging te grof.
15
Griecken, dertel in zijn vonden,
 
Zocht uit duisternisse licht,
 
Diende zich van ydel dicht,
 
Aen geen schijn van re;n gebonden,
 
Toen het geestigh logens goot,
20
  En zijn verf niet eens verschoot.


Wy, verlicht door rijper klaerheit,
 
Mogen spreeken, rijk van roem,
 
Zonder dat men 't werk verbloem,
 
In der daedt, en in der waerheit:
25
  Gijsbrechts stadt wort rontom heen,
 
Op muzijk van torenklokken,
 
Met een' steenen muur omtrokken,
 
Wort geklonken hecht aen een,
 
Als VERBEEK met voet en vingren

 Klanken weet door een te slingren.
 
 
 
Hy verdooft met klokgeluit
 
d'Allere;lste kerkkooraelen,

Speelt met klokken, als cymbaelen.
 
's Hemels kooren kijken uit.
35
Op de heele en halleve uuren,


En de vierendeelen me,
 
Steekt de Koningin der zee
 
'tHooft nu trotser uit haer muuren,
 
Gort haer' vruchtbren schepetuin
40
  Met een' gordel van arduin.
 

Ik verhef mijn' toon in 't zingen
 
Aen den Aemstel en het Y,
 
Op den geest van HEMONY,
 
d'Eeuwige eer van Loteringen,
45
  Die 't gehoor verlekkren kon
 
Op zijn klokspijs, en zijn nooten,
 
Ons zoo kunstrijk toegegoten,
 
't Lust ons op de klokketon,
 
Om doorluchte torentranssen,
50
Eenen klokkedans te danssen.
 
 
 
Cybele behaelt geen' prijs
 
Door geschal van keteltrommen,
 
Nu de torentranssen brommen,
 
Met een liefelijker wijs
55
Dan haer dolle Korybanten.
 
Geen of een alleen vermagh
 
Om te voeren nacht en dagh
 
Eenen rey van musikanten.
 
Voert dien klokhelt op 't altaer
60
  Eens gezien in duizent jaer.

 
Пауль Флеминг

К САМОМУ СЕБЕ
Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства,
Встань выше зависти, довольствуйся собой!
От счастья не беги и не считай бедой
Коварство времени и сумрачность пространства.
Ни радость, ни печаль не знают постоянства:
Чередованье их предрешено судьбой.
Не сожалей о том, что сделано тобой,
А исполняй свой долг, чураясь окаянства.
Что славить? Что хулить? И счастье и несчастье
Лежат в тебе самом!.. Свои поступки взвесь!
Стремясь вперед, взгляни, куда ты шел поднесь.
Тому лишь, кто, презрев губительную спесь,
У самого себя находится во власти,
Подвластна будет жизнь, мир покорится весь!

Перевод Льва Гинзбурга

An sich

Sei dennoch unverzagt! Gib dennoch unverloren!
Weich keinem Gl;cke nicht, steh h;her als der Neid,
vergn;ge dich an dir und acht es f;r kein Leid,
hat sich gleich wider dich Gl;ck, Ort und Zeit verschworen.

Was dich betr;bt und labt, halt alles f;r erkoren;
nimm dein Verh;ngnis an. La; alles unbereut.
Tu, was getan mu; sein, und eh man dir's gebeut.
Was du noch hoffen kannst, das wird noch stets geboren.

Was klagt, was lobt man noch? Sein Ungl;ck und sein Gl;cke
ist ihm ein jeder selbst. Schau alle Sachen an:
dies alles ist in dir. La; deinen eitlen Wahn,

und eh du f;rder gehst, so geh in dich zur;cke.
Wer sein selbst Meister ist und sich beherrschen kann,
dem ist die weite Welt und alles untertan.

(1641)


ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ

Что ценней любого клада
Нам на жизненном пути?
Величайшая отрада
Сердце верное найти,
С сердцем близким, с сердцем милым
Все на свете нам по силам.

Жизнь предаст, судьба обманет,
Счастье может изменить.
Сердце верное воспрянет,
Чтоб тебя оборонить.
С сердцем близким, с сердцем милым
Все на свете нам по силам.

Для него твоя удача -
Всех отраднее удач.
Загорюешь, горько плача,
И его услышишь плач.
С сердцем близким, с сердцем милым
Все на свете нам по силам.

Деньги тают, гаснет слава,
Дни уносятся гурьбой,
Старость мерзкая трухлява -
Сердце верное с тобой.
С сердцем близким, с сердцем милым
Все на свете нам по силам.

И свиданье и разлуку -
Все оно перенесет.
Загрустишь - развеет скуку,
А отчаешься - спасет.
С сердцем близким, с сердцем милым
Все на свете нам по силам.

Пусть в одно сольются сердце
В добрый час сердца, двоих,
Пусть открыта будет дверца
И для третьего у них.
С сердцем близким, с сердцем милым
Все на свете нам по силам!

Ein getreues Herz

Ein getreues Herze wissen
hat des h;chsten Schatzes Preis.
Der ist selig zu begr;;en,
der ein treues Herze wei;.
Mir ist wohl bei h;chstem Schmerze;
denn ich wei; ein treues Herze.

L;uft das Gl;cke gleich zuzeiten
anders, als man will und meint,
ein getreues Herz hilft streiten
wider alles, was ist feind.
Mir ist wohl bei h;chstem Schmerze;
denn ich wei; ein treues Herze.

Gunst, die kehrt sich nach dem Gl;cke,
Geld und Reichtum, das zerst;ubt,
Sch;nheit l;;t uns bald zur;cke;
ein getreues Herze bleibt.
Mir ist wohl bei h;chstem Schmerze;
denn ich wei; ein treues Herze.

Nichts ist S;;ers als zwei Treue,
wenn sie eines worden sein.
Dies ist's, des ich mich erfreue,
und sie gibt ihr Ja auch drein.
Mir ist wohl bei h;chstem Schmerze;
denn ich wei; ein treues Herze.

Эпитафия
господина Пауля Флеминга, д-ра мед., кою он сочинил сам в Гамбурге марта 28 дня лета 1640 на смертном одре, за три дня до своей блаженной кончины

Я процветал в трудах, в искусствах и в бою,
Избранник счастия, горд именитым родом,
Ничем не обделен - ни славой, ни доходом,
Я знал, что звонче всех в Германии пою.
Влекомый к странствиям, блуждал в чужом краю.
Беспечен, молод был, любим своим народом…
Пусть рухнет целый мир под нашим небосводом,
Судьба оставит песнь немецкую мою!
Прощайте вы, господь, отец, подруга, братья!
Спокойной ночи! Я готов в могилу лечь.
Коль смертный час настал, то смерти не перечь.
Она меня зовет, себя готов отдать я.
Не плачьте ж надо мной на предстоящей тризне.
Все умерло во мне… Все… Кроме искры жизни.

Herrn Pauli Flemingi der Med. Doct. Grabschrifft so er ihm selbst gemacht in Hamburg den xxiix. Tag de; Mertzens m. dc. xl auff seinem Todtbette drey Tage vor seinem seel: Absterben.

    Ich war an Kunst und Gut und Stande gro; und reich.
De; Gl;ckes lieber Sohn. Von Eltern guter Ehren.
Frey; Meine. Kunte mich aus meinen Mitteln nehren.
Mein Schall floh ;berweit. Kein Landsmann sang mir gleich.

    Von reisen hochgepreist; f;r keiner M;he bleich.
Jung wachsam unbesorgt. Man wird mich nennen h;ren
Bi; da; die letzte Glut di; alles wird verst;ren.
Di; De;tsche Klarien di; gantze danck' ich Euch.

    Verzeiht mir bin ichs werth Gott Vater Liebste Freunde.
Ich sag' Euch gute Nacht und trette willig ab.
Sonst alles ist gethan bi; an das schwartze Grab.

    Was frey dem Tode steht das thu er seinem Feinde.
Was bin ich viel besorgt den Othem auffzugeben?
An mir ist minder nichts das lebet als mein Leben.

Андреас Грифиус

Слезы отечества, год 1636
 Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе.
Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь,
Ревущая труба, от крови жирный меч
Похитили наш труд, вконец нас одолели.
В руинах города, соборы опустели.
В горящих деревнях звучит чужая речь.
Как пересилить зло? Как женщин оберечь?
Огонь, чума и смерть… И сердце стынет в теле.
О, скорбный край, где кровь потоками течет!
Мы восемнадцать лет ведем сей страшный счет.
Забиты трупами отравленные реки.
Но что позор и смерть, что голод и беда,
Пожары, грабежи и недород, когда
Сокровища души разграблены навеки?!

Thr;nen des Vaterlandes / Anno 1636

WIr sind doch nunmehr gantz / ja mehr denn gantz verheeret!
Der frechen V;lcker Schaar / die rasende Posaun
Das vom Blutt fette Schwerdt / die donnernde Carthaun /
Hat aller Schwei; / und Flei; / und Vorrath auffgezehret.
Die T;rme stehn in Glutt / die Kirch ist umgekehret.
Das Rathau; ligt im Grau; / die Starcken sind zerhaun /
Die Jungfern sind gesch;nd’t / und wo wir hin nur schaun
Ist Feuer / Pest / und Tod / der Hertz und Geist durchf;hret.
Hir durch die Schantz und Stadt / rinnt allzeit frisches Blutt.
Dreymal sind schon sechs Jahr / als vnser Str;me Flutt /
Von Leichen fast verstopfft / sich langsam fort gedrungen.
Doch schweig ich noch von dem / was ;rger als der Tod /
Was grimmer denn die Pest / und Glutt und Hungersnoth
Das auch der Seelen Schatz / so vielen abgezwungen.


К звездам
Светила, что меня манят из горней дали,
Лампады, что ночной пронзают небосклон,
Играя как брильянт, сияют испокон,
Цветы, что на лугах небесных расцветали,
Дозорные, Творец, задумав мир в начале,
Премудрый, вас назвал точнейшим из имен,
Вас Он один считал, вас знает только Он
(Мы, смертные слепцы, о чем мы возмечтали!).
Предтечи радости, о сколько же ночей
Разглядывая вас, я не смыкал очей?
Герольды времени, когда же я, с мольбою
Взирающий на вас без устали с земли,
Вас, что огонь любви в душе моей зажгли,
Избавлен от забот, увижу под собою?
1640
Переводы Л. Гинзбурга

An die Sternen

Ihr Lichter / die ich nicht auff Erden satt kan schauen /
Ihr Fackeln / die ihr stets das weite Firmament
Mit euren Flammen ziert / vnd ohn auffh;ren brennt;
Ihr Blumen / die jhr schm;ckt de; grossen Himmels Auen:

Ihr W;chter / die als Gott die Welt auff-wolte-bauen;
Sein Wort die Wei;heit selbst mit rechten Namen nennt
Die Gott allein recht misst / die Gott allein recht kennt
(Wir blinden sterblichen! was wollen wir vns trauen!)

Ihr B;rgen meiner Lust / wie manche sch;ne Nacht
Hab ich / in dem ich euch betrachtete gewacht?
Regierer unser Zeit / wenn wird es doch geschehen /

Da; ich / der euer nicht alhier vergessen kan /
Euch / derer Liebe mir steckt Hertz und Geister an
Von andern Sorgen frey werd unter mir besehen?

ВЕЛИЧИЕ И НИЧТОЖЕСТВО ЯЗЫКА
Венец творения, владыка из владык,
Ответствуй, в чем твое всевластье человечье?
Зверь ловок и силен, но, не владея речью,
Он пред тобой — ничто. А людям дан язык.
Груз башен каменных и тяжесть тучных нив,
Корабль, что входит в порт, моря избороздив,
Свечение звезды,
Течение воды,
Все, чем в своих садах наш взор ласкает Флора,
Закон содружества, которым мир богат,
Неумолимый смысл господня приговора,
Цветенье юности и старческий закат —
Все — только в языке! — находит выраженье.
В нем — жизни торжество, в нем — смерти пораженье,
Над дикостью племен власть разума святого…
Ты вечен, человек, коль существует слово!
Но что на свете есть острее языка?
Что в бездну нас влечет с нещадной быстротою?
О, если б небеса сковали немотою
Того, чья злая речь развязна и мерзка!
Поля в холмах могил, смятенье городов,
Пожар на корабле у мертвых берегов,
Вероучений чад,
Что разум наш мрачат,
Слепая ненависть, которая нас душит,
Вражда церквей и школ, обман и колдовство,
Война, растлившая сердца, умы и души,
Смерть добродетели, порока торжество,
Любви и верности ужасная кончина —
Всему виной язык, он здесь — первопричина.
И коли речь твоя — рабыня смысла злого,
Ты гибнешь, человек, убитый ядом слова!

МАРТИН ОПИЦ

Слово утешения средь бедствий войны

Опять пришла беда... Куда ж теперь податься,
Чтоб отдых отыскать и скорби не поддаться!
Да и о чем скорбеть? Ах, как тут ни крути -
Любой из нас уйдет. Все смертны. Все в пути.

Не лучше ль, отрешась от скорби узколобой,
Рассудком вознестись над завистью и злобой,
Чтоб нас не била дрожь, как маленьких детей,
Которых масками пугает лицедей?

Ведь все, что нас гнетет, - такие же личины:
Невзгоды, ужасы, болезни и кончины,
А счастье, из мечты не превратившись в быль,
Нахлынет, как волна, и - разлетится в пыль.

Все это - сон пустой!.. И до чего ж охота
Средь бренности найти незыблемое что-то,
Что не могло б уйти, рассыпаться, утечь,
Чего вовек нельзя ни утопить, ни сжечь.

Разрушит враг твой дом, твой замок уничтожит,
Но мужество твое он обстрелять не может.
Он храм опустошит, разрушит. Что с того?
Твоя душа - приют для бога твоего.

Пусть угоняют скот, - благодаренье небу,
Остался в доме хлеб. А не осталось хлеба -
Есть добродетели спасительная власть,
Которую нельзя угнать или украсть.

Преследованью, лжи, обиде и навету
Не одолеть, не взять святую крепость эту.
Она как мощный дуб, чья прочная кора
Способна выдержать удары топора.

На крыльях разума из темной нашей чащи
Она возносится над всем, что преходяще.
Бог чтит ее одну. Ей ведено судьбой
Быть нам владычицей и никогда - рабой!

С чего же мы скорбим, неистовствуем, плачем,
Раз в глубине сердец сокровище мы прячем,
Что нам дано навек - не на день, не на час,
Что никаким врагам не отобрать у нас?!
1620-1621
Перевод Л. Гинзбурга

TROSTGEDICHT IN WIDERWERTIGKEIT DES KRIEGES

 (entstanden zwischen 1620 und 1632)
  Ja / die auch nicht geborn / die wurden umbgebracht/ 
Die Kinder so umbringt gelegen mit der Nacht
In jhrer Mutter Scho;: Ehe sie zum Leben kommen /
Da hat man jhnen schon das Leben hingenommen:
Viel sind / auch Weib und Kind / von Felsen abgest;rtzt /
Und haben jhnen selbst die schwere Zeit verk;rtzt /
Dem Feinde zu entgehn. Was darff ich aber sagen /
Was die f;r Hertzenleyd / so noch gelebt / ertragen?
Ihr Heyden reicht nicht zu mit ewrer Grausamkeit:
Was jhr noch nicht gethan das thut die Christenheit /
Wo solcher Mensch auch kan den Christen-Namen haben /
Die Leichen haben sie / die Leichen auffgegraben /
Die Glieder / so die Erd' und die Natur versteckt /
Sind worden unversch;mt von jhnen auffgedeckt.
 -----

Самой свободе враг теперь грозит. Внемлите, –
Она взывает к нам и молит о защите.
Какие б ни были нам муки суждены,
За дело правое вступиться мы должны.
Когда свершается на веру покушенье,
Бездействовать – позор, быть праздным – преступленье.
Плох тот христианин, что веру предает;
За веру свой кулак пусть каждый пустит в ход.
Хотя и тяжело гонимым быть врагами,
Терять свое добро, – но хуже, если нами
Долг нашей совести вдруг будет позабыт.
О ней заботиться всемерно надлежит.
Плоть можно покорить, но дух преград не знает:
Крылами вольными он к небу воспаряет,
Темницу тесную свою бросает он,
Цепями тяжкими юдоли не стеснен.
От воли золотой дерзнет ли кто отречься,
Покуда жив еще? О ней должны мы печься
И защищать ее до смерти. Поделом
Тот, кто предал ее, становится рабом.
Перевод: О.Румер

К НОЧИ И К ЗВЕЗДАМ

Скажи мне, ночь, зловещей чернотою
Окутавшая долы и хребты,
Ужель пред этой юной красотою
Себя самой не устыдишься ты?!

Скажите, звезды, лунными ночами
Глядящие с заоблачных высот,
Что значит свет ваш пред ее очами,
Чей ясный свет до неба достает?!

От этого пылающего взора
Вы, с каждою минутой все бледней,
Погаснете, когда сама Аврора
Зардеется смущенно перед ней.

Джон Баньян

Стихи о том, каков Человек по своей Природе

Се – Человек. Он не празднует Господа Бога;
В Ад побредёт, лишь была бы пошире Дорога;
Слабость повсюду за ним ковыляет, убога;
Злобы в нём, как в Пауке, – и всегда, и премного.
Грех громоздит на Грехи, и не видно итога;
Всюду, где он, – возникают Разлад и Тревога.
В Разуме трижды слепом он обрёл Педагога;
Дьявол, его оседлав, погоняет: 
                «Вперёд! И-го-гО-го!»
Перевод Евг. Фельдмана


Of Man By Nature

From God he's a backslider,
Of ways he loves the wider;
With wickedness a sider,
More venom than a spider.
In sin he's a considerer,
A make-bate and divider;
Blind reason is his guider,
The devil is his rider.

* * *

Порочный город суетной
Приговорён к сожженью,
И житель с страждущей душой
Зовёт: «Где путь к спасенью?»

Хор:

Греховный мир погибнет,
Вечность только в небесах;
О поспешимте, братья,
В мир вечных благ!

Покинув город, он бежит,
Но в тине утопает,
Помощник радостно спешит,
Его от бед спасает.

Вот дом и дверь среди руин,
Открыть он умоляет:
И милосердный Господин
Ему их отворяет.

Потом на высоту креста
Усталый он вступает
И вот с согбенного хребта
Ужасный груз спадает.

У замка славного в пути
Он страшных львов встречает;
Как между них ему пройти,
Привратник обясняет.

И в замок, как в святой приют,
Он входит невредимый,
И там друзья ему дают
Доспех неотразимый.

Дух искушенья на него
Нежданно нападает,
Но сталью щита своего
Его он отражает.

Он с «верным» ярмарку сует
Поспешно пробегает;
Разгул греха, как страшный бред,
Прохожих устрашает.

Вот, очарованный мечтой,
Наш путник засыпает
И дух сомненья роковой
Его во сне пленяет.

Его ключ веры золотой
Из плена избавляет,
Сион он видит за рекой,
К нему он поспешает.

Чрез Иордан средь бурь ночных
Идёт он без сомненья;
Христианин небес достиг,
Достиг страны спасенья!

Перевод И.Проханова

Паломник

В ком жажда Подвига живёт,
    Тот знает: год из года
Его Служенье не прервёт
    Любая Непогода.
Такой себя не упрекнёт
За то, что вышел он вперёд,
За то, что к Истине идёт,
    За то, что он – Паломник!
 
Пускай вещают: «Быть грозе,
    Идёшь – погиб до срока!»
Такой мужает на стезе,
    Страшащей лжепророка.
Ни Человек, ни Дикий Зверь
Не победят его теперь:
Кто прав, не ведает потерь,
    Тем более, – Паломник!
 
Его Помощник – Дух Добра,
    Его бежит Зловредство.
Жизнь вечную – придёт пора –
    Он обретёт в Наследство.
Не смогут люди превозмочь
Того, кто Лжи глаголет: «Прочь!»
Кто весь в Трудах, – и День, и Ночь, –
    Кто свыше зван, – Паломник!
1678
Перевод Евг. Фельдмана

The Pilgrim

Who would true Valour see
Let him come hither;
One here will Constant be,
Come Wind, come Weather.
There's no Discouragement,
Shall make him once Relent,
His first avow'd Intent,
To be a Pilgrim.

Who so beset him round,
With dismal Storys,
Do but themselves Confound;
His Strength the more is.
No Lyon can him fright,
He'l with a Gyant Fight,
But he will have a right,
To be a Pilgrim.

Hobgoblin, nor foul Fiend,
Can daunt his Spirit:
He knows, he at the end,
Shall Life Inherit.
Then Fancies fly away,
He'l fear not what men say,
He'l labour Night and Day,
To be a Pilgrim.

Джон МИЛЬТОН

Шекспиру

Перевод с английского С. Н. Протасьева

Достойно ли Шекспира поклоненье,
Коль целый ряд грядущих поколений
Воздвигнет пирамиду, чей гранит
Свою вершину к звездам устремит?
Для памяти великого поэта
Лишь суета, ничтожество все это.
В восторге, в удивленье нашем сам
Ты памятник воздвиг назло векам.
С твоей свободной песнью что сравнится?
А в наши дни искусству только мнится
Свободным быть. Из драгоценных книг
Твой дух глубоко в сердце нам проник.
Твоих дельфийских строк очарованье
Из нас творит немые изваянья.
Вот честь достойней царского венца!
Вот слава, что не ведает конца!
1630
What needs my Shakespear for his honour'd Bones,
The labour of an age in piled Stones,
Or that his hallow'd reliques should be hid
Under a Star-ypointing Pyramid?
Dear son of memory, great heir of Fame,
What need'st thou such weak witnes of thy name?
Thou in our wonder and astonishment
Hast built thy self a live-long Monument.
For whilst to th' shame of slow-endeavouring art,
Thy easie numbers flow, and that each heart
Hath from the leaves of thy unvalu'd Book,
Those Delphick lines with deep impression took,
Then thou our fancy of it self bereaving,
Dost make us Marble with too much conceaving;
And so Sepulcher'd in such pomp dost lie,
That Kings for such a Tomb would wish to die.

К Времени

Часов свинцовостопых вереницу,
Завистливое Время, подгоняй
И тем, чего мы алчем до гробницы,
В пути свою утробу наполняй;
А так как все, что б ты ни поглощало, -
Лишь суета и ложь,
Ты мало обретешь,
Мы потеряем мало!
Когда же ты пожрешь дурное в нас
И с ним само себя, наступит час
Безмерного, как море, ликованья,
Затем что нам лобзанье
Даст вечность и откроет вход туда,
Где добродетель царствует всегда,
Где истина святая,
Любовь и мир сияют, окружая
Престол того, к кому
Душа стремилась сквозь земную тьму;
Туда, где мы, отринув плоти бремя,
Вплетем наш голос в звездный хор
И где над нами станут с этих пор
Не властны смерть, судьба и ты, о Время!
1632
On Time
Fly, envious Time, till thou run out thy race,
Call on the lazy leaden-stepping hours,
Whose speed is but the heavy plummet's pace;
And glut thyself with what thy womb devours,
Which is no more than what is false and vain,
And merely mortal dross;
So little is our loss,
So little is thy gain.
For when as each thing bad thou hast intombed,
And last of all thy greedy self consumed,
Then long Eternity shall greet our bliss
With an individual kiss,
And Joy shall overtake us as a flood;
When every thing that is sincerely good
And perfectly divine,
With truth, and peace, and love, shall ever shine
About the supreme throne
Of Him, t' whose happy-making sight alone
When once our heav'nly-guided soul shall climb,
Then, all this earthly grossness quit,
Attired with stars, we shall for ever sit,
Triumphing over Death, and Chance, and thee, O Time.

Псалом 8

Сколь, Господи, Твоя безмерна слава,
Простершаяся выше звезд ночных,
Сколь имя Божье всюду величаво!
Из уст младенцев и детей грудных
Исторгнул Ты Себе хвалу к печали
И скорби тех, кто на Тебя восстал,
Чтобы Твои хулители молчали,
Что мститель дрогнул, враг бессилен стал.
Я мыслю, глядя на небо – творенье
Твоих перстов, на горний хор светил;
«Идет ли с ними человек в сравненье?
Как, Господи, о нем Ты не забыл?
За что он, грешный, лицезреет Бога
И положил Ты под ноги его,
Пред Ангелами умалив не много,
Все дело рук Твоих, все естество?
Над всем его поставил Ты владыкой –
Над птицею, парящей в небесах,
Над вольным зверем в чаще леса дикой,
Над рыбою, резвящейся в волнах,
Над овцами, что в поле щиплют травы,
Над чудищами мрачных бездн морских…»
Сколь имя Бога всюду величаво,
Сколь славен Он во всех краях земных!

Перевод Ю. Корнеева

O Jehovah our Lord how wondrous great
And glorious is thy name through all the earth!
So as above the Heavens thy praise to set
Out of the tender mouths of latest bearth,

Out of the mouths of babes and sucklings thou [ 5 ]
Hast founded strength because of all thy foes,
To stint th' enemy, and slack th' avengers brow
That bends his rage thy providence to oppose

When I behold thy Heavens, thy Fingers art,
The Moon and Starrs which thou so bright hast set, [ 10 ]
In the pure firmament, then saith my heart,
O what is man that thou remembrest yet,

And think'st upon him? or of man begot
That him thou visit'st and of him art found;
Scarce to be less then Gods, thou mad'st his lot, [ 15 ]
With honour and with state thou hast him crown'd.

O're the works of thy hand thou mad'st him Lord,
Thou hast put all under his lordly feet,
All Flocks, and Herds, by thy commanding word,
All beasts that in the field or forrest meet. [ 20 ]

Fowl of the Heavens, and Fish that through the wet
Sea-paths in shoals do slide. And know no dearth.
O Jehovah our Lord how wondrous great
And glorious is thy name through all the earth.
Aug. 14. 1653

Хадльгримур Пьетурссон

НРАВЫ ВЕКА

Предки, ушли вы!
Вы были правдивы,
могучи и правы,
в труде не ленивы,
в суде справедливы,
и жили для славы.
Были кони ретивы,
были звонки тетивы,
были битвы кровавы,
и в морские разливы
вели корабли вы
для-ради забавы.
И, как дети, как други,
скача по округе,
ристались солдаты
или, сидя на луге
близ милой подруги,
играли в шахматы.
Были копья упруги,
были крепки кольчуги,
но дробились и латы.
Славлю ваши досуги:
из досугов - заслуги
вырастали стократы.
Вот конь мореходный
от пристани родной -
таков был обычай -
над бездной холодной
в край чужеродный
плывет за добычей,
но ветр непогодный,
но брег мелководный -
и всех родовичей
в битве голодной
враг благородный
крушит без различий.
Над бортом изъянным,
над парусом рваным
валькирии вьются;
на поле бранном
стрелы - бураном,
и копья гнутся.
Кровь льется по ранам,
по телам бездыханным -
живые дерутся.
Лишь смелым и рьяным,
судьбою избранным
победы даются.
Тот был не мужчина,
кто жил бесчинно
и помер в бесчестье;
лишь тот молодчина,
чья доблесть - причина
и славы и мести;
там, где битвы пучина,
где конь троллей, волчина,
кружит на месте,
там смерть не кручина,
но благая кончина,
дело славы и чести.
Мудрецы и пророки,
вы ведали сроки,
и знали о многом,
и без лишней мороки
споры и склоки
решали пред богом;
помня предков уроки,
были духом высоки
в благочестии строгом -
вас бежали пороки,
вашей чести зароки
были славы залогом.
В годы напасти
исландские власти
не знали нехватки
в тех, кто на счастье
примет участье
в смертельной схватке;
и пели снасти
в бурю-ненастье,
и войск порядки
шли к смертной части -
у битвы в пасти
гибли десятки.
Из рода в роды
законов своды
чтились когда-то;
в те давние годы
для-ради свободы,
не ради злата,
шли мореходы
в ненастные воды
и верили свято,
что битвы, походы
важней, чем доходы:
слава - высшая плата!
Мы же сбились с дороги,
забыли о боге,
о славе, о благе.
При первой тревоге
давай бог ноги!
В нас нет отваги.
Но с тех, кто убоги,
дерут налоги
сквалыги и скряги,
а люди в итоге,
что звери в берлоге,
сиры и наги.
А юным все спать бы -
прежде на рать бы
шли, кто не слабы!
Им лишь бы гулять бы
до самой свадьбы -
трусливы, как бабы.
Землю пахать бы,
строить усадьбы
да малость ума бы
у древних занять бы,
на ус намотать бы
юность могла бы.
Ни в море, ни в поле
не слышно боле
битвы напева -
без сил, без воли
живем в неволе,
как праздная дева.
Сидит на престоле
владыка голи -
владелец хлева,
и в нашей юдоли
все стонут от боли,
но терпят без гнева.
В стихах нет склада,
ни древнего лада -
искусство в разрухе.
Тлетворнее яда
скучища, досада,
и девы - старухи,
что листья сада
в дни листопада,
серы и сухи.
Семья - что стадо,
дом - заграда,
люди дохнут, как мухи.
Нет в жизни цели,
души нет в теле,
в башке ума нет;
кто друг в похмелье,
тот недруг в деле -
предаст и обманет.
Пустое веселье,
пивное безделье
в кабак нас манит.
Давно истлели,
кто в битве пели -
и слава вянет.
Меч древней ковки
лежит в кладовке,
а воина внуки
в одном лишь ловки -
достигли сноровки
в подлой науке,
в искусстве издевки,
лжи и уловки -
бранятся от скуки,
но из потасовки
без остановки бегут -
ноги в руки
Врать-то мы гожи,
мол, видели тоже
кровавые схватки,
а воронам что же?-
ни мяса, ни кожи -
брехни остатки;
увидим нож -
и, помилуй боже,
сверкают пятки -
вот так, похоже,
тюлень от мережи
бежит без оглядки.
Славных начатий
победами ратей
у нас не венчают,
лживых объятий
от жалких проклятий
не отличают;
тут братья братий,
как тати татей,
во лжи уличают,
а воинских статей
и честных занятий
не привечают.
Муж отважный
сидит в каталажной
без вины виноватый,
а судит продажный
закон и присяжный -
вор толстопятый,
свидетель же важный -
червь бумажный,
трус-соглядатай, -
вот век наш сутяжный,
праздный, бражный,
лживый и клятый.
Все было, да сплыло!
Мужество, сила,
знанье, уменье -
все нам постыло,
живем уныло
в тоске и сомненье.
В нас сердце остыло,
нас ждет могила.-
а есть ли спасенье?
Верю и чаю!
На этом кончаю
стихотворенье.

Перевод В. Тихомирова

СТИХИ О ГЛИНЯНОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Ведь мы родня! И кровь и плоть
у нас с тобой едины:
меня из праха слепил господь,
тебя - гончар из глины.
Нас замесили на одном
весьма непрочном тесте:
коли мы об пол брякнем лбом -
развалимся на месте.
Еще нас признаком родства
наградили боги:
у нас большая голова
и тоненькие ноги.
Коль мы вином до горла полны,
в питье перестарались,
нести нас бережно должны,
чтоб мы не расплескались.
Но есть различие одно:
разбившись грешным делом,
исцелюсь, быть может, но ты
уже не станешь целым.

Перевод В. Тихомирова

ВЕЧЕРНИЕ СТИХИ

Солнце зашло вдруг,
сразу померк день,
гор потемнел круг,
в долы легла тень.
Как же тропу найти -
сразу утратил след.
Но светит мне на пути,
господи, твой свет.

Перевод В. Тихомирова

Доротея Энгельбретсдаттер

Я - юная поэтесса,
Только формируюсь ещё,
На моём простом женском языке
Не существует высоких слов.
Но я, между нами говоря,
Могу сделать немного больше, чем мой отец,
Я не уступаю учёным людям,
Тем, кто носит штаны.

Jeg som poet-unge
Byder frem, hvad jeg form;r
I min simple kvindetunge
Ingen h;i diskurs best;r
Om jeg, zwischen uns at sige,
Kan lidt mer end fadervor
M; jeg for de l;rde vige,
Buksefolket g;r dog for.

-----

Se! Han kommer som en snare,
og som lynet i sin gang.
F;r seg nogen tager vare,
smeller h;yt basunens klang.
S; m; levende og d;de,
alle for hans domstol m;de.

Og til p;lens ild nedslenges,
kveles uten noen ro.
Der i Satans klemme trenges
som en fugl i h;kens klo.
Hvor de gneldrer da som hvelpe,
og det m; dog intet hjelpe.

-----

Когда мир с его радостью терпит неудачу,
Когда удача не всегда улыбается,
Когда по всем углам видны кресты,
И ждут, когда я обращу внимание на них,
Тогда я не знаю лучшего совета,
Чем полететь к Иисусу со своей мольбой.

Он лучше всех понимает мои недостатки
И видит, что у меня слабый характер,
Гораздо лучше, чем я могу сама сказать,
Я - слабое существо,
И я - всего лишь прах,
И часто дрожу, как лист.

О когда же придёт моё искупление,
Когда я из этой долины слёз
Попаду к тебе, благочестивому,
И буду служить тебе в радостных покоях!
Там, далеко, лучше быть привратницей,
Чем здесь - королевой.

N;r verden med sin glede sviker,
n;r lykken ikke alltid ler,
n;r kors fra alle hj;rner kiker
og stirrende inn til meg ser,
da vet jeg ingen bedre r;d,
enn fly til Jesus med min gr;t.

Han skj;nner best min ringe evne
og ser jeg er av vek natur,
langt mere enn jeg selv kan nevne,
jeg skr;pelige kreatur;
jeg er dog kun som bare st;v,
og bever ofte som et l;v.

Sitt l;fte ei han bort vil rykke,
om han iblant enn b;yer meg,
jo krummer’ tre, jo bedre krykke,
jo mere han s; faderlig
vil kue kj;dtes syndig kvist,
jo st;rre fryd jeg venter hist.

Og derfor vil jeg tanken svinge
til deg som i det h;ye bor,
s; mine sukk kan sterke klinge
dit opp til helligdommens kor;
til paradis med lengsel st;r,
n;r trett av livet her jeg g;r.

La verdens piler meg ei skremme,
hvor hardt den buen spenne vil,
hva kan all verdens pine klemme,
mot gleden som er oventil?
En dag hos deg er bedre k;r,
enn sveve her i tusen ;r.

Om d;den sikter p; mitt hjerte,
jeg er dog som hans skyte-pel,
da gj;r han bare kroppen smerte,
en vinning er det for min sjel,
et evig liv den derved n;r,
hvis herlighet ei ende f;r.

Den jammer her er ei ; regne,
mot himmelrikets ro og fryd.
Om jeg p; jorden alle vegne
m; f;re mang en klagelyd,
da f;r min stemme bedre klang
i paradis, blant englesang.

;, n;r skal min forl;sning komme,
da jeg fra denne gr;tedal
f;r flytte til deg, blant de fromme,
og tjene i din frydesal!
D;rvokterske ; v;re der
Langt heller enn en dronning her!

Hvor s;tt skal mine ;yne blunde
i graven, med god ro og mak,
fra alle verdens smertestunder,
og hvile inntil dommens dag,
til r;sten bringer meg det bud:
St; opp, du d;de, kom her ut!
1681

Сэмюэль Батлер

Любовь - огромнейшее счастье
Для жалких смертных, коль напастей
Она избегнет, чтоб не смог
Её разрушить грозный Рок,
Что, не сочувствуя влюблённым,
Их подчинил своим законам.
Всё это слишком ценный дар
Для смертных - сладость горних чар,
На Землю льющихся чудесно.
Поскольку лишь любовь - небесна.
(Перевод Александра Лукьянова)

All love, at first, like gen'rous wine,
Ferments and frets, until 'tis fine;
But when 'tis settled on the lee,
And from th' impurer matter free,
Becomes the richer still, the older,
And proves the pleasanter, the colder.
Love is too great a happiness
For wretched mortals to possess:
For, could it hold inviolate
Against those cruelties of Fate,
Which all felicities below
By rigid laws are subject to,
It would become a bliss too high
For perishing mortality,
Translate to earth the joys above;
For nothing goes to Heaven but love.

Мужчина - высший властелин
Своих несчастий и кручин,
Распоряжаясь незадачей
Не меньше, чем своей удачей.
Он поступает осторожно,
Но слишком, слишком ненадёжна
Его защита и слаба,
Коль нанесёт удар Судьба.
И, несмотря на весь свой разум,
Он часто всё теряет разом,
Погибнув с полной быстротой,
И от случайности простой.
(Перевод Александра Лукьянова)

* * *

У человека каждого во власти
Источник собственных его несчастий;
Но за устройством счастия его
Следит судьбы ревнивой божество;
И если не захочется Фортуне,
То все его старанья будут втуне;
Предусмотрительность - увы - слаба,
Когда распоряжается судьба.
Как разум свой заботами ни мучай,
Всегда найдется неучтенный случай,
И неким злополучным пустячком
Он опрокинет все - одним щелчком!

Перевод Г.Кружкова

Афра Бен

Любовь – искусство посильнее, чем вино,
И знатоки прекрасных вин вновь в заблужденье,
Любовь - божественное чудо, колдовство,
Само гнездо – его богатое свершенье…
Любовь – болезнь, но только радость в ней
Главнее, чем само здоровье,
Ее ругать, - самим же нам больней,
Ее владычество в нас закипает кровью…
Как превосходно возвышаться в ее власти,
И в этом мы обязаны лишь страсти,
Любовь вновь избавляет всех от лени,
Искусства Клоун ее больше ценит,
Напрасно Хамблс сравнил ее со льдом,
В любви и скряга делится добром,
И трус от смелости бросается на схватку,
Любовь и Эйри учит думать лишь о франтах…

В грубом животворном полумраке
Любовь у всех рождает аппетит,
И в Царстве мертвых, в духе Росомахи
Обновление волшебное кипит…
И валы безумных наслаждений
Непобедимость добродетели несут,
Против природы не пойдет никто, в мгновенье
Наш разум слит в ее волнующий сосуд,
А дальше лишь предел одних желаний,
Разврат от возраста, гульба и молодежь,
У любви нет смертным оправданья,
Но есть блаженство в небесах и в теле дрожь…

Перевод: Игорь Соколов

Oh love! that stronger art than Wine,
Pleasing Delusion, Witchery divine,
Wont to be priz'd above all Wealth,
Disease that has more Joys than Health;
Though we blaspheme thee in our Pain,
And of Tyranny complain,
We are all better'd by thy Reign.

What Reason never can bestow,
We to this useful Passion owe:
Love wakes the dull from sluggish ease,
And learns a Clown the Art to please:
Humbles the Vain, kindles the Cold,
Makes Misers free, and Cowards bold;
And teaches airy Fops to think.

When full brute Appetite is fed,
And choakd the Glutton lies and dead;
Thou new Spirits dost dispense,
And fine'st the gross Delights of Sense.

Virtue's unconquerable Aid
That against Nature can persuade;
And makes a roving Mind retire
Within the Bounds of just Desire.
Chearer of Age, Youth's kind Unrest,
And half the Heaven of the blest!

К той, что любит двоих в равной мере

О, как же страсть моя сильна,
Коль меж двумя разделена?
Дамон меня бы не пленил,
Не стань Алексис сердцу мил;
А мил он мне лишь потому,
Что в этом мой Дамон помог ему.

С Алексисом наедине
Дамоном я увлечена;
Без первого же грустно мне,
И со вторым я холодна.
Но если встречу вдруг двоих –
Любовь снедает к каждому из них.

О, бог крылатый, усмири
Огонь, что буйствует внутри!
Избавь же от стрелы златой,
О, Купидон! Но от какой?
Мне без Дамона счастья нет,
Не мил и без Алексиса весь свет.

ON HER LOVING TWO EQUALLY

I.
OW strongly does my passion flow,
Divided equally 'twixt two?
Damon had ne'er subdued my heart,
Had not Alexis took his part;
Nor could Alexis powerful prove,
Without my Damon's aid, to gain my love.
 
II.
 
When my Alexis present is,
Then I for Damon sigh and mourn;
But when Alexis I do miss,
Damon gains nothing but my scorn.
But if it chance they both are by,
For both alike I languish, sigh, and die.
 
III.
 
Cure then, thou mighty winged god,
This restless fever in my blood;
One golden-pointed dart take back:
But which, O Cupid, wilt thou take?
If Damon's, all my hopes are crossed;
Or that of my Alexis, I am lost.

На смерть Генри Перселла

Послушай в ясный полдень и сравни
Малиновки и коноплянки пенье:
Как напрягают горлышки они,
Соперничая искони
В своем весеннем вдохновенье!
Но если близко ночи наступленье
И Филомела меж ветвей
Вступает со своей
Мелодией небесной,
Тогда они смолкают в тот же миг,
Впивая музыки живой родник —
И внимая в молчанье, в молчанье внимая
Той песне чудесной.

Так смолкли все соперники, когда
Явился Перселл к нам сюда:
Они в восторге онемели,
И если пели,
То только славу дивного певца, —
Ему внимать мечтая без конца…

Кто возвратит нам нашего Орфея?
Не ад, конечно; ад его б не взял,
Остатком власти рисковать не смея:
Ад слишком хорошо узнал
Могущество гармонии всесильной
Он помнит, как вошла
Душа певца — в пещеры тьма и зла,
Смягчив и сгладив скрежет замогильный.

Но жители небес, услышав с высоты
Созвучия волшебной красоты,
К певцу сошли по лестнице хрустальной
И за руку с собою увели
Прочь от земли —
Вверх по ступеням гаммы музыкальной:
И все звучал, звучал напев прощальный…

А вы, шумливых музыкантов рать! —
Слезу пролив, вам надо ликовать,
Дань небу отдана, и вы свободны.
Спокойно можно жить и поживать:
Богам лишь песни Перселла угодны,
Свой выбор превосходный
Они не собираются менять.
1695
Перевод Г.Кружкова

ПРЕКРАСНАЯ НЕЗНАКОМКА

Я вольным был, обрел покой,
Покончил счеты с Красотой;
Но сердца влюбчивого жар
Искал все новых Властных Чар.

Едва спустилась ты в наш Дол,
Я вновь Владычицу обрел.
В душе царишь ты без помех,
И цепь прочнее прежних всех.

Улыбка нежная сильней,
Чем Армия Страны твоей;
Войска легко мы отразим,
Коль не хотим сдаваться им.

Но глаз дурманящая тьма!
Увидеть их — сойти с ума.
Приходишь ты — мы пленены.
Уходишь— жизни лишены.

Александр Поуп
Ода одиночеству. Умирающий христианин своей Душе

Счастливец – и труды, и время
вложивший в ферму и поля,
кому лишь радость, а не бремя
своя земля.

Труды несут вознагражденье
куделью, хлебом, молоком.
Деревья одаряют тенью,
зимой теплом.

Блажен любой, кому не жутко,
что годы мчатся чередом,
здоровый телом и рассудком,
спокойный днём;

с отличным сном в ночной постели.
Подчас не прочь взглянуть в тетрадь.
Не прочь вольготно на неделе
поразмышлять.

Так мне бы жить - укрыв свой пламень -
и без напутствий умереть,
а, где почил, пусть даже камень
не скажет впредь.
Перевод: Владимир Корман

Ode on Solitude

Happy the man, whose wish and care
A few paternal acres bound,
Content to breathe his native air,
In his own ground.

Whose heards with milk, whose fields with bread,
Whose flocks supply him with attire,
Whose trees in summer yield him shade,
In winter fire.

Blest! who can unconcern'dly find
Hours, days, and years slide soft away,
In health of body, peace of mind,
Quiet by day,

Sound sleep by night; study and ease
Together mix'd; sweet recreation,
And innocence, which most does please,
With meditation.

Thus let me live, unseen, unknown;
Thus unlamented let me dye;
Steal from the world, and not a stone
Tell where I lye.

Об одной придворной даме

Я видел истинное диво —
Умри от зависти, фантаст! —
Есть женщина: она красива,
Умна, но дружбы не предаст.

Не сумасбродна, не лукава,
Неустрашима пред молвой,
Смесь легкого, простого нрава
С душой глубокой и живой.

Но есть ли у нее изъяны,
Ты спросишь? — Да, она глуха —
К авансам светской обезьяны,
К ужимкам льстивого стиха.

On a Certain Lady at Court

I know a thing that’s most uncommon;
(Envy, be silent and attend!)
I know a reasonable woman,
Handsome and witty, yet a friend.

Not warp’d by passion, awed by rumour;
Not grave through pride, nor gay through folly,
An equal mixture of good-humour
And sensible soft melancholy.

‘Has she no faults then (Envy says), Sir?’
Yes, she has one, I must aver:
When all the world conspires to praise her,
The woman’s deaf, and does not hear.

Познай себя
Из поэмы «Опыт о человеке»

Познай себя, Бог чересчур далек;
Ты сам есть заданный тебе урок.
Ты — перешеек, а не материк:
Отчасти мудр, сравнительно велик.
Противоречья вечного пример,
Для скептика ты — слишком маловер,
Для стоика — хребтом и волей слаб;
И сам не знаешь, царь ты или раб.
Что в тебе выше, дух иль плоть, скажи,
Живой для смерти, мыслящий для лжи?
Чем больше напрягаешь разум ты,
Тем дальше от заветной правоты.
О путающий сердце с головой,
Вредитель вечный — и спаситель свой;
Клубок страстей, игралище сует;
Владыка мира, жертва мелких бед;
Творения ошибка и судья —
Венец, каприз и тайна бытия!

Пер. Г.Кружкова
 
Надпись для ошейника собаки, 
подаренной принцу Уэльскому
Перевод с английского С. Я. Маршака

Я – принца крови чистокровный пес.
А вы-то чей? – простите за вопрос?
1730-ые
I am his highness's dog at Kew;
Pray tell me, sir, whose dog are you?

Фри;дрих Го;тлиб Клопшток

Die Fr;hlingsfeier

(1. Fassung, 1759)
zur sp;teren Fassung

Nicht in den Ocean
Der Welten alle
Will ich mich st;rzen!
Nicht schweben, wo die ersten Erschafnen,
Wo die Jubelch;re der S;hne des Lichts
Anbeten, tief anbeten,
Und in Entz;ckung vergehn!

Nur um den Tropfen am Eimer,
Um die Erde nur, will ich schweben,
Und anbeten!

Halleluja! Halleluja!
Auch der Tropfen am Eimer
Rann aus der Hand des Allm;chtigen!

Da aus der Hand des Allm;chtigen
Die gr;ssern Erden quollen,
Da die Str;me des Lichts
Rauschten, und Orionen wurden;
Da rann der Tropfen
Aus der Hand des Allm;chtigen!

Wer sind die tausendmal tausend,
Die myriadenmal hundert tausend,
Die den Tropfen bewohnen?
Und bewohnten?
Wer bin ich?
Halleluja dem Schaffenden!
Mehr, als die Erden, die quollen!
Mehr, als die Orionen,
Die aus Strahlen zusammenstr;mten!

Aber, du Fr;hlingsw;rmchen,
Das gr;nlichgolden
Neben mir spielt,
Du lebst;
Und bist, vielleicht - -
Ach, nicht unsterblich!

Ich bin herausgegangen,
Anzubeten;
Und ich weine?

Vergieb, vergieb dem Endlichen
Auch diese Thr;nen,
O du, der seyn wird!

Du wirst sie alle mir enth;llen
Die Zweifel alle
O du, der mich durchs dunkle Thal
Des Todes f;hren wird!

Dann werd ich es wissen:
Ob das goldne W;rmchen
Eine Seele hatte?
Warest du nur gebildeter Staub,
W;rmchen, so werde denn
Wieder verfliegender Staub,
Oder was sonst der Ewige will!

Ergeu; von neuem, du mein Auge,
Freudenthr;nen!
Du, meine Harfe,
Preise den Herrn!

Umwunden, wieder von Palmen umwunden
Ist meine Harfe!
Ich singe dem Herrn!

Hier steh ich.
Rund um mich ist Alles Allmacht!
Ist Alles Wunder!

Mit tiefer Ehrfurcht,
Schau ich die Sch;pfung an!
Denn Du,
Namenlosester, Du!
Erschufst sie!

L;fte, die um mich wehn,
Und s;sse K;hlung
Auf mein gl;hendes Angesicht giessen,
Euch, wunderbare L;fte,
Sendet der Herr? Der Unendliche?

Aber itzt werden sie still; kaum athmen sie!
Die Morgensonne wird schw;l!
Wolken str;men herauf!
Das ist sichtbar der Ewige,
Der k;mmt!
Nun fliegen, und wirbeln, und rauschen die Winde!
Wie beugt sich der bebende Wald!

Wie hebt sich der Strom!
Sichtbar, wie du es Sterblichen seyn kannst,
Ja, das bist du sichtbar, Unendlicher!

Der Wald neigt sich!
Der Strom flieht!
Und ich falle nicht auf mein Angesicht?

Herr! Herr! Gott! barmherzig! und gn;dig!
Du Naher!
Erbarme dich meiner!

Z;rnest du, Herr, weil Nacht dein Gewand ist?
Diese Nacht ist Seegen der Erde!
Du z;rnest nicht, Vater!
Sie k;mmt, Erfrischung auszusch;tten
Ueber den st;rkenden Halm!
Ueber die herzerfreuende Traube!
Vater! Du z;rnest nicht!

Alles ist stille vor dir, du Naher!
Ringsum ist Alles stille!
Auch das goldne W;rmchen merkt auf!
Ist es vielleicht nicht seelenlos?
Ist es unsterblich?

Ach verm;cht ich dich, Herr, wie ich d;rste, zu
preisen!
Immer herrlicher offenbarst du dich!
Immer dunkler wird, Herr, die Nacht um dich!
Und voller von Seegen!

Seht ihr den Zeugen des Nahen, den z;ckenden
Blitz?
H;rt ihr den Donner Jehovah?
H;rt ihr ihn?
H;rt ihr ihn?
Den ersch;tternden Donner des Herrn?

Herr! Herr! Gott! barmherzig und gn;dig!
Angebetet, gepriesen
Sey dein herrlicher Name!

Und die Gewitterwinde? Sie tragen den Donner!
Wie sie rauschen! Wie sie die W;lder
durchrauschen!
Und nun schweigen sie! Majest;tischer
Wandeln die Wolken herauf!

Seht ihr den neuen Zeugen des Nahen,
Seht ihr den fliegenden Blitz?
H;rt ihr, hoch in den Wolken, den Donner des
Herrn?
Er ruft Jehovah!
Jehovah!
Jehovah!
Und der gesplitterte Wald dampft!

Aber nicht unsre H;tte!
Unser Vater gebot
Seinem Verderber
Vor unsrer H;tte vor;berzugehn!

Ach schon rauschet, schon rauschet
Himmel und Erde vom gn;digen Regen!
Nun ist, wie d;rstete sie! Die Erd erquickt,
Und der Himmel der F;lle des Seegens entladen!

Siehe, nun k;mmt Jehovah nicht mehr im Wetter!
Im stillen, sanften S;useln
K;mmt Jehovah!
Und unter ihm neigt sich der Bogen des Friedens.


Цепь роз

В тени весенней спит она.
Я цепью роз ее опутал, —
Она не слышит: сон глубок.
Взглянул я, – жизнь моя в тот миг
Слилась со спящей воедино:
То знал я сердцем лишь одним.
Но я позвал ее без слов —
И шелест роз мне тихо вторил.
Тогда она проснулась вдруг.
Взглянула, – жизнь ее в тот миг
Слилась с моею воедино —
И обнял нас небесный рай.
1752
Перевод Александра Кочеткова

Im Fr;hlings schatten fand ich sie;
Da band ich sie mit Rosenb;ndem:
Sie f;hlt’ es nicht und schlummerte.
Ich sah sie an; mein Leben hing
Mit diesem Blick an ihrem Leben:
Ich f;hlt’ es wohl und wu;t’ es nicht.
Doch lispelt’ ich ihr sprachlos zu
Und rauschte mit den Rosenb;ndern:
Da wachte sie vom Schlummer auf.
Sie sah mich an; ihr Leben hing Mit diesem
Blick an meinem Leben,
Und um uns ward’s Elysium.

Воскресение

Да, я воскресну! Вечная жизнь мне дана
После короткого сна.
Господь даровал мне рожденье,
И в Нем обрету восркесенье.
Аллилуйя!

Он посеял – и я расцвел,
Жнец всевышний с серпом пришел.
Пробудимся! Мы не умирали,
Мы колосьями сжатыми стали.
Аллилуйя!

День блаженства! Господа славящий день!
Радостных слез день!
Засну я в могиле глубоко
До самого этого срока,
И ты разбудишь меня!
Аллилуйя!
1758
Перевод: Инга Томан

Die Auferstehung
Mel. Jesus Christus, unser Heiland, der den Tod ;berwand.

    Auferstehn, ja, auferstehn wirst du,
Mein Staub, nach kurzer Ruh'.
Unsterblichs Leben
Wird, der dich schuf, dir geben.
5 Halleluja!
    Wieder aufzubl;hn, werd ich ges;t.
Der Herr der Ernte geht
Und sammelt Garben
Uns ein, uns ein, die starben.
10 Halleluja!
    Tag des Danks, der Freudenthr;nen Tag,
Du meines Gottes Tag!
Wenn ich im Grabe
Genug geschlummert habe,
15 Erweckst du mich.
    Wie den Tr;umenden wird's dann uns seyn!
Mit Jesu gehn wir ein
Zu seinen Freuden.
Der m;den Pilger Leiden
20 Sind dann nicht mehr.
    Ach, ins Allerheiligste f;hrt mich
Mein Mittler dann, lebt' ich
Im Heiligthume
Zu seines Namens Ruhme.
25 Halleluja!

Карл Микаэль Бельман
 
 Из  «Песен Фредмана».
Песня №32.
 Летняя ночь



ПЕСНЯ №36
О старом Лоте и его семье
Старый Лот и его жена –
Недурная была семейка.
Карты прочь, да вина налей-ка.
Ну, за Лота бокал вина!
Хоть у ангелов тела нет,
Но гостили они у Лота.
Закуси, коли есть охота,
Да проспись, вот и весь секрет.
Лот имел дочерей двоих.
Хитроумные дочки были
И родителя напоили.
Даже в Библии есть про них.
А старуха за Лотом шла,
Да и стала столпом из соли.
Нам таких бы старух поболе,
Подешевле бы соль была.

/перевод И.Ивановского/

Иоганн Вольфганг Гете

МАЙСКАЯ ПЕСНЯ

Как все ликует,
Поет, звенит!
В цвету долина,
В огне зенит!
Трепещет каждый
На ветке лист,
Не молкнет в рощах
Веселый свист.
Как эту радость
В груди вместить!—
Смотреть! и слушать!
Дышать! и жить!

Любовь, роскошен
Твой щедрый пир!
Твое творенье —
Безмерный мир!
Ты все даришь мне:
В саду цветок,
И злак на ниве,
И гроздный сок!..
Скорее, друг мой,
На грудь мою!
О, как ты любишь!
Как я люблю!

Находит ландыш
Тенистый лес,
Стремится птица
В простор небес.
А мне любовь лишь
Твоя нужна,
Дает мне радость
И жизнь она.
Мой друг, для счастья,
Любя, живи,—
Найдешь ты счастье
В своей любви!
1771
Перевод. А.  Глобы

Mailied

Wie herrlich leuchtet
Mir die Natur!
Wie gl;nzt die Sonne!
Wie lacht die Flur!

Es dringen Bl;ten
Aus jedem Zweig
Und tausend Stimmen
Aus dem Gestr;uch

Und Freud’ und Wonne
Aus jeder Brust.
O Erd’, o Sonne!
O Gl;ck, o Lust!

O Lieb’, o Liebe!
So golden sch;n,
Wie Morgenwolken
Auf jenen H;hn!

Du segnest herrlich
Das frische Feld,
Im Bl;tendampfe
Die volle Welt.

O M;dchen, M;dchen,
Wie lieb’ ich dich!
Wie blickt dein Auge!
Wie liebst du mich!

So liebt die Lerche
Gesang und Luft,
Und Morgenblumen
Den Himmelsduft,

Wie ich dich liebe
Mit warmem Blut,
Die du mir Jugend
Und Freud’ und Mut

Zu neuen Liedern
Und T;nzen gibst.
Sei ewig gl;cklich,
Wie du mich liebst!

Новая любовь — новая жизнь

Сердце, сердце, что случилось,
Что смутило жизнь твою?
Жизнью новой ты забилось,
Я тебя не узнаю.
Все прошло, чем ты пылало,
Что любило и желало,
Весь покой, любовь к труду,-
Как попало ты в беду?
Беспредельной, мощной силой
Этой юной красоты,
Этой женственностью милой
Пленено до гроба ты.
И возможна ли измена?
Как бежать, уйти из плена,
Волю, крылья обрести?
К ней приводят все пути.
Ах, смотрите, ах, спасите,-
Вкруг плутовки, сам не свой,
На чудесной, тонкой нити
Я пляшу, едва живой.
Жить в плену, в волшебной клетке,
Быть под башмачком кокетки,-
Как такой позор снести?
Ах, пусти, любовь, пусти!
1775
Перевод Вильгельма Левика

Neue Liebe, neues Leben
Herz, mein Herz, was soll das geben?
Was bedr;nget dich so sehr?
Welch ein fremdes, neues Leben!
Ich erkenne dich nicht mehr.
Weg ist alles, was du liebtest,
Weg, warum du dich betr;btest,
Weg dein Flei; und deine Ruh’ —
Ach, wie kamst du nur dazu!
Fesselt dich die Jugendbl;te,
Diese liebliche Gestalt,
Dieser Blick voll Treu’ und G;te
Mit unendlicher Gewalt?
Will ich rasch mich ihr entziehen,
Mich ermannen, ihr entfliehen,
F;hret mich im Augenblick,
Ach, mein Weg zu ihr zur;ck!
Und an diesem Zauberf;dchen,
Das sich nicht zerrei;en l;;t,
H;lt das liebe lose M;dchen
Mich so wider Willen fest;
Mu; in ihrem Zauberkreise
Leben nun auf ihre Weise.
Die Ver;ndrung, ach, wie gro;!
Liebe! Liebe! la; mich los!
1775

ИЗ ГЁТЕ

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.

Перевод М.Лермонтова

1780

 Ein gleiches.

Ueber allen Gipfeln
Ist Ruh’,
In allen Wipfeln
Sp;rest du
5
Kaum einen Hauch;

Die V;gelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
Ruhest du auch.

Песня Миньоны из романа «Ученические годы Вильгельма Мейстера»

Ты знаешь край, где мирт и лавр растет,
Глубок и чист лазурный неба свод,
Цветет лимон, и апельсин златой
Как жар горит под зеленью густой?..
5 ;Ты был ли там? Туда, туда с тобой
;Хотела б я укрыться, милый мой.

Ты знаешь высь с стезей по крутизнам?
Лошак бредет в тумане по снегам,
В ущельях гор отродье змей живет,
10 Гремит обвал и водопад ревет?..
;Ты был ли там? Туда, туда с тобой
;Лежит наш путь — уйдем, властитель мой.

Ты знаешь дом на мраморных столпах?
Сияет зал и купол весь в лучах;
15 Глядят кумиры, молча и грустя:
«Что, что с тобою, бедное дитя?..»
;Ты был ли там? Туда, туда с тобой
;Уйдем скорей, уйдем, родитель мой.
1784
Пер. Ф.  Тютчева

Kennst du das Land? wo die Citronen bl;hn,

Im dunkeln Laub die Gold-Orangen gl;hn,
Ein sanfter Wind vom blauen Himmel weht,
Die Myrthe still und hoch der Lorbeer steht.
5
Kennst du es wohl?

 Dahin! Dahin!
M;gt ich mit dir, o mein Geliebter, ziehn.

Kennst du das Haus? auf S;ulen ruht sein Dach,
Es gl;nzt der Saal, es schimmert das Gemach,
10
Und Marmorbilder stehn und sehn mich an:

Was hat man dir, du armes Kind, gethan?
Kennst du es wohl?
 Dahin! Dahin!
M;gt ich mit dir, o mein Besch;tzer, ziehn.

15
[8]
Kennst du den Berg und seinen Wolkensteg?

Das Maulthier sucht im Nebel seinen Weg,
In H;len wohnt der Drachen alte Brut,
Es st;rzt der Fels und ;ber ihn die Fluth.
Kennst du ihn wohl?
20
 Dahin! Dahin!

Geht unser Weg! o Vater, la; uns ziehn!


Фридрих Шиллер

К Радости

Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
Опьянённые тобою,
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди — братья меж собой.
Хор
Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!
Там, над звёздною страной, -
Бог, в любви пресуществлённый!

Кто сберёг в житейской вьюге
Дружбу друга своего,
Верен был своей подруге, -
Влейся в наше торжество!
Кто презрел в земной юдоли
Теплоту душевных уз,
Тот в слезах, по доброй воле,
Пусть покинет наш союз!
Хор
Всё, что в мире обитает,
Вечной дружбе присягай!
Путь её в надзвёздный край,
Где Неведомый витает.

Мать-природа всё живое
Соком радости поит,
Всем даёт своей рукою
Долю счастья без обид.
Нам лозу и взор любимой,
Друга верного в бою,
Видеть Бога херувиму,
Сладострастие червю.
Хор
Ниц простерлись вы в смиренье?
Мир! Ты видишь Божество?
Выше звёзд ищи Его;
В небесах Его селенья.

Радость двигает колёса
Вечных мировых часов.
Свет рождает из хаоса,
Плод рождает из цветов.
С мировым круговоротом
Состязаясь в быстроте,
Видит солнца в звездочётам
Недоступной высоте.
Хор
Как светила по орбите,
Как герой на смертный бой,
Братья, в путь идите свой,
Смело, с радостью идите!

С ней мудрец читает сферы,
Пишет правды письмена,
На крутых высотах веры
Страстотерпца ждёт она.
Там парят её знамёна
Средь сияющих светил,
Здесь стоит она склонённой
У разверзшихся могил.
Хор
Выше огненных созвездий,
Братья, есть блаженный мир,
Претерпи, кто слаб и сир, -
Там награда и возмездье!


Не нужны богам рыданья!
Будем равны им в одном:
К общей чаше ликованья
Всех скорбящих созовём.
Прочь и распри и угрозы!
Не считай врагу обид!
Пусть его не душат слёзы
И печаль не тяготит.
Хор
В пламя, книга долговая!
Мир и радость — путь из тьмы.
Братья, как судили мы,
Судит Бог в надзвёздном крае.
Радость льётся по бокалам,
Золотая кровь лозы,
Дарит кротость каннибалам,
Робким силу в час грозы.
Братья, встаньте, — пусть, играя,
Брызжет пена выше звёзд!
Выше, чаша круговая!
Духу света этот тост!
Хор
Вознесём Ему хваленья
С хором ангелов и звёзд.
Духу света этот тост!
Ввысь, в надзвездные селенья!
Стойкость в муке нестерпимой,
Помощь тем, кто угнетён,
Сила клятвы нерушимой -
Вот священный наш закон!
Гордость пред лицом тирана
(Пусть то жизни стоит нам),
Смерть служителям обмана,
Слава праведным делам!
Хор
Братья, в тесный круг сомкнитесь
И над чашею с вином
Слово соблюдать во всём
Звёздным Судиёй клянитесь!
1785
Перевод И. Миримского

An die Freude
Freude, sch;ner G;tterfunken,
Tochter aus Elysium!
Wir betreten feuertrunken,
Himmlische, Dein Heiligtum.
Deine Zauber binden wieder,
Was die Mode streng geteilt,
Alle Menschen werden Br;der,
Wo Dein sanfter Fl;gel weilt.
Chor.
Seid umschlungen, Millionen!
Diesen Ku; der ganzen Welt!
Br;der, ;berm Sternenzelt
Mu; ein lieber Vater wohnen!

Wem der gro;e Wurf gelungen,
Eines Freundes Freund zu sein,
Wer ein holdes Weib errungen,
Mische seinen Jubel ein!
Ja, wer auch nur eine Seele
Sein nennt auf dem Erdenrund!
Und wer’s nie gekonnt, der stehle
Weinend sich aus diesem Bund!
Chor.
Was den gro;en Ring bewohnet,
Huldige der Sympathie!
Zu den Sternen leitet sie,
Wo der Unbekannte thronet.

Freude trinken alle Wesen
An den Br;sten der Natur;
Alle Guten, alle B;sen
Folgen ihrer Rosenspur.
K;sse gab sie uns und Reben,
Einen Freund, gepr;ft im Tod;
Wollust ward dem Wurm gegeben,
Und der Cherub steht vor Gott.
Chor.
Ihr st;rzt nieder, Millionen?
Ahnest du den Sch;pfer, Welt?
Such' ihn ;berm Sternenzelt!
;ber Sternen mu; er wohnen.

Freude hei;t die starke Feder
In der ewigen Natur.
Freude, Freude treibt die R;der
In der Gro;en Weltenuhr.
Blumen lockt sie aus den Keimen,
Sonnen aus dem Firmament,
Sph;ren rollt sie in den R;umen,
Die des Sehers Rohr nicht kennt.
Chor.
Froh, wie seine Sonnen fliegen
Durch des Himmels pr;cht’gen Plan,
Laufet, Br;der, eure Bahn,
Freudig, wie ein Held zum Siegen.

Aus der Wahrheit Feuerspiegel
L;chelt sie den Forscher an.
Zu der Tugend steilem H;gel
Leitet sie des Dulders Bahn.
Auf des Glaubens Sonnenberge
Sieht man ihre Fahnen wehn,
Durch den Ri; gesprengter S;rge
Sie im Chor der Engel stehn.
Chor.
Duldet mutig, Millionen!
Duldet f;r die be;re Welt!
Droben ;berm Sternzelt
Wird ein gro;er Gott belohnen.
G;ttern kann man nicht vergelten;
Sch;n ist’s, ihnen gleich zu sein.
Gram und Armut soll sich melden,
Mit den Frohen sich erfreun.
Groll und Rache sei vergessen,
Unserm Todfeind sei verziehn,
Keine Tr;nen soll ihn pressen,
Keine Reue nage ihn.
Chor.
Unser Schuldbuch sei vernichtet!
Ausges;hnt die ganze Welt!
Br;der, ;berm Sternenzelt
Richtet Gott, wie wir gerichtet.
Freude sprudelt in Pokalen,
In der Traube goldnem Blut
Trinken Sanftmut Kannibalen,
Die Verzweiflung Heldenmut--
Br;der, fliegt von euren Sitzen,
Wenn der volle R;mer kreist,
La;t den Schaum zum Himmel spritzen:
Dieses Glas dem guten Geist.
Chor.
Den der Sterne Wirbel loben,
Den des Seraphs Hymne preist,
Dieses Glas dem guten Geist

;berm Sternenzelt dort oben!
Festen Mut in schwerem Leiden,
Hilfe, wo die Unschuld weint,
Ewigkeit geschwornen Eiden,
Wahrheit gegen Freund und Feind,
M;nnerstolz vor K;nigsthronen, --
Br;der, g;lt' es Gut und Blut--
Dem Verdienste seine Kronen,
Untergang der L;genbrut!
Chor.
Schlie;t den heil’gen Zirkel dichter,
Schw;rt bei diesem goldnen Wein:
Dem Gel;bde treu zu sein,
Schw;rt es bei dem Sternenrichter!

Rettung von Tyrannenketten,
Gro;mut auch dem B;sewicht,
Hoffnung auf den Sterbebetten,
Gnade auf dem Hochgericht!
Auch die Toten sollen leben!
Br;der, trinkt und stimmet ein,
Allen S;ndern soll vergeben,
Und die H;lle nicht mehr sein.
Chor.
Eine heitre Abschiedsstunde!
S;;en Schlaf im Leichentuch!
Br;der, einen sanften Spruch
Aus des Totenrichters Mund.

Песнь о колоколе

Vivos voco. Mortuos plango. Fulgura frango.
;Утвердивши форму в глине,
;Обожженную огнем,
;Выльем колокол мы ныне;
;Ну, живей, друзья, начнем!
;Если градом пот
;С жарких лиц течёт, —
;Мастер честь за труд находит;
;Благодать же свыше сходит.
Разумный труд, нача;тый нами,
Разумных требует речей:
Работа с мудрыми речами
Идет успешней и быстрей.
И так обдумаем прилежно,
Что слабой силою свершим;
Презрен, кто действует небрежно,
Не думав над трудом своим!
В том человеку честь и слава,
На то; и светлый разум в нем,
Чтоб размышлял он в сердце здраво
О каждом подвиге своем.

Дров давай сюда проворней,
;Дров сосновых и сухих,
;Чтоб огонь, стесненный в горне,
;Охватил в минуту их.
;Медь дружнее плавь,
;Олова прибавь,
;Чтобы с силой надлежащей
;Медь лилась струей кипящей.

Что с помощью огня глубоко
Тут в яме сила рук создаст,
То звуком весть об нас далёко
С высокой башни передаст.
И звук пойдет к столетьям дальным
И многим смертным слух пленит,
Застонет жалобно с печальным
И в хор мольбы соединит.
Чтоб земнородным ни послала
Судьба, свершая свой закон, —
Про всё звучит венец металла,
И поучителен им звон.

Пузыри блестят по сплаву;
;Дружно! плавится металл.
;Поташу прибавь к составу,
;Чтоб состав не застывал.
;Смесь в горну мешай,
;Пену очищай,
;Чтоб металл, очищен жаром,
;Чистый звук давал не даром.

Веселый звон святого пира
Встречает милое дитя,
Когда оно в объятьях мира
Вступает в область бытия.
Покуда жребий неизбежный
Почиет в мгле грядущих лет,
Лелеет мать с заботой нежной
Златой младенчества рассвет.
Но дни за днями мчатся вслед.
С подругой детства отрок смелый
Расстался гордо, в жизнь влеком,
Обходит мир и — мыслью зрелый —
Идет как странник в отчий дом.                Там в неге юности чудесной,
Как дивный образ неземной,
В лице с стыдливостью прелестной
Он видит деву пред собой.
И сердце юноши пылает:
Неизреченных полный мук,
Он слезы льет, он покидает
Разгульных братий буйный круг.
За ней он следует, безмолвный,
Её приветом он согрет
И в дар любви, восторгов полный,
С полей приносит лучший цвет.
О, нега чувств, надежды сладость!
О, первой страсти миг златой!
Душа вкусила жизни радость,
Для ней открылся рай земной.
Зачем же мчишься, прелесть мая?
Постой, любви пора младая!
Вот уж сопла стали рдиться;
;Опущу я прут опять:
;Если он остеклянится,
;Значит — время выливать.
;Ну, друзья, живей!
;Пробуйте скорей,
;Слил ли вместе пламень горна
;Всё, что мягко, что упорно.

Где строгость с нежностью, где сила
С душою кроткой в связь вступила,
Там раздается добрый звук.
Найдижь, кто ищет связи вечной,
Для сердца склонности сердечной:
За миг мечтанья годы мук!
Свеж, душист венок любовный
У невесты вкруг кудрей
В час, как благовест церковный
К торжеству зовет гостей.
Ах! тот праздник жизни новый
Губит жизни светлый май:                Пояс сняв, сорвав покровы,
Молви призракам: прощай!

Страсть сердца пройдет,
Любовь остается;
Цветок отцветет,
Но плод разовьется.
Муж должен пото;м
В бой с жизнью стремиться,
Творить и трудиться;
Он должен искать,
Хитрить, добывать,
Дерзать, состязаться —
За счастьем гоняться;
И вот! полил;ся богатства, как волны:
Амбары пожитками до; верху полны;
Стал нужен простор, раздвигается дом.

А в недрах семейства,
С стыдливостью скромной,
И мать и хозяйка
В заботе всегдашней
Круг правит домашний,
И девочек, мальчиков
Учит, смиряет,
И, с мудрой заботой,
Прилежной работой                Порядок ведёт                И множит доход,
И копит богатства в прилавках сосновых,
И нитки с жужжащих прядет веретён,
И в шкафах хранит — и опрятных и новых —
Блестящую шерсть, ослепительный лён,
И, дом украшая изяществом строя,
Не знает покоя.

И радостным взором отец
С балкона высо;ко-стоящего дома
Не видит, где счастью конец.
Пред ним воротные вздымаются створы,
В амбарах сокровищь подъемлются горы,
И за;кромы гнутся от милостей неба,
И нивы волнуются жатвою хлеба.

И сказал он с гордостью:
«С незыблемой твердостью,
Прочнее основ земных,
Я счастливый дом воздвиг.»
Но с враждебной силой рока
Прочен наш союз — до срока;
Вот и горе настает.

;Лить теперь мы можем смело:
;Уж зубчатым стал излом.                ;Но пока начнем мы дело,
;Бога в помощь призовём.
;Краны отверни!
;Боже, дом храни!
;Вот по жолобу, сверкая,
;Брыжжет масса огневая.
Огонь нам в пользу, если он
У нас обуздан, укрощён;
Что ни творим, ни создаем —
Огонь союзник наш во всем.
Но страшен нам его союз,
Когда, сорвавшись с крепких уз,
Себе он путь прорвет один,
Природы щедрой вольный сын.

Горе, если, сбросив с выи
Груз цепей, свиреп и яр,
Двинет волны огневые
Вдоль по улицам пожар!
Ненавидят в нас стихии
Творчества небесный дар.
Благодатный
Льется с тучи
Дождь могучий;
Но и молний страшный луч
С тех же тучь!
Чу!.. на башне бьют набат:
То; пожар!
Словно жар,
Небо рдеет;
Но не утро то алеет.
Чу! тревога!
Стук и гром!
Дым кругом!
Столб огня взлетает с блеском;
Ряд строений, с громом, с треском,
Пламя мигом охватило;
Раскален, как из горнила,
Воздух жжет; трещат стропила;
Скрып ворот, дверей стучанье,
Стекол треск и дребезжанье,
Матерей, детей рыданье,
Стоны, крики,
Беспокойный
Рев зверей, вой бури дикий —
Всё слило;ся в гул нестройный.
Все бегут, кричат, спасают…
Небеса как днем сияют.
По рукам, сквозь дым, под зноем,
Длинным строем
Мчатся ведра, — льют дугою
В пламя волны за волною.
С воем дунул ветр грозою
На пылающий пожар;
Вот на вспыхнувший амбар                Пал — трещат, огнем объяты,
Бревна, балки и накаты:
Пламя — будто хочет в пар
Превратить земной весь шар —
Подняло;ся великаном
До небес.
Без надежды, смертный здесь
Силе Божьей уступает:
Праздно зрит, как погибает
Труд его под ураганом.
В запустеньи
Дом старинный,
Диких бурь притон пустынный.
В окнах выбитых гнездится
Страх могучий;
В них заглядывают тучи
С высоты.

Грустный взгляд
На пустое пепелище,
Счастья прежнего кладбище,
Человек стремит назад…

И взял он посох, жалкий нищий,
Но пусть огнем лишен всего,
Он верит сладостной надежде:
Он счел своих и вот, как прежде,
Все невредимы вкруг него.
В землю влит металл горячий:
;Неудач пока нам нет;
;Но с такою ли удачей
;Честь искусства выйдет в свет?
;Ну, как вышло в щель?
;Лопнула модель?
;Ах! как знать? быть может, вскоре,
;Где не ждем нагрянет горе.

Земли священной темным недрам
Созданье наше вручено:
Так сеет сеятель зерно
И ждет, пока в обильи щедром
В урочный день взойдет оно.
Но, ах! еще дороже семя
В слезах кладем мы в грудь земли,
И верим, что; настанет время —
И процветет оно из тли.
С колокольни,
Будто стон,
Похоронный,
Льется звон.
Грустно стонет меди звук унылый
Над отшедшим в дальний путь могилы.

Ах! то нежная супруга,
Ах! то мать младая в гробе:
Из семейственного круга
Смерть-губительница в злобе
Мчит ее в страну теней
От супруга, от детей,
Начинавших дни свои
Под крылом её любви.


Ах! на веки разрывается
Дома связь и благодать:
Уж в стране теней скитается
Благодетельница-мать.
Ах! прошли минуты счастия,
Нет заступницы сирот;
Без любви и без участия
К ним чужая в дом войдёт.

;Колокол пока простынет,
;Пусть, как птичка у гнезда,
;Всяк из вас заботу кинет
;После тяжкого труда.
;Лишь звезда взойдет,
;Час зари пробьет, —
;Вся артель идет с работы;
;Мастеру всегда заботы!
Вот чрез бор непроходимый,
Ободрясь, шаги торопит
Путник в хижине родимой.
Вот бегут с блеяньем овцы;
Вот и стадо
Круторогих, толстовыйных,
С шумом, с рёвом,
Под родным теснится кровом.
С хлебом воз
Едет, тяжко
Колыхаясь.
И венками
Воз с снопами
Вкруг цветёт,
И жнецы сплелись руками
В хоровод.
Площадь, улицы стихают;
К огоньку собрался мирно
Круг домашних, и со скрипом
Затворил ворота город.                В мир нисходит
Мрак; но в ужас
Мирных граждан не приводит
Час ночной —
Час, когда губитель бродит:
Их хранит закон святой.

О, святой порядок, чудный
Дар небесный! правосудный,
Верный, кроткий нрав блюститель,
Городских твердынь зиждитель!
В города из дебрей тёмных
Дикарей призвав бездомных,
Ты вселился к ним под кровы,
Укротил в них нрав суровый
И нежнейшую цепь жизни
Им сковал — любовь к отчизне.
В дружном, пламенном стремленьи
Труд все руки братски слил,
И цветет союз в движеньи
Проявленьем общих сил.
Мастер и работник равны,
Каждый горд своей судьбой:
Где законов щит державный,
Там отпор обиде злой.
Труд есть граждан украшенье,
Прибыль — плата их трудам,
Честь царям за их правленье,
За труды почет и нам.

Мир прекрасный,
Душ согласье!
Вечно, вечно
Охраняйте город наш!
Да не явится во веки
День, в который гром оружий
Возмутит наш мирный край, —
Грозный день, когда свод неба,                Где теперь зари пурпурной
Луч горит,
Городов и весей бурный
Огнь пожаров озарит!

;Ну, теперь ломайте зданье:
;В нем уж колокол отлит.
;Пусть изящное созданье
;Взор и сердце веселит.
;Бей же, молот, бей!
;Чтоб в красе своей
;Колокол восстал пред нами:
;Форма пусть спадет кусками.
Разбить лишь мастер может форму
Рукою мудрой в должный срок;
Но, горе! если сам из горну
Прорвется пламенный поток!
С громо;вым треском дом на части
Взрывает меди бурный пар
И, как из черной адской пасти,
Стремит погибельный пожар.
Где буйных сил кипит восстанье,
Там гибнет каждое созданье;
Где самовольствует народ,
Там время бедствий настаёт.

Беда стране, в которой пламя
Скопится в недрах городов,
Где чернь, подняв восстанья знамя,
С себя сбивает груз оков.
Тогда в руках толпы преступной
Зловещий загудит металл,
И, мира вестник неподкупный,
К насилью первый даст сигнал.
Чу! крики бешеной тревоги:
К оружью, мирный гражданин!
Толпы бегут; дворцы, дороги
Полны убийственных дружин.
Тогда и женщины-гиены
Ликуют в ужасах пиров,
Как тигры, рвут зубами члены,
Сердца кровавые врагов.
Тогда святого нет уж боле,
Покинул скромный стыд людей,
Пороки царствуют на воле,
Над добрым высится злодей.
Ужасна львица в пробужденьи,
Ужасней тигров злой набег;
Но что все ужасы в сравненьи
С твоим безумством, человек?                И горе тем, кто светочь рая
Слепцам от вечности вручит:
Не свет, но пламень разливая,
Он грады, страны пепелит.

;Радость небо мне послала!
;Посмотрите! вот оно,
;Как звезда сквозь покрывало,
;Блещет медное зерно.
;И горят на нем
;Солнечным огнем
;И венец и герб державный,
;Как желал художник славный.
Друзья! скорей
В один кружок сольемся с ликованьем,
И окрестим наш колокол названьем:
Согласие, для счастия людей.
Для мирных дел, для дружеских объятий
Пусть весь приход сзывает он, как братий.

И вечно тем да будет он,
На что; он нами освящён!
Под пологом святой лазури,
Над низкой жизнию земной,
Да будет он в соседстве бури
Граничить с звездной стороной.
Да будет свыше он глаголом
О том, как звездный хор поёт
Гимн Богу пред Его престолом
И в вечность сводит старый год.
Из медных уст его да льется
Лишь весть о вечном и святом
И время каждый час коснется
В полете до него крылом.
Да будет он судьбы законом,                И, сам без сердца, без страстей,
Сопровождать да будет звоном
Игру изменных наших дней.
Когда же, грянув в час полночный
И слух встревожа, замолчит,
Да учить нас, что всё непрочно,
Что всё земное отзвучит.

Пусть теперь канатов силы
Двинут колокол святой
В царство звуков из могилы,
В Божий свет из тмы густой.
Дружно! сильно!.. вот
Тронулся, встаёт!
Пусть зовет он город к пиру;
Первый звон да будет к миру.
1799
Пер. Дмитрий Минаев

Надежда

Надеются люди, мечтают весь век
Судьбу покорить роковую,
И хочет поставить себе человек
Цель счастия — цель золотую.
За днями несчастий дни счастья идут;
А люди всё лучшего, лучшего ждут.

Надежда ведёт на путь жизни людей;
Дитя уже ей веселится,
Манит она юношу блеском лучей
И с старцем во гроб не ложится:
Пусть нас утомленье в могилу сведёт —
Надежда для нас и за гробом цветёт.

Нет, нет! не пустым, но безумным мечтам
Мы дух предаём с колыбели,
Недаром твердит сердце вещее нам:
Для высшей мы созданы цели!
Что внутренний голос нам внятно твердит,
То нам неизменной судьбою горит.
1798
Перевод А.Фета

Hoffnung
Es reden und tr;umen die Menschen viel
Von bessern k;nftigen Tagen;
Nach einem gl;cklichen, goldenen Ziel
Sieht man sie rennen und jagen.
Die Welt wird alt und wird wieder jung,
Doch der Mensch hofft immer Verbesserung.
Die Hoffnung f;hrt ihn ins Leben ein,
Sie umflattert den fr;hlichen Knaben,
Den J;ngling locket ihr Zauberschein,
Sie wird mit dem Greis nicht begraben;
Denn beschlie;t er im Grabe den m;den Lauf,
Noch am Grabe pflanzt er – die Hoffnung auf.
Es ist kein leerer, schmeichelnder Wahn,
Erzeugt im Gehirne des Thoren.
Im Herzen k;ndet es laut sich an:
Zu was Besserm sind wir geboren;
Und was die innere Stimme spricht,
Das t;uscht die hoffende Seele nicht.

Роберт Бернс

В ГОРАХ МОЕ СЕРДЦЕ
В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.

Прощай, моя родина! Север, прощай, -
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!

Прощайте, вершины под кровом снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса.

В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
1789
Перевод С.Маршака

My heart`s in the Highlands

My heart`s in the Highlands, my heart is not here;
My heart`s in the Highlands, a chasing the deer;
Chasing the wild deer, and following the roe;
My heart in the Highlands, wherever I go.-
 
Farewell to the Highlands, farewell to the North;
The birth- place of Valour, the country of Worth;
Wherever I wander, wherever I rove,
The hills of the Highlands for ever I love.-
 
Farewell to the mountains high cover`d with snow;
Farewell to the Straths and green vallies below:
Farewell to the forests and wild-hanging woods;
Farewell to the torrents and loud-pouring floods.-
 
My heart`s in the Highlands, my heart is not here,
My heart`s in the Highlands, a chasing the deer:
Chasing the wild deer, and following the roe;
My heart`s in the Highlands, wherever I go.

Старая дружба
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
 
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
 
Побольше кружки приготовь
И доверху налей.
Мы пьем за старую любовь,
За дружбу прежних дней.
 
За дружбу старую -
До дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина -
За счастье юных дней.
 
С тобой топтали мы вдвоем
Траву родных полей,
Но не один крутой подъем
Мы взяли с юных дней.
 
Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней...

И вот с тобой сошлись мы вновь.
Твоя рука - в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней!
 
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Перевод С. Я. Маршака
1788
Auld Lang Syne
 
SHOULD auld acquaintance be forgot,
  And never brought to min'?
Should auld acquaintance be forgot,
  And days o' lang syne?
 
We twa hae rin about the braes,          5
  And pu'd the gowans fine;
But we've wander'd monie a weary fit
  Sin' auld lang syne.
 
We twa hae paidl't i' the burn,
  Frae mornin' sun till dine;   10
But seas between us braid hae roar'd
  Sin' auld lang syne.
 
And here 's a hand, my trusty fiere,
  And gie's a hand o' thine;
And we'll tak a right guid-willie waught   15
  For auld lang syne.
 
And surely ye'll be your pint-stowp,
  And surely I'll be mine;
And we'll tak a cup o' kindness yet
  For auld lang syne!   20
 
      For auld lang syne, my dear,
        For auld lang syne,
      We'll tak a cup o' kindness yet
        For auld lang syne.
 

ЧЕСТНАЯ БЕДНОСТЬ


                Кто честной бедности своей
                Стыдится и все прочее,
                Тот самый жалкий из людей,
                Трусливый раб и прочее.

                При всем при том,
                При всем при том,
                Пускай бедны мы с вами,
                Богатство -
                Штамп на золотом,
                А золотой -
                Мы сами!

                Мы хлеб едим и воду пьем,
                Мы укрываемся тряпьем
                И все такое прочее,
                А между тем дурак и плут
                Одеты в шелк и вина пьют
                И все такое прочее.

                При всем при том,
                При всем при том,
                Судите не по платью.
                Кто честным кормится трудом,
                Таких зову я знатью,

                Вот этот шут - природный лорд.
                Ему должны мы кланяться.
                Но пусть он чопорен и горд,
                Бревно бревном останется!

                При всем при том,
                При всем при том,
                Хоть весь он в позументах, -
                Бревно останется бревном
                И в орденах, и в лентах!

                Король лакея своего
                Назначит генералом,
                Но он не может никого
                Назначить честным малым.

                При всем при том,
                При всем при том,
                Награды, лесть
                И прочее
                Не заменяют
                Ум и честь
                И все такое прочее!

                Настанет день и час пробьет,
                Когда уму и чести
                На всей земле придет черед
                Стоять на первом месте.

                При всем при том,
                При всем при том,
                Могу вам предсказать я,
                Что будет день,
                Когда кругом
                Все люди станут братья!
1795
Перевод С.Я. Маршака
A Man's A Man For A' That
Is there for honest Poverty
That hings his head, an' a' that;
The coward slave-we pass him by,
We dare be poor for a' that!
For a' that, an' a' that.
Our toils obscure an' a' that,
The rank is but the guinea's stamp,
The Man's the gowd for a' that.

What though on hamely fare we dine,
Wear hoddin grey, an' a that;
Gie fools their silks, and knaves their wine;
A Man's a Man for a' that:
For a' that, and a' that,
Their tinsel show, an' a' that;
The honest man, tho' e'er sae poor,
Is king o' men for a' that.

Ye see yon birkie, ca'd a lord,
Wha struts, an' stares, an' a' that;
Tho' hundreds worship at his word,
He's but a coof for a' that:
For a' that, an' a' that,
His ribband, star, an' a' that:
The man o' independent mind
He looks an' laughs at a' that.

A prince can mak a belted knight,
A marquis, duke, an' a' that;
But an honest man's abon his might,
Gude faith, he maunna fa' that!
For a' that, an' a' that,
Their dignities an' a' that;
The pith o' sense, an' pride o' worth,
Are higher rank than a' that.

Then let us pray that come it may,
(As come it will for a' that,)
That Sense and Worth, o'er a' the earth,
Shall bear the gree, an' a' that.
For a' that, an' a' that,
It's coming yet for a' that,
That Man to Man, the world o'er,
Shall brothers be for a' that.

Вильям Блейк

Муха

Бедняжка-муха,
Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.
 
Я - тоже муха:
Мой краток век.
А чем ты, муха,
Не человек?
 
Вот я играю,
Пою, пока
Меня слепая
Сметет рука.
 
Коль в мысли сила,
И жизнь, и свет,
И там могила,
Где мысли нет, -
 
Так пусть умру я
Или живу, -
Счастливой мухой
Себя зову.
1794
Перевод С. Маршака

The Fly

Little Fly
Thy summer's play,
My thoughtless hand
Has brush'd away.

Am not I
A fly like thee?
Or art not thou
A man like me?

For I dance
And drink & sing;
Till some blind hand
Shall brush my wing.

If thought is life
And strength & breath;
And the want
Of thought is death;

Then am I
A happy fly,
If I live,
Or if I die.

Тигр

Тигр, Тигр, жгучий страх,
Ты горишь в ночных лесах.
Чей бессмертный взор, любя,
Создал страшного тебя?

5 В небесах иль средь зыбей
Вспыхнул блеск твоих очей?
Как дерзал он так парить?
Кто посмел огонь схватить?

Кто скрутил и для чего
10 Нервы сердца твоего?
Чьею страшною рукой
Ты был выкован — такой?

Чей был молот, цепи чьи,
Чтоб скрепить мечты твои?
15 Кто взметнул твой быстрый взмах,
Ухватил смертельный страх?

В тот великий час, когда
Воззвала к звезде звезда,
В час, как небо всё зажглось
20 Влажным блеском звёздных слёз, —

Он, создание любя,
Улыбнулся ль на тебя?
Тот же ль он тебя создал,
Кто рожденье агнцу дал?
1794
Перевод К.Бальмонта

Tyger Tyger, burning bright,
In the forests of the night;
What immortal hand or eye,
Could frame thy fearful symmetry?

In what distant deeps or skies,
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand, dare seize the fire?

And what shoulder, & what art,
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand? & what dread feet?

What the hammer? what the chain,
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp,
Dare its deadly terrors clasp!

When the stars threw down their spears
And water'd heaven with their tears:
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?

Tyger Tyger burning bright,
In the forests of the night:
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry?

Лилия

Есть шип у розы для врага,
А у барашка есть рога.
Но чистая лилия так безоружна,
И, кроме любви, ничего ей не нужно.
1794
Перевод С.Маршака

The Lily 

The modest Rose puts forth a thorn,
The humble Sheep a threat'ning horn;
While the Lily white shall in love delight,
Nor a thorn, nor a threat, stain her beauty bright.



Фридрих Гёльдерлин
Гимн красоте

Природа в своих прекрасных формах говорит с нами иносказательно, и смысл её тайнописи раскрывается нам в нравственном чувстве.
 Кант.

 Не поклялся ль я, о Муза,
 В том, что до загробных врат
 Будут неразрывны узы
 Нашего с тобой союза?
 Не смеялся ль мне твой взгляд?
 И теперь я воспаряю,
 К звёздам свой стремлю полет,
 Чтоб достигнуть тех высот,
 Где, вовек не увядая,
 Для певца венок цветёт.

 Там, где гул земли стихает,
 Сферы ясны и чисты...
 Там улыбкой нас встречает
 За служенье награждает
 Первообраз Красоты.
 Я увижу там - о сладость! -
 Ту, кто всё животворя
 И сияя, как заря,
 Нас манит, победы радость
 Дерзновенному даря.

 Истинное вдохновенье
 Пьет свободная душа;
 Все страданья и мученья
 Растворились в упоенье.
 День восходит, тьму круша.
 И когда нас всех разбудит
 Трубный глас и рухнет ось,
 Что пронзает мир насквозь,
 Красоты сиянье будет
 Литься так же, как лилось.

 О пресветлая царица,
 Ты пришла - и ожил прах.
 К ликованью приобщиться
 Хочет скорбь, взлетев как птица
 На трепещущих крылах.
 Ты развеяла печали,
 Уняла, взглянув едва,
 Распрю, что в веках жива;
 К совершенству ближе стали
 Все земные существа.

 С юных лет твоё дыханье
 Чуял я и на земле.
 Уст божественных лобзанье
 Знаком высшего признанья
 На моём горит челе.
 Душу чистую дитяти
 Завораживал порой
 Аркадийский облик твой,
 Хоть ещё ей был невнятен
 Смысл заветных встреч с тобой.

 Матерь всей природы сущей!
 Часто в поисках тропы
К счастью вечному ведущей,
 Зрел я на лугу иль в куще
 Чистый след твоей стопы.
 Видя ельник над горою,
 Ключь, прозрачный, как кристалл,
 Или озеро меж скал,
 Возвышался я душою
 И блаженство обретал.

 Дай же мне, богиня, силы,
 Кротким оком посмотри!
 И для песни образ милый
 Недоступной Антифилы
 Гимнотворцу подари.
 Путь к тебе свершая трудный,
 О Урания, твой лик
 Я узнал, когда возник
 Образ Антифилы чудной
 Предо мной в блаженный миг.

 Чу! Ты слышишь песнопенья?
 То - дары твоих жрецов;
 То - сынов твоих творенья;
 То свершает воспаренье
 Дух, свободный от оков.
 О, дарите нам восторги
 Вдохновенья, сыновья,
 Звуки дивные лия!
 Как вином священных оргий,
 Упиваюсь ими я.

 Тайной силою владея,
 Службой жреческой горды,
 Вы всевластны, чудодеи,
 И вкруг вас цветут пышнее
 Элизейские сады.
 Бремя угнетённых братий
 Облегчает пусть ваш глас!
 Пусть клянут тираны вас!

 Не узнает благодати
 Льстец, что в роскоши погряз.

 Добрые приносят всходы
 Вашей веры семена:
 Дух мой взвился в край свободы,
 Где над ним не властны годы,
 Где всегда цветёт весна.
 И узрел я здесь - о сладость! -
 Ту, кто, всё животворя
 И сияя, как заря,
 Нас манит, победы радость
 Дерзновенному даря.

 Братья! Жертвенное пламя
 Вами в душах возжено;
 Благородными делами
 И святой любви слезами
 Пусть питается оно!
 Не насильем утверждает
 Сей престол права свои;
 Не гремит здесь глас судьи, -
 Мать нас кротко поучает,
 К нам исполнена любви:

 "О творцы, удел ваш сладок:
 Вы запечатлеть должны
 Гармонический порядок
 Форм, исполненных загадок, -
 Образы моей страны.
 Сын мне тот, в кого я с проком
 Заронила свой посев;
 Чья душа, ко мне взлетев,
 Грезит только о высоком,
 Алчность низкую презрев.

 То, что в царстве принужденья
 Исполнять закон велит,
 Здесь приносит наслажденье,
 Зрея, словно плод под сенью
 Сада нежных Гесперид.
 Слуги жалкие Закона
 Платы требуют за труд, -
 Но, земных не зная пут,
 Сыновья мои исконно
 Вдохновением живут.

 Их мечты ко мне влекутся,
 Чистые, как гимн певца,
 Как мелодии, что льются
 В сферах звёздных эволюций
 Без начала и конца.
 Роза счастья расцветает!
 Стёрлись горестей следы!
 Пожинает дух плоды:
 Вам природа раскрывает
 Элизийские сады!"
1803
Перевёл с немецкого Вячеслав Куприянов

Hymne an die Sch;nheit
 
Zweite Fassung
 

Die Natur in ihren sch;nen Formen
spricht fig;rlich zu uns, und die
Auslegungsgabe ihrer Chiffernschrift ist
uns im moralischen Gef;hl verliehen.

Kant

Hat vor aller G;tter Ohren
Zauberische Muse! dir
Treue bis zu Orkus Thoren
Meine Seele nicht geschworen?
Lachte nicht dein Auge mir?
Ha! so wall' ich ohne Beben,
Durch die Liebe froh und k;n,
Zu den ernsten H;hen hin,
Wo in ewig jungem Leben
Kr;nze f;r den S;nger bl;h'n.
 

Waltend ;ber Orionen,
Wo der Pole Klang verhallt,
Lacht vollendeter D;monen
Priesterlichen Dienst zu lohnen,
Sch;nheit in der Urgestalt;
Dort im Glanze mich zu sonnen,
Dort der Sch;pferin zu nah'n,
Flammet stolzer Wunsch mich an,
Denn mit hohen Siegeswonnen
Lohnet sie die k;ne Bahn.
 

Reinere Begeisterungen
Trinkt die freie Seele schon;
Meines Lebens Peinigungen
Hat die neue Lust verschlungen,
Nacht und Wolke sind entfloh'n;
Wenn im schrekenden Gerichte
Schnell der Welten Axe bricht –
Hier erblaicht die Freude nicht,
Wo von ihrem Angesichte
Lieb' und stille Gr;;e spricht.
 

Stiegst du so zur Erde nieder,
K;nigin im Lichtgewand'!
Ha! der Staub erwachte wieder,
Und des Kummers morsch Gefieder
Schw;nge sich in's Jubelland;
Durch der Liebe Blik genesen
Freut' und k;;te br;derlich
Groll und wilder Hader sich;
Jubelnd f;hlten alle Wesen
Auf erh;hter Stuffe dich.
 

Schon im gr;nen Erdenrunde
Schmekt' ich hohen Vorgenu;;
Bebend dir am G;ttermunde,
Trank ich fr;h der Weihestunde
S;;en m;tterlichen Ku;;
Fremde meinem Kindersinne
Folgte mir zu Wies' und Wald
Die arkadische Gestalt –
Ha! und staunend ward ich inne
Ihres Zaubers Allgewalt.
 

In den Tiefen und den H;hen
Ihrer Tochter, der Natur,
Fand ich, Wonne zu ersp;hen
Von der Holdin ausersehen,
Rein und trunken ihre Spur;
Wo das Thal der Tannenh;gel
Freundlich in die Arme schlo;,
Wo die Quelle niederflo;
In dem blauen Wasserspiegel,
F;hlt' ich seelig mich und gro;. –
 

L;chle, Grazie der Wange!
G;tterauge, rein und mild!
Leihe, da; er leb' und prange
Deinen Adel dem Gesange,
Meiner Antiphile Bild. –
Mutter! dich ersp;ht der S;hne
K;ne Liebe fern und nah;
Schon im holden Schleier sah,
Schon in Antiphilens Sch;ne
Kannt' ich dich, Urania!
 

Siehe! mild, wie du, erlaben
Sinn und Herz dem Endlichen,
;ber Preis und Lohn erhaben,
Deiner Priester Wundergaben,
Deiner S;hne Sch;pfungen;
Ha! mit tausend Huldigungen
Gl;hend, wie sich Jachus freut,
Kost' ich eurer G;ttlichkeit,
S;hne der Begeisterungen!
Kost' und jauchze Trunkenheit.
 

Schaar, zu k;nem Ziel' erkoren!
Still und m;chtig Priestertum!
Lieblinge! von euch beschworen,
Bl;ht im Kreise g;ldner Horen,
Wo ihr wallt, Elysium; –
O! so lindert, ihr Geweihten!
Der gedr;kten Br;der Last!
Seid der Tyrannei verha;t!
Kostet eurer Seeligkeiten!
Darbet, wo der Schmeichler pra;t!
 

Ha! die sch;nsten Keim' entfalten
In der Priester Dienste sich; –
Freuden, welche nie veralten,
L;cheln, wo die G;tter walten –
Diese Freuden ahndet' ich!
Hier im Glanze mich zu sonnen,
Hier der Sch;pferin zu nah'n,
Flammte stolzer Wunsch mich an,
Und mit hohen Siegeswonnen
Lohnet sie die k;ne Bahn.
 

Feiert, wie an Hochalt;ren
Dieser Geister lichte Schaar,
Br;der! bringt der Liebe Z;hren,
Bringt, die G;ttliche zu ehren,
Muth und That zum Opfer dar!
Huldiget! von diesem Trone
Donnert ewig kein Gericht,
Ihres Reiches s;;e Pflicht
K;ndet sie im Muttertone –
H;rt! die G;tterstimme spricht:
 

«Mahnt im seeligen Genie;e,
Mahnet nicht, am Innern sie
Nachzubilden, jede s;;e
Stelle meiner Paradiese,
Jede Weltenharmonie?
Mein ist, wem des Bildes Adel
Zauberisch das Herz versch;nt,
Da; er niedre Gier verh;hnt,
Und im Leben ohne Tadel
Reine G;tterlust ersehnt.
 

Was im eisernen Gebiete
M;hsam das Gesez erzwingt,
Reift, wie Hesperidenbl;the,
Schnell zu wandelloser G;te,
So mein Stral an's Innre dringt;
Knechte, vom Gesez gedungen,
Heischen ihrer M;he Lohn;
Meiner Gottheit gro;en Sohn
Lohnt der treuen Huldigungen,
Lohnt der Liebe Wonne schon.
 

Rein, wie diese Sterne klingen,
Wie melodisch himmelw;rts
Auf der k;nen Freude Schwingen
S;;e Preisges;nge dringen,
Naht sich mir des Sohnes Herz:
Sch;ner bl;ht der Liebe Rose!
Ewig ist die Klage stumm!
Aus des Geistes Heiligtum',
Und, Natur! in deinem Schoose
L;chelt ihm Elysium.»


 -----
Мальчиком еще
Уносил меня некий бог
От шума и вздора людей
И на воле играл я себе
С луговой травой
И ветерки небес
Играли со мной.

И как ты сердце
Полевому цветку веселишь,
Когда он к тебе
Нежные руки тянет,
Так ты сердце мне веселил,
Гелиос – отец! как Эндимион,
Был я любимец твой,
Святая Луна.

О вы все,
Дружелюбные, верные боги,
Если б вы знали,
Как душа моя вас любила!

Впрочем, ваших имен
Я не знал тогда, но и вы
Не называли меня, как люди
Называют друг друга, когда знакомы.

Но знал я вас лучше,
Чем сумел я узнать людей,

Молчанье эфира мне было понятно,
Слов человека я так и не понял.

Пер. О.Седаковой

Последнее стихотворение 
Перевод с немецкого Ильи Голенищева-Кутузова

Золотыми плодами склонилась,
Шиповниками отягощенная,
Страна моя – в озерную гладь.
О люди величавые,
Поцелуями опьяненные,
Погрузите ваши головы
В отрезвляющий холод воды.

О, горе мне! Где я найду
Цветы зимою,
Сиянье солнечное
И тени земли?
Высятся стены холодные
В безмолвии. Ветром несомые,
Знамена звенят.

Адам Готлоб ЭЛЕНШЛЕГЕР



НАСТУПЛЕНИЕ ВЕСНЫ

Перевод Н. Григорьевой

Зазеленело внезапно в долине,
Все в изумрудах лесные короны,
Даже в плетне, на любой хворостине
Лопнуть готовы живые бутоны.
Облик зимы убегающей жалок,
К полюсу тащит она непогоды;
Лежа на ложе из свежих фиалок,
С нежной улыбкой проснулась природа.

Арфа, на ветках, от наледи ломких,
Молча висела ты в снежной метели.
Только бураны, бывало, в потемках
Песни свои похоронные пели.
Но ледяное твое одеянье
Сжег огнедышащий взор Аполлона;
Синего неба вдыхая сиянье,
Переливаешься ты обновленно.

Арфа, настроить божественной Флоре
Струны позволь твои перед игрою.
Шар, пламенеющий в синем просторе,
Горы окрасил пурпурной зарею.
Вижу, как ветры вплетаются в травы;
Слышу в тиши, как крыло жаворонка,
Провозглашая всевышнему славу,
В струны твои ударяется звонко.

Солнечный луч! Ты во взоре блуждаешь
Девушки, чувство познавшей впервые.
Словно сама красота, ты вонзаешь
В сердце мне стрелы свои огневые.
Входят влюбленные тихо в дубраву…
Если б улыбку вы мне подарили!
Только тогда б, зазвучав величаво,
Думы мои к небесам воспарили.

Вот, очарованы сладостным пеньем,
Пестрой толпой соберутся пастушки
У ручейка, что по белым каменьям
Возле лесной пробегает опушки.
Арфу, воспевшую их, окружая,
Будут порхать в хороводе воздушном,
То мне венками чело украшая,
То поцелуем даря простодушным.

Даже до горцев, от времени белых,
Отзвук достигнет мелодии дальней;
Встанут в дверях они хижин замшелых,
Чтобы прислушаться к арфе печальной.
Голос могучего вешнего зова
В песне уловят их чуткие уши,
И переполнятся радостью новой
Их неподвластные старости души.

Песня моя пастушку молодому
Сердце встревожит. Мычащее стадо,
Глянув на небо, погонит он к дому,
Где его отдыха встретит награда.
Он извлечет из свирели прилежной
Струн отголосок, едва уловимый,
И, растворяясь в природе безбрежной,
Бога восславит, обнявшись с любимой.

Ах, я опять притязаю на чудо!
В вещие сны погружаюсь блаженно,
Чувствам нечетким вверяясь, покуда
Мысль так туманна и несовершенна.
Малая птаха способна едва ли
Выразить смысл своего ликованья.
Даже и песней весеннею я ли
Живопишу волшебство мирозданья.

Ах, был один! Сквозь любые невзгоды
Вечным огнем его песни пылали.
Бог отворил ему двери природы.
Он говорил, а вокруг лепетали!
Рунгстед! Все так же на бороздах тучных
Злаки твои набираются силы;
А у готических стен равнодушных
Спит твой сказитель в объятьях могилы.

Эвальд Святой! До сих пор над лесами
Датскими дух твой парит просветленный,
Над беспокойными реет волнами,
Слушает роз разговор благовонный.
Пусть он озябшие струны согреет,
В грудь мою пламя святое вдыхая!
Только тогда моя песня сумеет
Высказать то, что лишь вижу пока я.

ЗОЛОТЫЕ РОГА

Нельзя не искать их —
В старинных заклятьях,
В небесном просторе,
На суше и в море,
В наточенной стали,
В могильной печали,
В истлевших скелетах, —
Но нет их и нет их.
Что было когда-то,
Еще не забыто,
Но тьмою покрыто
И мраком объято.
Звучит приговором:
Ни мыслью, ни взором —
Сквозь толщу тумана...
«Была осиянна
Пора, когда Небо
На Землю упало.
Прошла, миновала.
Вернуться не требуй!»

Ударило громом
Над лесом и домом.
Вздохнула могила,
И роза застыла.
Стал купол небесный
Песнью.

На троны садится
Чреда Дивнолицых —
И кровь на деснице,
И звезды в глазницах.


«Вслепую блуждая,
Найдите, куда я
Исчезла, страдая,
Эпоха седая.
Страницы златые
Еще не истлели.
Там тайны святые.
Когда б вы сумели!
Когда б вы прозрели!
Отдать я согласна
Лишь самой прекрасной
Из дев сего края
Святыню святыней...»
Поют, исчезая,
И смолкли отныне.

Дух Мрака за горы
Нырнул с головою
В морскую пучину.
Рассветные створы
Разводит рукою
Дух Света, долину
Небес претворяя
В сияние рая.

И птицы запели.
И росы упали —
Траву раскачали,
Как будто качели.
И дева, как птица,
На луг вылетает.
Играет, резвится
И венчик сплетает.
Лилейные длани —
К атласным ланитам
И — поступью лани
По травам, омытым
Жемчужной росою.
Не зная покоя,
Мечтает, смеется —
И вдруг как споткнется!
И вниз поглядела:
Что там заблестело?
И дева алеет,
И дева не смеет,
И только вздыхает,
И все ж поднимает
С земли комковатой,
Из толщ перегноя,
Лилейной рукою
Червонное злато.

Гром грянул
Повсюду.
Мир глянул
На чудо.

И толпы тотчас же
Явились туда же
И начали рыться,
Ища хоть крупицы.
Но тщетные муки —
Тревожить былое.
Не золото в руки,
А чернь перегноя.

Проходит столетье.
Вновь молния плетью
Хлестнула по скалам.
С морей тянет шквалом
В норвежские шхеры
И датские долы...
А в вышние сферы
На те же престолы
Чреда Дивнолицых
Спешит водрузиться.

«Наш дар околдован,
Лишь тем уготован,
Кто, узы земные
Презрев, возжелает
В просторы иные,
Кто, помня о вечном,
В пространстве конечном
Послушно внимает
Божественной силе
В цветке и в светиле,
В большом и в ничтожном,
Кто по Невозможном
Восчувствует жажду,
Лишь им — Дух Былого! —
Мы явимся снова,
И смогут однажды
Святые страницы
Пред ними раскрыться,
И Книга — на каждой!
Могучего мужа,
Что предков не хуже,
Безвестного сына,
Который восстанет,
Природы единой
Час славить настанет.
Он сыщет святыню...»
И смолкли отныне.

Дух Мрака за горы
Нырнул с головою
В морскую пучину.
Рассветные створы
Разводит рукою
Дух Света, долину
Небес претворяя
В сияние рая.

Луг и лес.
Тяжким плугом —
От древес
И за лугом.

Вдруг плуг заедает.
По лесу и лугу
Вмиг дрожь пробегает.
И птицы друг друга
Уж не окликают.
Безмолвье святое
На царство вступает.
И злато былое
Звенит в перегное.

Два мгновения связали
Золотым узлом столетья.
Тайной строки замерцали. —
Но едва ль настанет третье!

Вечны поиски святыни
Возле памятных отметин.
Но призыв о чуде — ныне
Остается безответен.

Только знаки и руины,
Но и праху — честь и славу!
Он возрос на крови Сына.
Кровь земли поит дубраву.

Вас же — манит только златом
Даже самый купол неба.
Неужели вороватым
Тайна выйдет на потребу?


Небо вновь огнем чревато.
Поднимает Время веки...
Тщетно! Что дано, то взято.
Божество ушло навеки.
1802
Перевод В.Топорова

Guldhornene

De higer og s;ger
I gamle B;ger,
I oplukte H;ie
Med speidende ;ie,
Paa Sv;rd og Skiolde
I muldne Volde,
Paa Runestene
Blandt smuldnede Bene.

Oldtids Bedrifter
Anede trylle;
Men i Mulm de sig hylle,
De gamle Skrifter.
Blikket stirrer,
Sig Tanken forvirrer.
I Taage de famle.
„I gamle gamle
Hensvundne Dage!
Da det straalte i Norden,
Da Himlen var paa Jorden,
Giv et Glimt tilbage!“

Skyen suser,
Natten bruser,
Gravh;ien sukker,
Rosen sig lukker.
De ;vre Regioner
Toner!
De sig m;de, de sig m;de,
De forklarede H;ie,
Kampfarvede, r;de,
Med Stierneglands i ;ie.

„I som raver i blinde,
Skal finde
Et ;ldgammelt Minde,
Der skal komme og svinde!
Dets gyldne Sider
Skal Pr;get b;re
Af de ;ldste Tider.
Af det kan I l;re.
Med andagtsfuld ;re
I vor Gave bel;nne.
Det ski;nneste Ski;nne,
En M;e
Skal Helligdommen finde!“
Saa synge de og svinde.
Lufttonerne d;e!

Hrymfaxe[1] den sorte
Puster og dukker
Og i Havet sig begraver.
Morgenens Porte
Delling oplukker,
Og Skinfaxe[2] traver
I straalende Lue
Paa Himlens Bue.

Og Fuglene synge.
Dugperler bade
Blomsterblade,
Som Vindene gynge.
Og med sv;vende Fied
En M;e hendandser
Til Marken afsted.
Violer hende krandser.
Hendes Rosenkind br;nder,
Hun har Lillieh;nder.
Let som en Hind
Med muntert Sind,
Hun sv;ver og smiler;
Og som hun iler
Og paa Elskov grubler –
Hun snubler!
Og stirrer og skuer
Gyldne Luer,
Og r;dmer og b;ver
Og zittrende h;ver
Med undrende Aand,
Af sorten Muld,
Med sneehvide Haand,
Det r;de Guld.

En sagte Torden
Dundrer!
Hele Norden
Undrer!

Og hen de stimle
I store Vrimle,
Og grave og s;ge
Skatten at for;ge.
Men intet Guld!
Deres Haab har bedraget.
De see kun det Muld,
Hvoraf de er taget.

Et Sekel svinder!!

Over Klippetinder
Det atter bruser.
Stormenes Sluser
Bryde med V;lde.
Over Norges Fielde
Til Danmarks Dale
I Skyernes Sale,
De forklarede Gamle
Sig atter samle.

„For de sieldne Faae
Som vor Gave forstaae,
Som ei Jordl;nker binde,
Men hvis Siele sig h;ve
Til det Eviges Tinde,
Som ane det H;ie
I Naturens ;ie,
Som tilbedende b;ve
For Guddommens Straaler,
I Sole, i Violer,
I det Mindste, i det St;rste,
Som br;ndende t;rste
Efter Livets Liv,
Som – o store Aand
For de svundne Tider!
See dit Guddomsblik
Paa Helligdommens Sider,
For dem lyder atter vort Bliv!
Naturens S;n,
Ukiendt i L;n,
Men som sine F;dre
Kraftig og stor,
Dyrkende sin Jord,
Ham vil vi h;dre,
Han skal atter finde!“
Saa synge de og svinde.

Hrymfaxe den sorte
Puster og dukker,
Og i Havet sig begraver.
Morgenens Porte
Delling oplukker,
Og Skinfaxe traver
I straalende Lue,
Paa Himlens Bue.

Ved lune Skov
;xnene tr;kke
Den tunge Plov,
Over sorten D;kke.

Da standser Ploven,
Og en Gysen farer
Igiennem Skoven.
Fugleskare
Pludselig tier.
Hellig Taushed
Alt indvier.

Da klinger i Muld
Det gamle Guld.

Tvende Glimt fra Oldtidsdage
Funkler i de nye Tider.
Selsomt vendte de tilbage,
Gaadefyldt paa r;de Sider.

Mystisk Helligdom omsv;ver
Deres gamle Tegn og M;rker.
Guddomsglorien omb;ver
Evighedens Underv;rker.

H;drer dem, thi Skiebnen skalter!
Snart maaskee de er forsvunden.
Jesu Blod paa Herrens Alter
Fylde dem, som Blod i Lunden.

Men I see kun deres Lue,
Ikke det ;rv;rdigt H;ie!
S;tte dem som Pragt tilskue
For et mat nysgierrigt ;ie.

Himlen sortner, Storme brage!
Visse Time du er kommen.
Hvad de gav de tog tilbage.
Evig bortsvandt Helligdommen.

 
ТОСКА ПО РОДИНЕ

Перевод А. Спаль

Ветры дивные закатов,
Как тревожите вы грудь!
Волны летних ароматов
Луговых, куда ваш путь?
Может быть, на снежный брег,
К родине моей ваш бег?
Донесете ль в мир былого —
Сердца горестное слово?

Солнце алое сгорело,
Скрылось в каменной золе.
Я стою белее мела
В одиночестве и мгле.
Нет в краю родимом скал.
Ах, но я безроден стал!
Лишь во сне я вижу травы,
Зелень дремлющей дубравы.

Ты, норвежец, в день ненастья,
Помнишь — горько клялся в том,
Что покой, любовь и счастье
Дарит лишь родимый дом.
Ты, швейцарец, житель гор,
Вел такой же разговор!
Манит вас тоска святая,
Скал привычных цепь литая.

В вашей памяти утесы
Неприступные царят,
Мне же голых глыб откосы
Ум гнетут и ранят взгляд.
Я пою хвалу сосне,
Датским букам по весне!
Здесь же — разве успокою
Душу бледною рукою?

Не текут в моей отчизне
Реки в глиняной пыли;
Море там — праматерь жизни —
Серебром горит вдали!
Дарит Дании покой,
Гладит ласковой рукой,
И прибой, волной атласной,
Льнет к груди ее прекрасной.

Тихо, тихо! В лодке зыбкой
Дева сквозь тростник плывет,
С нежной цитрой и улыбкой
В час полуночный поет.
Чистый тон! О, счастья луч!
Эта песня — к сердцу ключ.
Но печалюсь я и плачу.
Что я в милой песне значу?

То — не датские напевы,
И слова — язык иной.
Нет, не так мне пели девы
В отчем доме, под сосной.
Может, эта речь звучней,
Но слова чужие в ней.
Песнь твоя прекрасней грезы.
Но прости мне эти слезы.

Песня Дании печальна,
Словно вздох, слетевший с уст.
Струи вод грустят кристально,
Запах трав росистых густ.
В милой роще столько раз
Я сидел в закатный час.
Мчат мечты меня в былое,—
Вот и плачу оттого я.

Пела мама, умирая;
Путь мой скорбен с малых лет.
Дания, — ты мать вторая,—
Вновь увидимся ль, мой свет?
Жизнь непрочная жалка.
Смею ль я, издалека
Возвратясь, в последней муке
Протянуть отчизне руки?



Сэмюэл Тэйлор Кольридж
Соловей
День отошедший не оставил в небе
Ни облака, ни узкой полосы
Угрюмого огня, ни смутных красок.
Взойдем сюда, на этот старый мост.
Отсюда видно, как блестит поток,
Но струй не слышно; он течет бесшумно
По мягкому ковру травы. Все тихо,
Ночь так спокойна! И хоть звезды тусклы,
Подумаем о шумных внешних ливнях,
Что радуют зеленый мир, и мы
Найдем отраду в тусклом свете звезд.
Но слушайте! Вот соловей запел.
"Звучнейшая, печальнейшая" птица!
Печальнейшая птица? Нет, неправда!
Нет ничего печального в Природе.
То, верно, был ночной скиталец, с сердцем,
Пронзенным памятью о злой обиде,
Недуге давнем иль любви несчастной
(Собой, бедняга, наполнявший все
И слышавший в нежнейших звуках повесть
Своей же скорби), иль ему подобный,
Кто первый назвал эту песнь печальной.
И этой басне вторили поэты,
Которым, чем за рифмами гоняться,
Гораздо лучше было бы прилечь 
На мху лесной лощины, у ручья,
При солнце или месяце, внушеньям
Живых стихий, и образов, и звуков
Всю душу отдавая, позабыв
И песнь свою, и славу! Эта слава
Тонула  бы в  бессмертии  Природы, -
Удел достойнейший! - и эта песнь
С Природой бы слилась, и как Природу
Ее любили бы. Но так не будет;
И поэтичнейшая молодежь,
Что коротает сумерки весны
В театрах душных, в бальных залах, сможет
По-прежнему сочувственно вздыхать
Над жалобною песнью Филомелы.

Мой друг, и ты, сестра! Открыта нам
Другая мудрость: в голосах Природы
Для нас всегда звучит одна любовь
И радость! Вот веселый соловей
Стремит, торопит сладостный поток
Своих густых, живых и частых трелей,
Как бы боясь, что тьмы апрельской ночи
Ему не хватит, чтобы песнь любви
Спеть до конца и с сердца сбросить груз
Всей этой музыки!
                Я знаю рощу,
Дремучую, у стен высоких замка,
Где не живут уже давно. Она
Вся заросла густым хворостником,
Запущены широкие аллеи,
По ним трава и лютики растут.
Но я нигде на свете не встречал
Так много соловьев;  вдали,  вблизи,
В деревьях и кустах обширной рощи,
Они друг друга окликают пеньем, -
Где и задор, и прихотливость лада,
Напевный рокот и проворный свист,
и низкий звук, что всех других отрадней, -
Такой гармонией волнуя воздух,
Что вы, закрыв глаза, забыть готовы,
Что это ночь! Меж лунными кустами
С полураскрытой влажною листвой
Вы по ветвям увидите сверканье
Их ярких, ярких глаз, больших и ярких,
Когда лампаду страстную затеплит
Светляк во мраке.
                Молодая дева,
Живущая в своем радушном доме
Поблизости от замка, в поздний час,
(Как бы служа чему-то в этой роще,
Что величавей, чем сама Природа)
Скользит по тропам; ей давно знакомы
Все звуки их и тот летучий миг,
Когда луна за облако зайдет
И смолкнет все кругом; пока луна,
Вновь выплывая, не пробудит властно
И дол, и твердь, и бдительные птицы
Не грянут разом в дружном песнопенье,
Как если бы нежданный ветер тронул
Сто небывалых арф! Она видала
Порой, как соловей сидит, вертясь,
На ветке, раскачавшейся от ветра,
И в лад движенью свищет, ошалев,
Шатаемый, как пьяное Веселье.

С тобой, певец, до завтра я прощаюсь,
И вы, друзья, прощайте, не надолго!
Нам было хорошо помедлить тут.
Пора и по домам. - Вновь эта песнь!
Я был бы рад остаться! Мой малютка,
Который слов не знает, но всему
Забавным подражает лепетаньем,
Как бы сейчас он к уху приложил
Свою ручонку, оттопырив палец,
Веля нам слушать! Пусть Природа будет
Ему подругой юности. Он знает
Вечернюю звезду; раз он проснулся
В большой тревоге (как ни странно это,
Ему наверно что-нибудь приснилось);
Я взял его и вышел с ним -в наш сад;
Он увидал луну и вдруг умолк,
Забыв про плач и тихо засмеялся,
А глазки, где еще дрожали слезы,
Блестели в желтом лунном свете! Полно!
Отцам дай говорить! Но если Небо
Продлит мне жизнь, он будет с детских лет
Свыкаться с этой песнью, чтобы ночь
Воспринимать, как радость. - Соловей,
Прощай, и вы, мои друзья, прощайте!
1798
                Перевод М.Л.Лозинского

The Nightingale
A Conversation Poem, April, 1798

No cloud, no relique of the sunken day
Distinguishes the West, no long thin slip
Of sullen light, no obscure trembling hues.
Come, we will rest on this old mossy bridge!
You see the glimmer of the stream beneath,
But hear no murmuring: it flows silently.
O’er its soft bed of verdure. All is still.
A balmy night! and though the stars be dim,
Yet let us think upon the vernal showers
That gladden the green earth, and we shall find
A pleasure in the dimness of the stars.
And hark! the Nightingale begins its song,
‘Most musical, most melancholy’ bird!
A melancholy bird? Oh! idle thought!
In Nature there is nothing melancholy.
But some night-wandering man whose heart was pierced
With the remembrance of a grievous wrong,
Or slow distemper, or neglected love,
(And so, poor wretch! filled all things with himself,
And made all gentle sounds tell back the tale
Of his own sorrow) he, and such as he,
First named these notes a melancholy strain.
And many a poet echoes the conceit;
Poet who hath been building up the rhyme
When he had better far have stretched his limbs
Beside a brook in mossy forest-dell,
By sun or moon-light, to the influxes
Of shapes and sounds and shifting elements
Surrendering his whole spirit, of his song
And of his fame forgetful! so his fame
Should share in Nature’s immortality,
A venerable thing! and so his song
Should make all Nature lovelier, and itself
Be loved like Nature! But ’twill not be so;
And youths and maidens most poetical,
Who lose the deepening twilights of the spring
In ball-rooms and hot theatres, they still
Full of meek sympathy must heave their sighs
O’er Philomela’s pity-pleading strains.

My Friend, and thou, our Sister! we have learnt
A different lore: we may not thus profane
Nature’s sweet voices, always full of love
And joyance! ‘Tis the merry Nightingale
That crowds and hurries, and precipitates
With fast thick warble his delicious notes,
As he were fearful that an April night
Would be too short for him to utter forth
His love-chant, and disburthen his full soul
Of all its music!
And I know a grove
Of large extent, hard by a castle huge,
Which the great lord inhabits not; and so
This grove is wild with tangling underwood,
And the trim walks are broken up, and grass,
Thin grass and king-cups grow within the paths.
But never elsewhere in one place I knew
So many nightingales; and far and near,
In wood and thicket, over the wide grove,
They answer and provoke each other’s song,
With skirmish and capricious passagings,
And murmurs musical and swift jug jug,
And one low piping sound more sweet than all
Stirring the air with such a harmony,
That should you close your eyes, you might almost
Forget it was not day! On moonlight bushes,
Whose dewy leaflets are but half-disclosed,
You may perchance behold them on the twigs,
Their bright, bright eyes, their eyes both bright and full,
Glistening, while many a glow-worm in the shade
Lights up her love-torch.
A most gentle Maid,
Who dwelleth in her hospitable home
Hard by the castle, and at latest eve
(Even like a Lady vowed and dedicate
To something more than Nature in the grove)
Glides through the pathways; she knows all their notes,
That gentle Maid! and oft, a moment’s space,
What time the moon was lost behind a cloud,
Hath heard a pause of silence; till the moon
Emerging, a hath awakened earth and sky
With one sensation, and those wakeful birds
Have all burst forth in choral minstrelsy,
As if some sudden gale had swept at once
A hundred airy harps! And she hath watched
Many a nightingale perch giddily
On blossomy twig still swinging from the breeze,
And to that motion tune his wanton song
Like tipsy Joy that reels with tossing head.

Farewell! O Warbler! till tomorrow eve,
And you, my friends! farewell, a short farewell!
We have been loitering long and pleasantly,
And now for our dear homes.That strain again!
Full fain it would delay me! My dear babe,
Who, capable of no articulate sound,
Mars all things with his imitative lisp,
How he would place his hand beside his ear,
His little hand, the small forefinger up,
And bid us listen! And I deem it wise
To make him Nature’s play-mate. He knows well
The evening-star; and once, when he awoke
In most distressful mood (some inward pain
Had made up that strange thing, an infant’s dream)
I hurried with him to our orchard-plot,
And he beheld the moon, and, hushed at once,
Suspends his sobs, and laughs most silently,
While his fair eyes, that swam with undropped tears,
Did glitter in the yellow moon-beam! Well!
It is a father’s tale: But if that Heaven
Should give me life, his childhood shall grow up
Familiar with these songs, that with the night
He may associate joy. Once more, farewell,
Sweet Nightingale! once more, my friends! farewell.

Труд без надежды

Природа вся в трудах. Жужжат шмели,
Щебечут ласточки, хлопочут пчелы —
И на лице проснувшейся земли
Играет беглый луч весны веселой.
Лишь я один мед в улей не тащу,
Гнезда не строю, пары не ищу.

О, знаю я, где край есть лучезарный,
Луг амарантовый, родник нектарный.
Как жадно я б к его волнам приник! —
Не для меня тот берег и родник.
Уныло, праздно обречен блуждать я:
Хотите знать суть моего проклятья?
Труд без надежды — смех в дому пустом,
Батрак, носящий воду решетом.

Пер. Г.Кружкова

Work without Hope

Lines Composed 21st February 1825

All Nature seems at work. Slugs leave their lair—
The bees are stirring—birds are on the wing—
And Winter slumbering in the open air,
Wears on his smiling face a dream of Spring!
And I the while, the sole unbusy thing,
Nor honey make, nor pair, nor build, nor sing.

         Yet well I ken the banks where amaranths blow,
Have traced the fount whence streams of nectar flow.
Bloom, O ye amaranths! bloom for whom ye may,
For me ye bloom not! Glide, rich streams, away!
With lips unbrightened, wreathless brow, I stroll:
And would you learn the spells that drowse my soul?
Work without Hope draws nectar in a sieve,
And Hope without an object cannot live.

   
  Первая любовь
Надежда первой страсти так сладка,
Как первой звёздочки сиянье голубое,
Как нежное дыханье ветерка
Над сочным лугом, пенистой водою.
Встречает так, сжигаемая зноем,
Пшеница золотая батрака.

(Перевод Александра Лукьянова)

The Presence Of Love
And in Life's noisiest hour,
There whispers still the ceaseless Love of Thee,
The heart's Self-solace and soliloquy.
    ______________________

    You mould my Hopes, you fashion me within ;
    And to the leading Love-throb in the Heart
    Thro' all my Being, thro' my pulses beat ;
    You lie in all my many Thoughts, like Light,
    Like the fair light of Dawn, or summer Eve
    On rippling Stream, or cloud-reflecting Lake.
And looking to the Heaven, that bends above you,
How oft ! I bless the Lot, that made me love you.

Вильям Вордсворт


Нарциссы
(Перевод И. Лихачева)

Печальным реял я туманом 
Среди долин и гор седых,
Как вдруг очнулся перед станом, 
Толпой нарциссов золотых:
Шатал и гнул их ветерок,
И каждый трепетал цветок.

Бесчисленны в своем мерцанье,
Как звезды в млечности ночной,
Они вились по очертанью
Излучины береговой -
Сто сотен охватил на глаз
Пустившихся в веселый пляс.

Плясала и волна; резвее,
Однако, был цветов задор,
Тоску поэта вмиг развеял
Их оживленный разговор,
Но сердцу было невдогад,
Какой мне в них открылся клад.

Ведь ныне в сладкий час покоя
Иль думы одинокий час
Вдруг озарят они весною,
Пред оком мысленным явясь,
И сердцем я плясать готов,
Ликуя радостью цветов.
1802

Daffodils

I WANDER'D lonely as a cloud

That floats on high o'er vales and hills,
When all at once I saw a crowd,
A host, of golden daffodils;
Beside the lake, beneath the trees,
Fluttering and dancing in the breeze.

Continuous as the stars that shine

And twinkle on the Milky Way,
They stretch'd in never-ending line
Along the margin of a bay:
Ten thousand saw I at a glance,
Tossing their heads in sprightly dance.

The waves beside them danced; but they

Out-did the sparkling waves in glee:
A poet could not but be gay,
In such a jocund company:
I gazed -- and gazed -- but little thought
What wealth the show to me had brought:

For oft, when on my couch I lie

In vacant or in pensive mood,
They flash upon that inward eye
Which is the bliss of solitude;
And then my heart with pleasure fills,
And dances with the daffodils.


Сонет, сочинённый на Уэстминстерском мосту
3 сентября 1803 года

Нет ничего прекрасней в мирозданье!
Пустую душу лишь не защемит
Открывшийся величественный вид;
Всё это Сити в нежном одеянье
Красот рассвета: кораблей молчанье,
Соборы, театры, башни, чей гранит
Меж небом и землёю нам дарит
Сквозь чистый воздух яркое сиянье.

Нет, никогда луч солнца золотой
Так не ласкал земли моей раздольной,
Не видел я столь царственный покой,
А Темза не катилась так привольно.
Мой Бог! Объяты зданья тишиной,
И всё как сердце мощное спокойно!

(Перевод Александра Лукьянова)

Composed upon Westminster Bridge, September 3, 1802

Earth has not any thing to show more fair:
Dull would he be of soul who could pass by
A sight so touching in its majesty:
This City now doth, like a garment, wear
The beauty of the morning; silent, bare,
Ships, towers, domes, theatres, and temples lie
Open unto the fields, and to the sky;
All bright and glittering in the smokeless air.
Never did sun more beautifully steep
In his first splendour, valley, rock, or hill;
Ne'er saw I, never felt, a calm so deep!
The river glideth at his own sweet will:
Dear God! the very houses seem asleep;
And all that mighty heart is lying still!

Изменчивость

Восходит ввысь мелодией могучей
Распад вселенский и на спад идет
Неспешной чередой ужасных нот,
Гармонией скрежещущих созвучий;

Кто слышит их, — тот презирает случай,
Бежит нечистых выгод и хлопот.
Бессмертна правда; но она живет
В обличьях дня, в их смене неминучей.

Так иней, выбеливший утром луг,
Растает; так седая башня вдруг
От возгласа случайного качнется

И, словно слепленная из песка,
Обрушится, — когда ее коснется
Невидимая Времени рука.
1821
Пер. Г.Кружкова

Mutability

FROM low to high doth dissolution climb,
   And sink from high to low, along a scale
   Of awful notes, whose concord shall not fail;
A musical but melancholy chime,
Which they can hear who meddle not with crime,
   Nor avarice, nor over-anxious care.
   Truth fails not; but her outward forms that bear
The longest date do melt like frosty rime,
That in the morning whiten'd hill and plain
And is no more; drop like the tower sublime
   Of yesterday, which royally did wear
His crown of weeds, but could not even sustain
   Some casual shout that broke the silent air,
Or the unimaginable touch of Time.


Роберт Саути

 О, Валентин


О, Валентин, скажи той деве милой,
Чей образ до сих пор в моих мечтах,
Что вновь я здесь, в тени густой, унылой,
И ночи мрак печален как монах.

Что в жизни я своей уединённой
Страдаю каждый вечер в тишине,
И слушаю тоскливо перезвоны,
Поющие ей так же как и мне.

Скажи, что я вздыхаю от мученья,
Чарующий представив силуэт,
Глаз волшебство в своём воображенье,
И на щеках улыбки дивный свет;
В тот час, когда стихает в роще звук,
Любви своей я чувствую недуг.

(Перевод Александра Лукьянова)

Go, Valentine

Go, Valentine, and tell that lovely maid
Whom fancy still will portray to my sight,
How here I linger in this sullen shade,
This dreary gloom of dull monastic night;
Say, that every joy of life remote
At evening's closing hour I quit the throng,
Listening in solitude the ring-dome's note,
Who pours like me her solitary song;
Say, that of her absence calls the sorrowing sigh;
Say, that of all her charms I love to speak,
In fancy feel the magic of her eye,
In fancy view the smile illume her cheek,
Court the lone hour when silence stills the grove,
And heave the sigh of memory and of love.

Мои книги

Средь мертвых коротаю дни:
     Могильной чужды тьмы,
Вокруг меня всегда они –
     Ушедшие умы;
И дружелюбен с давних пор
Наш ежедневный разговор.

Их мысли, чувства, радость, боль
     Я знаю – и могу
Понять и оценить, насколь
     Пред ними я в долгу.
И плакать, без ненужных слов,
От благодарности готов.

Средь мертвых мудрецов живу –
     Из образов и фраз
Встает былое наяву
     Всяк день, за разом раз.
И всяк полученный урок
Идет уму живому впрок.

О, всех на свете смерть берет,
     И смерти не минуть.
Увы, придет и мой черед
     Загробный править путь...
Но мыслю, и моя строка
Возможет пережить века.


Перевод Сергея Александровского (2008)

His Books

My days among the Dead are past;
   Around me I behold,
Where'er these casual eyes are cast,
   The mighty minds of old:
My never-failing friends are they,
With whom I converse day by day.

With them I take delight in weal
   And seek relief in woe;
And while I understand and feel
   How much to them I owe,
My cheeks have often been bedew'd
With tears of thoughtful gratitude.

My thoughts are with the Dead; with them
   I live in long-past years,
Their virtues love, their faults condemn,
   Partake their hopes and fears;
And from their lessons seek and find
Instruction with an humble mind.

My hopes are with the Dead; anon
   My place with them will be,
And I with them shall travel on
   Through all Futurity;
Yet leaving here a name, I trust,
That will not perish in the dust.

Лодорский водопад

«Как ищут простора

Воды Лодора?» –

Попросил рассказать

Меня сын как-то раз

И рифмой связать

Немудреный рассказ,

Тут дочь подошла,

А за нею другая –

Ему потакая,

Они, вслед за братом,

Мечтают услышать,

Как воды в Лодоре

Свергаются вниз

В безумном напоре –

Раскат за раскатом

Самим себе вторя.

Шквал звуков и рев

Я воспел в рифмах вскоре,

Не оставив вниманьем

Эти их пожеланья –

Они знают: для них

Я пишу этот стих –

Поэтический Лауреат.

Там среди склонов гор

Гладь холодных озер;

Там меж гор родники,

Там журчат ручейки –

Кто быстрее и спорее?! –

То скрываясь в буграх,

То петляя во мхах

И звеня там и тут,

Пока вдруг не уснут

В малюсеньком озере.

От сна пробуждаясь,

Поток, изливаясь,

Бежит, баловник,

Сквозь мхи и тростник,

Луга и поляны

И через бурьяны –

Под солнцем, в тени,

Волнуясь средь скал,

Забыв, когда спал, –

И ночи, и дни,

В суматохе

И переполохе.

Здесь грозен и ярок,

Там тих или жалок;

В брызгах и пене,

Волненье и гневе –

Со стонущим ревом

В беге суровом,

Волею мучим,

Срывается с кручи

И рвет в своей мощи

Все в мелкие клочья,

В гневе и ярости,

Не ведая жалости

Ни к гротам, ни к скалам,

В броске небывалом –

Скача, угасая,

Стелясь, набухая,

Вздуваясь и ширясь,

Стекая, пузырясь,

Срываясь, бросаясь,

Светясь, извиваясь,

Клубясь, завихряясь,

Звеня, изливаясь,

Сплетаясь, вращаясь –

Себе вечно вторя

В безумном повторе!

Вселяя смятенье,

Как битва, сраженье,

Поражая и изумляя,

Оглушая в могучем мажоре.

Дрожа, и кружа,

Спеша и шурша,

Шипя, и скрипя,

И летя, и свистя,

И гремя, и шумя,

Катясь, и вертясь,

И ярясь, и борясь, Бушуя, бунтуя,

Воркуя, ликуя,

И ноя, и воя,

И роя, и кроя,

Озаряя, мелькая,

Сверкая, вскипая,

И спеша, и круша,

И мчась, и кружась,

Сливаясь, вздымаясь,

Скручиваясь, вспучиваясь,

И собираясь, и истончаясь,

И убеляясь, и искривляясь,

Пробиваясь, и расстилаясь,

И дробясь, и резвясь,

Волнуясь, беснуясь,

Бросаясь, срываясь,

И урча, и журча,

И ворча, и рыча,

И струясь, и смеясь,

Скользя, егозя и разя,

Играя, болтая, пленяя,

Вздымая, лаская, мелькая,

Пикируя, солируя, лавируя,

Стремясь, и несясь, и вертясь,

Срываясь, сливаясь, встречаясь,

Взрываясь, наполняясь, растекаясь,

Расщепляясь, простираясь, убыстряясь,

Струясь, и несясь, и клубясь, и резвясь,

Оглушая, и разлучая, и разбивая, и нарастая,

И отступая, и блуждая, и нарастая, и рассекая,

Разливаясь, изгибаясь, переплетаясь, расстилаясь,

Ослабевая, и обвивая, и взмывая, и размывая,

И корчась, и морщась, топорщась, ерошась,

И швыряя, и стеная, и курясь, и искрясь,

И хлопая, и шлепая, и капая, и крапая,

Ошеломляя, озаряя, сметая, и угасая,

И бурля, и кругля, и беля, и хмеля,

Гарцуя, танцуя, лупцуя, глянцуя -

В бесконечном паденье,

Непрерывном смешенье,

В шуме, и реве, и мощном напоре –

Так падают воды в могучем Лодоре.

Перевод Марка Полыковского

The Cataract of Lodore

«How does the Water
Come down at Lodore?»
My little boy ask'd me
Thus, once on a time;
And moreover he task'd me
To tell him in rhyme.
Anon at the word
There came first one daughter
And then came another,
To second and third
The request of their brother
And to hear how the water
Comes down at Lodore
With its rush and its roar,
As many a time
They had seen it before.
So I told them in rhyme,
For of rhymes I had store:
And 'twas in my vocation
For their recreation
That so should I sing
Because I was Laureate
To them and the King.
From its sources which well
In the Tarn on the fell;
From its fountains
In the mountains,
Its rills and its gills;
Through moss and through brake,
It runs and it creeps
For awhile till it sleeps
In its own little Lake.
And thence at departing,
Awakening and starting,

It runs through the reeds
And away it proceeds,
Through meadow and glade,
In sun and in shade,
And through the wood-shelter,
Among crags in its flurry,
Helter-skelter,
Hurry-scurry.
Here it comes sparkling,
And there it lies darkling;
Now smoking and frothing
Its tumult and wrath in,
Till in this rapid race
On which it is bent,
It reaches the place
Of its steep descent.

The Cataract strong
Then plunges along,
Striking and raging
As if a war waging
Its caverns and rocks among:
Rising and leaping,
Sinking and creeping,
Swelling and sweeping,
Showering and springing,
Flying and flinging,
Writhing and ringing,
Eddying and whisking,
Spouting and frisking,
Turning and twisting,
Around and around
With endless rebound!
Smiting and fighting,
A sight to delight in;
Confounding, astounding,
Dizzying and deafening the ear with its sound.
Collecting, projecting,
Receding and speeding,
And shocking and rocking,
And darting and parting,
And threading and spreading,
And whizzing and hissing,
And dripping and skipping,
And hitting and splitting,
And shining and twining,
And rattling and battling,
And shaking and quaking,

And pouring and roaring,
And waving and raving,
And tossing and crossing,
And flowing and going,
And running and stunning,
And foaming and roaming,
And dinning and spinning,
And dropping and hopping,
And working and jerking,
And guggling and struggling,
And heaving and cleaving,
And moaning and groaning;
And glittering and frittering,
And gathering and feathering,
And whitening and brightening,
And quivering and shivering,
And hurrying and scurrying,
And thundering and floundering,
Dividing and gliding and sliding,
And falling and brawling and sprawling,
And diving and riving and striving,
And sprinkling and twinkling and wrinkling,
And sounding and bounding and rounding,
And bubbling and troubling and doubling,
And grumbling and rumbling and tumbling,
And clattering and battering and shattering;
Retreating and beating and meeting and sheeting,
Delaying and straying and playing and spraying,
Advancing and prancing and glancing and dancing,
Recoiling, turmoiling and toiling and boiling,
And gleaming and streaming and steaming and beaming,
And rushing and flushing and brushing and gushing,
And flapping and rapping and clapping and slapping,
And curling and whirling and purling and twirling,
And thumping and plumping and bumping and jumping,
And dashing and flashing and splashing and clashing;
And so never ending, but always descending,
Sounds and motions for ever and ever are blending,
All at once and all o'er, with a mighty uproar,
And this way the water comes down at Lodore.

1820

Томас Мур

Последняя роза

Цветет одиноко
Последняя Роза,
Подруги погибли
Под гнетом мороза,
А свежих бутонов
Вокруг не видать,
Чтоб ими гордиться
И с ними вздыхать.

Так что ж на стебле ты
Томишься в бессильи,
Засни с ними вместе
В их братской могиле;
Я нежно усыплю
Твоею листвой
То ложе, где с ними
Ты вкусишь покой.

И мне бы пора уж:
С любви ожерелья
Брильянт за брильянтом
Оборван метелью,
Друзья, кто в могиле,
Кто брошены вдаль, —
Так мир ли пустынный
Покинуть мне жаль?
1805
Пер. Александр  Курсинский

The Last Rose of Summer

’TIS the last rose of summer
Left blooming alone;
All her lovely companions
Are faded and gone;
No flower of her kindred,
No rosebud is nigh,
To reflect back her blushes,
To give sigh for sigh.

I’ll not leave thee, thou lone one!
To pine on the stem;
Since the lovely are sleeping,
Go, sleep thou with them.
Thus kindly I scatter
Thy leaves o’er the bed,
Where thy mates of the garden
Lie scentless and dead.

So soon may I follow,
When friendships decay,
And from Love’s shining circle
The gems drop away.
When true hearts lie withered
And fond ones are flown,
Oh! who would inhabit
This bleak world alone?
               

ИРЛАНДСКАЯ МЕЛОДИЯ

Когда мне светятся глаза, зерцало счастья,
Глядящие на жизнь так радостно, светло,
Как будто б никогда под облаком ненастья
Их небо чистое затмиться не могло,
Мне грустно: думаю, что в горе недалёком
Потухнуть может взор с весельем заодно
И сердце вольное забыть в боренье с роком,
Что с жизнью некогда играло и оно.

Так! Время в свой черёд существенность прогонит:
В надеждах недочёт и недочёт в друзьях,
Любовь… но вслед за ней, где искру ни заронит, -
Иль пепел тлеющий, иль охладевший прах!
А юность светлая, на солнце жизни ясной
Блестящая, как снег, не тронутый дождём,
Когда в слезах тоски утратит блеск прекрасный,
Уж не взыграет вновь померкнувшим огнём.

Перевод П.Вяземского

When'er I see those smiling eyes,
So full of hope, and joy, and light,
As if no cloud could ever rise,
To dim a heaven so purely bright
I sigh to think how soon that brow
In grief may lose its every ray,
And that light heart, so joyous now,
Almost forget it once was gay.

For time will come with all its blights,
The ruin'd hope, the friend unkind,
And love, that leaves, where'er it lights,
A chill'd or burning heart behind:
While youth, that now like snow appears,
Ere sullied by the darkening rain,
When once 'tis touch'd by sorrow's tears,
Can never shine so bright again.

Вечерний звон

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
1818
Перевод И. Козлова

Those evening bells

THOSE evening bells! those evening bells!
How many a tale their music tells
Of youth, and home, and that sweet time
When last I heard their soothing chime!
 
Those joyous hours are passed away;         5
And many a heart that then was gay
Within the tomb now darkly dwells,
And hears no more those evening bells.
 
And so ’t will be when I am gone,—
That tuneful peal will still ring on;         10
While other bards shall walk these dells,
And sing your praise, sweet evening bells.

Адельберт Шамиссо

ЗАМОК БОНКУР

Перевод Е. Витковского

Закрою глаза и грежу,
Качая седой головой:
Откуда вы, призраки детства,
Давно позабытые мной?

Высоко над темной равниной
Замок, мерцая, встает —
Знакомые башни, бойницы
И арка высоких ворот.

Каменный лев печально
На меня устремляет взор —
Я приветствую старого друга
И спешу на замковый двор.

Там сфинкс лежит у колодца,
Растет смоковница там,
За этими окнами в детстве
Я предавался мечтам.

Вот я в часовне замка,
Где предков покоится прах, —
В сумрачном склепе доспехи
Висят на темных стенах.

Глаза туман застилает,
И не прочесть письмена,
Хоть ярко горят надо мною
Цветные стекла окна…

Мой замок, ты высечен в сердце
Пускай ты разрушен давно;
Над тобою крестьянскому плугу
Вести борозду суждено.

Благословляю пашню
И каждый зеленый всход,—
Но трижды благословляю
Того, кто за плугом идет.

А ты, моя верная лира,
Вовеки не умолкай,—
Я буду петь мои песни,
Шагая из края в край.

ЛЮБОВЬ И ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ

(Из цикла)

Перевод П. Грицковой

Как забыть? Не знаю.
И в глазах черно.
Я давно страдаю,
Вижу лишь одно.

Жду его напрасно,
Но из темноты
Проступают ясно
Милые черты.

Не хочу играть я,
Белый свет поблек.
Что наряды, платья,
Если он далек?

Тихо отворяю
В сумерках окно.
Как забыть? Не знаю.
Вижу лишь одно.
 1830

 Seit ich ihn gesehen,
 Glaub ich blind zu sein;
 Wo ich hin nur blicke,
 Seh ich ihn allein;
 Wie im wachen Traume
 Schwebt sein Bild mir vor,
 Taucht aus tiefstem Dunkel,
 Heller nur empor.

 Sonst ist licht- und farblos
 Alles um mich her,
 Nach der Schwestern Spiele
 Nicht begehr ich mehr,
 M;chte lieber weinen,
 Still im K;mmerlein;
 Seit ich ihn gesehen,
 Glaub ich blind zu sein.

Эсайас Тегнер
Память и надежда
Память да надежду хвалит свет,
Только в них обеих толку мало:
Ведь того, на что надеюсь, нет,
То, что вспоминаю, миновало.

Наилучший совет
Можно многим поступаться,
Только сам спасай свою судьбу.
Как постелешь, так тебе и спаться
Будет даже и в гробу.

Перевод Сергея Петрова

Перелётные птицы

Все пальмы у Нила лишились теней,
И солнце палит все сильней и
сильней...
И тут мы тоскуем по отчему краю...
На Север!
На Север!
Слетаемся в стаю...
И где-то под нами, на солнце горя,
Земля зеленеет, синеют моря.
Там штормы бушуют, там буйствуют
бури,
А мы, словно тучки, скользим по лазури.

Высоко в горах расстилается луг.
Спускается стая. Пустынно вокруг.
Там яйца кладем мы под ласковым
взглядом
Полночного солнышка, с полюсом рядом.

Ни разу охотник тех мест не сыскал.
Лишь гномы там золото ищут средь скал,
Крылатые эльфы играют там в салки
И бродят в зеленых нарядах русалки.

Но вот возвращается Стужа опять
И снежным крылом начинает махать.
И зайцы белы, и рябины багряны,
И мы собираемся в теплые страны.

К лугам зеленеющим, к теплым волнам
И к пальмам пора уже трогаться нам.
И там, отдохнув от похода большого,
Начнем тосковать мы о Севере снова.

Перевод Ю. Вронского

Вечное

Насилье секирою строит свой мир,
Орлом его слава ширяет.
Но миг — и осколки летят от секир,
И стрелы орлов усмиряют.
Насилье невластно творить на века,—
Как буря в песках, его власть коротка.
Ведь истина с нами — меж пик и секир
Стоит и спокойно и строго.
Пред ней — пустотою пугающий мир
И к миру иному дорога.
Ведь истина вечна: из рода в род
Глагол ее вечным потоком течет.
И вечно живет справедливость — ее
Не вытоптать злобной ораве.
И в мире, где власть завоюет зверье,
Ты алкать справедливости вправе.
Обступят тебя и насилье и ложь —
Но ты справедливость в душе сбережешь.
И воля в груди, чей огонь не угас,
Чье мужество — бога орудье,
Даст мощь — справедливости, истине — глас,
И встанут к свершениям люди.
Все жертвы твои и лишенья летят,
Как звезды, из Леты и строятся в ряд.
Стихи — многоцветью цветов не чета
И радуге в пестром свеченье,
Не прах — воплощенная в них красота
И взглядам несет просветленье.
Прекрасное вечно: как в толще морской,
Мы во времени ищем песок золотой.
Возьми справедливость и истину в путь,
Твори красоту вдохновенно.
Всем трем — не погибнуть и не обмануть,
К ним тянется дух неизменно.
Что время дарует — то дар твой вернет.
Лишь вечное в сердце поэта живет.

Перевод А.Парина

Джордж Гордон Байрон

Прости

Была пора - они любили,
Но их злодеи разлучили;
А верность с правдой не в сердцах
Живут теперь, но в небесах.
Навек для них погибла радость;
Терниста жизнь, без цвета младость,
И мысль, что розно жизнь пройдет,
Безумства яд им в душу льет...
Но в жизни, им осиротелой,
Уже обоим не сыскать,
Чем можно б было опустелой
Души страданья услаждать.
Друг с другом розно, а тоскою
Сердечны язвы все хранят,
Так два расторгнутых грозою
Утеса мрачные стоят:
Их бездна моря разлучает
И гром разит и потрясает,
Но в них ни гром, ни вихрь, ни град,
Ни летний зной, ни зимний хлад
Следов того не истребили,
Чем некогда друг другу были.

Колридж. Кристобел

Прости! И если так судьбою
Нам суждено - навек прости!
Пусть ты безжалостна - с тобою
Вражды мне сердца не снести.

Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо-сладким сном!

Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.

Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной бедой.

Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять,
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?

И верь, о, верь! Пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать:
Но вдруг не в силах гнев мятежный
От сердца сердце оторвать.

Твое то ж чувство сохраняет;
Удел же мой - страдать, любить,
И мысль бессменная терзает,
Что мы не будем вместе жить.

Печальный вопль над мертвецами
С той думой страшной как сравнять?
Мы оба живы, но вдовцами
Уже нам день с тобой встречать.

И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь?
Ее отец в разлуке с ней.

Когда ж твой взор малютка ловит, -
Ее целуя, вспомяни
О том, тебе кто счастья молит,
Кто рай нашел в твоей любви.

И если сходство в ней найдется
С отцом, покинутым тобой,
Твое вдруг сердце встрепенется,
И трепет сердца - будет мой.

Мои вины, быть может, знаешь,
Мое безумство можно ль знать?
Надежды - ты же увлекаешь:
С тобой увядшие летят.

Ты потрясла моей душою;
Презревший свет, дух гордый мой
Тебе покорным был; с тобою
Расставшись, расстаюсь с душой!

Свершилось все - слова напрасны,
И нет напрасней слов моих;
Но в чувствах сердца мы не властны,
И нет преград стремленью их.

Прости ж, прости! Тебя лишенный,
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный,
Могу ль я больше умереть?
1816
Перевод - Ивана Козлова

Fare Thee Well
 
FARE thee well! and if for ever,
  Still for ever, fare thee well:
Even though unforgiving, never
  ’Gainst thee shall my heart rebel.
 
Would that breast were bared before thee         5
  Where thy head so oft hath lain,
While that placid sleep came o’er thee
  Which thou ne’er canst know again:
 
Would that breast, by thee glanced over,
  Every inmost thought could show!         10
Then thou wouldst at last discover
  ’Twas not well to spurn it so.
 
Though the world for this commend thee—
  Though it smile upon the blow,
Even its praises must offend thee,         15
  Founded on another’s woe:
 
Though my many faults defaced me,
  Could no other arm be found,
Than the one which once embraced me,
  To inflict a cureless wound?         20
 
Yet, oh yet, thyself deceive not;
  Love may sink by slow decay,
But by sudden wrench, believe not
  Hearts can thus be torn away:

Still thine own its life retaineth,         25
  Still must mine, though bleeding, beat;
And the undying thought which paineth
  Is—that we no more may meet.
 
These are words of deeper sorrow
  Than the wail above the dead;         30
Both shall live, but every morrow
  Wake us from a widow’d bed.
 
And when thou wouldst solace gather,
  When our child’s first accents flow,
Wilt thou teach her to say ‘Father!’         35
  Though his care she must forego?
 
When her little hands shall press thee,
  When her lip to thine is press’d,
Think of him whose prayer shall bless thee,
  Think of him thy love had bless’d!         40
 
Should her lineaments resemble
  Those thou never more may’st see,
Then thy heart will softly tremble
  With a pulse yet true to me.
 
All my faults perchance thou knowest,         45
  All my madness none can know;
All my hopes, where’er thou goest,
  Wither, yet with thee they go.

Every feeling hath been shaken;
  Pride, which not a world could bow,         50
Bows to thee—by thee forsaken,
  Even my soul forsakes me now:
 
But ’tis done—all words are idle—
  Words from me are vainer still;
But the thoughts we cannot bridle         55
  Force their way without the will.
 
Fare thee well! thus disunited,
  Torn from every nearer tie,
Sear’d in heart, and lone, and blighted,
  More than this I scarce can die.         60

Прометей (1816)

1

                Титан! На наш земной удел,
                На нашу скорбную юдоль,
                На человеческую боль
                Ты без презрения глядел;
                Но что в награду получил?
                Страданье, напряженье сил
                Да коршуна, что без конца
                Терзает печень гордеца,
                Скалу, цепей печальный звук,
                Удушливое бремя мук
                Да стон, что в сердце погребен,
                Тобой подавленный, затих,
                Чтобы о горестях твоих
                Богам не смог поведать он.

2

                Титан! Ты знал, что значит бой
                Отваги с мукой... ты силен,
                Ты пытками не устрашен,
                Но скован яростной судьбой.
                Всесильный Рок - глухой тиран,
                Вселенской злобой обуян,
                Творя на радость небесам
                То, что разрушить может сам,
                Тебя от смерти отрешил,
                Бессмертья даром наделил.
                Ты принял горький дар, как честь,
                И Громовержец от тебя
                Добиться лишь угрозы смог;
                Так был наказан гордый бог!
                Свои страданья возлюбя,
                Ты не хотел ему прочесть
                Его судьбу - но приговор
                Открыл ему твой гордый взор.
                И он постиг твое безмолвье,
                И задрожали стрелы молний...

3               
                Ты добр - в том твой небесный грех
                Иль преступленье: ты хотел
                Несчастьям положить предел,
                Чтоб разум осчастливил всех!
                Разрушил Рок твои мечты,
                Но в том, что не смирился ты, -
                Пример для всех людских сердец;
                В том, чем была твоя свобода,
                Сокрыт величья образец
                Для человеческого рода!
                Ты символ силы, полубог,
                Ты озарил для смертных путь, -
                Жизнь человека - светлый ток,
                Бегущий, отметая путь,
                Отчасти может человек
                Своих часов предвидеть бег:
                Бесцельное существованье,
                Сопротивленье, прозябанье...
                Но не изменится душа,
                Бессмертной твердостью дыша,
                И чувство, что умеет вдруг
                В глубинах самых горьких мук
                Себе награду обретать,
                Торжествовать и презирать,
                И Смерть в Победу обращать.
Перевод В. Луговского

PROMETHEUS (1816)

 

TITAN! to whose immortal eyes
The sufferings of mortality,
Seen in their sad reality,
Were not as things that gods despise;
What was thy pity's recompense?
A silent suffering, and intense;
The rock, the vulture, and the chain,
All that the proud can feel of pain,
The agony they do not show,
The suffocating sense of woe,
Which speaks but in its loneliness,
And then is jealous lest the sky
Should have a listener, nor will sigh
Until its voice is echoless.

Titan! to thee the strife was given
Between the suffering and the will,
Which torture where they cannot kill;
And the inexorable Heaven,
And the deaf tyranny of Fate,
The ruling principle of Hate,
Which for its pleasure doth create
The things it may annihilate,
Refus'd thee even the boon to die:
The wretched gift Eternity
Was thine--and thou hast borne it well.
All that the Thunderer wrung from thee
Was but the menace which flung back
On him the torments of thy rack;
The fate thou didst so well foresee,
But would not to appease him tell;
And in thy Silence was his Sentence,
And in his Soul a vain repentance,
And evil dread so ill dissembled,
That in his hand the lightnings trembled.

Thy Godlike crime was to be kind,
To render with thy precepts less
The sum of human wretchedness,
And strengthen Man with his own mind;
But baffled as thou wert from high,
Still in thy patient energy,
In the endurance, and repulse
Of thine impenetrable Spirit,
Which Earth and Heaven could not convulse,
A mighty lesson we inherit:
Thou art a symbol and a sign
To Mortals of their fate and force;
Like thee, Man is in part divine,
A troubled stream from a pure source;
And Man in portions can foresee
His own funereal destiny;
His wretchedness, and his resistance,
And his sad unallied existence:
To which his Spirit may oppose
Itself--and equal to all woes,
And a firm will, and a deep sense,
Which even in torture can descry
Its own concenter'd recompense,
Triumphant where it dares defy,
And making Death a Victory.

Из дневника в Кефалонии

Встревожен мертвых сон, — могу ли спать?
Тираны давят мир, — я ль уступлю?
Созрела жатва, — мне ли медлить жать?
На ложе — колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце...

19 июня 1823
Пер. А.  Блок

CEPHALONIA JOURNAL   June 19th. 1823

The Dead have been awakened – shall I sleep?
The World’s at war with tyrants – shall I crouch?
The harvest’s ripe – and shall I pause to reap?
I slumber not; the thorn is in my Couch –
Each day a trumpet soundeth in mine ear –
It’s Echo in my heart –

Перси Биши Шелли

Философия любви

Ручьи сливаются с Рекою,
;Река стремится в Океан;
Несется ветер над Землею,
;К нему ласкается Туман.
5 Все существа, как в дружбе тесной,
;В союз любви заключены.
О, почему ж, мой друг прелестный,
;С тобой мы слиться не должны? —

Смотри, уходят к Небу горы,
10 ;А волны к берегу бегут;
Цветы, склоняя нежно взоры,
;Как брат к сестре, друг к другу льнут.
Целует Ночь — морские струи,
;А землю — блеск лучистый Дня:
15 Но что мне эти поцелуи,
;Коль не целуешь ты меня?

1819
Перевод К. Д. Бальмонта

LOVE'S PHILOSOPHY.

1.
The fountains mingle with the river
And the rivers with the Ocean,
The winds of Heaven mix for ever
With a sweet emotion;
Nothing in the world is single;               
All things by a law divine
In one spirit meet and mingle.
Why not I with thine?--

2.
See the mountains kiss high Heaven
And the waves clasp one another;
No sister-flower would be forgiven
If it disdained its brother;
And the sunlight clasps the earth
And the moonbeams kiss the sea:
What is all this sweet work worth
If thou kiss not me?

Озимандия 
Перевод с английского Константина Бальмонта

Я встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыня тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень –
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я – Озимандия, я – мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса над ней…
1818

Ozymandias

I met a traveller from an antique land,
Who said—“Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. . . . Near them, on the sand,
Half sunk a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed;
And on the pedestal, these words appear:
My name is Ozymandias, King of Kings;
Look on my Works, ye Mighty, and despair!
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal Wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.”


Hellas
 
THE world's great age begins anew,
  The golden years return,
The earth doth like a snake renew
  Her winter weeds outworn;
Heaven smiles, and faiths and empires gleam          5
Like wrecks of a dissolving dream.
 
A brighter Hellas rears its mountains
  From waves serener far;
A new Peneus rolls his fountains
  Against the morning star;   10
Where fairer Tempes bloom, there sleep
Young Cyclads on a sunnier deep.
 
A loftier Argo cleaves the main,
  Fraught with a later prize;
Another Orpheus sings again,   15
  And loves, and weeps, and dies;
A new Ulysses leaves once more
Calypso for his native shore.
 
O write no more the tale of Troy,
  If earth Death's scroll must be—   20
Nor mix with Laian rage the joy
  Which dawns upon the free,
Although a subtler Sphinx renew
Riddles of death Thebes never knew.
 
Another Athens shall arise,   25
  And to remoter time
Bequeath, like sunset to the skies,
  The splendour of its prime;
And leave, if naught so bright may live,
All earth can take or Heaven can give.   30
 
Saturn and Love their long repose
  Shall burst, more bright and good
Than all who fell, than One who rose,
  Than many unsubdued:
Not gold, not blood, their altar dowers,   35
But votive tears and symbol flowers.
 
O cease! must hate and death return?
  Cease! must men kill and die?
Cease! drain not to its dregs the urn
  Of bitter prophecy!   40
The world is weary of the past—
O might it die or rest at last!
 
Джон Китс

Ода к греческой вазе

Ты цепенел века, глубоко спящий,
    Наперсник молчаливой старины
Вечно-зеленый миф! А повесть слаще,
    Чем рифмы будничные сны!
Каких цветений шорох долетел?
    Людей, богов? Я слышу лишь одно:
    Холмов Аркадии звучит напев.
    То люди или боги? Все равно…
Погони страх? Борьба упругих тел?
    Свирель и бубны? Хороводы дев?

Напевы слушать сладко; а мечтать
    О них милей; но пойте вновь, свирели;
Вам не для слуха одного порхать…
    Ах, для души теперь они запели:
О юноша! в венке… и не прейдет
    Тот гимн — и листья те не опадут;
    Пусть ввек не прикоснется поцелуй;
Ты плачешь у меты — она цветет
    Всегда прекрасная, но не тоскуй —
Тебе любить в безбрежности минут!

О, этих веток не коснется тлен!
    Листы — не унесет вас аквилон!
Счастливый юноша — без перемен
    Свирели будет звон и вечный сон;
Любовь твоя блаженна! Вновь и вновь,
    Она кипит, в надежде утолить
    Свой голод; свежесть чувства не пройдет
А страсть земная отравляет кровь,
    Должна печалью сердце истомить,
    Иссушит мозг и жаждой изведет.

Что это за толпа, волнуясь, мчит?
    На чей алтарь зеленый этот жрец
Ведет теленка? Почему мычит,
    Венками разукрашенный телец?
Чей это городок на берегу
    И на горе высокий этот вал,
Зачем молитвенный спешит народ?
    О этот город, утро на лугу,
И нет здесь никого, кто б разсказал,
    Зачем так грустен этот хоровод.

Эллады тень! обвитая листвой
    Мужей из мрамора и легких жен,
Зеленым лесом, смятою травой
    Ты мучаешь, маня, как вечный сон,
И вечно леденящая мечта!
    Но поколенье сменится другим,
Ты новым людям будешь вновь сиять -
    Не нам. Тогда скажи, благая, им,
«Краса есть правда, правда — красота»,
    Земным одно лишь это надо знать.
1819
Пер. Василий  Комаровский

Ode on a Grecian Urn
 
THOU still unravish'd bride of quietness,
  Thou foster-child of Silence and slow Time,
Sylvan historian, who canst thus express
  A flowery tale more sweetly than our rhyme:
What leaf-fringed legend haunts about thy shape          5
  Of deities or mortals, or of both,
    In Tempe or the dales of Arcady?
  What men or gods are these? What maidens loth?
What mad pursuit? What struggle to escape?
    What pipes and timbrels? What wild ecstasy?   10
 
Heard melodies are sweet, but those unheard
  Are sweeter; therefore, ye soft pipes, play on;
Not to the sensual ear, but, more endear'd,
  Pipe to the spirit ditties of no tone:
Fair youth, beneath the trees, thou canst not leave   15
  Thy song, nor ever can those trees be bare;
    Bold Lover, never, never canst thou kiss,
Though winning near the goal—yet, do not grieve;
    She cannot fade, though thou hast not thy bliss,
  For ever wilt thou love, and she be fair!   20
 
Ah, happy, happy boughs! that cannot shed
  Your leaves, nor ever bid the Spring adieu;
And, happy melodist, unweari;d,
  For ever piping songs for ever new;
More happy love! more happy, happy love!   25
  For ever warm and still to be enjoy'd,
    For ever panting, and for ever young;
All breathing human passion far above,
  That leaves a heart high-sorrowful and cloy'd,
    A burning forehead, and a parching tongue.   30
 
Who are these coming to the sacrifice?
  To what green altar, O mysterious priest,
Lead'st thou that heifer lowing at the skies,
  And all her silken flanks with garlands drest?
What little town by river or sea-shore,   35
  Or mountain-built with peaceful citadel,
    Is emptied of its folk, this pious morn?
And, little town, thy streets for evermore
  Will silent be; and not a soul, to tell
    Why thou art desolate, can e'er return.   40
 
O Attic shape! fair attitude! with brede
  Of marble men and maidens overwrought,
With forest branches and the trodden weed;
  Thou, silent form! dost tease us out of thought
As doth eternity: Cold Pastoral!   45
  When old age shall this generation waste,
    Thou shalt remain, in midst of other woe
  Than ours, a friend to man, to whom thou say'st,
'Beauty is truth, truth beauty,—that is all
    Ye know on earth, and all ye need to know.'   50
 
Прекрасная звезда 
Перевод с английского Александра Плитченко

Прекрасная звезда! О, если бы, как ты,
Я был отмечен вечным постоянством,
То терпеливым оком с высоты
За неизменным наблюдать пространством,
Следить моря, взирать на берега,
Где тишина колеблется живая,
Где, плавные долины укрывая,
Светло и тихо падают снега, –
Не стал бы, нет! Не холод мирозданья
Своим теплом хотел бы я согреть, –
А светлый сон и светлое дыханье,
Снег милых плеч, волос любимых медь
Любить, беречь – единое желанье,
Так навсегда. Иначе – умереть.
1820

Bright star, would I were stedfast as thou art—
         Not in lone splendour hung aloft the night
And watching, with eternal lids apart,
         Like nature's patient, sleepless Eremite,
The moving waters at their priestlike task
         Of pure ablution round earth's human shores,
Or gazing on the new soft-fallen mask
         Of snow upon the mountains and the moors—
No—yet still stedfast, still unchangeable,
         Pillow'd upon my fair love's ripening breast,
To feel for ever its soft fall and swell,
         Awake for ever in a sweet unrest,
Still, still to hear her tender-taken breath,
And so live ever—or else swoon to death.


Слава 
Перевод с английского Корнея Чуковского

Слава что девушка!
                Если пред нею
Робко вздыхаешь – она оттолкнет.
Смейся над ней – и рабою твоею
Снидет, покорная, с гордых высот.
О, научись без нее обходиться –
И пред тобою склонится она.
Слава – блудница!
                Горда и скромна,
Славы она, как бесславья, боится.

Вы, обольщенные ею глупцы –
Бледные барды, певцы, мудрецы!
Ей за презренье воздайте презреньем!
Гордо прощальный отвесьте поклон;
Ветреной деве полюбится он,
И побредет она к вам со смиреньем.

1819

On Fame

I.

Fame, like a wayward girl, will still be coy
To those who woo her with too slavish knees,
But makes surrender to some thoughtless boy,
And dotes the more upon a heart at ease;
She is a Gypsy,--will not speak to those
Who have not learnt to be content without her;
A Jilt, whose ear was never whisper'd close,
Who thinks they scandal her who talk about her;
A very Gypsy is she, Nilus-born,
Sister-in-law to jealous Potiphar;
Ye love-sick Bards! repay her scorn for scorn;
Ye Artists lovelorn! madmen that ye are!
Make your best bow to her and bid adieu,
Then, if she likes it, she will follow you.

II.

"You cannot eat your cake and have it too."--Proverb.

How fever'd is the man, who cannot look
Upon his mortal days with temperate blood,
Who vexes all the leaves of his life's book,
And robs his fair name of its maidenhood;
It is as if the rose should pluck herself,
On the ripe plum finger its misty bloom,
As if a Naiad, like a meddling elf,
Should darken her pure grot with muddy gloom:
But the rose leaves herself upon the briar,
For winds to kiss and grateful bees to feed,
And the ripe plum still wears its dim attire,
The undisturbed lake has crystal space;
Why then should man, teasing the world for grace,
Spoil his salvation for a fierce miscreed?


Генрих Гейне

Разговор в Падерборнской степи
Перевод В. Левика
Слышишь, пенье скрипок льется,
Контрабас гудит ворчливый?
Видишь, в легкой пляске вьется
Рой красавиц шаловливый?
«Друг любезный, что с тобою?
Ты глухой или незрячий?
Стадо вижу я свиное,
Визг я слышу поросячий».
Слышишь, рог раздался в чаще,
Это мчатся звероловы!
Вот один копьем блестящим
Гонит вепря из дубровы.
«Друг мой, право, спятить надо,
Чтобы спутать рог с волынкой!
Там, гоня свиное стадо,
Свинопас идет с дубинкой».
Слышишь, хор гремит над нами, —
Мудрость божью прославляя,
Плещут радостно крылами
Херувимы в кущах рая.
«Херувимы? В кущах рая?
Это гуси пред тобою,
Их мальчишка, распевая,
Гонит палкой к водопою».
Слышишь, колокол в селенье?
Звон воскресный, звон чудесный!
Вот к молебну, в умиленье,
Весь народ спешит окрестный.
«Разве то звонят во храме,
Разве, друг мой, это люди?
То коровы с бубенцами
Не спеша бредут к запруде».
Видишь, к нам летит по лугу
Кто-то в праздничном уборе.
Узнаешь мою подругу?
Сколько счастья в нежном взоре!
«Ты вгляделся бы сначала,
То лесничиха седая
С костылем проковыляла,
Спотыкаясь и хромая».
Ну, тогда еще спрошу я,
Можешь высмеять поэта:
То, что здесь, в груди, ношу я,
Молви, друг, обман ли это?
1822

Gespraech auf der Paderborner Heide

Hoerst du nicht die fernen Toene,
Wie von Brummba; und von Geigen?
Dorten tanzt wohl manche Schoene
Den gefluegelt leichten Reigen.

»Ei, mein Freund, das nenn ich irren,
Von den Geigen hoer ich keine,
Nur die Ferklein hoer ich quirren,
Grunzen nur hoer ich die Schweine.«

Hoerst du nicht das Waldhorn blasen?
Jaeger sich des Weidwerks freuen,
Fromme Laemmer seh ich grasen,
Schaefer spielen auf Schalmeien.

»Ei, mein Freund, was du vernommen,
Ist kein Waldhorn, noch Schalmeie;
Nur den Sauhirt seh ich kommen,
Heimwaerts treibt er seine Saeue.«

Hoerst du nicht das ferne Singen,
Wie von suessen Wettgesaengen?
Englein schlagen mit den Schwingen
Lauten Beifall solchen Klaengen.

»Ei, was dort so huebsch geklungen,
Ist kein Wettgesang, mein Lieber!
Singend treiben Gaensejungen
Ihre Gaenselein vorueber.«

Hoerst du nicht die Glocken laeuten,
Wunderlieblich, wunderhelle?
Fromme Kirchengaenger schreiten
Andachtsvoll zur Dorfkapelle.

»Ei, mein Freund, das sind die Schellen
Von den Ochsen, von den Kuehen,
Die nach ihren dunkeln Staellen
Mit gesenktem Kopfe ziehen.«

Siehst du nicht den Schleier wehen?
Siehst du nicht das leise Nicken?
Dort seh ich die Liebste stehen,
Feuchte Wehmut in den Blicken.


»Ei, mein Freund, dort seh ich nicken
Nur das Waldweib, nur die Lise;
Blass und hager an den Kruecken
Hinkt sie weiter nach der Wiese.«

Nun, mein Freund, so magst du lachen
Ueber des Phantasten Frage!
Wirst du auch zur Taeuschung machen,
Was ich fest im Busen trage?

Лорелея 

Не знаю, что стало со мною,
Печалью душа смущена.
Мне все не дает покою
Старинная сказка одна.

Прохладен воздух, темнеет,
И Рейн уснул во мгле.
Последним лучом пламенеет
Закат на прибрежной скале.

Там девушка, песнь распевая,
Сидит на вершине крутой.
Одежда на ней золотая,
И гребень в руке - золотой.

И кос ее золото вьется,
И чешет их гребнем она,
И песня волшебная льется,
Неведомой силы полна.

Бездумной охвачен тоскою,
Гребец не глядит на волну,
Не видит скалы пред собою,
Он смотрит туда, в вышину.

Я знаю, река, свирепея,
Навеки сомкнется над ним,
И это все Лорелея
Сделала пеньем своим
1823-1824

Пер.:Вильгельм Левик

Die Lorelei

Ich wei; nicht, was soll es bedeuten
Da; ich so traurig bin;
Ein M;rchen aus alten Zeiten,
Das kommt mir nicht aus dem Sinn.

Die Luft ist k;hl, und es dunkelt,
Und ruhig flie;t der Rhein;
Der Gipfel des Berges funkelt
Im Abendsonnenschein.

Die sch;nste Jungfrau sitzet
Dort oben wunderbar,
Ihr goldnes Geschmeide blitzet,
Sie k;mmt ihr goldenes Haar.

Sie k;mmt es mit goldenem Kamme,
Und singt ein Lied dabei;
Das hat eine wundersame,
Gewaltige Melodei.

Den Schiffer in kleinen Schiffe
Ergreift es mit wildem Weh;
Er schaut nicht die Felsenriffe,
Er schaut nur hinauf in die H;h’.

Ich glaube, die Wellen verschlingen
Am Ende Schiffer und Kahn;
Und das hat mit ihrem Singen
Die Lorelei getan.

Барабанщик

Возьми барабан и не бойся,
Целуй маркитанку звучней!
Вот смысл глубочайший искусства,
Вот смысл философии всей!

5 Сильнее стучи и тревогой
Ты спящих от сна пробуди!
Вот смысл глубочайший искусства;
А сам маршируй впереди!

Вот Гегель! Вот книжная мудрость!
10 Вот дух философских начал!
Давно я постиг эту тайну,
Давно барабанщиком стал!

1846
пер. А.Плещеев

I.
 Doctrin.

Schlage die Trommel und f;rchte dich nicht,
Und k;sse die Marketenderin!
Das ist die ganze Wissenschaft,
Das ist der B;cher tiefster Sinn.

5
Trommle die Leute aus dem Schlaf,

Trommle Reveilje mit Jugendkraft,
Marschire trommelnd immer voran,
Das ist die ganze Wissenschaft.

Das ist die Hegel’sche Philosophie,
10
Das ist der B;cher tiefster Sinn!

Ich hab’ sie begriffen, weil ich gescheidt,
Und weil ich ein guter Tambour bin.


   ТОМАС ГУД

Золото

Золото, золото, ярко блестящее,
Всё покупавшее, всё продававшее,
В наши карманы с трудом попадавшее,
И из кармана легко уходящее!
Юноше ты продаёшь наслаждения,
Старость беречь тебя жадно старается;
Ты достаешься ценой преступления:
Из-за тебя целый мир пресмыкается,
Грабит, ворует, в крови обагряется…
Из-за корысти в пылу исступления
Люди друг другу могилы готовили:
Золото! красно ты так не от крови ли?
Из-за тебя, ненавистное золото,
Наши мольбы переходят в проклятия,
И от тебя, как от тяжкого молота
Стонет голодная нищая-братия.
Перед тобою богач преклоняется,
В мире изменчива жатва богатая,
И, как чекан твой не раз изменяется,
Ты изменяешь нам часто, проклятое!..

перевод Д.Д. Минаева

Gold!

Gold! Gold! Gold! Gold!
Bright and yellow, hard and cold
Molten, graven, hammered and rolled,
Heavy to get and light to hold,
Hoarded, bartered, bought and sold,
Stolen, borrowed, squandered, doled,
Spurned by young, but hung by old
To the verge of a church yard mold;
Price of many a crime untold.
Gold! Gold! Gold! Gold!
Good or bad a thousand fold!
How widely it agencies vary,
To save - to ruin - to curse - to bless -
As even its minted coins express:
Now stamped with the image of Queen Bess,
And now of a bloody Mary.

Тишина

Есть Тишина, что в холоде могилы,
Где звуков нет, не могут даже быть.
ВЕё в глубинах моря не избыть,
Или в пустыне мёртвой и унылой,
Где жизни нет средь вечности застылой,
Здесь некому подкрасться или выть,
Лишь облака и тени могут плыть
Легко и молча над землёю хилой.

Но в глубине плющом увитых стен
Руин дворцов, где Жизнь всегда кипела,
Кричит лиса, и слышен плач гиен,
И совы пролетают то и дело,
Вопя в ночи, им ветер вторит стоном.
Вот Тишина, в самосознанье полном.

(Перевод Александра Лукьянова)

Silence

There is a silence, where has been no sound,
There is a silence where no sound may be,
In the cold grave under the deep, deep sea,
Or in wide desert where no life is found,
Which has been mute and still must sleep profound:
No voice is hashed – no life treads silently,
But clouds and cloudy shadows wander free,
That never spoke, over the idle ground:
But in green ruins, in the desolate walls
Of antique palaces where Man hath been,
Though the dun fox, or wild hyena calls,
And owls, that flit continually between,
Shriek to the echo, and the low winds moan,
There the true Silence is, self-conscious and alone.


              СТАНСЫ
   I
   
   Жизнь, прощай! мутится ум;
   Мир стал мертвенно-угрюм;
   Меркнет свет, и тьма растет,
   Словно ночь, грозясь, идет;
   Холодней и холодней
   Серый пар ползет с полей,
   И дыханье роз сменил
   Запах тленья и могил.
   
   II
   
   Здравствуй, жизнь! теплеет кровь;
   Ожила надежда вновь;
   Черный страх бежит, как тень
   От лучей, несущих день;
   Быстро гонят тьму и хлад
   Свет, тепло и аромат...
   Запах тленья все слабей,
   Запах розы все слышней.
 1845
Перевод М.Михайлова

Farewell, Life! My senses swim,
And the world is growing dim;
Thronging shadows cloud the light,
Like the advent of the night,—
Colder, colder, colder still,
Upward steals a vapor chill—
Strong the earthy odor grows—
I smell the mould above the rose!

Welcome, Life! the Spirit strives!
Strength returns, and hope revives;
Cloudy fears and shapes forlorn
Fly like shadows at the morn,—
O'er the earth there comes a bloom—
Sunny light for sullen gloom,
Warm perfume for vapor cold—
I smell the rose above the mould!

Николаус Ленау
Зимняя ночь
1
Сквозь лед и снег вперед, вперед!
Оцепенел от стужи воздух,
Звенит мой ус, дымится рот, —
Вперед, забыв привал и роздых!

Над миром царствует зима!
В лучах луны белеют ели,
И, мнится, клонит смерть сама
Их ветви к ледяной постели.

И мне, мороз, ты вмерзни в грудь,
Оледени мой жар мятежный,
Чтоб сердцу пылкому заснуть
Глубоким сном равнины снежной!
Перевод: В. В. Левика
2
Чу! Воет волк в лесной глуши.
Как дети — мать в родном жилище,
 Он будит ночь в ее тиши
И требует кровавой пищи.
Отчаянно, чрез лед и снег,
Несутся ветры в вихре диком,
Как будто бы их греет бег...
 Проснись, о сердце, с диким криком!
Пускай мучений темный рой,
Пусть призраки твои проснутся,
И с вьюгой северной несутся
Безумной тешиться игрой.

Перевод О. Чюминой

Winternacht
1               
Vor K;lte ist die Luft erstarrt,
Es kracht der Schnee von meinen Tritten,
Es dampft mein Hauch, es klirrt mein Bart;
Nur fort, nur immer fortgeschritten!
Wie feierlich die Gegend schweigt!
Der Mond bescheint die alten Fichten,
Die, sehnsuchtsvoll zum Tod geneigt,
Den Zweig zur;ck zur Erde richten.
Frost! friere mir ins Herz hinein,
Tief in das hei;bewegte, wilde!
Da; einmal Ruh mag drinnen sein,
Wie hier im n;chtlichen Gefilde!
2
Dort heult im tiefen Waldesraum
Ein Wolf; – wie's Kind aufweckt die Mutter,
Schreit er die Nacht aus ihrem Traum
Und heischt von ihr sein blutig Futter.
Nun brausen ;ber Schnee und Eis
Die Winde fort mit tollem Jagen,
Als wollten sie sich rennen hei;:
Wach auf, o Herz, zu wildem Klagen!
La; deine Toten auferstehn
Und deiner Qualen dunkle Horden!
Und la; sie mit den St;rmen gehn,
Dem rauhen Spielgesind aus Norden!
(1832)

Печаль Небес

На лике неба хмурой, темной тучей
Блуждает мысль, минувшей бури след.
Под резким ветром бьется лист летучий,
Как сумасшедший, впавший в буйный бред.

Рыдает гром глухими голосами,
Чуть вспыхнув, меркнет бледный свет зарниц,
Порой в очах, наполненных слезами,
Так слабый луч дрожит из-под ресниц.

Над степью тени призрачные встали,
Сырой туман окутал все вокруг,
И небо смолкло в мертвенной печали,
Бессильно солнце выронив из рук.

 Перевод В. Левика

Himmelstrauer

Am Himmelsantlitz wandelt ein Gedanke,
Die d;stre Wolke dort, so bang, so schwer;
Wie auf dem Lager sich der Seelenkranke,
Wirft sich der Strauch im Winde hin und her.

Vom Himmel t;nt ein schwermutmattes Grollen,
Die dunkle Wimper blinzet manches Mal,
– So blinzen Augen, wenn sie weinen wollen, –
Und aus der Wimper zuckt ein schwacher Strahl.

Nun schleichen aus dem Moore k;hle Schauer
Und leise Nebel ;bers Heideland;
Der Himmel lie;, nachsinnend seiner Trauer,
Die Sonne l;ssig fallen aus der Hand.

Весеннее утро

Соловьи и розы, песни, аромат!
Тщетно ваши чары радость мне сулят.
Ах, не жмитесь нежно к сердцу моему,
Не пускайте света в мрачную тюрьму!

Много изменилось, многого уж нет
С той поры, как с вами бедный ваш поэт
Распростился. Долго по щекам ого
Шла слезами осень счастья моего.

Наконец настала и зима. Мороз
В сердце мне пробрался; что осталось слез
Изсушил он разом — и в оковах льда
Все цветы надежды сгибли навсегда.

Аромат и песни, птицы и цветы,
Чары юной жизни, свежей красоты!
Не напоминайте нежной лаской мне,
Что один на свете я — чужой весне.

Перевод П.Вейнберга

Ганс Христиан Андерсен

ПОЭЗИЯ
(1832 г.)

 

Поэзия — мечты в действительность стремленье.

Гармония страстей в хаосе бытия;

Поэзия — небес земное отраженье,

Поэзия — всех чувств и мыслей выраженье;

Пусть близится мой путь в загробные края,

Я знал поэзию, она была — моя!..

 

За облака взбегают горы,

И водопады, и леса;

И видят, близко видят взоры

Обитель Бога — небеса...

Там дремлет мысль, но сердце слышит,

Что мир поэзии с ним дышит!

 

При тусклой лампе, под землею,

Стальною киркой камень бьет

Работник шахты и с тоскою

Одну и ту же песнь поет;

Пред ним в мечтах семья родная,

А с ней — поэзия живая!..

 

В пороховом дыму поляны,

За лесом город — весь в огне...

Там башни падают титаны,

Там смерть гарцует на коне,

Там пули сыплют знойным градом,

Там бьет поэзия каскадом!..

 

Плывет корабль...

В глубоком трюме

Попарно скован груз живой...

Застыло море в тяжкой думе...

Чу, плеск раздался роковой:

Двумя рабами меньше стало!

И здесь — поэзия витала...

 

Скалистый остров в море дальнем;

Могила... В ней — колосс земли,

Умерший странником опальным...

Проходят мимо корабли...

И этот остров, эти волны —

Поэзии высокой полны!..

 

Когда любовь твою оценит,

Когда мечты твои поймет

Она — чье сердце не изменит,

Кого своей твое зовет, —

Когда она без слов все скажет,

Тебя поэзия с ней свяжет!..

 

Когда твой лучший друг забвенью

Предаст заветы лучших дней

И в жертву чуждому глумленью

Отдаст цветы весны твоей,

И дружба холодом повеет —

Тебя поэзия согреет!..

 

Ребенка грезы, тихий ропот

Старухи-памяти седой,

Разбитой жизни горький опыт,

Очаг с покинутой женой

В кругу детей... Семьи руины...

Во всем — поэзии картины!..

 

А звуки музыки, а пляска,

А знойной молодости хмель!

А зрелых лет живая ласка,

Могила — дней преклонных цель!..

Вся жизнь и все ее стремленья

Несут поэзии волненья!..

 

Я чувствовал себя и сильным, и свободным,

Душа моя плела из радостей венец...

Пусть радостям земли, живым и благородным,

Как листьям и цветам под вихрем дней холодным,

В дни осени моей — безрадостный конец,

Всю жизнь мою согрел поэзией Творец!..

Перевод: А. Коринфский


ДАНИЯ — МОЯ РОДИНА
(1849 г.)
 
В цветущей Дании, где свет увидел я,
Берет мой мир свое начало;
На датском языке мать песни мне певала,
Шептала сказки мне родимая моя...
Люблю тебя, родных морей волна,
Люблю я вас, старинные курганы,
Цветы садов, родных лесов поляны,
Люблю тебя, отцов моих страна!..

Где ткет весна узорные ковры
Пестрей, чем здесь, — богаче и душистей?
Где светит месяц ярче и лучистей,
Где темный бук разбил пышней свои шатры?..
Люблю я вас, леса, холмы, луга,
Люблю святое знамя «Данеброга», —
С ним видел Бог победной славы много!..
Люблю я Дании цветущей берега!..
 
Царицей севера, достойною венца,
Была ты — гордая своею долей скромной;
Но все же и теперь на целый мир огромный
Звенит родная песнь, и слышен звук резца!..
Люблю я вас, зеленые поля!
Вас пашет плуг, места победных браней!..
Бог воскресит всю быль воспоминаний,
Всю быль твою, родимая земля!..
 
Страна, где вырос я, где чувствую родным
И каждый холм, и каждый нивы колос,
Где в шуме волн мне внятен милый голос,
Где веет жизнь пленительным былым...
Вы, берегов скалистые края,
Где слышны взмахи крыльев лебединых,
Вы, острова, очаг былин старинных, —
О, Дания! О, родина моя!...
Перевод: А. Коринфский

Danmark, mit F;dreland

I Danmark er jeg fшdt, dйr har jeg hjemme,
der har jeg rod, derfra min verden gеr.
Du danske sprog, du er min moders stemme,
sе sшdt velsignet du mit hjerte nеr.
Du danske, friske strand,
hvor oldtids kжmpegrave
stе mellem жblegеrd og humlehave.
Dig elsker jeg! - Dig elsker jeg!
Danmark, mit fжdreland!

Hvor reder sommeren vel blomstersengen
mer rigt end her, ned til den еbne strand?
Hvor stеr fuld mеnen over klшverengen
sе dejligt som i bшgens fжdreland?
Du danske, friske strand,
hvor Danebrogen vajer, -
Gud gav os den, - Gud giv den bedste sejer!
Dig elsker jeg! - Dig elsker jeg!
Danmark, mit fжdreland!

Engang du herre var i hele Norden,
bшd over England, - nu du kaldes svag,
et lille land, og dog sе vidt om jorden
end hшres danskens sang og mejselslag.
Du danske, friske strand,
plovjernet guldhorn finder,
Gud giv dig fremtid. som han gav dig minder!
Dig elsker jeg! - Dig elsker jeg!
Danmark, mit fжdreland!

Du land, hvor jeg blev fшdt, hvor jeg har hjemme,
hvor jeg har rod, hvorfra min verden gеr,
hvor sproget er min moders blшde stemme
og som en sшd musik mit hjerte nеr.
Du danske, friske strand
med vilde svaners rede,
I grшnne ш'r, mit hjertes hjem hernede!
Dig elsker jeg! - Dig elsker jeg!
Danmark, mit fжdreland!


Роза

Ты улыбнулась мне улыбкой светлой рая...
Мой сад блестит в росистых жемчугах.
И на тебе, жемчужиной сверкая,
Одна слеза дрожит на лепестках.
То плакал эльф о том, что вянут розы,
Что краток миг цветущей красоты...
Но ты цветешь, — и тихо зреют грезы
В твоей душе... О чем мечтаешь ты?..
Ты вся — любовь, пусть люди ненавидят!
Как сердце гения, ты вся — одна краса,
А там, где смертные лишь бренный воздух видят,
Там гений видит небеса!..
Перевод: П. Гнедич

ХЕНРИК АРНОЛЬД ВЕРГЕЛАНН
МОЕЙ ЛАКФИОЛИ

Когда ты блеск утратишь свой,
я не прощусь с твоей листвой,
я буду там, где мы росли,
как часть земли.

Тебе я шлю последний крик,
последний взгляд к тебе приник;
и в трепете воздушных струй
последний поцелуй.

Я дважды прикоснусь к устам,
сначала попрощаюсь сам,
а роз моих любимых куст
твоих коснется уст.

С ним разминусь, уйду во тьму…
Ты передай привет ему,
пусть на могиле зацветет,
когда пора придет.

Хочу, чтоб на груди моей
лежала роза новых дней…
Прошу, в дом смерти призови
ты только свет любви.

АРМИЯ ПРАВДЫ

Слово? Кто услышит слово,
боль стихов?
Вечна беззащитность слов.
И когда слова готовы
в бой идти, где им силы наскрести?

Правдой мир пренебрегает.
Но пред ней
небо блеск своих огней
в молнии переплавляет.
Это весть, что величье правды — есть.

Почему ж в сраженье этом
не видна
та, что небом рождена
и одета звездным светом?
Что ж вперед на врага нас не ведет?

Почему не разбивает
войск шатры
там, где в бой идут миры,
где героев убивают?
Тем, кто должен пасть,
дай над жизнью власть.

Войско тьмы сломить не просто.
Так прочны
суеверия опоры, так черны,
что от люльки до погоста
краток путь.
Трудно тьму перешагнуть.

Но — вперед! — сквозь боль и беды,
войско слов!
Ведь творцом в конце концов
вам обещана победа.
До конца —
с правдой, детищем творца.

Слово! Правды славный воин!
Ты храбрец!
Из достойнейших сердец
будет храм тебе построен.
Мир простер
над тобой небес шатер.

Слово! Приоткрой забрало
и — вперед.
Сила слова все растет,
хоть порою сил так мало.
Лишь тебе
Вечность суждена в борьбе.

Потому, малыш отважный,
не ропщи,
в пораженье отыщи
отблески победы важной.
В мраке лжи
тропку правды подскажи.

Перевод И. Озеровой

Над озером темным, под елью прибрежной,
я издали видел твой лик безмятежный
в тот час, когда звезды становятся видны
и слышится шорох ползущей ехидны.

О, если в ту пору меня твои очи
искали с любовью, то в сумраке ночи
причаль ты, мой ангел, к местам тем укромным,
где звезды лишь видны над озером темным.

Перевод Н.Новича

Йохан Людвиг Рунеберг

Наш край

Перевод Александра Блока
Наш край, наш край, наш край родной, —
О, звук, всех громче слов!
Чей кряж, растущий над землёй,
Чей брег, встающий над водой,
Любимей гор и берегов
Родной земли отцов?
Ступай, надменный чужевер,
Ты звону злата рад!
Наш бедный край угрюм и сер,
Но нам узоры гор и шхер —
Отрада, слаще всех отрад,
Неоценённый клад.
Нам люб потоков наших рев,
Ручьёв бегущих звон,
Однообразный шум лесов,
Свет звёзд, прозрачность вечеров,
Всё, всё, чем слух был поражён,
Чем взор был полонён.
Здесь с мыслью, с плугом и с мечом
Отцы ходили в бой,
Здесь ночь за ночью, день за днём
Народный дух пылал огнём —
В согласье с доброю судьбой,
В борьбе с судьбою злой.
Кто счёт народным битвам вёл,
Когда всё вновь и вновь
Война неслась из дола в дол,
Мороз и глад за ним пришёл, —
Кто мерил пролитую кровь,
Терпенье и любовь?
Да, здесь, вот здесь та кровь текла,
За нас текла тогда,
Душа народа здесь цвела
И тяжким вздохом изошла
В давно прошедшие года
Под бременем труда.
Здесь — наше всё, здесь — светлый рай,
Отрада наших дней!
Как рок жестокий ни пытай —
Он всё при нас, родимый край.
Что ж нам любить ещё полней,
Святей и горячей?
И здесь, и там блуждает взор,
Я руку протяну —
Взгляни на радостный простор,
Вон берега, вон рябь озёр,
Взгляни на всё, как я взгляну
На милую страну.
И пусть на нас прольётся свет
Из тверди золотой,
Пусть станет жизнь игрой планет,
Где слёз не льют, где вздохов нет,
А всё — убогий край родной
Мы помянём с тоской.
О, край, многоозёрный край,
Где песням нет числа,
От бурь оплот, надежды рай,
Наш старый край, наш вечный край,
И нищета твоя светла,
Смелей, не хмурь чела!
Он расцветёт, твой бедный цвет,
Стряхнув позор оков,
И нашей верности обет
Тебе дарует блеск и свет,
И наша песнь домчит свой зов
До будущих веков.
1846
V;rt land

V;rt land, v;rt land, v;rt fosterland,
Ljud h;gt, o dyra ord!
Ej lyfts en h;jd mot himlens rand,
Ej s;nks en dal, ej sk;ljs en strand,
Mer ;lskad ;n v;r bygd i nord,
;n v;ra f;ders jord.

V;rt land ;r fattig, skall s; bli
F;r den, som guld beg;r.
En fr;mling far oss stolt f;rbi:
Men detta landet ;lska vi,
F;r oss med moar, fj;ll och sk;r
Ett guldland dock det ;r.

Vi ;lska v;ra str;mmars brus
Och v;ra b;ckars spr;ng.
Den m;rka skogens dystra sus,
V;r stj;rnenatt, v;rt sommarlju.
Allt, allt, vad h;r som syn, som s;ng
V;rt hj;rta r;rt en g;ng.

H;r striddes v;ra f;ders strid
Med tanke, sv;rd och plog.
H;r, h;r, i klar som mulen tid.
Med lycka h;rd, med lycka blid.
Det finska folkets hj;rta slog.
H;r bars vad det f;rdrog.

Vem t;ljde v;l de striders tal.
Som detta folk bestod.
D; kriget r;t fr;n dal till dal.
D; frosten kom med hungers kval.
Vem m;tte allt dess spillda blod
Och allt dess t;lamod?

Och det var h;r det blodet fl;t,
Ja, h;r f;r oss det var,
Och det var h;r sin fr;jd det nj;t,
Och det var h;r sin suck det g;t.
Det folk som v;ra b;rdor bar
L;ngt f;re v;ra dar.

H;r ;r oss ljuvt, h;r ;r oss gott,
H;r ;r oss allt besk;rt;
Hur ;det kastar ;n v;r lott.
Ett land, ett fosterland vi f;tt,
Vad finns p; jorden mera v;rt
Att h;llas dyrt och k;rt?

Och h;r och h;r ;r detta land.
V;rt ;ga ser det h;r,
Vi kunna str;cka ut v;r hand
Och visa glatt p; sj; och strand
Och s;ga: se det landet d;r.
V;rt fosterland det ;r.

Och f;rdes vi att bo i glans
Bland guldmoln i det bl;,
Och blev v;rt liv en stj;rnedans.
D;r t;r ej g;ts, d;r suck ej fanns.
Till detta arma land ;nd;
V;r l;ngtan skulle st;.

O land, du tusen sj;ars land,
D;r s;ng och trohet byggt,
D;r livets hav oss gett en strand,
V;r forntids land, v;r framtids land.
Var f;r din fattigdom ej skyggt.
Var fritt, var glatt, var tryggt.

Din blomning, sluten ;n i knopp,
Skall mogna ur sitt tv;ng;
Se, ur v;r k;rlek skall g; opp
Ditt ljus, din glans, din fr;jd, ditt hopp.
Och h;gre klinga skall en g;ng
V;r fosterl;ndska s;ng.

ЛЕБЕДЬ
Июньский вечер в облаках
Пурпуровых горел,
Спокойный лебедь в тростниках
Блаженный гимн запел.
Он пел о том, как север мил,
Как даль небес ясна,
Как день об отдыхе забыл,
Всю ночь не зная сна;
Как под березой и ольхой
Свежа густая тень;
Как над прохладною волной
В заливе гаснет день;
Как счастлив, счастлив, кто найдет
Там дружбу и любовь;
Какая верность там цветет,
Рождаясь вновь и вновь.
Так от волны к волне порхал
Сей глас простой хвалы;
Подругу к сердцу он прижал
И пел над ней средь мглы.
Пусть о мечте твоей златой
Не будут знать в веках;
Но ты любил и пел весной
На северных волнах.
Перевод А. Блока
1830

Svanen

Fr;n molnens purpurst;nkta rand
sj;nk svanen, lugn och s;ll,
och satte sig vid ;lvens strand
och sj;ng en junikv;ll.

Om nordens sk;nhet var hans s;ng,
hur glad dess himmel ;r,
hur dagen gl;mmer, natten l;ng,
att g; till vila d;r;

hur skuggan d;r ;r djup och rik
inunder bj;rk och al,
hur guldbestr;lad varje vik
och varje b;lja sval;

hur ljuvt, o;ndligt ljuvt, det ;r
att ;ga d;r en v;n,
hur troheten ;r hemf;dd d;r
och l;ngtar dit igen!

S; lj;d fr;n v;g till v;g hans r;st,
hans enkla lovs;ng d;,
och snar han sm;g mot makans br;st
och tycktes kv;da s;:

Vad mer, om ;n din levnads dr;m
ej sekler t;lja f;r?
Du ;lskat har p; nordens str;m
och sjungit i dess v;r.

У РУЧЬЯ

Перевод В. Брюсова

На берегу твоем, ручей,
Слежу я облака,
Как их ведет в волне твоей
Незримая рука.

Вот улыбнулось мне одно,
Как розы первоцвет.
Прости! Уже ушло оно,
Ему возврата нет.

Но столь же ясно и светло
Скользит другое — вот…
И с той же быстротой прошло,
Исчезло в свой черед.

Вот третья туча; но, мрачна
И тяжела на вид,
Неспешно двигаясь, она
Твои струи мрачит.

И я, ручей, тебя готов
Сравнить с душой моей:
Немало светлых облаков
Промчалось и над ней;

В нее и тучи по пути
Свою бросали ночь,
Являлись быстро, но уйти,
Ах, не спешили прочь!

И пусть я знал наверняка,
Под бурей и в тиши,
Что это — только облака
Над зеркалом души;

Но свет и темная пора
Зависят все ж от них…
Когда же кончится игра,
Ручей, в волнах твоих!


Христиан Фридрих Геббель

Когда, дрожа стыдливо, два созданья
Прильнут друг к другу, слившись воедино,
Когда любовь, которая невинна,
Их сблизит, а не жажда обладанья,

Тогда миры скрестятся в мирозданье,
Природа обнажит свои глубины
И брызнет ключ из самой сердцевины
Людского “Я” – источник созиданья.

Что в женском сердце теплилось под спудом,
Что дух мужчины исподволь питало,
Должно смешаться – Красота их сплавит.

И бог, завороженный этим чудом,
Свое бесплотно чистое начало
И образ свой в их двуединстве явит.

Перевод: К. Азадовского

ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Такой, как нынче, день неповторим.
Осенний воздух бездыханно тих.
И лишь ложатся с шорохом глухим
Плоды на землю в зарослях густых.

В природе праздник. Не мешай же ей!
Пускай сама снимает урожай!
Ведь все, что нынче падает с ветвей,
Лишь солнца луч срезает невзначай.

(Перевод К. Азадовского)

Herbstbild

Dies ist ein Herbsttag, wie ich keinen sah!
Die Luft ist still, als atmete man kaum,
Und dennoch fallen raschelnd, fern und nah,
Die sch;nsten Fr;chte ab von jedem Baum.

O st;rt sie nicht, die Feier der Natur!
Dies ist die Lese, die sie selber h;lt,
Denn heute l;st sich von den Zweigen nur,
Was vor dem milden Strahl der Sonne f;llt.

Новая любовь

О, молния в глуби души!
Меня всего бросает в дрожь.
Мне этот жар не потушить,
Он на обычный не похож.

Стократ приветствую тебя
Не только, чтоб усладу пить.
Снимаешь тяжесть ты с меня
Лишь самого себя любить.

Neue Liebe
O Blitz, der aus dem Tiefsten springt
Und mir durch jede Faser zuckt,
Der mich mit neuer Glut durchdringt,
Die sonst mein Inn’res still verschluckt;

Ich gruesse dich viel tausend mal
Und frag’ nicht: bringst du mir Genuss?
Denn du befreist mich von der Qual,
Dass ich mich selber lieben muss.


                ГЕОРГ ГЕРВЕГ


                СТАРИКИ И МОЛОДЫЕ
 
                "Ты молод, и твой долг - молчанье.
                Ты молод; слушай стариков.
                Горячей крови волнованье
                Пусть поут_и_шит ряд годов!
 
                Ты молод; испытал ты мало,
                Цель жизни для тебя темна.
                Ты молод; пусть тебя сначала
                Украсит наша седина.
 
                Умей отказываться, милый;
                Дай пылу юности простыть;
                Сковать дай молодые силы:
                Тогда и годен можешь быть!"
 
                "Вы рады, умники, любого
                С собою на цепь посадить.
                Скажите ж, сторожа Былого,
                Кому Грядущее творить?
 
                Где, кроме сил могучих наших,
                Себе опору вам сыскать?
                Кто дочерей полюбит ваших?
                Кто будет дом ваш охранять?
 
                По вас, и в речи нашей страстной
                И в русых кудрях проку нет?
                Но - серебро седин прекрасно;
                А золоту покорен свет!
 
                Не вам хулить нас! Юность наша
                Шумна, конечно, и громка;
                А сколько добродетель ваша
                Творила зла исподтишка!"
                1840
                Перевод М.Михайлова

Die Jungen und die Alten

1
Du bist jung, du sollst nicht sprechen!
2
Du bist jung, wir sind die Alten!
3
La; die Wogen erst sich brechen
4
Und die Gluten erst erkalten!
 
5
Du bist jung, dein Tun ist eitel!
6
Du bist jung und unerfahren!
7
Du bist jung, kr;nz' deinen Scheitel
8
Erst mit unsern wei;en Haaren!
 
9
Lern', mein Lieber, erst entsagen,
10
La; die Flammen erst verrauchen,
11
La; dich erst in Ketten schlagen,
12
Dann vielleicht kann man dich brauchen!«
 
13
Kluge Herren! Die Gefangnen
14
M;chten ihresgleichen schauen;
15
Doch, ihr H;ter des Vergangnen,
16
Wer soll denn die Zukunft bauen?
 
17
Sprecht, was sind euch denn verblieben,
18
Au;er uns, f;r wackre St;tzen?
19
Wer soll eure T;chter lieben?
20
Wer soll eure H;user sch;tzen?
 
21
Schm;ht mir nicht die blonden Locken,
22
Nicht die st;rmische Geb;rde!
23
Sch;n sind eure Silberflocken,
24
Doch dem Gold geh;rt die Erde.
 
25
Schm;het, schm;ht mir nicht die Jugend,
26
Wie sie auch sich laut verk;ndigt!
27
O wie oft hat eure Tugend
28
An der Menschheit still ges;ndigt!

   * * *
   
   Хотел бы я угаснуть, как заря,
   Как алые отливы небосклона;
   Как зарево вечернее горя,
   Я бы хотел излиться в божье лоно.
   
   Я бы хотел, как светлая звезда,
   Зайти, блестя в негаснущем мерцанье.
   Я утонуть хотел бы без следа
   Во глубине лазурного сиянья.
   
   Пускай бы смерть моя была легка
   И жизнь моя так тихо уходила,
   Как легкий запах вешнего цветка,
   Как синий дым, бегущий от кадила.
   
   И как летит от арфы слабый звон,
   В пределах дальних тихо замирая,
   Так, от земной темницы отрешен,
   Я б улететь хотел к родному краю.
   
   Нет, не зайдешь ты светлою звездой,
   Ты не угаснешь, заревом пылая,
   Не как цветок умрешь ты полевой,
   Не улетишь, звеня, к родному краю.
   
   Угаснешь ты, но грозная рука
   Тебя сперва безжалостно коснется;
   Природы смерть спокойна и легка -
   На части сердце, умирая, рвется!
   
   Перевод А. К. Толстого

Партии

Глашатаи! Певцы! Нет места безучастью!
Под тучей грозовой кто остается тих?
Бросайтесь в этот бой с неудержимой страстью,
Как верный острый меч, оттачивая стих!
Так выбирайте стяг! Я буду не в обиде —
Он может быть другим, не в цвет моих знамен,
Я все давно решил, прочувствовал, увидел.
И мне венок лавровый партией сплетен.

1842

(Пер. Н. Вержейской)



     Die Partei.
          An Ferdinand Freiligrath.

Du dr;ckst den Kranz auf eines Mannes Stirne,
Der wie ein Sch;cher j;ngst das Blut vergo;,
Indessen hier die k;nigliche Dirne
Die S;ndenhefe ihrer Lust geno;;
5
Ich will ihm den Cypressenkranz gew;hren,
D;ngt auch sein Blut die Saat der Tyrannei –
F;r ihn den milden Regen deiner Z;hren!
Doch gegen sie die Blitze der Partei!
Partei! Partei! Wer sollte sie nicht nehmen,
10
Die noch die Mutter aller Siege war!
Wie mag ein Dichter solch ein Wort verfehmen,
Ein Wort, das alles Herrliche gebar?
Nur offen wie ein Mann: F;r oder wider?
Und die Parole: Sklave oder frei?
15
Selbst G;tter stiegen vom Olymp hernieder
Und k;mpften auf der Zinne der Partei!

Sieh hin! dein Volk will neue Bahnen wandeln,
Nur des Signales harrt ein stattlich Heer;
Die F;rsten tr;umen, la;t die Dichter handeln!
20
Spielt Saul die Harfe, werfen wir den Speer!
Den Panzer um – ge;ffnet sind die Schranken,
Brecht immer euer Saitenspiel entzwei,
Und f;hrt ein F;hnlein ewiger Gedanken
Zur starken, stolzen Fahne der Partei!

25
Das Gestern ist wie eine welke Blume –
Man legt sie wohl als Zeichen in ein Buch –
Begrabt’s mit seiner Schmach und seinem Ruhme
Und webt nicht l;nger an dem Leichentuch!
Dem Leben gilt’s ein Lebehoch zu singen,
30
Und nicht ein Lied im Dienst der Schmeichelei;
Der Menschheit gilt’s ein Opfer darzubringen,
Der Menschheit, auf dem Altar der Partei!
O stellt sie ein die ungerechte Klage,
Wenn ihr die Angst so mancher Seele schaut;
35
Es ist das Bangen vor dem Hochzeittage,
Das hoffnungsvolle Bangen einer Braut.
Schon dr;ngen aller Orten sich die Erben
Ans Krankenlager unsrer Zeit herbei;
La;t, Dichter, la;t auch ihr den Kranken sterben,
40
F;r eures Volkes Zukunft nehmt Partei!

Ihr m;;t das Herz an Eine Karte wagen,
Die Ruhe ;ber Wolken ziemt euch nicht;
Ihr m;;t euch mit in diesem Kampfe schlagen,
Ein Schwert in eurer Hand ist das Gedicht.
45
O w;hlt ein Banner, und ich bin zufrieden,
Ob’s auch ein andres, denn das meine sei;
Ich hab’ gew;hlt, ich habe mich entschieden,
Und meinen Lorbeer flechte die Partei!

Георг Веерт

ПРОЩАЙ!
Те любят жизнь, в ком честь с любовью рядом!
Шекспир

Еще улыбку подари одну,
И я отправлюсь из страны в страну...
Дай наглядеться на волну кудрей,
Что ветер разметал, — и спой скорей

Прекраснейшую из любимых песен!
Тобой врученный меч, мужей красу,
Отважно и свободно понесу,
Пока мне слава не совьет венок,

Чтоб с ним я вновь к тебе вернуться мог, —
Иль где-нибудь погибну я, безвестен!
Итак — прощай! Вдали громады гор,
В час утра так хорош родной простор...

Твой взор горит — в груди моей пожар,
Я зной любви сменю на битвы жар,
Хвала сравнявшим долг любви и чести!
Перевод Б.  Тимофеева

Песня голода

Почтенный король-бездельник,
Узнай о нашей беде;
Ели мало мы в понедельник,
Во вторник – конец был еде,
Мы в среду жестоко постились,
Четверг был еще страшней,
Мы в пятницу чуть не простились
От голода с жизнью своей…
Окончилось наше терпенье;
Дать хлеб нам в субботу изволь,
Не то сожрем в воскресенье
Мы тебя самого, король!
1845-46
Перевод: Б. Тимофеева

Das Hungerlied

Verehrter Herr und K;nig,
Wei;t du die schlimme Geschicht?
Am Montag a;en wir wenig,
Und am Dienstag a;en wir nicht.

Und am Mittwoch mu;ten wir darben,
Und am Donnerstag litten wir Not;
Und ach, am Freitag starben
Wir fast den Hungertod!

Drum la; am Samstag backen
Das Brot, fein s;uberlich –
Sonst werden wir sonntags packen
Und fressen, o K;nig, dich!

-----
Беспредельно тебя люблю я,
Не прожить без тебя и дня;
Золотое кольцо куплю я
Все в дорогих камнях.
Цветы, что манят, сверкая,
В горы пойду искать
И буду, тебя лаская,
В локоны их вплетать.
Пройду я простор безбрежный,
Заставлю всех птиц прилететь
И, славя стан твой нежный,
Звенеть, щебетать и петь!
Перевод: А. Гугнина

Ich liebe dich wie mein Leben,
Ich liebe dich alsosehr;
Ich m;cht einen Ring dir geben
Von Golde und Steinen schwer.


Ich m;cht alle Blumen pfl;cken
Auf schimmernden Bergesh;hn,
Deine liebe Stirne zu schm;cken
Und deine Locken sch;n.


Ich m;cht alle V;gel bringen
Aus Wiese, aus Berg und Wald:
Die sollten mir klingen und singen
Von deiner sch;nen Gestalt!

Теодор Шторм
ГОРОД
Перевод Е. Витковского

Мой серый город, ты стоишь
У серых волн морских.
Туман течет с высоких крыш,
И полнят пасмурную тишь
Накаты волн морских.

Здесь не цветет покров земли,
Когда весна придет,
Лишь, пролетая, журавли
Рыдают осенью вдали,
И темен небосвод.

Но я тоскую по тебе,
И юность, город мой,
Назло безжалостной судьбе
Навек дарована тебе,
О серый город мой.                1851

Die Stadt

Am grauen Strand, am grauen Meer
Und seitab liegt die Stadt;
Der Nebel dr;ckt die D;cher schwer,
Und durch die Stille braust das Meer
Eint;nig um die Stadt.

Es rauscht kein Wald, es schl;gt im Mai
Kein Vogel ohn' Unterla;;
Die Wandergans mit hartem Schrei
Nur fliegt in Herbstesnacht vorbei,
Am Strande weht das Gras.

Doch h;ngt mein ganzes Herz an dir,
Du graue Stadt am Meer;
Der Jugend Zauber f;r und f;r
Ruht l;chelnd doch auf dir, auf dir,
Du graue Stadt am Meer.

(1851)

Октябрьская песнь

Туманом дышит листопад,

Налей-ка, брат, хмельного,

Давай добавим в серый мир

Оттенки золотого!

 

И, если мир сойдет с ума,

Кто со Христом, кто нехристь,

Все ж этот мир, прекрасный мир

Навеки с нами вместе

 

Но, если сердце сдавит боль –

Вино опять поможет,

А настоящие сердца

Ничто убить не сможет!

 

Кружит в тумане листопад,

Налей-ка, брат, хмельного,

Давай добавим в серый мир

Оттенки золотого!

 

Снаружи осень, ну и что?!

Ты подожди немножко,

Весна вернется, зацветут

Фиалки под окошком.

 

Настанут солнечные дни,

Когда ж они промчатся,

Мы наслаждаться, добрый друг,

Вновь будем наслаждаться!

Перевод И.Назаровой

Oktoberlied

Der Nebel steigt, es f;llt das Laub;
Schenk ein den Wein, den holden!
Wir wollen uns den grauen Tag
Vergolden, ja vergolden!

Und geht es drau;en noch so toll,
Unchristlich oder christlich,
Ist doch die Welt, die sch;ne Welt,
So g;nzlich unverw;stlich!

Und wimmert auch einmal das Herz —
Sto; an und lass es klingen!
Wir wissen’s doch, ein rechtes Herz
Ist gar nicht umzubringen.

Der Nebel steigt, es f;llt das Laub;
Schenk ein den Wein, den holden!
Wir wollen uns den grauen Tag
Vergolden, ja vergolden!

Wohl ist es Herbst; doch warte nur,
Doch warte nur ein Weilchen!
Der Fr;hling kommt, der Himmel lacht,
Es steht die Welt in Veilchen.

Die blauen Tage brechen an,
Und ehe sie verflie;en,
Wir wollen sie, mein wackrer Freund,
Geniessen, ja geniessen!

Морское побережье

Вон чайка летит над заливом,

Смеркается. Но среди туч,

Над влажностью облачной ваты

Заката купается луч.

 

Пернатые дымчатой стайкой    —

снуют над спокойной волной

Лежат острова, словно грезы,

Во мгле на ладони морской.

 

В броженье прибрежного ила

я слышу таинственный звук,

И птицы призыв одинокий,

Летящий сквозь годы разлук

 

Чуть вздрогнут ветра напоследок,

Затихнут и смежат глаза,

Над бездной так явственно слышно

Небес зазвучат голоса.

Перевод И.Назаровой

Meeresstrand

Ans Haff nun fliegt die M;we,
Und D;mmrung bricht herein;
;ber die feuchten Watten
Spiegelt der Abendschein

Graues Gefl;gel huschet
Neben dem Wasser her;
Wie Tr;ume liegen die Inseln
Im Nebel auf dem Meer.

Ich h;re des g;renden Schlammes
Geheimnisvollen Ton.
Einsames Vogelrufen –
So war es immer schon.

Noch einmal schauert leise
Und schweigt dann der Wind;
Vernehmlich werden die Stimmen,
Die ;ber der Tiefe sind.

Готфрид Кёллер

Выстрелы Вильгельма Телля 
Перевод с немецкого Виктора Топорова

Да правда ли все это? Или сказки?
Жемчужина преданья – суть его,
И никому нет дела до того,
Под маской явь явилась иль без маски.

У сказки выстрел первый был в завязке –
И мнимого покорства торжество.
«Гляди, тиран! я в сына моего
Пущу стрелу как будто без опаски.

А ты – лукав, безбожен и жесток –
Моих страданий зрелищем злорадно
Любуешься, надеясь: не решусь.

И все же – нет? И все ж – еще не срок?
Но пробил час! Возмездье беспощадно.
Второй – святой! – стрелой не промахнусь!»


Отечеству
О, моя страна! О, родимый край!                Мне любовь к тебе навек дана.                Блёкнет прелесть роз, лишь ты одна                Для меня расти и расцветай!
Долго странствуя по земле чужой,                Блеск венцов сравнил я с высью гор:                Мишуру затмил простой простор,                Был я нищ и сир, но горд тобой.       
И в разлуке я, о Гельвеция,                Испытал тоску чужбинных дней,                Но везде искал твоих детей -                С ними мог душой гордиться я!
О Швейцария, мой священный клад!                В день, когда настанет смертный час,                Ты закрой мне веки мёртвых глаз,                И прости, в чём был я виноват.
Сбросив прах земной, я с такой мольбой                Ко Всевышнему обращусь тогда:                «Пусть во все века горит звезда                Над моей землёй, моей страной!»
(Перевод Н.Голя)   
 O mein Heimatland! O mein Vaterland!
Wie so innig, feurig lieb' ich Dich!
Sch;nste Ros', ob jede mir verblich,
Duftest noch an meinem ;den Strand!
Als ich arm, doch froh, fremdes Land durchstrich,
K;nigsglanz mit Deinen Bergen ma;,
Thronenflitter bald ob Dir verga;:
Wie war da der Bettler stolz auf Dich!
Als ich fern Dir war, o Helvetia!
Fa;te manchmal mich ein tiefes Leid;
Doch wie kehrte schnell es sich in Freud',
Wenn ich Einen Deiner S;hne sah!
O mein Schweizerland, all' mein Gut und Hab'!
Wenn dereinst mein banges St;ndlein kommt,
Ob ich Schwacher Dir auch Nichts gefrommt:
Nicht versage mir ein stilles Grab!
Werf' ich ab von mir dies mein Staubgewand,
Beten will ich dann zu Gott dem Herrn:
«Lasse strahlen Deinen sch;nsten Stern
Nieder auf mein irdisch Vaterland!»
1846               
Вечерняя песнь
Глаз моих открытое окно,
Что свой свет мне дарит так давно
И картины мира заодно!
Станет в нем когда-нибудь темно.
Свет погаснет навсегда в глазах,
И душа, забыв былой размах,
Пыль дорог стряхнет с себя впотьмах
И осядет в мрачных сундуках.
Только два дрожащих огонька
Будут мне светить сквозь облака,
Не погаснут, не замрут пока,
Словно от пролета мотылька.
Пейте, взоры, сладкий жизни сок,
Всё, что я вобрать душою смог
В странствиях вдоль полевых дорог
На звезды падучей огонек!
1845
Перевод Бориса Слуцкого

Abendlied
Augen, meine lieben Fensterlein,
Gebt mir schon so lange holden Schein,
Lasset freundlich Bild um Bild herein:
Einmal werdet ihr verdunkelt sein!
Fallen einst die m;den Lider zu,
L;scht ihr aus, dann hat die Seele Ruh’;
Tastend streift sie ab die Wanderschuh’,
Legt sich auch in ihre finst’re Truh’.
Noch zwei F;nklein sieht sie glimmend steh’n
Wie zwei Sternlein, innerlich zu seh’n,
Bis sie schwanken und dann auch vergeh’n,
Wie von eines Falters Fl;gelweh’n.
Doch noch wandl’ ich auf dem Abendfeld,
Nur dem sinkenden Gestirn gesellt;
Trinkt, o Augen, was die Wimper h;lt,
Von dem goldnen Ueberflu; der Welt!


Алджернон Чарльз Суинберн
Сад Прозерпины
перевод Георгия Бена

Здесь мир умолк в покое,
Тревоги здесь слышны,
Как мертвый плеск прибоя,
Вторгающийся в сны.
И, жатвы ожидая,
Недвижная, немая,
Стоит трава густая
Средь сонной тишины.

Мне чужд огонь дерзаний,
Скучны мне смех и стон,
Устал я от желаний
И жизнью утомлен,
Устал от роз унылых,
Цветущих на могилах,
Устал от грез постылых --
Мне нужен только сон.

Здесь жизнь со смертью дружит -
А где-то там, вдали,
Печально ветры кружат
И ходят корабли;
И слабых струй движенье
Влечет их по теченью -
А здесь царит забвенье
Средь замершей земли.
Здесь не цветут долины,
Леса не шелестят --
Растет лишь Прозерпины
Янтарный виноград;
И, гроздья выжимая,
Здесь в пору урожая
Владычица немая
Для мертвых цедит яд.

Они в полях бесплодных
Блуждают без числа,
Нет звезд им путеводных,
Нет солнца и тепла;
Всю ночь без сновидений
До утра спят их тени,
Пока в туманной пене
Не растворится мгла.

Едва сюда вступая,
Все станем мы равны;
Здесь нет сиянья рая
И пыток Сатаны;
Всё, что прекрасно было
И нас с ума сводило --
Ум, красота и сила, --
Здесь превратилось в сны.

Богиня ждет бесстрастно
Под блеклою листвой,
И смертных манит властно
Бессмертною рукой
Она в свои твердыни,
И поцелуй Богини --
Холодный, точно иней, --
Страстней любви земной.
Средь теней обреченных,
Безмолвна и бледна,
Ждет всех земнорожденных
В саду своем она;
Она давно забыла
Мать-землю и светила,
Всё в мире ей постыло -
Царице царства сна.

Здесь сохнут крылья страсти,
Здесь дружбы мавзолей,
Здесь умирает счастье
И боль былых скорбей,
Здесь тени дней забытых,
Цветов, под снегом скрытых,
Стволов, ветрами сбитых,
Нехоженых путей.

В удачи и невзгоды
Не верим мы давно,
Нам неподвластны годы,
Грядущее - темно;
Любовь бессильной стала
И сетовать устала
На то, что жизнь сначала
Начать ей не дано.

Мы любим жизнь и много
Прошли земных дорог;
Но все ж мы славим Бога -
Кто б ни был этот Бог --
За то, что жизнь прервется,
Что мертвый не проснется,
Что в океан вольется
В свой срок любой поток.

Здесь тишь не нарушают
Ни вопль, ни зов, ни стон,
Заря не пробуждает
Тяжелый небосклон,
Здесь нет весны беспечной,
Нет радости сердечной -
Здесь царство ночи вечной,
Где длится вечный сон. 

 The Garden of Proserpine

Here, where the world is quiet;
         Here, where all trouble seems
Dead winds' and spent waves' riot
         In doubtful dreams of dreams;
I watch the green field growing
For reaping folk and sowing,
For harvest-time and mowing,
         A sleepy world of streams.

I am tired of tears and laughter,
         And men that laugh and weep;
Of what may come hereafter
         For men that sow to reap:
I am weary of days and hours,
Blown buds of barren flowers,
Desires and dreams and powers
         And everything but sleep.

Here life has death for neighbour,
         And far from eye or ear
Wan waves and wet winds labour,
         Weak ships and spirits steer;
They drive adrift, and whither
They wot not who make thither;
But no such winds blow hither,
         And no such things grow here.

No growth of moor or coppice,
         No heather-flower or vine,
But bloomless buds of poppies,
         Green grapes of Proserpine,
Pale beds of blowing rushes
Where no leaf blooms or blushes
Save this whereout she crushes
         For dead men deadly wine.

Pale, without name or number,
         In fruitless fields of corn,
They bow themselves and slumber
         All night till light is born;
And like a soul belated,
In hell and heaven unmated,
By cloud and mist abated
         Comes out of darkness morn.

Though one were strong as seven,
         He too with death shall dwell,
Nor wake with wings in heaven,
         Nor weep for pains in hell;
Though one were fair as roses,
His beauty clouds and closes;
And well though love reposes,
         In the end it is not well.

Pale, beyond porch and portal,
         Crowned with calm leaves, she stands
Who gathers all things mortal
         With cold immortal hands;
Her languid lips are sweeter
Than love's who fears to greet her
To men that mix and meet her
         From many times and lands.

She waits for each and other,
         She waits for all men born;
Forgets the earth her mother,
            The life of fruits and corn;
And spring and seed and swallow
Take wing for her and follow
Where summer song rings hollow
         And flowers are put to scorn.

There go the loves that wither,
         The old loves with wearier wings;
And all dead years draw thither,
         And all disastrous things;
Dead dreams of days forsaken,
Blind buds that snows have shaken,
Wild leaves that winds have taken,
         Red strays of ruined springs.

We are not sure of sorrow,
         And joy was never sure;
To-day will die to-morrow;
         Time stoops to no man's lure;
And love, grown faint and fretful,
With lips but half regretful
Sighs, and with eyes forgetful
         Weeps that no loves endure.

From too much love of living,
         From hope and fear set free,
We thank with brief thanksgiving
         Whatever gods may be,
That no life lives for ever,
That dead men rise up never,
That even the weariest river
         Winds somewhere safe to sea.

Then star nor sun shall waken,
         Nor any change of light:
Nor sound of waters shaken,
         Nor any sound or sight:
Nor wintry leaves nor vernal,
Nor days nor things diurnal;
Only the sleep eternal
         In an eternal night.


Тени, тишина и море

Всё засыпает, лишь ночь придёт:
Небес глубины и ласка вод,
Тенями скрытые. Тишина
Беззвучной музыкой снов полна.
Над нами движенье ночных теней,
В душе рождающих сонм огней;
Глубокая ночь - тишина кругом,
Звенящая песней в сердце моём.
Лишь горы и звёзды в прозрачной мгле
Следят за нами по всей земле.
Невидимо всё, как божественный сон,
Обласканный свежим дыханием волн;
Неслышимо всё, но живое, как звук,
Рожденный шумящими волнами вдруг,
Что в море оставили пенный след,
Пронзительно - нежный, как мрак и свет. 

(Перевод Александра Лукьянова) 

Расставание

Уйдем, печаль моя; она не слышит,
Какое горе в этих песнях дышит;
Уйдем, не стоит повторять впустую!
Пусть все, что с нами было, время спишет;
К чему слова? Ее, мою родную,
И ангельское пенье не всколышет,
Она не слышит.

Уйдем скорей; она не понимает,
Зачем угрюмый смерч валы вздымает,
Швыряясь в небеса песком и солью;
Поверь: скорее полюса растают,
Чем тронется она чужою болью;
Стерпи, печаль; пойми, что так бывает:
Она не понимает.

Уйдем; она слезинки не уронит.
Пускай любовь ненужная утонет
В бурлящих волнах, в ледяной пучине —
В ее душе ответа все равно нет;
Пойми же и жалуйся отныне:
Она спокойно прошлое схоронит —
Слезинки не уронит.

Уйдем отсюда прочь, она не любит:
Ей все равно, что с этим садом будет,
Который мы в мечтах своих растили, —
Мороз ли ветви юные погубит,
Пока они еще цвести не в силе,
Или отчаянье его порубит —
Она не любит.

Уйдем же навсегда; что ей за дело!
Ее тоскою нашей не задело;
Пусть все созвездья в золотом узоре
Над ней сольются, пусть, как лотос белый,
Луна трепещущая канет в море, —
Как лик любви, от горя помертвелый —
Что ей за дело!

Уйдем, печаль моя; она не видит,
В грудь гордую сочувствие не внидет.
Иль нет! споем в последний раз: быть может,
Ее наш стих смиренный не обидит
И не любовь — так память растревожит…
Нет, прочь отсюда! ничего не выйдет —
Она не видит.
      

Альфред Теннисон

Прощание

Беги, ручей, стремись волной
В мир моря бесконечный:
Тебе, родной, не быть со мной,
Навечно так навечно.

Беги в лугах, в тиши лесной
Рекою быстротечной;
Но там, родной, ты не со мной,
Навечно так навечно.

Вздохнёт ольха здесь в час ночной,
Осина вздрогнет встречно;
С тобой, родной, пчела весной,
Навечно так навечно.

Сто солнц тебя осветят в зной,
Сто лун - дорогой млечной;
Но ты, родной, уж не со мной,
Навечно так навечно.

(Перевод Александра Лукьянова)

 A Farewell

Flow down, cold rivulet, to the sea,
      Thy tribute wave deliver;
No more by thee my steps shall be,
      For ever and for ever.

Flow, softly flow, by lawn and lea,
      A rivulet then a river;
Nowhere by thee my steps shall be,
      For ever and for ever.

But here will sigh thine alder tree;
      And here thine aspen shiver;
And here by thee will hum the bee,
      For ever and for ever.

A thousand suns will stream on thee,
      A thousand moons will quiver;
But not by thee my steps shall be,
      For ever and for ever.

Строки

Я в детстве приходил на этот склон,
Где колокольчики в траве цвели.
Здесь высился мой древний Илион
И греческие плыли корабли.
Теперь тут сеть канав со всех сторон
И лоскуты болотистой земли,
Лишь дюны серые — да ветра стон,
Дождь над водой — и груды туч вдали!

Пер. Г.Кружкова

Улисс

Что пользы, если я, никчемный царь
Бесплодных этих скал, под мирной кровлей
Старея рядом с вянущей женой,
Учу законам этот темный люд? –
Он ест и спит и ничему не внемлет.

Покой не для меня; я осушу
До капли чашу странствий; я всегда
Страдал и радовался полной мерой:
С друзьями – иль один; на берегу –
Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали
Над пеной волн дождливые Гиады.
Бродяга ненасытный, повидал
Я многое: чужие города,
Края, обычаи, вождей премудрых,
И сам меж ними пировал с почетом,
И ведал упоенье в звоне битв
На гулких, ветреных равнинах Трои.

Я сам – лишь часть своих воспоминаний:
Но все, что я увидел и объял,
Лишь арка, за которой безграничный
Простор – даль, что все время отступает
Пред взором странника. К чему же медлить,
Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?
Как будто жизнь – дыханье, а не подвиг.
Мне было б мало целой груды жизней,
А предо мною – жалкие остатки
Одной; но каждый миг, что вырываю
У вечного безмолвья, принесет
Мне новое. Позор и стыд – беречься,
Жалеть себя и ждать за годом год,
Когда душа изныла от желанья
Умчать вслед за падучею звездой
Туда, за грань изведанного мира!
Вот Телемах, возлюбленный мой сын,
Ему во власть я оставляю царство;
Он терпелив и кроток; он сумеет
С разумной осторожностью смягчить
Бесплодье грубых душ и постепенно
Взрастить в них семена добра и пользы.
Незаменим средь будничных забот,
Отзывчив сердцем, знает он, как должно
Чтить без меня домашние святыни:
Он выполнит свое, а я – свое.

Передо мной – корабль. Трепещет парус.
Морская даль темна. Мои матросы,
Товарищи трудов, надежд и дум,
Привыкшие встречать веселым взором
Грозу и солнце, – вольные сердца!
Вы постарели, как и я. Ну что ж;
У старости есть собственная доблесть.
Смерть обрывает все; но пред концом
Еще возможно кое-что свершить,
Достойное сражавшихся с богами.
Вон замерцали огоньки по скалам;
Смеркается; восходит месяц; бездна
Вокруг шумит и стонет. О друзья,
Еще не поздно открывать миры, –
Вперед! Ударьте веслами с размаху
По звучным волнам. Ибо цель моя –
Плыть на закат, туда, где тонут звезды
В пучине Запада. И мы, быть может,
В пучину канем – или доплывем
До Островов Блаженных и увидим
Великого Ахилла (меж других
Знакомцев наших). Нет, не все ушло.
Пусть мы не те богатыри, что встарь
Притягивали землю к небесам,
Мы – это мы; пусть время и судьба
Нас подточили, но закал все тот же,
И тот же в сердце мужественный пыл –
Дерзать, искать, найти и не сдаваться!
1833
пер. Григорий  Кружков

Ulysses

It little profits that an idle king,
By this still hearth, among these barren crags,
Match'd with an aged wife, I mete and dole
Unequal laws unto a savage race,
That hoard, and sleep, and feed, and know not me.
I cannot rest from travel: I will drink
Life to the lees: All times I have enjoy'd
Greatly, have suffer'd greatly, both with those
That loved me, and alone, on shore, and when
Thro' scudding drifts the rainy Hyades
Vext the dim sea: I am become a name;
For always roaming with a hungry heart
Much have I seen and known; cities of men
And manners, climates, councils, governments,
Myself not least, but honour'd of them all;
And drunk delight of battle with my peers,
Far on the ringing plains of windy Troy.
I am a part of all that I have met;
Yet all experience is an arch wherethro'
Gleams that untravell'd world whose margin fades
For ever and forever when I move.
How dull it is to pause, to make an end,
To rust unburnish'd, not to shine in use!
As tho' to breathe were life! Life piled on life
Were all too little, and of one to me
Little remains: but every hour is saved
From that eternal silence, something more,
A bringer of new things; and vile it were
For some three suns to store and hoard myself,
And this gray spirit yearning in desire
To follow knowledge like a sinking star,
Beyond the utmost bound of human thought.

         This is my son, mine own Telemachus,
To whom I leave the sceptre and the isle,—
Well-loved of me, discerning to fulfil
This labour, by slow prudence to make mild
A rugged people, and thro' soft degrees
Subdue them to the useful and the good.
Most blameless is he, centred in the sphere
Of common duties, decent not to fail
In offices of tenderness, and pay
Meet adoration to my household gods,
When I am gone. He works his work, I mine.

         There lies the port; the vessel puffs her sail:
There gloom the dark, broad seas. My mariners,
Souls that have toil'd, and wrought, and thought with me—
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposed
Free hearts, free foreheads—you and I are old;
Old age hath yet his honour and his toil;
Death closes all: but something ere the end,
Some work of noble note, may yet be done,
Not unbecoming men that strove with Gods.
The lights begin to twinkle from the rocks:
The long day wanes: the slow moon climbs: the deep
Moans round with many voices. Come, my friends,
'T is not too late to seek a newer world.
Push off, and sitting well in order smite
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the baths
Of all the western stars, until I die.
It may be that the gulfs will wash us down:
It may be we shall touch the Happy Isles,
And see the great Achilles, whom we knew.
Tho' much is taken, much abides; and tho'
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven, that which we are, we are;
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield.


Генрик Ибсен

РУДОКОП


      С громом рушься, твердый свод!
      Крепко тяжкий молот бьет.
      Я скалу дроблю упорно,
      Слыша гул породы горной.
    
      В недрах гор поет руда
      И зовет меня туда,
      Где алмазы и бериллы,
      Где златые блещут жилы.
    
      Там, во глубине земной,
      Мир и вечности покой.
      Пролагай же путь единый
      В сердце тайны, в мрак глубинный!
    
      Мальчиком смотреть любил
      Я на стройный хор светил,
      По лугам бродил весною
      С детски ясною душою.
    
      Но забыта мной весна
      В шахте, что, как ночь, темна,
      Где не слышен гул природы,
      Где на душу давят своды.

      В первый раз, мечту тая,
      Под землею, думал я,
      Знают духи гор, конечно,
      Тайну этой жизни вечной.
    
      Но такого духа нет,
      Чтобы мог мне дать ответ.
      Луч не вышел ни единый
      Осветить земли глубины.
    
      Я ошибся? Нет пути,
      Чтобы к ясности вести?
      Вверх гляжу - мрачнее ночи
      Свет дневной слепит мне очи.
    
      Нет, я дальше вглубь уйду,
      Мир и вечность там найду.
      Молот, путь тебе единый -
      В сердце тайны, в мрак глубинный!
    
      Все сильнее, молот, бей
      До моих последних дней!
      Ведь заря вовек не встанет,
      И надежды луч обманет.

      1850

Перевод Вс. Рождественского


ДАРЯ ВОДЯНУЮ ЛИЛИЮ


      Убаюканный волною,
      Тихо спал цветок весною,
      Безмятежный, белокрылый.
      Я сорвал его для милой!
      
      На груди твоей, родная,
      Будет он дремать, мечтая.
      Утомленный и безмолвный,
      Что его ласкают волны.
      
      Друг мой! Озеро прекрасно,
      Но мечтать вблизи опасно:
      Водяной подстерегает
      Тех, кто лилии срывает.
      
      Друг мой! Грудь твоя прекрасна,
      Но мечтать вблизи опасно:
      Тех, кто лилии срывает,
      Водяной подстерегает.
1863
Перевод Т. Гнедич



      В этом доме они тихо жили вдвоем
      И осенней и зимней порою.
      Но случился пожар. И рассыпался дом,
      И склонились они над золою.
    
      Там, под нею, хранился ларец золотой,
      Несгораемо прочный, нетленный.
      Рыли землю лопатой, дробили киркой,
      Чтобы клад отыскать драгоценный.
    
      И находят они, эти двое людей,
      Ожерелье, подвески, запястья, -
      Не найти ей лишь веры сгоревшей своей.
      А ему - его прежнее счастье.
    
      1892

    
      Перевод А. Ахматовой

Бьёрнстьерне Бьёрнсон
Норвежской девушке
 
Ты со смущеньем и насмешкой
От этих слов уходишь вдаль, —
Но я люблю тебя, норвежка,
Чья прелесть тоньше, чем вуаль.
Твой взгляд скользит легко и странно,
Как свет луны в полночный час,
И есть ли лес такой туманный,
Где б я не видел этих глаз?
Люблю точеный профиль гордый:
Как яснозвездная зима,
Он чист. И все изгибы фьорда
В загадках твоего ума;
И эти пряди – белокуры,
Обвиты лентой позади,
Как в сказках древности амуры
Трепещут на твоей груди;
Люблю твой гибкий стан в движенье,
Когда за свадебной фатой
Ты прячешь смутное влеченье,
Играя властью озорной;
Твои стопы – дано природой
Переносить им дни твои
Из царства силы и свободы
В обитель долга и любви.
И эти губы – для счастливых
Оберегает их Эрот,
Корабль трофейный при отливах
Моряк удачливый берет.
Люблю! Но вот судьбы насмешка:
Ты не признаешь свой портрет:
Не верит ни одна норвежка
Тому, что говорит поэт!
Пер. А. Шараповой

Эдвард Григ 
Перевод с норвежского Эммы Александровой

Здесь, помню, днем осенним
Бродили – он и я,
И мне волшебным пеньем
Казался плеск ручья.
И хоть страна родная
Мила мне с первых дней,
Лишь в этот час сполна я
Постиг, как предан ей.

Птиц не было в ту пору,
Но лес звенел, звучал, –
Не от его ли взора,
Что солнце излучал?
Не от его ль парящих,
По-детски светлых дум,
Что трепетали в чащах,
Будя ответный шум?

Иль это наша осень
В хрустальной тишине
Грустила между сосен
О прошлом, о весне?
А он внимал природе
И черпал, чародей,
Волшебный рой мелодий
Для новых, лучших дней.

Норвегия!

Норвегия,
В море всклокоченном снежная синь!
Сгрудились шхеры вокруг птенцами.
Фьорды зеркальными языками
Лижут подножья скалистых твердынь.
Норвегия - горы да реки,
Бурно бегущие с хвойных хребтов
В необозримые глазом просторы,
Где города окружают озёра
В праздничном гомоне колоколов.
Норвегия,
Скромные хижины, где ни пройди...
Но и такая, простая, суровая,
Пусть без дворцов - избяная, сосновая,-
Наша ты! Всё у тебя впереди!

Норвегия,
Край лыжных спусков, приют рыбаков,
Гавань матросов, в морях просолённых,
Путь лесосплавщиков, эхо на склонах,
Пастбища козьи, пожар ледников...
Норвегия - нивы да рощи,
Шорох дубравы и шум городской,
Мрачных утёсов седые громады
И бесноватые водопады,
С рёвом летящие к бездне морской.
Норвегия,
Скромные хижины, где ни пройди...
Но и такая, простая, суровая,
Пусть без дворцов - избяная, сосновая,-
Наша ты! Всё у тебя впереди!
1891

Перевод Эмилии Александровой

Маттиас Йохумссон
Эггерт Олафссон

И на небе мгла, и на море волна,
и над фьордом зыбкая муть.
Это он, это Эггерт Олафссон
из Скора пускается в путь.
В ту пору старик у моря сидел,
в глазах его старых — страх.
Он Эггерту Олафссону сказал:
«Неладно, глянь, в небесах».
«Не по небу я, по воде плыву, —
ответил ему герой, —
я верую в бога, не в чертовню,
и ветер люблю штормовой».
И, прочь уходя от воды, старик
молвил тогда ему:
«Ты держишь на юг, но ты придешь
к господу самому».
Это он, это Эггерт Олафссон
из Скора пускается в путь.
Он сам у руля — заставь-ка его
сдаться и вспять повернуть!
Шторм бушевал, но лодку свою
повел он, неустрашим.
Вихрем у борта птицу несло,
что из Скора летела за ним.
Его молодая жена сидит,
она смертельно бледна:
«Господи боже, до самых небес
эта крутая волна!»
«Зарифить парус!» — крикнул герой.
Но Рок проворней людей:
волна над скамьями нависла — и вмиг
смыла людей со скамей.
Это он, это Эггерт Олафссон!
В дикий ревущий вал,
в Брейдафьорд навсегда погрузился он
и жену в объятьях держал.
«Это он, это Эггерт Олафссон, —
вскричал дух нашей страны, —
Эггерт достойней скорби моей,
чем другие мои сыны».
Если на небе мгла, и на море волна,
и над фьордом тьма — до сих пор
горестный плач раздается здесь,
у холодной пристани Скор.
Перевод И. Бочкаревой

Деттифосс

Брошенный с обрыва,
Брызжет водопад,
Грозной снежной гривы
Грохоты летят.
Бьется в изобилье,
Буйствуя, вода.
Символом всесилья
Стал ты навсегда.
Все живое валит
Валом вдоль долин,
И слезами залит
Злобный исполин,
Горы роя с горя,
Гроб сбивает свой,
Сам свивает морю
Саван гробовой.
Мчись к своей пучине,
В чистый холст, силач!
Не кружись в кручине,
С круч свергаясь в плач!
Вал пусть выгнет шею
Выше, чем утес.
Легче и милее
Лепет детских слез.
Ты, Смертельно-синий,
Силой не кичись!
Уж лучи в пучине
Черной занялись.
Радуга-подруга,
Мрак рассей скорей!
Солнце, светом с юга
Сердце мне согрей!

Перевод С.  Петрова

Dettifoss

Beint af hengilbergi
byltast geysif;ll,
flyksufax me; ergi
fossa- hristir -tr;ll;
hendist h;dunandi
hamslaus i;u-feikn.
Undrast ;ig minn andi,
alm;ttisins teikn!
Skj;lfa fjallsins f;tur,
fl;r allt veikt og kvikt;
tr;lli;, tr;i’ eg, gr;tur,
t;rin falla ;ykkt!
Fimbulgr;f s;r grefur
g;gur r;mm og dj;p,
;ldnum ;gi vefur
;rlaga sinna hj;p.
Geisa, fossinn forni,
finndu loks ;itt haf,
;; ei t;rin ;orni,
;arftu’ ei betra traf!
;; af ;;num skalla
;essi dynji sj;r,
finnst m;r meir, ef falla
f;ein ungbarns t;r.
Hert ;ig, Heljar-bleikur,
hr;;a skaltu’ ei mig:
gu;d;msgeislinn leikur
gegnum sj;lfan ;ig.
Fagri fri;arbogi!
felldu storm og b;l!
L;stu, s;larlogi,
lyftu minni s;l!

Роберт Льюис Стивенсон

Осенние огни

Там, в садах, далеко,
По лугам седым,
От костров осенних
Восходящий дым.

Лето миновало,
Стебля нет с цветком,
Над костром багряным
Серый дым столбом.

Пойте песню часа!
Всюду - знак есть чар:
Летом цвет расцветший,
Осенью - пожар!
1885
Перевод К.Бальмонта

 Autumn Fires

In the other gardens
 And all up the vale,
 From the autumn bonfires
See the smoke trail!

Pleasant summer over
And all the summer flowers,
The red fire blazes,
The grey smoke towers.

Sing a song of seasons!
Something bright in all!
Flowers in the summer,
Fires in the fall!

БУРНАЯ НОЧЬ

Когда ни звезды, ни луна
Не светят в поздний час,
Я слышу топот скакуна,
Что мчится мимо нас.
Кто это скачет на коне
В сырую полночь, в тишине?
Под ветром дерево скрипит,
Качаются суда,
И снова гулкий стук копыт
Доносится сюда,
И, возвращаясь в ту же ночь,
Галопом всадник скачет прочь.
1885
Перевод Йен. Ивановского

Windy Nights


Whenever the moon and stars are set,
Whenever the wind is high,
All night long in the dark and wet,
A man goes riding by.
Late in the night when the fires are out,
Why does he gallop and gallop about?

Whenever the trees are crying aloud,
And ships are tossed at sea,
By, on the highway, low and loud,
By at the gallop goes he.
By at the gallop he goes, and then
By he comes back at the gallop again.

Завещание

Под небесами живого огня
Здесь, на горе, схороните меня.
Рад я, что дожил до этого дня,
И отдохнуть готов.

В память мою напишите вы так:
Есть на земле угомон для бродяг;
С моря домой возвратился рыбак,
И охотник вернулся с холмов.
1887
Пер. Г.Кружкова

 Requiem

Under the wide and starry sky,
Dig the grave and let me lie.
Glad did I live and gladly die,
And I laid me down with a will.
This is the verse you grave for me:
'Here he lies where he longed to be;
Here is the sailor, home from the sea,
And the hunter home from the hill.'


Уильям Моррис

ХВАЛА МОЕЙ ГОСПОЖЕ

Обличьем госпожа бледна —

Слоновой кости белизна

В ее чертах заключена.

Beata mea Domina!

Густою тенью вкруг чела

Змеясь, волна волос легла, —

На радость мне сотворена!

Beata mea Domina!

Не длинны кудри госпожи

И не оттенка спелой ржи,

Но прядь волнистая пышна, —

— Beata mea Domina! —

И затеняет бледный лик,

Печалью омрачив на миг,

Рукой Господней создана, —

Beata mea Domina!

Господь сплетал за нитью нить,

Лоб госпожи моей обвить —

В их сеть душа завлечена!

Beata mea Domina!

Взмах томных век — неспешно-тих;

Какой соблазн для губ моих —

Тень от ресниц, темным-темна!

Beata mea Domina!

В ее глазах отражены

Души видения и сны;

Их непостижна глубина;

Beata mea Domina!

В них — состраданье и печаль,

Они глядят куда-то вдаль,

Ждут не меня, а даль — темна.

Beata mea Domina!

Что ясные мрачит глаза?

В них словно бы дрожит слеза —

Уж не ресниц ли в том вина?

Beata mea Domina!

Тень — влажным бликом на щеке:

Слеза — под веком в уголке;

Прольется ль обо мне она?..

Beata mea Domina!

Гляжу, бледнея, на уста —

Их вдумчивая полнота

Для поцелуев создана.

Beata mea Domina!

Увы, нескор к блаженству путь,

И губы дуются чуть-чуть —

Когда ж придет для нас весна?

Beata mea Domina!

Нет слов, как их изгиб мне люб!

Я знаю: нега этих губ

Меня вознаградит сполна!

Beata mea Domina!

Они любовную мечту

Смеясь, поймают на лету —

Чуть мотыльком порхнет она.

Beata mea Domina!

А подбородок! Он так мил:

Когда б меня он не прельстил,

Моя была бы в том вина —

Beata mea Domina!

С таким старанием Господь

Облек в обличье эту плоть —

Черты, и контур, и тона.

Beata mea Domina!

А шея! Гляну — и замру:

Как тонкий стебель на ветру,

Над стройным станом взнесена.

Beata mea Domina!

А пальцы рук! Язык мой слаб

Их форму описать! Когда б

Я ласку их вкусил сполна!

Beata mea Domina!

Беда, коль умолчу, смутясь,

Как вдоль запястья разлилась,

Изящных вен голубизна,

— Beata mea Domina! —

И как их росчерки тонки

На хрупкой белизне руки.

Прости мне: речь моя бедна.

Beata mea Domina!

Да будет обращен мой стих

Ко всем мужам, сподвигнув их

Везде, в любые времена, —

— Beata mea Domina! —

Служить ей преданно: она

Столь многих совершенств полна,

Что я, взглянув, лишаюсь сна.

Beata mea Domina!

Перевод С. Лихачевой

PRAISE OF MY LADY

My lady seems of ivory
orehead, straight nose, and cheeks that be

Hollow’d a little mournfully.

Beata mea Domina!

Her forehead, overshadow’d much

By bows of hair, has a wave such

As God was good to make for me.

Beata mea Domina!

Not greatly long my lady’s hair,

Nor yet with yellow colour fair,

But thick and crisped wonderfully:

Beata mea Domina!

Heavy to make the pale face sad,

And dark, but dead as though it had

Been forged by God most wonderfully

— Beata mea Domina! —

Of some strange metal, thread by thread,

To stand out from my lady’s head,

Not moving much to tangle me.

Beata mea Domina!

Beneath her brows the lids fall slow,

The lashes a clear shadow throw

Where I would wish my lips to be.

Beata mea Domina!

Her great eyes, standing far apart,

Draw up some memory from her heart,

And gaze out very mournfully;

— Beata mea Domina! —

So beautiful and kind they are,

But most times looking out afar,

Waiting for something, not for me.

Beata mea Domina!

I wonder if the lashes long

Are those that do her bright eyes wrong,

For always half tears seem to be

— Beata mea Domina! —

Lurking below the underlid,

Darkening the place where they lie hid —

If they should rise and flow for me!

Beata mea Domina!

Her full lips being made to kiss,

Curl’d up and pensive each one is;

This makes me faint to stand and see.

Beata mea Domina!

Her lips are not contented now,

Because the hours pass so slow

Towards a sweet time: (pray for me,)

— Beata mea Domina! —

Nay, hold thy peace! for who can tell?

But this at least I know full well,

Her lips are parted longingly,

— Beata mea Domina! —

So passionate and swift to move,

To pluck at any flying love,

That I grow faint to stand and see.

Beata mea Domina!

Yea! there beneath them is her chin,

So fine and round, it were a sin

To feel no weaker when I see

— Beata mea Domina! —

God’s dealings; for with so much care

And troublous, faint lines wrought in there,

He finishes her face for me.

Beata mea Domina!

Of her long neck what shall I say?

What things about her body’s sway,

Like a knight’s pennon or slim tree

— Beata mea Domina! —

Set gently waving in the wind;

Or her long hands that I may find

On some day sweet to move o’er me?

Beata mea Domina!

God pity me though, if I miss’d

The telling, how along her wrist

The veins creep, dying languidly

— Beata mea Domina! —

Inside her tender palm and thin.

Now give me pardon, dear, wherein

My voice is weak and vexes thee.

Beata mea Domina!

All men that see her any time,

I charge you straightly in this rhyme,

What, and wherever you may be,

— Beata mea Domina! —

To kneel before her; as for me,

I choke and grow quite faint to see

My lady moving graciously.

Beata mea Domina!

Надпись на изголовье старинной кровати

Ветер-шатун,
Мороз-колотун –
На Темзе-реке,
А ты – вдалеке
От зимней стыни
В моей теплыни.
В доме старинном
Думай в невинном
Глубоком сне
О лете, весне
Зеленолистой
И голосистой
Лесной капелле,
В душе и теле
Без треволненья.
Оставь сомненья,
Люби меня
До утра дня.
Я немало
Перевидала:
И смех, и слёзы,
И мир, и грозы.
О них смолчу я.
Одно хочу я
Сказать: о люди,
В добре и в худе
Есть откровенье –
Отдохновенье!

Перевод Евг. Фельдмана

For the Bed at Kelmscott

The wind's on the wold
And the night is a-cold,
And Thames runs chill
'Twixt mead and hill.
But kind and dear
Is the old house here
And my heart is warm
'Midst winter's harm.
Rest then and rest,
And think of the best
'Twixt summer and spring,
When all birds sing
In the town of the tree,
And ye in me
And scarce dare move,
Lest earth and its love
Should fade away
Ere the full of the day.
I am old and have seen
Many things that have been;
Both grief and peace
And wane and increase
No tale I tell
Of ill or well,
But this I say:
Night treadeth on day,
And for worst or best
Right good is rest.

Эхо в чертогах любви

Любовь нам всем даёт подарки и долгой жизни сладкий плен.
«Любовь все заберёт подарки и ничего не даст взамен.»

Любовь уста нам оживит, что прежде были хладны, немы:
«Любовь уста нам затворит, — для разговоров нету темы.»

Любовь нам взоры просветляет, что слепы были, не любя:
«Любовь нам взоры ослепляет, тебя лишь вижу да себя.»

Любовь приносит радость в жизнь, хотя грядущее – неясно:
«Любовь приносит горе в жизнь, надежды нет и всё напрасно.»

Любовь… она изменит всё, но только мне не изменит!
«Любовь изменит то да сё, а горе всё-таки болит!»

Любовь воспламеняет мир, благословенны её свойства,
«Любовь воспламеняет мир для пустоты и беспокойства.»

И вот остались мы вдвоём, беда забыта и забота:
«И вот остался я один, кому нужна моя работа?»

Ах, славлю я Любовь Тебя, победой радостного вздоха!
«Кому нужна моя хвала, и без того всё в жизни плохо!»

Перевод В.Карпова

ECHOES OF LOVE'S HOUSE.

Love gives every gift whereby we long to live
"Love takes every gift, and nothing back doth give."

Love unlocks the lips that else were ever dumb:
"Love locks up the lips whence all things good might come."

Love makes clear the eyes that else would never see:
"Love makes blind the eyes to all but me and thee."

Love turns life to joy till nought is left to gain:
"Love turns life to woe till hope is nought and vain."

Love, who changest all, change me nevermore!
"Love, who changest all, change my sorrow sore!"

Love burns up the world to changeless heaven and blest,
"Love burns up the world to a void of all unrest."

And there we twain are left, and no more work we need:
"And I am left alone, and who my work shall heed?"

Ah!  I praise thee, Love, for utter joyance won!
"And is my praise nought worth for all my life undone?"

АЛЕКСИС КИВИ

Страна Суоми

Страна долин, холмов и гор,
Красивейшая с давних пор,
В сиянье северных огней
При ясном свете летних дней,
Зимой и летом див полна -
Что за чудесная страна!

Там в тысяче озёр всегда
Ночная светлая звезда,
Там кантеле звенит струной
И сосны в золотом песке
Звенят вблизи и вдалеке:
Вот здесь Суоми, край родной.

Мне не забыть, пока живу,
Родного неба синеву,
И солнца раскалённый свет,
И месяца над рощей след,
И дым, летящий в небеса,
Когда для пашен жгут леса.

Плохие помнят времена
И этот дол, и вся страна,
Когда внезапный жёг мороз
Хлеб, что едва в полях пророс, -
Но труд, спешивший нам помочь,
Зарёй надежды плавил ночь.

Ещё немало видел зла
Мой край, когда война несла
Смерть и позор седой земле -
И кровь мужей лилась во мгле;
Но, славою осенена,
Вставала вновь моя страна.

Теперь любимая земля
Навеки наша; и поля,
Колышашие хлеб вокруг,
И веющий прохладой луг,
И тёмные, как ночь, леса,
И синих рейдов пояса.

Какое счастье слушать лес,
Где  эхо всходит до небес,
Когда, встречая день труда,
Поёт пастух, или когда,
Встречая вечера приход,
В долине девушка поёт!

А если срок придёт уснуть,
Земную ты откроешь грудь, -
Сперва - ты наша колыбель,
Потом - последняя постель.
О, Финский полуостров, ты -
Все думы наши и мечты!

Перевод А.Ойслендера

Suomenmaa

    Maa kunnasten ja laaksojen,
    mi on tuo kaunoinen?
    Tuo hohtees kes;p;ivien,
    tuo loistees pohjan tulien,
    t;; talven, suven ihana,
    mi ompi soma maa?

    Siel tuhansissa j;rviss;
    y;n t;hdet kimmelt;;
    ja kanteleitten pauhina
    siel kaikuu ymp;r kallioi
    ja kultanummen hongat soi:
    se ompi Suomenmaa.

    En milloinkaan m; unohtas
    sun lempeet taivastas,
    en tulta helj;n aurinkos,
    en kirkast kuuta kuusistos,
    en kaskiesi sauhua
    p;in pilviin nousevaa.

    Ol’ monta n;iss; laaksoissa
    tok’ aikaa ankaraa,
    kun y;seen halla hyyrteinen
    vei vainiomme viljasen;
    mut toivon aamu, toivon ty;
    taas poisti halla-y;n.

    Viel monta n;iss; laaksoissa
    on k;ynyt kauhua,
    kun sota surman, kuolon toi
    ja tanner miesten verta joi;
    mut sankarien kunnian
    sai Suomi loistavan.

    Nyt ihanainen, kallis maa
    on meid;n ainiaan;
    tuos aaltoileva peltomme,
    tuos viherj;inen niittumme,
    tuos metsiemme jylh; y;
    ja meriemme vy;!

    Tuon lehtimets;n kaikunaa
    mi autuus kuullella,
    kun valjetessa aamuisen
    siel pauhaa torvi paimenen,
    tai koska laulain laaksossa
    k;y impi illalla!

    Mi autuus helmaas nukkua,
    s; uniemme maa,
    s; kehtomme, s; hautamme,
    s; aina uusi toivomme,
    oi Suomenniemi kaunoinen,
    s; ijankaikkinen!

КАЧЕЛИ
Перевод Д. Семеновского
Садись-ка в качели со мной,
Красавица в белой косынке!
Природа стоит, как невеста, прекрасна
В троицу вечером.
Взвейтесь, качели, высоко,
Пусть веет девичья косынка
В ласковом воздухе!
Взгляни, — под ногами у нас
Земли изумрудная зелень,
А небо над нами лазурно и ясно,
И шепчется западный ветер в долине, сливаясь
С трелями птиц.
Взвейтесь, качели, высоко,
Пусть веет девичья косынка
В ласковом воздухе!
Летая в пустой вышине
В объятьях прохладного ветра,
Я холм вдалеке увидал в позолоте
Вечерней зари.
Взвейтесь, качели, высоко,
Пусть веет девичья косынка
В ласковом воздухе!
Как дальняя Счастья страна,
Пленительно светится холмик.
Туда я помчался бы с милой на крыльях
Ветра закатного.
Взвейтесь, качели, высоко,
Пусть веет девичья косынка
В ласковом воздухе!
Там плечи дремотных берез
Всегда под зеленым кафтаном,
И нивы всегда золотятся на мягких
Склонах холма.
Взвейтесь, качели, высоко,
Пусть веет девичья косынка
В ласковом воздухе!
В долине у спеющих нив
Там луг зеленеет весенний,
Где сладкие сумерки вечно лелеют
Желтые цветики.
Взвейтесь, качели, высоко,
Пусть веет девичья косынка
В ласковом воздухе!
Заря там целует зарю,
Там вечное время несется,
Стремительно мчится бегущим потоком
В область забвения.
Будет летать вам, качели!
Уж в ласковом мраке бледнеют
Девичьи щеки.

Keinu

Nyt kanssani keinuhun k;y,

mun impeni, valkeal liinal;

kuin morsian kauniina seisoovi luonto

iltana helluntain.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

illalla lempe;l

 
On allamme viherj; maa

ja p;;ll;mme sininen taivas

ja l;ntinen lehtist; laaksoa soittaa

lintujen laulaes.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

illalla lempe;l.


 Kun v;ikyn m; ylh;;ll; t;;l,

t;;l tuulien viile;s helmas,

niin kaukana n;en m; kaunoisen kunnaan

paisteessa iltasen.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

illalla lempe;l.

 
 Kuin Onnelan kaukainen maa

niin kimmelt;; ihana kunnas;

ja sinnep; lent;isin impeni kanssa

siivill; l;ntisen.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

illalla lempe;l.

 

Siel lehtinen kauhtana ain

on hartioil unisen koivun

ja ainiaan lempeill; kunnailla l;ikkyy

Helluntain vainiot.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

 Kuin Onnelan kaukainen maa

niin kimmelt;; ihana kunnas;

ja sinnep; lent;isin impeni kanssa

siivill; l;ntisen.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

illalla lempe;l.

 

Siel lehtinen kauhtana ain

on hartioil unisen koivun

ja ainiaan lempeill; kunnailla l;ikkyy

Helluntain vainiot.

Heilahda korkeelle, keinu

ja liehukoon impeni liina

illalla lempe;l.

 

Siel suutelee ehtoo ja koi

ja siel ijankaikkinen aika

pois kiit;vi vauhdilla kiit;v;n virran

himme;;n Unholaan.

Seisahda, heiluva keinu, 

jo kelmenee impeni poski

illalla lempe;l.



ПТИЧИЙ ДОМ

Перевод А. Ойслендера

Где-то в синем море милый остров есть,
Травами покрытый и лесами.
У него круты и неприступны
Берега, встречающие грудью
Волны, что, как дети моря, мчатся,
Пеной белокурою играя,
Чтобы птичий остров захватить.
Среди острова есть луг зеленый,
Среди луга поле золотое,
Что дарит большие урожаи.
Среди поля лес стоит дремучий,
В том лесу цветы в кружок сбежались,
Окружая замок деревянный,
Заселенный птицами лесными.
Тонкий мох растет на крыше замка,
А цветы зовут к себе с улыбкой
Маленьких летящих мимо пчел.
И живут на острове счастливом
Карлики — народ простой и добрый,
А не злой и хмурый, словно шайка
Леших, сохранившихся в сказаньях.
Целый день в лесу дремучем птицы
Распевают, не боясь нисколько
Ни орлов, ни филинов коварных.
На заре и на закате тихом
Раздается смех тетеревиный,
А кукушка счет ведет предлинный,
И дрозды долбят свое в чащобе.
Крохотные парни в поле пашут,
Травы косят; крохотные девы
С быстрыми глазами — ткут полотна
В горенках высоких и прохладных.
Ходят девы в юбках белоснежных,
А венки из полевых цветов
Оплетают головы; на бедрах
Пояса, как радуги цветные.
Девы ткут тончайшие полотна
И обед лесной готовят вместе,
Расстилая скатерть на лужайке,
Подымая шум и суматоху,
Юбки белоснежные летают,
Шарфы развеваются, как тучки,
Над плечами их, над золотыми,
Спутанными, милыми кудрями.
Голоса их щебету подобны —
И не молкнут колокольцы смеха.
И, садясь за трапезу, мужчины
Женщинам рассказывают сказки
О краях далеких, где бывали,
А вокруг шумят леса густые,
Множество птенцов поет на ветках.
А потом, держа друг друга нежно
За руки, уходят в лес дремучий.
Там, веселым ветром обдавая,
На лугу зеленом мчатся в пляске,
Весело играют и поют;
А когда игра надоедает,
К синему они приходят морю,
К белой стае добрых лебедей,
Ждущей их у берега. Расправив
Паруса, вкруг острова родного
Флот живой, сверкая опереньем,
Милый груз несет легко и плавно.
На плечах качаясь лебединых,
Обнимая девушек любимых,
Юноши поют; им подпевают
Нежные подруги; на прибрежье
Птицы, соревнуясь, вторят им,
А в лесу их окликает эхо.
И, звучанью радостному внемля,
Из морской поднявшись глубины,
За блестящим этим хороводом
Мчатся рыбки малые по следу.
Там плывут вкруг острова родного
Карлики на лодках лебединых —
И когда к концу приходит рейс,
Приступают к новому занятью:
У подножья девственного леса
В тишине глядят они безмолвно
Синими глазами на траву —
И печаль закатная витает
Над покоем чистым детских душ.
Почему их головы склонились?
Почему глядят они печально
Синими глазами на траву?
Нет ответа.
              Даль молчит.
                Безмолвно
Синее над ними блещет небо,
Чистая листва не шелохнется,
Ветер отдыхает, даже волны,
Прикорнув у берега, не плещут
Белой пеной в шелковой постели.
Даже песни птичьи умолкают.
Но печаль проходит, так же быстро
Исчезая, как роса на листьях,
И, как прежде, на лугу зеленом
Запевает карликовый люд.
Наконец приходит синий вечер.
Засыпают карлики — и снятся
Карликам безоблачные сны.
Тишина царит повсюду; небо,
Как вуаль, прозрачно и легко;
Чистая листва не шелохнется;
Отдыхает ветер, молкнут птицы.
Но приходит утро — и светлеют
В алом свете темные леса,
И опять крылатые певуньи
Оглашают гимном небеса.
А народ рабочий, просыпаясь,
Юноши и юные подруги
Снова принимаются за труд.
Парни пашут в поле, косят травы.
А подруги с нежными кудрями,
Что украшены венками снова,
Ткут полотна в горенках высоких.

    Lintukoto

    Meres kaukakalla saari soma l;ytyy.
    Lehtimets;inen ja nurmellinen saari.
    Jyrk;t, kallioiset rannat vastarinta
    Onpi ijankaikkinen, kun myrskyss;
    Laineet, aavan meren vallattomat lapset
    Valkokiharaiset, karkeleevat,
    Anastaakseen Lintukodon kauniin saaren,

    Saaren keskell; on niittu viherj;inen,
    Niitun keskel kultahinen pelto l;ikkyy,
    Kantain hedelmi; ilman talven untea;
    Keskel pellon kultaa mets; tuuhee seisoo,
    Rauhan kalpee, kohiseva lehtimets;.
    On viel mets;n helmas pieni kukkaskumpu
    Ja sen kiirehell; saaren armas linna,
    Siev;, rakettuna linnun-laulupuusta.
    Hieno sammal katol linnasen t;n kasvaa,
    Kukkanen siel viittaa hymyillen luokseen
    Lintusia, pienoisia mehil;isii.

    Kanssa kuolematon asuu t;ll; saarel,
    Ij;isess; nuoruudessa onnen maassa.
    Kerikansa pieni, viaton ja kaunis.
    Kaunishan t;; kansa, kaunis kukostava,
    Vaan ei, kuni mones tarinas kuulet,
    Synke; ja kymertynyt paikkolauma.
    Asuu t;ss; linnut, pienet lauluniekat,
    Rauhan lehtimajois, koskaan pelk;;m;tt;
    Kotkia ja ;itten huhkaimia ilkeit.
    Kuulet aamun noustes, kuulet illan tyynees
    Teeren kuherruksen uljaan tummalt vuorelt,
    Kuulet k;en, ilolinnun, kynt;rastaan
    ;;net ymp;rsoivan kultasissa viidois.

    T;ss; reippaat keripojat pellot kynt;;,
    Ihanaiset niityt niitt;;, keri-immet,
    Vilkaskatsantoiset, ruusuposket,
    Kangast helskytt;;v;t lakas korkeassa.
    Hameissa he lumivalkoisissa k;yv;t
    Kukkasseppel;ityin;, ja miehustalla
    Vy; kuin taivaan kaari monihohtavainen.
    Niin he kangas hienointa helskytt;;v;t,
    Niin he rakentelee atriaansa yhteist
    Lehdon suojaan viherjlle tantereelle.
    Silloin impein joukos h;lin; ja liike;
    Lumi-hameliepein liehunnassa
    Yl;s kukkastuoksu kiertyy, kaulaliinat
    Kuni kimmelt;v;t pilvet, liehuu, v;lkkyy
    Heid;n rinnoillansa, heid;n hartioillaan
    Alla kultakiharien lemmekk;itten,
    Ja ain vilkkahasti livertelee kieli,
    Kilahtelee ilonaurun helj; kello.

    Yhtyyv;t he atrialle, uljaat pojat,
    Kaunokaiset, vilkaskatsantoset immet;
    Ilosesti aterioitaan, kertoellaan
    Tarinoita kauka-maista, ihmetellen,
    P;yd;n ;;res, hohisevan mets;n suojas,
    Oksil tuhansien lintuin laulaessa.

    Taasen k;si k;dess; he k;yskeleev;t
    Uneksuvan lehtimets;n h;m;r;ss;.
    Taasen, kuni l;nsituulen liehaukset,
    Vihannolla niitulla he karkeleevat,
    Ly;den iloleikkii, helotellen laulaa;
    Tahi, kyll;styisk; mieli leikkil;ihin,
    Kyv;t purjehtimaan sini-leinehille.

    Heid;n laivastonsa, joutsenparvi valkee,
    Valmihina rannal vartoo. Alkaa retki,
    Riemuitseva purjeretki ymp;r saarta,
    Silloin kaikki laivat armaat kuormans saavat,
    Laivat el;v;iset, lumiv;lkkyv;iset.
    Nuorukaisen ssyliss; nyt impi istuu
    Hartioilla joutsen ja laivat liukuu
    Rinnatusten ymp;r rauhansaaren rantaa.
    Laulaa poika, laulaa neito, pojan rinnoil
    Haaksen kiilt;v;ll;, hienoisella kannel;
    Linnut, kiistan viserrellen, lenteleev;t
    Rannalla, ja kaikuu saaren himmee lehto
    Laulusta ja viserryksest, meren pinta
    Tyyni, helj;n tyyni, kajahtelee kauvas,
    Kaikki yhteen-sulaa hymisev;;n sointuu.
    Vavahdellen ylos Ahtolasta tummast,
    Ilosoinnos ihanasti vavahdellen,
    Kalat pienet, hopeiset heit; seuraa
    Karkelossa laattialla kirkkahalla,
    Niinp; purjehtii nyt krijoukko kaunis
    Joutsenvenheillens; ymp;r rauhansaarta,
    Ja kun viimein tehty onpi iloretki,
    K;yv;t taasen ilo-askareisin toisiin.

    Mutta usein taasen tuolla puitten juuril
    ;;net;nn; istuvat he lehtilaakos;
    Vasten polvea p;; kallistuuvi alas,
    Tyynesti ja lempe;sti tuijottelee
    Sinisilm;inen p;in nurmehen kuin v;ikkyis
    Ik;vyyden syksy-ilta riutuvainen
    Ymp;rill; lapsen viattoman mielen,
    Mit; metiskelee vieno aatos?
    Miksi alas kallistuuvat heid;n p;;ns;?
    Miksi alakuloisesti uneksuen
    Tuijottelee katsantonsa kukaksnurmeen?
    Ei he vastausta etsi, ei he l;yd;;
    Hiljaisuus on kaikkialla, ;;net;nn;
    Sinert;v; taivas heid;n p;;ll;ns lep;;,
    Hieno tuuli lep;;, liikahda ei lehti,
    Makeasti rannan kirkas aalto
    Lep;; kallihilla helmivuoteellansa,
    Vaijennut on pienen lintusenkin ;;ni.

    Mutta tuskaton on heid;n ik;vyytens;,
    Pian pois se haihtuu kuni aamun kaste
    Poskelt kukkasen ja iloleikkiin taasen
    Rient;;v;t he viherj;lle tanterelle,
    Laulain el;m;st; Lintukodon saares.
    Niin he riemuitseevat. Mutta illan tulles
    Vaipuuvat he unen ihanaiseen helmaan
    Unta uneksumaan onni-autuasta.
    Hiljaisuus on kaikkialla; y;seen taivas,
    Kuni hiilakas ja sinert;v; huivi,
    V;ikkyy heid;n p;;ll;ns tyynn;, hymyellen,
    Tuuli lep;;, liikaahsa ei lehti,
    Vaaijennut on pienen lintusenkin ;;ni.

    Mutta kirkas aamu koittaa, saaren lehdot,
    Tulipurppurassa myh;ilee ja hohtaa,
    Koska p;iv;n t;hti id;n portil leimuu,
    Ja taas ilman siivitetty laululauma
    Aamuvuuhteen kohottaavi taivahalle.
    Kerikansa sillon unetansa nousee,
    Pojat, no;idot, ijankaikkisesti nuoret,
    Kes;;n ijankaikkissehen rauhan maassa.
    Pojat pellot kuntaa, niityt niitt;,
    Kaunokiharaiset, seppel;ityt neidot
    Kultakangast kutoo lakas korkeassa.

  Морис Метерлинк


ДУША ТЕПЛИЦЫ
   
   Мой взор виденьями томим.
   Душа, под стеклами теплицы,
   Озолочая глубь темницы,
   Цветет под сводом голубым.
   
   Теплицы сдержанных мечтаний!
   У рам закрытых лилий строй!
   Камыш, возросший над водой!
   И все мечты без упований!
   
   О, если б снова я достиг,
   Сквозь сон моих ресниц смеженных,
   До роз, когда-то благовонных,
   Полузакрытых грез моих!
   
   Я жду, что снова пред очами
   Зазеленеет их мечта
   И месяц синими перстами
   В молчаньи распахнет врата.
  1889
Перевод Валерия Брюсова

Serre d’ennui

; cet ennui bleu dans le c;ur !
Avec la vision meilleure,
Dans le clair de lune qui pleure,
De mes r;ves bleus de langueur !

Cet ennui bleu comme la serre,
O; l'on voit closes ; travers
Les vitrages profonds et verts,
Couvertes de lune et de verre,

Les grandes v;g;tations
Dont l'oubli nocturne s'allonge,
Immobilement comme un songe,
Sur les ros;s des passions ;

O; de l'eau tr;s lente s';l;ve,
En m;lant la lune et le ciel
En un sanglot glauque ;ternel,
Monotonement comme un r;ve.
Serres chaudes, 1889

Уныние 
Перевод с французского Валерия Брюсова

Павлины, белые павлины, уплыли при лучах луны,
Павлины, белые павлины, уплыли плавно навсегда,
Уплыли белые павлины, мои томительные сны,
До пробужденья, до рассвета, во глубь заглохшего пруда,
Павлины, белые павлины, мои томительные сны,
Уплыли плавно в глубь глухую, где дремлет тусклая вода,
В глухую глубь пруда без солнца, где волны полны тишины,
Павлины, белые павлины, уплыли плавно навсегда.
1889
Ennui

Les paons nonchalants, les paons blancs ont fui,
Les paons blancs ont fui l'ennui du r;veil ;
Je vois les paons blancs, les paons d'aujourd'hui,
Les paons en all;s pendant mon sommeil,
Les paons nonchalants, les paons d'aujourd'hui,
Atteindre indolents l';tang sans soleil,
J'entends les paons blancs, les paons de l'ennui,
Attendre indolents les temps sans soleil.

Молитва

Как дни, о Господи, убоги!
Чем я могу утешить взор твой?
Травою сорной у дороги
И солнцем, стынущим над мертвой.
 
Взгляни на путь мой одинокий,
На черного  рассвета пламень
И славой окропи высокой
Моей души холодный камень.

Свой путь ты мне открой, о Боже,
Пусть вспыхнет свет в душе унылой,
Ведь грусть моих восторгов схожа
С травой, что подо льдом застыла.
1889
Перевод Э. Шапиро

Ayez piti; de mon absence
Au seuil de mes intentions!
Mon ;me est p;le d’impuissance
Et de blanches inactions.

Mon ;me aux ;uvres d;laiss;es,
Mon ;me p;le de sanglots
Regarde en vain ses mains lass;es
Trembler ; fleur de l’in;clos.

Et tandis que mon c;ur expire
Les bulles des songes lilas,
Mon ;me, aux fr;les mains de cire,
Arrose un clair de lune las;

Un clair de lune o; transparaissent
Les lys jaunis des lendemains;
Un clair de lune o; seules naissent
Les ombres tristes de ses mains.

    Эмиль Верхарн            
               
                Меч
(Перевод М.Донского)
     С насмешкой над моей гордынею бесплодной
     Мне некто предсказал, державший меч в руке:
     Ничтожество с душой пустою и холодной,
     Ты будешь прошлое оплакивать в тоске.
     В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
     Стать сильным, как они, тебе не суждено;
     На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
     Ты будешь, как больной, смотреть через окно.
     И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют,
     И скука въестся в плоть, желания губя,
     И в черепе твоем мечты окостенеют,
     И ужас из зеркал посмотрит на тебя.
     Себя преодолеть! Когда б ты мог! Но, ленью
     Расслаблен, стариком ты станешь с юных лет;
     Чужое и свое, двойное утомленье
     Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет.
     Заплещет вещее и блещущее знамя, -
     О, если бы оно и над тобой взвилось! -
     Увы! Ты истощишь свой дух над письменами,
     Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось.
     Ты будешь одинок! - в оцепененье дремы
     Прикован будет твой потусторонний взгляд
     К минувшей юности, - и радостные громы
     Далеко в стороне победно прогремят!

РАВНИНЫ

Под небом тоски и печали,
Где тучи к равнине припали,
Версты идут…
И туч бесконечных гряда
Влечется в небесной пустыне,
А версты идут по равнине
В безвестную даль, туда…

И высятся в селах над крышами башни;
Усталые люди идут вереницей, всегда –
От пашни до пашни.
Так люди блуждают, им отдыха нет, –
И стары, как путь, за плечами сто лет, –
Из равнины в равнину плетутся
Чрез былые года и навечно;
И обозы телег бесконечно
Впереди и за ними влекутся
К деревням, на ночлег –
Вереницы телег…

И мучителен крик утомленных осей
В беспредельности дней и ночей.

Бесконечность равнин,
Как томительный сплин!

И в язвах – земля, на участки разбита,
Межами изрыта;
Поля так печальны и фермы убоги,
И двери все настежь у самой дороги.
И кровлю гнилую – как будто корыто –
Ветер дырявит ударом неверным.
Ни травки зеленой, ни красной люцерны,
Ни зернышка хлеба, ни листьев, ни льна, ни ростка,
Так годы проходят – за веком века.
И клен у порога, грозою расколот,
В себе воплощает страданье и голод.

Равнина, равнина! Бледнее пустыни!
Всегда бесконечна – и прежде, и ныне…

И часто в лазури
Рождаются страшные бури;
И, кажется, молот
Колеблет времен коромысла,
Равняет ударами числа.

Ноябрь завывает в безумном тумане,
Как вечером волк на печальной поляне.
И сучья, и травы замерзли, несутся,
И листья в аллеях влекутся,
Ударами кто-то их гонит в канавы…
И там, на дорогах, распятья
Раскрыли во мраке объятья,
И будто растут и внезапно уходят,
При криках от страха, туда, где заходят
Кровавые зори.
И снова равнина, и снова равнина,
Где ужас блуждает, где вечно кручина!

Река отошла от своих берегов,
И волны не могут достигнуть лугов.
И в ложе реки – торфяные запруды
Дугой искривились. – Ненужные груды! –
Как почва, погибли и высохли воды;
И меж островов, от морской непогоды
В бухте закрытой – молоты, пилы
Рушат и пилят уныло
Ребра гнилых кораблей.

Бесконечность равнин,
Как томительный сплин!

По колеям утомленных полей,
Траурных, жалких полей
Шествует бедность в веках…

О равнина, равнина!
И птицы крылами ее бороздят,
Мелькая в небесных волнах,
С тоскою о смерти кричат.
О равнина, равнина!
Однообразна равнина, как злоба, и вечна;
И страна бесконечна,
Где бледное солнце, как голод, царит,
А на реке одинокой – вдали –
В водовороте кипит
Великое горе земли.

Перевод: Г.Чулков

Герои Льежа

                Клятвопреступная смертельная война
                Прошла вдоль наших нив и побережий,
                И не забудет ввек под солнцем ни одна
                Душа - о тех, кто чашу пил до дна
                Там, в Льеже.

                Была суровая пора.
                Как некая идущая гора,
                Все сокрушая глыбами обвала,
                Германия громадой наступала
                На нас...

                То был трагический и безнадежный час.
                Бежали все к безвестному в смятенье.
                И только Льеж был в этот час готов,
                Подставив грудь, сдержать движенье
                Людей, и пушек, и штыков.

                Он ведал,
                Что рок ему в то время предал
                Судьбу
                И всей Британии, и Франции прекрасной,
                Что должен до конца он продолжать борьбу
                И после страстных битв вновь жаждать битвы страстной,
                В сознанье, что победы ждать - напрасно!

                Пусть там была
                Лишь горсть людей в тот час глухой и темный,
                Пред силами империи огромной,
                Пред ратью без числа.

                Все ж днем и ночью, напролет все сутки,
                Герои пламенно противились врагу,
                Давая битвы в промежутке
                И убивая на бегу.

                Их каждый шаг был кровью обозначен,
                И падал за снарядами снаряд
                Вокруг, что град;
                Но полночью, когда, таинственен и мрачен,
                На дымных небесах являлся цеппелин,
                Об отступлении не думал ни один,
                Бросались дружно все в одном порыве яром
                Вперед,
                Чтоб тут же под безжалостным ударом
                Склониться долу в свой черед...

                Когда велись атаки на окопы,
                Борцы бесстрашные, тот авангард Европы,
                Сомкнув свои ряды, как плотную мишень
                Для быстрых, ровных молний пулемета,
                Стояли твердо целый день
                И снова падали без счета,
                И над телами их смыкалась мирно тень...

                Лонсен, Бонсель, Баршон и Шофонтен
                Стонали, мужество свое утроив;
                Века лежали на плечах героев,
                Но не было для павших смен!
                В траншеях, под открытым небом,
                Они вдыхали едкий дым;
                Когда же с пивом или хлебом
                Туда являлись дети к ним, -
                Они с веселостью солдатской неизменной
                Рассказывали, вспоминая бой,
                О подвигах, свершенных с простотой, -
                Но в душах пламя тлело сокровенно,
                Был каждый - гнев, гроза, вражда:
                И не бывало никогда
                Полков столь яростных и стойких во вселенной!

                Весь город словно опьянел,
                Привыкнув видеть смерть во взорах;
                Был воздух полон славных дел,
                И их вдыхали там, как порох;
                Светились каждые глаза
                Величьем нового сознанья,
                И возвышали чудеса
                Там каждое существованье,
                Всё чем-то сверхземным и дивным осеня...

                Вы, люди завтрашнего дня!
                Быть может, все сметет вдоль наших побережий
                Клятвопреступная смертельная война,
                Но не забудет ввек под солнцем ни одна
                Душа - о тех, кто чашу пил до дна
                Там, в Льеже!
                1915
Перевод В.Брюсова

Ceux de Li;ge
D;t la guerre mortelle et sacril;ge
Broyer notre pays de combats en combats,
Jamais, sous le soleil, une ;me n'oubliera
Ceux qui sont morts pour le monde, l;-bas
A Li;ge.

Ainsi qu'une montagne
Qui marcherait et laisserait tomber par chocs
Ses blocs
Sur les villes et les campagnes,
S'avan;ait la pesante et f;roce Allemagne.

Oh tragique moment !
Les gens fuyaient vers l'inconnu, ;perdument ;
Seuls, ceux de Li;ge r;sist;rent
A ce sinistre ;croulement
D'hommes et d'armes sur la terre.

S'ils agirent ainsi,
C'est qu'ils savaient qu'entre leurs mains ;tait remis
Le sort
De la Bretagne grande et de la France claire,
Et qu'il fallait que leurs efforts,
Apr;s s';tre acharn;s, se doublassent encor
En des efforts plus sanguinaires.

Peu importait
Qu'en ces temps sombres,
Contre l'innombrable empire qu'ils affrontaient,
Ils ne fassent qu'un petit nombre ;
A chaque heure du jour,
D;fendant et leur ville, et ses forts tour ; tour,
Ils livraient cent combats parmi les intervalles ;
Ils tuaient en courant, et ne se lassaient pas
D'ensanglanter le sol ; chacun de leurs pas,
Et d';tre prompts sous les rafales
Des balles.

M;me lorsque la nuit, dans le ciel sulfureux,
Un Zeppelin r;deur passait au-dessus d'eux,
Les d;signant aux coups par sa brusque lumi;re,
Nul ne reculait, f;t-ce d'un pas, en arri;re ;
Mais, tous ils bondissaient d'un si farouche ;lan
En avant,
Que la place qu'ils occupaient demeurait vide
Quand y frappait la mort rapide.

A l'attaque, sur les glacis,
Quand, rang par rang, se pr;sentaient les ennemis,
Sous l';clair courbe et r;gulier des mitrailleuses,
Un tir serr;, qui, tout ; coup, se dilatait,
Immens;ment les rejetait,
Et, rang par rang, les abattait
Sur la terre silencieuse.

Chaudfontaine et Loncin et Boncelle et Barchon
Retentissaient du bruit d'acier de leurs coupoles ;
Ils assumaient la nuit, le jour, sur leurs ;paules,
La charge et le tonnerre et l'effroi des canons ;
A nos troupes couch;es
Dans les tranch;es,
Des gamines et des gamins
Distribuaient le pain
Et rapportaient la bi;re
Avec la bonne humeur indompt;e et guerri;re.
On y parlait d'exploits accomplis simplement,
Et comme, ; tel moment,
Le meilleur des r;giments
Fut ; tel point fureur, carnage et foudroiement,
Que jamais troupe de guerre
Ne fut plus ferme et plus terrible sur la terre.

La ville enti;re s'exaltait
De vivre sous la foudre ;
L'h;ro;sme s'y respirait
Comme la poudre ;
Le coeur humain s'y composait
D'une neuve substance
Et le prodige y grandissait
Chaque existence.

; vous, les hommes de demain,
D;t la guerre mortelle et sacril;gre
Nous ;craser encor dans un dernier combat,
Jamais, sous le soleil, une ;me n'oubliera
Ceux qui sont morts pour le monde, l;-bas,
A Li;ge.

Эрик Аксель Карлфельдт

ПЕСНЯ ПОСЛЕ СБОРА УРОЖАЯ

Здесь пляшет Фридолин
вином играющим он полон, как кувшин,
и хлебным запахом полей, и соком ягодных полян,
и набегающей мелодией долин.
Как крылья, вывернув приталенный пиджак,
он пляшет, девушку полуприкрыв, да так,
что и она, от резкой пляски покраснев,
в его объятья клонится, как мак.


Здесь пляшет Фридолин,
он во хмелю и полон памятных картин:
отец когда-то здесь плясал, как и отец отца,
под скрипку грустную — а нынче пляшет сын.
В ночь полнолуния безмолвны их гроба,
и та струна, в руках дрожавшая, слаба,
их жизнь, их время — долгий лиственный мотив,
где есть и вздохи, и веселая гульба.


Да, пляшет Фридолин!
Как солнце в небе, велика его щедрыпъ,
он с мужиками говорит без ухищрений, как мужик,
а с образованными сыплет и латынь.
Его коса прошла по вашей целине,
он горд, как вы, зерно засыпав на гумне,
и, свойский парень, подымает он шутя
свою девицу к чану красному — к луне.
Перевод О. Чухонцева

МИКРОКОСМОС

Я из земли, прохладен и космат,
хотя и юн, дебел и туповат.
В душе моей осенний свет сквозит,
«Прощай», — листвою желтой шелестит.

Я из воды, морозен и кусач,
медлительность моя — замерзший плач.
Широк мой зимний праздник за столом
с румяной дичью и сухим вином.

Из воздуха я, листвен и дрожащ,
я по весне одет в прозрачный плащ.
Какой большущий и зеленый год
от смен погоды на глазах растем!

Я из огня, я сух и раскален,
как раскален от солнца небосклон.
И удивляться можно, как поток
его лучей меня еще не сжег.
1901
Перевод О. Чухонцева

Mikrokosmos

Motiv ur bondepraktikan

Jag ;r av jorden, jag ;r sval och tung,
tr;gvulen, gammalst;md fast ganska ung.
Det st;r ett gulnat h;sttr;d i min sj;l,
dess alla grenar susa som farv;l.

Jag ;r av vatten, jag ;r kall och v;t,
min stela flegma ;r som frusen gr;t.
Min vintergl;dje bullrar stark men br;d,
vid fulla bord med vin och villebr;d.

Jag ;r av luften, jag ;r ljus och blid,
jag g;r som i best;ndig l;dningstid.
Hvad l;nga ;r f;rsummat och f;rs;nt
st;r upp vid v;drens lekar friskt och gr;nt.

Jag ;r av elden, jag ;r torr och het
av sommarsol som ingen nedg;ng vet.
V;l m; jag undra att hon ej f;rbr;nt
mig sj;lv med alla mina element.

ЗИМНИЙ ОРГАН

Сколь темен твой храм, сколь низко сведен,
о День Всех Святых!
Там летний псалом, как трепетный звон
на звоннице, стих.
И рощу в клочья вот-вот разнесет,
и черный свой плащ разодрал небосвод,
и месса звучит в ночных голосах:
всё тлен, всё прах.

Но яркой синью рассвет одел
просторы земли.
Явился мир – и тверд, и бел,
из праха и тли.
Воздвиг аркаду вечерний хлад,
серебряных трубок сверкает ряд,
возводится храм по воле зимы
из тлена и тьмы.

Теперь уже не лепечет листва,
не шепчет луг:
давно безгласной стала трава
и немощным – бук.
Но ель в низине, сосна на горе
органом гудят теперь, в ноябре:
святая Цецилия пробует звук
рождественских вьюг.

Церковный луг белизной лилей
сегодня покрыт.
Фанфарный голос пусть веселей,
о дева, звучит.
И пусть нарастает торжественный бас:
твой царь галереей идет сейчас,
падает снег, и трепет объял
небесный зал.

Эол качает мехи, готов
без устали дуть.
К любому празднику ларь ветров
готов распахнуть.
С новой луной, под Новый год,
север, как рог свинцовый, взревет,
к приходу волхвов задудит восток
в пастуший рожок.

Великий орган, я иду в твой храм
опять и опять.
Я, человек, твоим голосам
учусь внимать.
Учусь вбирать твою широту –
покоя и звучности полноту,
сквозь зиму ко дню седьмому идти,
чтоб отдых найти.

На хорах восточных мрак осиян:
там свечи жгут,
и Млечный Путь – горящий туман –
как парус вздут.
Пока рассвет не заступит на пост,
всё слышен шум – как дыханье звезд.
Волшебный, стеклянно-прозрачный звук
царит вокруг.

Лихая ночь, как в язычестве встарь,
владеет землей.
Распахнут органных ветров ларь,
ветра вразнобой
гудят, как дупла старых дубов,
треснувших, рухнувших, – смесь голосов,
как вьюга, кружит, и с аккордом аккорд
гремит впереверт.

Средь стылых берез, в фиолетовый час
я слушаю, как
крепчает виолончельный глас,
вздувая мрак.
И вот уже великопостный хорал,
и голос ивы силу набрал,
Эолова арфа слышится мне
в рассветном вине.

По насту, с розовою зарей,
Мария придет.
Лещинным цветом подол лесной
она уберет.
И скажет: "Таль у стволов, сестра.
Оставь орган, отдохни, пора.
И сонм разноцветных певцов присылай
скорее в наш край".
1927
Перевод: Изабелла Бочкарёва

Vinterorgel

Ditt tempel ;r m;rkt och l;gt ;r dess valv,
Allhelgonadag!
D;r slocknar sommarens hymn som ett skalv
av kl;mtande slag.
Sin mantel river den svarta sky,
och lundarnas bleknade trasor fly,
och natten m;ssar om allt som ;r d;tt,
allt h;, allt k;tt.

Det dagas ;nyo, det klarnar s; vitt,
det bl;nar s; vasst.
Det v;xer en v;rld ur f;rg;ngelsens mitt,
en vit och fast.
I frostiga kv;llar sk;njs en arkad
med pipor av silver i glittrande rad
nu reser vintern sitt orgelhus
ur m;rker och grus.

Nu h;ves ej l;vens l;sa lek,
ej susande ;ng.
F;r svag ;r den saviga b;gen, f;r vek
;r blomsterstr;ng.
Men furan p; h;jd och granen i dal
de ljuda alltj;mt som en str;v principal:
Cecilia st;mmer sitt instrument
till Guds advent.

Nu ligger det stora tempeltun
som en liljevret.

Drag an registren, drag dov bordun,
drag g;ll trumpet.
St;m upp f;r din konung, du st;mmornas m;!
Han kommer p; g;ngen, den flingor bestr;,
och stilla ekar ett sv;vande svall
fr;n himmelens hall.

Tungt trampar Eol, alltid beredd,
sin fl;sande b;lg
och h;ller v;derkistan f;rsedd
fr;n helg till helg.
D;r v;ntar nordan p; ny;rsny
att st;ta i smattrande horn av bly
och ;stan att f;lja med herdes;ng
de vises g;ng.

Du h;ga orgverk, jag ;r en man
i din menighet
och samlar din m;ngfald, s; gott jag kan,
till enighet.
Nu l;r min ande din egen ton,
den fulla klangen, den djupa ron,
att jag m; g; som p; sabbatsf;rd
i min vinterv;rld.

Fr;n tidig skymning, d; lamporna t;nts
i ;stligt kor
och vintergatans valvsegel sp;nts
av flammande flor,
det susar ibland intill gryningens v;kt,
som stj;rnornas lugna andedr;kt,
en enda ton, en glasigt klar
och underbar.

En fimbulnatt som i hedenh;s
med b;van jag h;r,
n;r sv;llaren ;ppnas och bl;stern g;r l;s
ur fl;jtverk och r;r.
Det skallar basun som i h;ligt tr;
av kn;ckta ekar som sjunka p; kn;,
och st;mmor dansa i vild mixtur
som rykande ur.

Jag vill g; ut en violbrun kv;ll
bland isig bj;rk
och h;ra den strykande violoncell
som sv;ller m;rk;
och jag vill h;ra i fastlagskoral
det v;xande visslet av salcional,
den f;rsta v;rliga eolin
i morgonens vin -

till dess Maria g;r sk;r av sol
p; skarens glans
och f;ster kring skogens m;rka kjol
en hasselfrans
och s;ger: "Syster, det t;ar fr;n kvist.
Nu vila, du vita organist!
Av musikanter ett brokigt band
styr upp mot v;rt land."

Редьярд Киплинг
Заповедь
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.

Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
1895
Перевод: М. Л. Лозинского

If you can keep your head when all about you
Are losing theirs and blaming it on you,
If you can trust yourself when all men doubt you,
But make allowance for their doubting too;
If you can wait and not be tired by waiting,
Or being lied about, don't deal in lies,
Or being hated don't give way to hating,
And yet don't look too good, nor talk too wise:

If you can dream-and not make dreams your master;
If you can think-and not make thoughts your aim,
If you can meet with Triumph and Disaster
And treat those two impostors just the same;
If you can bear to hear the truth you've spoken
Twisted by knaves to make a trap for fools,
Or watch the things you gave your life to, broken,
And stoop and build 'em up with worn-out tools:

If you can make one heap of all your winnings
And risk it on one turn of pitch-and-toss,
And lose, and start again at your beginnings
And never breathe a word about your loss;
If you can force your heart and nerve and sinew
To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
Except the Will which says to them: 'Hold on!'

If you can talk with crowds and keep your virtue,
Or walk with Kings-nor lose the common touch,
If neither foes nor loving friends can hurt you,
If all men count with you, but none too much;
If you can fill the unforgiving minute
With sixty seconds' worth of distance run,
Yours is the Earth and everything that's in it,
And-which is more-you'll be a Man, my son!

Пыль (Пехотные колонны)
День — ночь — день — ночь — мы идём по Африке,
День — ночь — день — ночь — всё по той же Африке.
(Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)
                Нет сражений на войне.
Восемь — шесть — двенадцать — пять — двадцать миль на этот раз,
Три — двенадцать — двадцать две — восемнадцать миль вчера.
(Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)
                Нет сражений на войне.

Брось — брось — брось — брось — видеть то, что впереди.
Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.
Все — все — все — все — от неё сойдут с ума.
                И нет сражений на войне.

Ты — ты — ты — ты — пробуй думать о другом,
Бог — мой — дай сил — обезуметь не совсем.
(Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)
                Нет сражений на войне.

Счёт — счёт — счёт — счёт — пулям в кушаке веди.
Чуть — сон — взял — верх — задние тебя сомнут.
(Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)
                Нет сражений на войне.

Для — нас — всё — вздор — голод, жажда, длинный путь,
Но — нет — нет — нет — хуже, чем всегда одно —
Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.
                И нет сражений на войне.

Днём — все — мы — тут — и не так уж тяжело,
Но — чуть — лёг — мрак — снова только каблуки.
(Пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог.)
                Нет сражений на войне.

Я — шёл — сквозь — Ад — шесть недель, и я клянусь,
Там — нет — ни — тьмы — ни жаровен, ни чертей,
Но — пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог,
                И нет сражений на войне.

1903
Перевод А. Оношкович-Яцыны

Boots

(INFANTRY COLUMNS OF THE EARLIER WAR)

We're foot—slog—slog—slog—sloggin' over Africa!
Foot—foot—foot—foot—sloggin' over Africa—
(Boots—boots—boots—boots, movin' up and down again!)
 There's no discharge in the war!


Seven—six—eleven—five—nine-an'-twenty mile to-day—
Four—eleven—seventeen—thirty-two the day before—
(Boots—boots—boots—boots, movin' up and down again!)
 There's no discharge in the war!


Don't—don't—don't—don't—look at what's in front of you
(Boots—boots—boots—boots, movin' up an' down again);
Men—men—men—men—men go mad with watchin' 'em,
 An' there's no discharge in the war.


Try—try—try—try—to think o' something different—
Oh—my—God—keep—me from goin' lunatic!
(Boots—boots—boots—boots, movin' up an' down again!)
 There's no discharge in the war.


Count—count—count—count—the bullets in the bandoliers;
If—your—eyes—drop—they will get atop o' you
(Boots—boots—boots—boots, movin' up and down again)—
 There's no discharge in the war!


We—can—stick—out—'unger, thirst, an' weariness,
But—not—not—not—not the chronic sight of 'em—
Boots—boots—boots—boots, movin' up an' down again,
 An' there's no discharge in the war!

За цыганской звездой

. Мохнатый шмель - на душистый хмель,
Мотылек - на вьюнок луговой,
А цыган идет, куда воля ведет,
За своей цыганской звездой!

А цыган идет, куда воля ведет,
Куда очи его глядят,
За звездой вослед он пройдет весь свет -
И к подруге придет назад.

От палаток таборных позади
К неизвестности впереди
(Восход нас ждет на краю земли) -
Уходи, цыган, уходи!

Полосатый змей - в расщелину скал,
Жеребец - на простор степей.
А цыганская дочь - за любимым в ночь,
По закону крови своей.

Дикий вепрь - в глушь торфяных болот,
Цапля серая - в камыши.
А цыганская дочь - за любимым в ночь,
По родству бродяжьей души.

И вдвоем по тропе, навстречу судьбе,
Не гадая, в ад или в рай.
Так и надо идти, не страшась пути,
Хоть на край земли, хоть за край!

Так вперед! - за цыганской звездой кочевой -
К синим айсбергам стылых морей,
Где искрятся суда от намерзшего льда
Под сияньем полярных огней.

Так вперед - за цыганской звездой кочевой
До ревущих южных широт,
Где свирепая буря, как Божья метла,
Океанскую пыль метет.

Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
На закат, где дрожат паруса,
И глаза глядят с бесприютной тоской
В багровеющие небеса.

Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
На свиданье с зарей, на восток,
Где, тиха и нежна, розовеет волна,
На рассветный вползая песок.

Дикий сокол взмывает за облака,
В дебри леса уходит лось.
А мужчина должен подругу искать -
Исстари так повелось.

Мужчина должен подругу найти -
Летите, стрелы дорог!
Восход нас ждет на краю земли,
И земля - вся у наших ног!
1892
Перевод: Г. Кружкова

The Gipsy Trail

The white moth to the closing bine,
The bee to the opened clover,
And the gipsy blood to the gipsy blood
Ever the wide world over.

Ever the wide world over, lass,
Ever the trail held true,
Over the world and under the world,
And back at the last to you.

Out of the dark of the gorgio camp,
Out of the grime and the gray
(Morning waits at the end of the world),
Gipsy, come away!

The wild boar to the sun-dried swamp
The red crane to her reed,
And the Romany lass to the Romany lad,
By the tie of a roving breed.

The pied snake to the rifted rock,
The buck to the stony plain,
And the Romany lass to the Romany lad,
And both to the road again.

Both to the road again, again!
Out on a clean sea-track -
Follow the cross of the gipsy trail
Over the world and back!

Follow the Romany patteran
North where the blue bergs sail,
And the bows are grey with the frozen spray,
And the masts are shod with mail.

Follow the Romany patteran
Sheer to the Austral Light,
Where the besom of God is the wild South wind,
Sweeping the sea-floors white.

Follow the Romany patteran
West to the sinking sun,
Till the junk-sails lift through the houseless drift.
And the east and west are one.

Follow the Romany patteran
East where the silence broods
By a purple wave on an opal beach
In the hush of the Mahim woods.

'The wild hawk to the wind-swept sky,
The deer to the wholesome wold,
And the heart of a man to the heart of a maid,
As it was in the days of old.'

The heart of a man to the heart of a maid -
Light of my tents, be fleet.
Morning waits at the end of the world,
And the world is all at our feet!

Томас Харди
К жизни
О, Жизнь, до чего ж томит
   Меня твой понурый взор,
Твой вечно унылый вид,
   Таящий немой укор.

Твои слова о Судьбе
   Известны мне наперед,
И здесь у меня к тебе
   Давно особенный счет.

Но разве нельзя хоть раз -
   Соври, притворись, сыграй! -
Представить, что мир у нас
   Опять превратился в рай!

И, может быть, - я готов, -
   Вдыхая сладкий дурман,
Я сам бы в конце концов
   Поверил в этот обман!
1916
Перевод Д. Веденяпина

To Life

O life with the sad seared face,
   I weary of seeing thee,
And thy draggled cloak, and thy hobbling pace,
   And thy too-forced pleasantry!

   I know what thou would'st tell
   Of Death, Time, Destiny -
I have known it long, and know, too, well
   What it all means for me.

   But canst thou not array
   Thyself in rare disguise,
And feign like truth, for one mad day,
   That Earth is Paradise?

   I'll tune me to the mood,
   And mumm with thee till eve;
And maybe what as interlude
   I feign, I shall believe!

 Ночь в ноябре


Когда изменилась погода,
И стёкла дрожали в окне,
И ветры кружились у входа,
Я ночью лежал в полусне.

По комнате листья сухие
Летели к постели моей -
Печаль то деревья нагие
Во тьму осыпали с ветвей.

Листок на руке моей вялой,
Напомнил мне твой окоём,
И ты как обычно стояла,
Сказав, наконец, обо всём.
1913
(Перевод Александра Лукьянова)

A night in November

I marked when the weather changed,
And the panes began to quake,
And the winds rose up and ranged,
That night, lying half-awake.
Dead leaves blew into my room,
And alighted upon my bed,
And a tree declared to the gloom
Its sorrow that they were shed.
One leaf of them touched my hand,
And I thought that it was you
There stood as you used to stand,
And saying at last you knew!

Дрозд в сумерках

Томился за калиткой лес
От холода и тьмы,
Был отуманен взор небес
Опивками зимы.
Как порванные струны лир,
Дрожали прутья крон.
В дома забился целый мир,
Ушел в тепло и сон.

Я видел Века мертвый лик
В чертах земли нагой,
Я слышал ветра скорбный крик
И плач за упокой.
Казалось, мир устал, как я,
И пыл его потух,
И выдохся из бытия
Животворящий дух.

Но вдруг безлиственный провал
Шальную песнь исторг,
Стон ликованья в ней звучал,
Немыслимый восторг:
То дряхлый дрозд, напыжив грудь,
Взъерошившись, как в бой,
Решился вызов свой швырнуть
Растущей мгле ночной.

Так мало было в этот час,
Когда земля мертва,
Резонов, чтоб впадать в экстаз,
Причин для торжества, —
Что я подумал: все же есть
В той песне о весне
Какая-то Надежды весть,
Неведомая мне.

The Darkling Thrush

I leant upon a coppice gate
When Frost was spectre-grey,
And Winter’s dregs made desolate
The weakening eye of day.
The tangled bine-stems scored the sky
Like strings of broken lyres,
And all mankind that haunted nigh
Had sought their household fires.

The land’s sharp features seemed to be
The Century’s corpse outleant,
His crypt the cloudy canopy,
The wind his death-lament.
The ancient pulse of germ and birth
Was shrunken hard and dry,
And every spirit upon earth
Seemed fervourless as I.

At once a voice arose among
The bleak twigs overhead
In a full-hearted evensong
Of joy illimited;
An aged thrush, frail, gaunt, and small,
In blast-beruffled plume,
Had chosen thus to fling his soul
Upon the growing gloom.

So little cause for carolings
Of such ecstatic sound
Was written on terrestrial things
Afar or nigh around,
That I could think there trembled through
His happy good-night air
Some blessed Hope, whereof he knew
And I was unaware.

31st December 1900


Гуго фон Гофмансталь

Двое

 

Тверда в движеньях, но легка,

Она несла бокал в руках,

С его изяществом сравнима, —

Ни капли не упало мимо.

 

Отважный рыцарь молодой

На скакуне горячем мчится,

Небрежный сделав взмах рукой,

Велит коню остановиться.

 

Когда же всадник тот бокал

Из рук прелестных взять решился,

То было это тяжело:

Обоих дрожью так трясло,

Что милой ручки не поймал.

Вина ручей к ногам струился.

 
Перевод Татьяны Александровой

Die Beiden

Sie trug den Becher in der Hand
- Ihr Kinn und Mund glich seinem Rand -,
So leicht und sicher war ihr Gang,
Kein Tropfen aus dem Becher sprang.

So leicht und fest war seine Hand:
Er ritt auf einem jungen Pferde,
Und mit nachlaеssiger Gebaеrde
Erzwang er, dass es zitternd stand.

Jedoch, wenn er aus ihrer Hand
Den leichten Becher nehmen sollte,
So war es beiden all zu schwer:
Denn beide bebten sie so sehr,
Dass keine Hand die andre fand
Und dunkler Wein am Boden rollte.

(1896)


Путевая песня 
Перевод с немецкого Юрия Корнеева

Смыть водой, побить камнями
Нас напрасно горы тщатся,
Плавают орлы над нами –
Унести нас прочь грозятся.

Но внизу лежит страна,
Где озера не стареют,
Отражая блеск плодов,

И когда горит луна,
Изваяния белеют
В благовонной мгле садов.

1898

Reiselied

Wasser st;rzt, uns zu verschlingen,
Rollt der Fels, uns zu erschlagen,
Kommen schon auf starken Schwingen
V;gel her, uns fortzutragen.

Aber unten liegt ein Land,
Fr;chte spiegelnd ohne Ende
In den alterslosen Seen.

Marmorstirn und Brunnenrand
Steigt aus blumigem Gel;nde,
Und die leichten Winde wehn.

Баллада внешней жизни

И дети милые с глубокими глазами
Растут невинные, растут и умирают,
И люди все идут по их дороге...

И сладкие плоды из горьких вырастают,
И ночью падают, как с выстрелами птицы,
И день-другой лежат-и тоже исчезают.

И ветер все-то дует, все-то небылицы
Мы говорим и ловим в оба уха,
И страсти чувствуем, и боли в пояснице.

И через луг бежит дорога... глухо...
И даль наполнена деревьями, прудами,
Огнем, и все грозит, и все мертвяще сухо...

К чему все создано? Зачем нет меж вещами
Двух одинаковых и массе нет счислений?
Что заменяет смех беспечности слезами?

Какой же прок во всем, в пустой игре явлений,
Когда мы все ж душою одиноки? -
И не в скитаньях скрытый смысл стремлений.

Что в том, что многое увидеть вам случится?
И все-таки тот мудр, кто «вечер» говорит:
Из слова этого исходит смысл глубокий,-
Так из пустых сотов тяжелый мед сочится.
1895

Ballade des ;u;eren Lebens

1 Und Kinder wachsen auf mit tiefen Augen, -

2 die von nichts wissen, wachsen auf und sterben, a

3 und alle Menschen gehen ihre Wege. -

4 Und s;;e Fr;chte werden aus den herben a

5 und fallen nachts wie tote V;gel nieder b

6 und liegen wenig Tage und verderben. a

7 Und immer weht der Wind, und immer wieder b

8 vernehmen wir und reden viele Worte c

9 und sp;ren Lust und M;digkeit der Glieder. b

10 Und Stra;en laufen durch das Gras, und Orte c

11 sind da und dort, voll Fackeln, B;umen, Teichen, d

12 und drohende, und totenhaft verdorrte... c

13 Wozu sind diese aufgebaut? Und gleichen d

14 einander nie ? Und sind unz;hlig viele ? e

15 Was wechselt Lachen, Weinen und Erbleichen? d

16 Was frommt das alles uns und diese Spiele, e

17 die wir doch gro; und ewig einsam sind f

18 und wandernd nimmer suchen irgend Ziele ? e

19 Was frommt's, dergleichen viel gesehen haben? g

20 Und dennoch sagt der viel, der „Abend“ sagt, -

21 ein Wort, daraus Tiefsinn und Trauer rinnt f

22 wie schwerer Honig aus den hohlen Waben. g


Райнер Мария Рильке

ПЛЯСКА СМЕРТИ
1908


Оркестр им не нужен: или
каждый звуки не исторгает,
словно совы гнездо в нем свили?
В них страх, как волдырь, набухает,
и тухлятина в нос ширяет —
самый лучший их запашок.

Руками друг друга обвили
и пляшут, гремя костями;
любовники пылкие сами
дам кружат не спрохвала.
У тощей монашки скоро
совлекают с чела платок;
здесь все равны. И в гонке
выкрадывают у старушонки,
желтей истертой клеенки,
молитвенник под шумок.

Им жарко от этой гульбы
в богатых одеждах, и градом
пот катится, чтобы ядом
разъесть им зады и лбы,
броши, платья и шляпки из пуха;
они оголиться хотят,
как дитя, как безумец, как шлюха;
и танцуют и прыгают в лад.

Влюбленная

По тебе тоскую. Выпадаю,
как утрата, из своих же рук,
не надеясь, что я совладаю
с тем, чему нет ни конца ни краю,
будто ты и только ты вокруг.
Прежде чем-то я была, когда мне
так жилось - не клича, не крича, -
замкнутой на ключ и тише камня
под бормочущей струей ключа.
А теперь, весною, чья-то сила
медленно от года отломила,
будто бы от темного ствола,
всю меня, с минуты до минуты,
и вручила жизнь мою кому-то,
кто не спросит, чем же я была.
1908г..

Ручей, как музыка сквозь сон,
И город вдалеке.
От колыханья тихих крон
Тень на моем виске.
В глухом лесу мне ясен путь
К небесному огню.
И к одиночеству на грудь
Я голову клоню.

Перевод Вячеслава Куприянова

Der Bach hat leise Melodien,
und fern ist Staub und Stadt.
Die Wipfel winken her und hin
und machen mich sо matt.
Der Wald ist wild, die Welt ist weit,
mein Herz ist hell und gro;.
Es h;lt die blasse Einsamkeit
mein Haupt in ihrem Scho;.


Эйно Лейно

Песня лесного торпаря

Ушёл я из деревни далеко,
Где в чаще голубеет озерко,
И там решил себе построить дом
Без помощи чужой, своим трудом.
Односельчан я пособить не звал,
Ни служку, ни попа не умолял
О заработке я, и до конца
Я ни гроша не занял у купца.
Один валил я сосны, делал тёс,
И мох, и камень сам из леса нёс,
Всё лето отмахал я топором –
И к осени готов был новый дом.
Теперь живу один в лесной глуши,
На тропке не встречаю ни души,
В деревню ни на сход, ни в хоровод,
Ни в гости не зовёт меня народ.
Но летним вечером, когда стою
В закатный час у поля на краю,
И колосом любуюсь наливным,
И сауны вдыхаю сладкий дым,
Тогда на тропку я гляжу с тоской-
Не явится ль оттуда гость какой
Со мною это счастье разделить,
На каменку водицею полить.
Но пешехода не встречает взгляд.
Со мною люди знаться не хотят,
Односельчане не хотят простить,
Что помощи у них не стал просить.
1897
ПЕСНЯ МАРЬЯТТЫ
 Зыбку качаю вечером поздно,
зыбку из ветхой дуги.
Спи-задремли, наглядевшись на звезды,
шума наслушавшись елей морозных,
под песню мою и пурги,
в зыбке из ветхой дуги!
Ясли щелясты, в прорехах попона,
инеем стены блестят.
Мамина ласка, нежность бессонная,
светлое грейте дитя!
Все твою маму и гонят, и судят —
ей ни ночлега, ни хлеба не будет.
Крут каменистый просящего путь!
Твой — будет легче хоть чуть?
Ясли щелясты, в прорехах попона,
смертно холодная ночь.
Вот мой сиротка, судьбина студеная,
сдуй, унеси его прочь!
Спи-засыпай, луговой мой птенчик,
баюшки-баю-баю.
Спи в пуховой перине метели
на милосердной белой постели —
знать, ледяной приготовила венчик
Смерть на головку твою?
1897
MARJATAN LAULU
Keinutan kehtoa, laulatan lasta
vaulussa vemmelpuun.
 Nukkuos thti katselemasta,
vaipuos kuusia kuuntelemasta,
uinuos itisi Iauleluun,
keinuhun vemmelpuun!
Harva on soimi ja hieno on loimi, kuurassa kiiltvi maa.
Lammit lempi, ityen lempi, vaijele lastani valkeaa!
Ihmiset emollesi kantavat kaunaa;
saanut en kylpy, saanut en saunaa.
Pysty on kulkea pyytjn tie;
sulleko loivempi lie?
Harva on soimi ja hieno on loimi, kylm on yo kuni sois.
Hengit halla, kohtalon halla, hengit orponi onneton pois!
Nukkuos, ityen nurmilintu, tuuti, tuuti lulla!
Uinuos pakkasen untuville,
annahille, harmahille,
painuos yhyen parmahille —
tais jo Tuoni tulla?

ЭЛЕГИЯ

Вот и умчалась молодость буйной рекою.
Нити седые    тянет иглой золотою
жизнь. И напрасно    былую оплакивать резвость —
уж ни вино мне    больше не в радость, ни трезвость.
Все позади.    Гордых замыслов, очарований
время прошло..    После долгих бесплодных скитаний
я воротился.    Что ж — снова искать свою долю?
Нужно так мало миг без тоски и без боли.
Знаю — в могиле    отдых дозволен поэту:
странникам вечным места покойного нету.
Северик дышит, солнце — за тучей густою.
Отблеск закатный напрасной томит красотою.
Горе, как море,    снов острова затопило.
Нищим проснулся:    видно, с лихвой уплатил я
выкуп за песни.    За золото грез и мечтаний
долг отдавал я    звонкой монетой страданий.
Как я устал!    Ах, до сердца глубин сокровенных!
Утлому судну    груз не по силам, наверно…
Или не силы    даны мне, а только желанья?
Бой без победы,    моления — без упованья?
Значит, напрасно    злую сносил я обузу?
Зря корабли сожжены, дорогие разорваны узы?
Я ли раскаюсь    в исканьях своих неустанных,
боль ощущая    в давно затянувшихся ранах?
Перед всевластной    судьбою склоняюсь в бессильи.
Кантеле смолкло,    у звуков оборваны крылья.
Холодом веет…    Песням я больше не верю.
В уединенье    ползу умирающим зверем.                1908            
Перевод Элеоноры Иоффе
ELEGIA
Haihtuvi nuoruus niinkuin vieriv virta.
Langat jo harmaat ly elon kultainen pirta.
Turhaan, oi turhaan tartun ma hetkehen kiini;
riemua ei suo rattoisa seura, ei viini.
Hipyvt taakse tahtoni ylpet pivt.
Henkeni hurmat ammoin jo jlkehen jivt.
Notkosta nousin. Taasko on painua tieni?
Toivoni ainoo: tuskaton tuokio pieni.
Tiedn ma: rauha mulle on mullassa suotu.
 Etsijn tielle ei lepo lempe luotu,
 pohjoinen puhuu, myrskyhyn aurinko vaipuu,
ja punajuova: kauneuden voimaton kaipuu.
Upposi mereen unteni kukkivat kunnaat.
Mies olen kyh: kalliit on laulujen lunnaat.
Kaikkeni annoin, hetken ma heilua jaksoin,
haavehen kullat mieleni murheella maksoin.
Uupunut olen, ah, sydnjuurihin saakka!
Liikako lienee pantukin paatinen taakka?
Tai olen niit, joilla on tahto, ei voima?
Voittoni tyhj, tyon tulos tuntoni soima.
Siis oli suotta kestetyt, vaikeat vaivat,
katkotut kahleet, poltetut, rakkahat laivat?
Nytk ma kaadin, kun oli kaikkeni tarpeen?
Jhmetyn jksi, kun meni haavani arpeen?
Toivoton taisto taivaan valtoja vastaanl
Kaikuvi kannel; lohduta laulu ei lastaan.
Hallatar haastaa, soi svel sortuvin siivin.
Rotkoni rauhaan kuin peto kuoleva hiivin.

Вильям Батлер Йейтс

ИРЛАНДИИ ГРЯДУЩИХ ВРЕМЕН

Знай, что и я, в конце концов,
Войду в плеяду тех певцов,
Кто дух ирландский в трудный час
От скорби и бессилья спас.
Мой вклад ничуть не меньше их:
Недаром вдоль страниц моих
Цветет кайма из алых роз -
Знак той, что вековечней грез
И Божьих ангелов древней!
Средь гула бесноватых дней
Ее ступней летящий шаг
Вернул нам душу древних саг;
И мир, подъемля свечи звезд,
Восстал во весь свой стройный рост;
Пусть так же в стройной тишине
Растет Ирландия во мне.

Не меньше буду вознесен,
Чем Дэвис, Мэнган, Фергюсон;
Ведь для способных понимать
Могу я больше рассказать
О том, что скрыла бездны мгла,
Где спять лишь косные тела;
Ведь над моим столом снуют
Те духи мира, что бегут
Нестройной суеты мирской -
Быть ветром, бить волной морской;
Но тот, в ком жив заветный строй,
Расслышит ропот их живой,
Уйдет путем правдивых грез
Вслед за каймой из алых роз.
О танцы фей в сияньи лун! -
Земля друидов, снов и струн.

И я пишу, чтоб знала ты
Мою любовь, мои мечты;
Жизнь, утекающая в прах,
Мгновенней, чем ресничный взмах;
И страсть, что Маятник времен
Звездой вознес на небосклон,
И весь полночных духов рой,
Во тьме снующих надо мной, -
Уйдет туда, где, может быть,
Нельзя мечтать, нельзя любить,
Где дует вечности сквозняк
И Бога раздается шаг.
Я сердце вкладываю в стих,
Чтоб ты, среди времен иных,
Узнала, что я в сердце нес -
Вслед за каймой из алых роз.
1893
To Ireland in the Coming Times

Know, that I would accounted be
True brother of a company
That sang, to sweeten Ireland's wrong,
Ballad and story, rann and song;
Nor be I any less of them,
Because the red-rose-bordered hem
Of her, whose history began
Before God made the angelic clan,
Trails all about the written page.
When Time began to rant and rage
The measure of her flying feet
Made Ireland's heart begin to beat;
And Time bade all his candles flare
To light a measure here and there;
And may the thoughts of Ireland brood
Upon a measured quietude.

Nor may I less be counted one
With Davis, Mangan, Ferguson,
Because, to him who ponders well,
My rhymes more than their rhyming tell
Of things discovered in the deep,
Where only body's laid asleep.
For the elemental creatures go
About my table to and fro,
That hurry from unmeasured mind
To rant and rage in flood and wind;
Yet he who treads in measured ways
May surely barter gaze for gaze.
Man ever journeys on with them
After the red-rose-bordered hem.
Ah, faeries, dancing under the moon,
A Druid land, a Druid tune!

While still I may, I write for you
The love I lived, the dream I knew.
From our birthday, until we die,
Is but the winking of an eye;
And we, our singing and our love,
What measurer Time has lit above,
And all benighted things that go
About my table to and fro,
Are passing on to where may be,
In truth's consuming ecstasy,
No place for love and dream at all;
For God goes by with white footfall.
I cast my heart into my rhymes,
That you, in the dim coming times,
May know how my heart went with them
After the red-rose-bordered hem.

ОН МЕЧТАЕТ О ПАРЧЕ НЕБЕС

Владей небесной я парчой
Из золота и серебра,
Рассветной и ночной парчой
Из дымки, мглы и серебра,
Перед тобой бы расстелил, -
Но у меня одни мечты.
Свои мечты я расстелил;
Не растопчи мои мечты.
1899
He Wishes for the Cloths of Heaven

Had I the heavens’ embroidered cloths,
Enwrought with golden and silver light,
The blue and the dim and the dark cloths
Of night and light and the half-light,
I would spread the cloths under your feet:
But I, being poor, have only my dreams;
I have spread my dreams under your feet;
Tread softly because you tread on my dreams.

Он жаждет небесного плаща

Будь у меня в руках небесный шёлк,
Расшитый светом солнца и луны...
Прозрачный, тусклый или тёмный шёлк,
Беззвёздной ночи, солнца и луны.
Я шёлк бы расстилал у ног твоих.
Но я — бедняк, и у меня лишь грёзы...
И я простираю грёзы под ноги тебе!
Ступай легко, мои ты топчешь грёзы...
1899
Перевод: Григорий Кружков

He Wishes for the Cloths of Heaven

Had I the heaven’s embroidered cloths,
Enwrought with golden and silver light,
The blue and the dim of the dark cloths
Of night and light and the half-light,
I would spread the cloths under your feet:
But I being poor have only my dreams;
I have spread my dreams under your feet;
Tread softly, because you tread on my dreams.

Кот и Луна

Луна в небесах ночных

Вращалась, словно волчок.

И поднял голову кот,

Сощурил жёлтый зрачок.

Глядит на луну в упор –

О, как луна хороша!

В холодных её лучах

Дрожит кошачья душа,

Миналуш идет по траве

На гибких лапах своих.

Танцуй, Миналуш, танцуй –

Ведь ты сегодня жених!

Луна – невеста твоя,

На танец её пригласи,

Быть может, она скучать

Устала на небеси.

Миналуш скользит по траве,

Где лунных пятен узор.

Луна идет на ущерб,

Завеся облаком взор.

Знает ли Миналуш,

Какое множество фаз,

И вспышек, и перемен –

В ночных зрачках его глаз?

Миналуш крадётся в траве,

Одинокой думой объят,

Возводя к неверной луне

Свой неверный взгляд.

Перевёл Григорий Кружков

 Cat and the Moon (1919)

The cat went here and there
And the moon spun round like a top,
And the nearest kin of the moon
The creeping cat, looked up.
Black Minnaloushe stared at the moon,
For, wander and wail as he would
The pure cold light in the sky
Troubled his animal blood.
Minnaloushe runs in the grass
Lifting his delicate feet.
Do you dance, Minnaloushe, do you dance?
When two close kindred meet,
What better than call a dance?
Maybe the moon may learn,
Tired of that courtly fashion,
A new dance turn.
Minnaloushe creeps through the grass
From moonlit place to place,
The sacred moon overhead
Has taken a new phase.
Does Minnaloushe know that his pupils
Will pass from change to change,
And that from round to crescent,
From crescent to round they range?
Minnaloushe creeps through the grass
Alone, important and wise,
And lifts to the changing moon
His changing eyes.


Георг Гейм

Зима

Зима врастяжку. По ровной глади
Голубые снега. На дорогах стрелки
Вытянулись, показывая друг другу вслед
Лиловое безмолвие горизонта.
Четыре дороги, все — в пустоту,
Скрестились. Кусты — как стынущие нищие.
Красная рябина блестит печально,
Как птичий глаз. Четыре дороги
Застыли на миг пошептать ветвями
И вновь вперед, в четыре одиночества,
На север и юг, на восток и запад,
Где небо к земле придавило день.
Земля из-под жатвы горбом, как короб
С треснувшей плетенкой. Белою бородой
Она щетинится, как солдат после боя —
Сторож над мертвыми после жаркого дня.
Снег бледнее и день короче.
Солнце дышит с низких небес
Дымом, которому навстречу талый
Лед горит, как красный огонь.
1911
Перевод с немецкого Михаила Гаспарова

DER WINTER


Der blaue Schnee liegt auf dem ebenen Land,
Das Winter dehnt. Und die Wegweiser zeigen
Einander mit der ausgestreckten Hand
Der Horizonte violettes Schweigen.

5
Hier treffen sich auf ihrem Weg ins Leere

Vier Stra;en an. Die niedren B;ume stehen
Wie Bettler kahl. Das Rot der Vogelbeere
Gl;nzt wie ihr Auge tr;be. Die Chausseen

Verweilen kurz und sprechen aus den ;sten.
10
Dann ziehn sie weiter in die Einsamkeit

Gen Nord und S;den und nach Ost und Westen,
Wo bleicht der niedere Tag der Winterzeit.

Ein hoher Korb mit rissigem Geflecht
Blieb von der Ernte noch im Ackerfeld.
15
Wei;b;rtig, ein Soldat, der nach Gefecht

Und hei;em Tag der Toten Wache h;lt.

Der Schnee wird bleicher, und der Tag vergeht.
Der Sonne Atem dampft am Firmament,
Davon das Eis, das in den Lachen steht
20
Hinab die Stra;e rot wie Feuer brennt.

Демоны городов

Сквозь ночь они бредут, и города
Продавливает тяжестью их ног.
Вкруг подбородков, словно борода,
Клубятся облаками гарь и смог.

Их тень бредет средь каменных морей,
Жрет фонари, висящие рядком,
И стелется туманом у дверей,
Ощупывая их – за домом дом.

На площадь наступив одной ногой,
Другим коленом башню сокрушив,
Они встают. И дождь кипит стеной,
Бесовской дудкой город оглушив.

У их лодыжек вьется ритурнель,
Печальный гимн разверстых городов,
Их реквием. И глухо, как в тоннель
Врастает резкий звук во тьму домов.

Они бредут к реке, что уползла
Змеей, чья в желтых пятнышках спина
От чахлых фонарей, в чье тело мгла
Вплывает в пляске, мороком полна.

Нагнутся через парапет моста,
И тянут крючья рук в толпу людей,
Как фавны, что в трясинные места
Приходят шарить пальцами в воде.

Один встает. Он маскою Луну
Белесую закрыл. И ночь с небес
Стекает горем, как свинец ко дну,
И вот весь город в шахту ночи влез.

И плечи городов трещат. Скрипят
Их крыши, красным смытые огнем.
И, растопырясь, на коньке визжат
Они, как кошки, взгромоздясь на нем.

В набитой мраком комнате орет,
Рожая, баба от безумных мук.
В подушках, как гора, ее живот.
Столпились жадно демоны вокруг.

В ознобе содрогается кровать,
И комната от воплей вся плывет.
Но вот и плод. Кроваво разрывать
Он начинает надвое живот.

Жирафьи шеи демонов растут.
Дитя – без головы. Перед собой
Его мать поднимает. Спину жгут
Ей жабьи пальцы ужаса тоской.

И вспарывает сонный рог зенит.
Все выше тени демонов растут
И ураганом огненных копыт
Глубины недр под городом трясут.
1911
Перевод Антона Чёрного

DIE D;MONEN DER ST;DTE


Sie wandern durch die Nacht der St;dte hin,
Die schwarz sich ducken unter ihrem Fu;.
Wie Schifferb;rte stehen um ihr Kinn
Die Wolken schwarz vom Rauch und Kohlenru;.

5
Ihr langer Schatten schwankt im H;usermeer

Und l;scht der Stra;en Lichterreihen aus.
Er kriecht wie Nebel auf dem Pflaster schwer
Und tastet langsam vorw;rts Haus f;r Haus.

Den einen Fu; auf einen Platz gestellt,
10
Den anderen gekniet auf einen Turm,

Ragen sie auf, wo schwarz der Regen f;llt,
Panspfeifen blasend in den Wolkensturm.

Um ihre F;;e kreist das Ritornell
Des St;dtemeers mit trauriger Musik,
15
Ein gro;es Sterbelied. Bald dumpf, bald grell

Wechselt der Ton, der in das Dunkel stieg.

Sie wandern an dem Strom, der schwarz und breit
Wie ein Reptil, den R;cken gelb gefleckt
Von den Laternen, in die Dunkelheit
20
Sich traurig w;lzt, die schwarz den Himmel deckt.


Sie lehnen schwer auf einer Br;ckenwand
Und stecken ihre H;nde in den Schwarm
Der Menschen aus, wie Faune, die am Rand
Der S;mpfe bohren in den Schlamm den Arm.

25
[17]
Einer steht auf. Dem wei;en Monde h;ngt

Er eine schwarze Larve vor. Die Nacht,
Die sich wie Blei vom finstern Himmel senkt,
Dr;ckt tief die H;user in des Dunkels Schacht.

Der St;dte Schultern knacken. Und es birst
30
Ein Dach, daraus ein rotes Feuer schwemmt.

Breitbeinig sitzen sie auf seinem First
Und schrein wie Katzen auf zum Firmament.

In einer Stube voll von Finsternissen
Schreit eine W;chnerin in ihren Wehn.
35
Ihr starker Leib ragt riesig aus den Kissen,

Um den herum die gro;en Teufel stehn.

Sie h;lt sich zitternd an der Wehebank.
Das Zimmer schwankt um sie von ihrem Schrei,
Da kommt die Frucht. Ihr Scho; klafft rot und lang
40
Und blutend rei;t er von der Frucht entzwei.

Der Teufel H;lse wachsen wie Giraffen.
Das Kind hat keinen Kopf. Die Mutter h;lt
Es vor sich hin. In ihrem R;cken klaffen
Des Schrecks Froschfinger, wenn sie r;ckw;rts f;llt.

45
Doch die D;monen wachsen riesengro;.

Ihr Schl;fenhorn zerrei;t den Himmel rot.
Erdbeben donnert durch der St;dte Scho;
Um ihren Huf, den Feuer ;berloht.


Война

Она восстала, восстала от долгого сна.
Из-под глубоких сводов восстала она.
Высится в сумерках, безвестна и велика,
И стискивает месяц черная ее рука.

На шумные города, на дальние их дома
Холодом и сумраком ложится чужая тьма.
Круговороты базаров застывают как лед.
Стало тихо. Все смотрят. И ни один не узнает.

Тронула на улице тебя за плечо она.
Вопрос. Ни слова в ответ. Только в лице белизна.
Плачется в далях неведомый робкий стон.
Бородки на подбородках трясутся со всех сторон.

Она вздымается в гору, начинается ее игра.
Она кричит во весь голос: "За дело, бойцы, пора!"
Она пускается в пляс, ее обычай таков.
Гремят на ее ожерелье тысячи черепов.

Она вознеслась, как башня, в последнем пожаре дня.
Реки струятся кровью, красною от огня.
Трупы без счета покрыли береговую гладь.
Белые птицы Смерти слетаются их клевать.

Синим потоком пламени круглые стены горят.
На языке оружия улицы говорят.
В воротах трупы на трупы грудой до высоты.
Под тяжестью убитых проваливаются мосты.

Красные псы пожаров рыщут в ночных полях.
Тысячью диких глоток они подымают страх.
Черные силы ночи одолевают мир.
Страшным кольцом вулканов обагрена их ширь.

По сумеречной равнине огненные языки
Дрожат без числа и счета, как красные колпаки.
Все, что кишит в закоулках по селам и городам,
Она сгребает в кучу на пищу своим кострам.

Жгучее их пламя жрет за лесами леса.
Желтые летучие мыши взвиваются в небеса.
А она кочергою ворочает, как кочегар,
Чтобы такими поленьями жарче пылал пожар.

Испепеленный город тонет в желтом дыму,
Проваливаясь в бездонную и безголосую тьму.
Над тлеющими руинами стоит она во весь рост,
Трижды вздымая факел до самых звезд.

Отсвет его ложится на рваные облака.
Мертвая и холодная, тьма для него низка.
Ночь иссохла от жара, выжженная огнем.
Падают прах и пламя на Гоморру и на Содом.
1911
Перевод М.Гаспарова

Der Krieg I

Aufgestanden ist er, welcher lange schlief,
Aufgestanden unten aus Gew;lben tief.
In der D;mmrung steht er, gro; und unerkannt,
Und den Mond zerdr;ckt er in der schwarzen Hand.

In den Abendl;rm der St;dte f;llt es weit,
Frost und Schatten einer fremden Dunkelheit,
Und der M;rkte runder Wirbel stockt zu Eis.
Es wird still. Sie sehn sich um. Und keiner wei;.

In den Gassen fa;t es ihre Schulter leicht.
Eine Frage. Keine Antwort. Ein Gesicht erbleicht.
In der Ferne wimmert ein Gel;ute d;nn
Und die B;rte zittern um ihr spitzes Kinn.

Auf den Bergen hebt er schon zu tanzen an
Und er schreit: Ihr Krieger alle, auf und an.
Und es schallet, wenn das schwarze Haupt er schwenkt,
Drum von tausend Sch;deln laute Kette h;ngt.

Einem Turm gleich tritt er aus die letzte Glut,
Wo der Tag flieht, sind die Str;me schon voll Blut.
Zahllos sind die Leichen schon im Schilf gestreckt,
Von des Todes starken V;geln wei; bedeckt.

;ber runder Mauern blauem Flammenschwall
Steht er, ;ber schwarzer Gassen Waffenschall.
;ber Toren, wo die W;chter liegen quer,
;ber Br;cken, die von Bergen Toter schwer.

In die Nacht er jagt das Feuer querfeldein
Einen roten Hund mit wilder M;uler Schrein.
Aus dem Dunkel springt der N;chte schwarze Welt,
Von Vulkanen furchtbar ist ihr Rand erhellt.

Und mit tausend roten Zipfelm;tzen weit
Sind die finstren Ebnen flackend ;berstreut,
Und was unten auf den Stra;en wimmelt hin und her,
Fegt er in die Feuerhaufen, da; die Flamme brenne mehr.

Und die Flammen fressen brennend Wald um Wald,
Gelbe Flederm;use zackig in das Laub gekrallt.
Seine Stange haut er wie ein K;hlerknecht
In die B;ume, da; das Feuer brause recht.

Eine gro;e Stadt versank in gelbem Rauch,
Warf sich lautlos in des Abgrunds Bauch.
Aber riesig ;ber gl;hnden Tr;mmern steht
Der in wilde Himmel dreimal seine Fackel dreht,

;ber sturmzerfetzter Wolken Widerschein,
In des toten Dunkels kalten W;stenein,
Da; er mit dem Brande weit die Nacht verdorr,
Pech und Feuer tr;ufet unten auf Gomorrh.

Томас Стернз Элиот

ПЕСНЬ ЛЮБВИ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА


      S'io credessi che mia risposta fosse a
      persona che mai tornasse al mondo, questa
      fiamma staria senza piu scosse. Ma per cio che
      giammai di questo fondo non torno vivo alcun
      s'i'odo il vero, senza tema d'infamia
      rispondo. {*}
      {* "Если бы я полагал, что отвечают тому,
      кто может возвратиться в мир, это пламя не
      дрожало бы; но, если правда, что никто никогда
      не возвращался живым из этих глубин, я отвечу
      тебе, не опасаясь позора". (Данте, "Ад",
      XXVII, 61-66, подстрочный перевод).}

      Пошли вдвоем, пожалуй.
      Уж вечер небо навзничью распяло,
      Как пациента под ножом наркоз.
      Пошли местами полузапустелыми,
      С несвежими постелями
      Отелями на разовый постой,
      Пивными, устланными устричною шелухой,
      Пошли местами, удручающе навязчивыми
      И на идею наводящими
      Задать Вам тот - единственно существенный -
      вопрос...
II


      Какой вопрос? Да бросьте!
      Пошли, пожалуй, в гости.

      В гостиной разговаривают тети
      О Микеланджело Буонаротти.

      Желтая марь спиной о стекла трется,
      Желтая хмарь о стекла мордой бьется
      И в недра вечера впускает язычок -
      Вот замерла над водосточною канавой,
      Купаясь в копоти, ссыпающейся с крыш,
      Внезапно с балюстрады соскользнула,
      Увидела: октябрь, и сумерки, и тишь, -
      Облапила домишко и заснула.
      Ибо воистину приспеет время
      Для желтой хмари, трущейся спиною
      О стекла в закоулках на закате,
      Ибо приспеет время встреч со всеми
      Бежать как рокового предприятья.


      Время убийства и время зачатья,
      Время трудам и дням тех самых рук,
      Что нам вопрос подкручивают вдруг
      На блюдечке - и время Вам, и время мне.
      И время все же тысячи сомнений,
      Решений и затем перерешений -
      Испить ли чашку чаю или нет.

      В гостиной разговаривают тети
      О Микеланджело Буонарроти.

      Ибо воистину приспеет время
      Гадать: посмею? Разве я посмею?
      И убегать по лестнице быстрее
      И не скрывать при этом, как лысею
      (Там скажут: он лысеет все быстрее).
      Костюмчик клерка, воротник вдавился в шею,
      Неброско дорог галстук в то же время
      (Там скажут: он худеет. Он худеет) -
      Как я посмею
      Нарушить вековую нерушимость?
      Мгновенье на сомненья - и мгновенье
      Решимости на мнимую решимость.

      Я знаю все подряд, я знаю наперед
      Все эти утра, вечера и чаепитья.
      Жизнь притерпелся ложечкой цедить я,
      Я знаю листопад бесед и нежных нот
      И знаю: он замрет, о гибели глаголя.
      Да как же я себе позволю?

      Я знаю их глаза: подряд, наперечет,
      Те взгляды, что разводят по разрядам, -
      И на булавку бабочку в плену, -
      И на стену меня, пусть крылышки вразлет, -
      Да как же я начну
      Выхаркивать окурки дней с привычным их
      раскладом?
      Да как же я себе позволю?

      Я знаю руки: наперед, наперечет,
      Нагие, звонкие и цвета алебастра
      (Но в рыжеватых волосках при свете люстры);
      Запах духов из декольте -
      Позыв (неужто ж - к тошноте?)
      Рука легла на стол иль складки шали мнет:
      Да как же я себе позволю?
      Да как же я начну?
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сказать, что я прокрался переулками,
      Следя дымы, ползущие из трубок
      У одиноких мужиков на подоконниках?
      О быть бы мне во тьме немого океана
      Парой кривых клешней, скребущихся о дно!
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И вечер, длиннопалою рукою
      Оглажен, полн покоя -
      Усталый... сонный... или только симулируя
      Спокойствие, меж нас лежит он, милая.
      Чай с кексом и мороженое с блюдца -
      И вдруг с "люблю" каким-нибудь рвануться?
      И пусть я голосил, постился и молился
      И голову свою (с проплешиною) лицезрел
      на блюде, -
      Я не пророк и ничего необычайного не будет,
      И как погас мой звездный час, не вспыхнув,
      помню,
      И Вечный Страж заржал, подав пальто мне,
      Короче говоря, я не решился.

      И стоит ли, и стоит ли хлопот,
      Над чаем с мармеладом, над фарфором,
      Над нашим центробежным разговором, -
      Я знаю наперед, как все произойдет, -
      Восстать, вкусить и мирозданье в шар скрутить
      И к центру раскрутить его, в котором
      Единственно существенный вопрос.
      Сказать: "Аз семь воскресший Лазарь. Да, я
      Вернулся. Я открою все!"... А Вы,
      Диванную подушку поправляя,
      Ответите: "Увы, так дело не пойдет.
      Увы, - ответите, - увы!"

      И стоит ли, и стоит ли хлопот, -
      Я знаю наперед, как это будет, -
      Пройдут закаты и сырые тропы тротуара,
      Пройдут романы, разговоры возле чайного
      фарфора,
      Паркет подолом платьев подметет, -
      Не высказать того, что я хочу!
      Как будто чувства на экран влекутся по лучу!
      И стоит ли, я знаю, как все будет,
      Когда диванную подушку или шаль
      Поправив и в окно уставясь, Вы
      "Так дело не пойдет, увы, мне жаль,
      Увы, - ответите, увы!"
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Нет! Принцем Датским мне, увы, не быть.
      Я свитский лорд, я спутник, я конвой,
      Задействован в той сцене иль в другой -
      Морочить принца, неумелый плут,
      Игрушка под рукой, рад хоть такой,
      Но - занятости: вежлив, трусоват,
      Чувствителен, но как-то невпопад,
      Из роли выпадающий порой,
      Порой - едва ль не шут.
      Годы катятся... годы катятся...
      Бахрома на брючинах лохматится...

      А может, персика вкусить? И прядь пустить
      по плешке?
      Я в белых брюках поспешу на пляжные пирушки.
      Я слышал, как поют они, русалки, друг
      для дружки.
      Не думаю, что мне споют оне.
      Я видел их, седые волны оседлавших,
      Впустивших в космы пены чуткие персты,
      Где белизну ветр отделял от черноты.
      Мы были призваны в глухую глубину,
      В мир дев морских, в волшебную страну,
      Но нас окликнули - и мы пошли ко дну.
1917
      Перевод В. Топорова

The Love Song of J. Alfred Prufrock

S’io credesse che mia risposta fosse
A persona che mai tornasse al mondo,
Questa fiamma staria senza piu scosse.
Ma percioche giammai di questo fondo
Non torno vivo alcun, s’i’odo il vero,
Senza tema d’infamia ti rispondo.

Let us go then, you and I,
When the evening is spread out against the sky
Like a patient etherized upon a table;
 Let us go, through certain half-deserted streets,
The muttering retreats
Of restless nights in one-night cheap hotels
And sawdust restaurants with oyster-shells:
Streets that follow like a tedious argument
Of insidious intent
To lead you to an overwhelming question ...
Oh, do not ask, “What is it?”
Let us go and make our visit.

In the room the women come and go
 Talking of Michelangelo.

The yellow fog that rubs its back upon the window-panes,
The yellow smoke that rubs its muzzle on the window-panes,
Licked its tongue into the corners of the evening,
Lingered upon the pools that stand in drains,
Let fall upon its back the soot that falls from chimneys,
Slipped by the terrace, made a sudden leap,
And seeing that it was a soft October night,
Curled once about the house, and fell asleep.

And indeed there will be time
For the yellow smoke that slides along the street,
Rubbing its back upon the window-panes;
There will be time, there will be time
To prepare a face to meet the faces that you meet;
There will be time to murder and create,
And time for all the works and days of hands
That lift and drop a question on your plate;
Time for you and time for me,
And time yet for a hundred indecisions,
And for a hundred visions and revisions,
Before the taking of a toast and tea.

In the room the women come and go
Talking of Michelangelo.

And indeed there will be time
To wonder, “Do I dare?” and, “Do I dare?”
Time to turn back and descend the stair,
With a bald spot in the middle of my hair —
(They will say: “How his hair is growing thin!”)
My morning coat, my collar mounting firmly to the chin,
My necktie rich and modest, but asserted by a simple pin —
(They will say: “But how his arms and legs are thin!”)
Do I dare
Disturb the universe?
In a minute there is time
For decisions and revisions which a minute will reverse.

For I have known them all already, known them all:
Have known the evenings, mornings, afternoons,
I have measured out my life with coffee spoons;
I know the voices dying with a dying fall
Beneath the music from a farther room.
               So how should I presume?

And I have known the eyes already, known them all—
The eyes that fix you in a formulated phrase,
And when I am formulated, sprawling on a pin,
When I am pinned and wriggling on the wall,
Then how should I begin
To spit out all the butt-ends of my days and ways?
               And how should I presume?

And I have known the arms already, known them all—
Arms that are braceleted and white and bare
(But in the lamplight, downed with light brown hair!)
Is it perfume from a dress
That makes me so digress?
Arms that lie along a table, or wrap about a shawl.
               And should I then presume?
               And how should I begin?

Shall I say, I have gone at dusk through narrow streets
And watched the smoke that rises from the pipes
Of lonely men in shirt-sleeves, leaning out of windows? ...

I should have been a pair of ragged claws
Scuttling across the floors of silent seas.

And the afternoon, the evening, sleeps so peacefully!
Smoothed by long fingers,
Asleep ... tired ... or it malingers,
Stretched on the floor, here beside you and me.
Should I, after tea and cakes and ices,
Have the strength to force the moment to its crisis?
But though I have wept and fasted, wept and prayed,
Though I have seen my head (grown slightly bald) brought in upon a platter,
I am no prophet — and here’s no great matter;
I have seen the moment of my greatness flicker,
And I have seen the eternal Footman hold my coat, and snicker,
And in short, I was afraid.

And would it have been worth it, after all,
After the cups, the marmalade, the tea,
Among the porcelain, among some talk of you and me,
Would it have been worth while,
To have bitten off the matter with a smile,
To have squeezed the universe into a ball
To roll it towards some overwhelming question,
To say: “I am Lazarus, come from the dead,
Come back to tell you all, I shall tell you all”—
If one, settling a pillow by her head
               Should say: “That is not what I meant at all;
               That is not it, at all.”

And would it have been worth it, after all,
Would it have been worth while,
After the sunsets and the dooryards and the sprinkled streets,
After the novels, after the teacups, after the skirts that trail along the floor—
And this, and so much more?—
It is impossible to say just what I mean!
But as if a magic lantern threw the nerves in patterns on a screen:
Would it have been worth while
If one, settling a pillow or throwing off a shawl,
And turning toward the window, should say:
               “That is not it at all,
               That is not what I meant, at all.”

No! I am not Prince Hamlet, nor was meant to be;
Am an attendant lord, one that will do
To swell a progress, start a scene or two,
Advise the prince; no doubt, an easy tool,
Deferential, glad to be of use,
Politic, cautious, and meticulous;
Full of high sentence, but a bit obtuse;
At times, indeed, almost ridiculous—
Almost, at times, the Fool.

I grow old ... I grow old ...
I shall wear the bottoms of my trousers rolled.

Shall I part my hair behind?   Do I dare to eat a peach?
I shall wear white flannel trousers, and walk upon the beach.
I have heard the mermaids singing, each to each.

I do not think that they will sing to me.

I have seen them riding seaward on the waves
Combing the white hair of the waves blown back
When the wind blows the water white and black.
We have lingered in the chambers of the sea
By sea-girls wreathed with seaweed red and brown
Till human voices wake us, and we drown.

Паломничество волхвов

"И вышли мы в стужу,
В самую худшую пору
Для странствий, для столь долгого странствия:
Дороги размыты и ветер неистов -
Самая тьма зимы".
И верблюды, упрямые, сбившие ноги, стёршие спины,
Валились в тающий снег.
Иногда мы сожалели
О летних дворцах на склонах, террасах,
О девах в шелках с шербетом в руках.
И роптали, бранились или сбегали
Погонщики, требуя женщин и выпивки.
И костры угасали, и шатров не хватало,
А города враждебны, селенья недружелюбны,
И деревеньки грязны и д;роги для постоя -
Тяжкое время для странствий.
Под конец мы решили идти всю ночь напролёт,
Урывками спали,
А голоса пели над ухом, твердя,
Что это безумство.


Наконец, на заре пришли мы в сырую долину,
Где, из-под снега пробившись, благоухала трава
И бежала река, и водяная мельница воздух взбивала во тьме,
И три дерева на фоне нависшего неба,
И старая белая лошадь ускакала на луг.
И пришли мы в таверну, где над дверью лоза винограда свисала,
У двери открытой шестеро в кости играли на сребреники
И ногами пустые винные мехи пинали.
Но мы ничего там не узнали и двинулись дальше,
И под вечер мы прибыли, ни минутою раньше,
И нашли это место; пожалуй, хоть это было неплохо.


И было это, помнится, очень давно,
Но я бы проделал весь этот путь, хочется знать лишь,
Узнать лишь сие:
Мы проделали весь этот путь во имя
Рожденья иль Смерти? Рождество было, конечно,
Мы очевидцы, и это бесспорно. Но я видал и роды и смерти
И полагал, что роды от смерти отличны. Но сие Рождество
Было ужасною мукой для нас, как сама Смерть, наша смерть.
И в свои края мы вернулись, в царства эти,
Но как дома не чувствуем больше себя в старых пределах,
Где чуждый народ вцепился в старых богов.
Я был бы рад ещё одной смерти.
(Пер. Я. Пробштейна)

1927

Journey Of The Magi

'A cold coming we had of it,
Just the worst time of the year
For a journey, and such a journey:
The ways deep and the weather sharp,
The very dead of winter.'
And the camels galled, sore-footed,
refractory,
Lying down in the melting snow.
There were times we regretted
The summer palaces on slopes, the
terraces,
And the silken girls bringing sherbet.

Then the camel men cursing and
grumbling
And running away, and wanting their
liquor and women,
And the night-fires going out, and the
lack of shelters,
And the cities hostile and the towns
unfriendly
And the villages dirty and charging high
prices:
A hard time we had of it.
At the end we preferred to travel all
night,
Sleeping in snatches,
With the voices singing in our ears,
saying
That this was all folly.

Then at dawn we came down to a
temperate valley,
Wet, below the snow line, smelling of
vegetation;
With a running stream and a water-mill
beating the darkness,
And three trees on the low sky,
And an old white horse galloped in
away in the meadow.
Then we came to a tavern with
vine-leaves over the lintel,
Six hands at an open door dicing for
pieces of silver,
And feet kicking the empty wine-skins.
But there was no imformation, and so
we continued
And arrived at evening, not a moment
too soon
Finding the place; it was (you may say)
satisfactory.

All this was a long time ago, I
remember,
And I would do it again, but set down
This set down
This: were we led all that way for
Birth or Death? There was a Birth,
certainly,
We had evidence and no doubt. I had
seen birth and death,
But had thought they were different;
this Birth was
Hard and bitter agony for us, like
Death, our death.
We returned to our places, these
Kingdoms,
But no longer at ease here, in the old
dispensation,
With an alien people clutching their
gods.
I should be glad of another death.

    НА ОБОРОНУ ОСТРОВОВ



                Пусть эти памятники немолчной музыки
                строительного камня, многих веков
                терпеливого возделывания английской
                земли и английской поэзии

                сомкнутся с воспоминаниями о нынешней
                обороне островов,

                с воспоминаниями об отправленных
                на серые корабли - линейные, торговые,
                рыболовные - о тех, кто легли костьми
                в английскую мостовую на дне морском,

                о тех, кто по новым правилам бился со смертью,
                боролся с властью мрака в огне и воздухе,

                о тех, кто дорогами предков пришел на поля
                Фландрии, Франции, тех, неразгромленных

                в день разгрома, сдержанных в день торжества,
                изменивших обычаям предков лишь в вооружении,

                и снова о тех, для кого дорогами славы
                служат тропинки и улицы Англии:
                чтобы сказать былым и грядущим поколениям
                нашей крови и нашего языка, что
                сейчас мы заняли наши места, повинуясь приказу.

    1940

Defence of the Islands

Let these memorials built of stone – music’s
enduring instrument, of many centuries of
patient cultivation of the earth, of English
verse

be joined with the memory of this defence of
the islands

and the memory of those appointed to the grey
ships – battleship, merchantman, trawler –
contributing their share to the ages’ pavement
of British bone on the sea floor

and of those who, in man’s newest form of gamble
with death, fight the power of darkness in air
and fire

and of those who have followed their forebears
to Flanders and France, those undefeated in de-
feat, unalterable in triumph, changing nothing
of their ancestors’ ways but the weapons

and those again for whom the paths of glory are
the lanes and the streets of Britain:

to say, to the past and the future generations
of our kin and of our speech, that we took up
our positions, in obedience to instructions.

Снорри Хьяртарсон

Вечером
С утра, чуть солнце из-за горных гряд
на красных крыльях взмыло в небеса,
роняя златоперистый наряд
в родник зари, в залив, на паруса, —
я вынырнул из бездны тайных снов
и по земле пошел за солнцем вдоль
бесплодных нив, сожженных городов,
где дети голодают, где глаголь
торчит средь обезлюдевшей земли,
где смерти дух, кровавоногий конь,
попрал надежды жизни и любви,
и, как в могилу, в мертвенную сонь,
наполнив злобой мира корабли,
Уплыл я в ночь, где дотлевал огонь.
Перевод: Владимир Тихомиров

A; kv;ldi
; morgun ;egar s;l af fjallsbr;n flaug
og felldi ur rau;um v;ngjum gullinn d;n
; daggarbl;mans dj;pu himinlaug,
dvergaskip sm; me; st;fu; segl vi; h;n,
sveif ;g af dulu draumahafi, lei;
dagur um nakta j;r; og gliti sl;
; st;lgr; virki, h;fgan hangamei;,
hungurf;l b;rn ; dreif um svi;inn sk;g
mannau;ra bygg;a, mj;kan vofudans
mor;elda ;ar sem feig;armaran tr;;
bl;;ugum iljum l;f og vonir lands;
hj; l;gum gr;fum dvergaskip m;n hl;;
;g sekt og hatri, helnau; d;rs og manns,
og hvarf ; n;ttsvart dj;p ; rau;ri gl;;.



ВОЛЧЬЯ ДОЛИНА

В кущах дремучих,
в дебрях весны,
над музой моей
уснувшей —
на солнцевосходе
кружился рой
снов животворно певучих.

На ветках медяных
заря из росы
дурманных цветов
наткала,
в глаза мне по капле
стекали сны
из чашечек их
медвяных.

И птичьи хоры,
и клич лебедей
гимном взлетали
к солнцу,
и в радостном блеске
открылись мне
вешней земли
просторы.

Распахнуты дали —
восстань! Иди!
Но там я едва ли
встречу
тех, кого ждал
и кого любил,
и тех, что меня
не ждали.

Мое песнопенье
в вешнем лесу
звучало для всех,
кто слушал:
парил я в горенье
лебяжих крыл
и спал в океанской
пене.

Но стан лебединый
на полночь свернул —
и снова в лесу
помрачневшем
мерцают глаза,
и волки поют,
и узел клубится
змеиный.

Ползут по полянам
тени и тьма,
вздымается мгла
над цветами.
И торные тропы
в росистой траве
ночным зарастают
туманом.

И снова мне тесен
крылатый наряд,
и сердце в тенетах
бьется,
но скоро, скоро
взлетит оно
на пламенных крыльях
песен.

И муза проснется
в кущах весны,
и вспыхнет душа
стихами,
когда из тумана
солнце взойдет
и стан лебединый
взовьется.
1944
Перевод В. Тихомирова

НА ПУСТОШИ

Чёрные камни
За вьющейся тропкой.
Тени темнеют,
Ложатся на траву.
Полный покой.
Лишь родничок
Серебрится легко –
В чахлых кустах
Он поёт, как сверчок.

Пёстрые краски осени
Пустошь одели.
Сумерек нежно оттенки
Играют у рослой ели.
Что же сжигает в костре чародей?
Дым поднимается
Словно клин лебедей.

Мудрый покой
Я собой не нарушу.
Ночь глубока –
Пусть вливается в душу.
Лёгок в шуршании вереск,
Нежно движенье воды.
Тема печали
И тема мечты.

Перевод А. Балтина

; hei;inni

Geng ;g og ;r;;i
gr;tta og mj;a
r;kkva;a stigu
rau;ra m;a;
gl;ir, li;ast
lind ofan ;;f;a t;,
kli;ar vi; str;in:
kyrr;, r;.

Litir haustsins
; lynginu brenna;
h;mbl;mans elfur
hrynja, renna
; b;lin rau;u,
r;kur um h;l og klett
svanv;ngju; ;oka
svifl;tt.

H;mfl;;in dj;pum
d;kkva hylja
gl;;ur og eim;
vi; eyra ;ylja
n;ttkul ; lyngm;,
lindir, m;n ;;asl;g
dul og heimaleg
drauml;g.

Пер Лагерквист

Ты улыбаешься - и гаснут все светила.
Ты - свет, покой, надежда и мечта.
Лишь на тебя земных щедрот хватило,
жизнь без тебя пустынна и пуста.

Ты разоряла, ты же мне дарила
воспоминанье, тайну, шорох, звук.
Ты улыбаешься - и гаснут все светила.
Ты улыбаешься - и меркнет все вокруг.
  -------
Песня солнечной тропинки
В унисон со счастьем спета.
Летний день несет на спинке
И бежит тропинка эта.

Мрака, сумрака тенета,
что вы против тайны света?
Тьмы глубины и высоты,
Что вы против песни лета?

СТРАСТЬ

Я – звездный блеск в твоей зеркальной глади.
Душевный трепет твой пусть подождет,
Иначе отраженья моего в тебе не будет.
Твоя душа –  мой кров. Иного не дано.

Но как твоей душе не волноваться,
Когда мой свет пронзил её насквозь.

Перевод: Александр Булынко

VILL

Jag еr stjеrnan som speglar sig i dig.
Din sjеl skall vara stilla,
annars kan jag inte spegla mig i den.
Din sjеl еr mitt hem. Jag har inget annat.

Men hur skulle du kunna vara stilla
nеr mitt ljus skеlver i din sjеl.

Герман Гессе

Чудо любви

Как часто жизнь свой путь не хочет продолжать,
Черна, как сажа и, упрямо медля,
Стоит безумно среди чёрных рос,
Саму себя смертельно ненавидя,
На Бога жалуясь, в кощунстве свет не видя,
Лишь ставя наглый к наглому вопрос!

Но если в этот час Любовь настигнет нас
И робким огоньком рассеет стены мрака –
О чудо, когда свет средь тьмы взойдёт!
Без этой милости и дальше б мы блуждали
В кругу бессмысленном, без Бога погибали,
Но жив в нас свет, пока Любовь живёт!
1922
Перевод Аркадия Равиковича
WUNDER DER LIEBE

Oft will das Leben nicht mehr weitergehn,
Bleibt schwarz und z;gernd stehn -
O schauerlich verwirrte Tage,
Da alles Lebende in uns sich selber ha;t,
Sich selbst an der verha;ten Gurgel fa;t,
Anklagend sich und Gott in frevelhafter Frage!

O Wunder, wenn uns dann die Liebe naht
Und unsern finstern Pfad
Mit ihrer stillen Flamme lichtet!
W;r diese Gnade nicht, l;ngst h;tten wir
Uns ganz verirrt ins teuflische Revier
Und Licht und Gott in uns vernichtet.

Ступени

Цветок сникает, юность быстротечна,
И на веку людском ступень любая,
Любая мудрость временна, конечна,
Любому благу срок отмерен точно.
Так пусть же, зову жизни отвечая,
Душа легко и весело простится
С тем, с чем связать себя посмела прочно,
Пускай не сохнет в косности монашьей!
В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша.

Пристанищ не искать, не приживаться,
Ступенька за ступенькой, без печали,
Шагать вперед, идти от дали к дали,
Все шире быть, все выше подниматься!
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.

И даже возле входа гробового
Жизнь вновь, глядишь, нам кликнет клич призывный,
И путь опять начнется непрерывный...
Простись же, сердце, и окрепни снова.
1941
Перевод с нем.: Соломон Апт

Stufen
Wie jede Blute welkt und jede Jugend
Dem Alter weicht, bluht jede Lebensstufe,
Bluht jede Weisheit auch und jede Tugend
Zu ihrer Zeit und darf nicht ewig dauern.
Es mu? das Herz bei jedem Lebensrufe
Bereit zum Abschied sein und Neubeginne,
Um sich in Tapferkeit und ohne Trauern
In andre, neue Bindungen zu geben.
Und jedem Anfang wohnt ein Zauber inne,
Der uns beschutzt und der uns hilft, zu leben.
Wir sollen heiter Raum um Raum durchschreiten,
An keinem wie an einer Heimat hangen,
Der Weltgeist will nicht fesseln uns und engen,
Er will uns Stuf um Stufe heben, weiten.
Kaum sind wir heimisch einem Lebenskreise
Und traulich eingewohnt, so droht Erschlaffen,
Nur wer bereit zu Aufbruch ist und Reise,
Mag lahmender Gewohnung sich entraffen.

Es wird vielleicht auch noch die Todesstunde
Uns neuen Raumen jung entgegensenden,
Des Lebens Ruf an uns wird niemals enden ...
Wohlan denn, Herz, nimm Abschied und gesunde!

Жалоба
Не быть, а течь в удел досталось нам,
И, как в сосуд, вливаясь по пути
То в день, то в ночь, то в логово, то в храм,
Мы вечно жаждем прочность обрести.
Но нам остановиться не дано,
Найти на счастье, на беду ли дом,
Везде в гостях мы, все для нас одно,
Нигде не сеем и нигде не жнем.
Мы просто глина под рукой творца.
Не знаем мы, чего от нас он ждет.
Он глину мнет, играя, без конца,
Но никогда ее не обожжет.
Застыть хоть раз бы камнем, задержаться,
Передохнуть и в путь пуститься снова!
Но нет, лишь трепетать и содрогаться
Нам суждено, — и ничего другого.
1934
Перевод Соломона  Апта

Klage
Uns ist kein Sein vergonnt. Wir sind nur Strom,
Wir flie?en willig allen Formen ein:
Dem Tag, der Nacht, der Hohle und dem Dom,
Wir gehn hindurch, uns treibt der Durst nach Sein.
So fullen Form um Form wir ohne Rast,
Und keine wird zur Heimat uns, zum Gluck, zur Not,
Stets sind wir unterwegs, stets sind wir Gast,
Uns ruft nicht Feld noch Pflug, uns wachst kein Brot.
Wir wissen nicht, wie Gott es mit uns meint,
Er spielt mit uns, dem Ton in seiner Hand,
Der stumm und bildsam ist, nicht lacht noch weint,
Der wohl geknetet wird, doch nie gebrannt.
Einmal zu Stein erstarren! Einmal dauern!
Danach ist unsre Sehnsucht ewig rege,
Und bleibt doch ewig nur ein banges Schauern,
Und wird doch nie zur Rast auf unsrem Wege.


СИМОН ВЕСТДЕЙК
СЛЕПЫЕ
(По Брейгелю)
Перевод Е. Витковского

Они вдоль сел, как слизняки, ползут
и клянчат подаянье в каждом доме;
у них одна мечта: найти приют
и отоспаться на сухой соломе,
под кровлею — пусть даже натощак.

Друг друга не узнать бродягам, кроме
как по тряпью, да колокольца звяк —
примета каждого, и вся ватага
ползет, не разбредаясь ни на шаг.

Всего дороже в их руках — баклага,
которую трактирщик им нальет
вином прокисшим или чистой влагой…

Удача, если летом дождь пойдет:
они стоят среди дороги, дружно
воде бесплатной подставляя рот —
просить о ней ни у кого не нужно!
Заслыша нечто в гущине дерев,
они стоят, и слушают натужно,
и чмокают, в восторге разомлев.
Уверен каждый, что сосед — мошенник,
и оттого всегда их мучит гнев
из-за пропажи хлеба или денег,
ведь каждого страшит сезон дождей.
Но если не желает соплеменник
прощупать тростью брод среди камней —
они бранятся грубо и крикливо,
и вот, прозрев от ярости своей,
они бросаются нетерпеливо
вперед по склону, вниз, через бурьян —
и падают с отвесного обрыва,
томясь от жажды, прямо в океан.

Иероним Босх

Боюсь я, мастер, за великий труд
Душе досталась черствая награда:
Познали вы пути и путы ада,
А в рай подъем для вас был слишком крут.

Бранился Бог: « Забыть законы лада,
Как будто все творцы иные врут,
Избрать предметом адский бред и блуд!»
И вы в ответ не поднимали взгляда.

Но все святые, с ними херувимы,
Блаженными желаньями томимы,
Внесли вас в список тех, кто духом свят.

Бог осудил художника не строго:
«Ах, да, ведь был в начале ад у Бога,
Бог создал ад, а Босх не виноват…»

Пер. с нидерландского: Куприянов Вячеслав
 
Hieronymus Bosch

Bang ben ik, meester, dat uw zieleheil
Niet gunstig voorbereid werd door uw doeken:
Gij kende van de hel alle uithoeken,
Maar ook voor u was ’t paradijs te steil.

God sprak zeer streng: ‘Is h;j ’t die wars van ’t kloek en
Eerbaar schildersgilde gaarne in ’t geil-
Ontuchtige bedrijf der hel verwijlt?’
Gij durfde niet te spreken, niet te vloeken.

Maar alle heiligen en cherubijnen
Brachten een boek met gulden tierlantijnen
En krulden daar uw naam en voornaam in.

En God, –die schilders nooit te lang kan krenken,–
Wreef zich zijn voorhoofd, wou zich nog bedenken:
‘’t Is waar, ;k schiep de hel, – ’t was in ’t begin...’
1934

Сцилла и Харибда

Избитый поэтический рефрен —
Земли и моря грозная игра.
Как будто страха божьего взамен —
За бездной бездна, за горой гора.

Водовороты, пение сирен —
Тот здесь, то там, хоть песня их стара!
Корабль идет, выравнивая крен,
Все бури — слева, справа — все ветра.

И для проверки снарядили флот:
Дойти до заповеданных широт,
Но возвратиться до осенних бурь.

И вывод был: все это просто дурь! —
Не встала дыбом зыбкая лазурь,
И дна не обнажил водоворот…

(Перевод с нидерландского Вячеслава Куприянова)


Scylla en Charybdis
 
Bezongen, hoeveel malen, in 't gedicht,
 
Rhetorisch wisselspel van zee en land,
 
Verkregen zij als tot een godsgericht
 
Dier kleine wereldzee de overhand.
 
 
 
Gesplitst was weldra ieder zeegezicht
 
In klip en kolk, en de matroos in 't want
 
Was op die dubb'le peiling afgericht
 
Als op zijn rechter- en zijn linkerhand.



Die vloed van aantijgingen gaf de stoot
 
Tot 't uitrusten van een ontdekkersvloot,
 
Die v;or de herfststormen terug moest zijn.
 
 
 
Maar het gevaar bl;ef in het mensch'lijk brein:
 
Het veelbelasterde ultramarijn
 
Was rimpelloos, en gaf zich nergens bloot.



Бертольт Брехт
БАРАНИЙ МАРШ
Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны,--
Кожу для них дают
Сами бараны.
Мясник зовет. За ним бараны сдуру
Топочут слепо, за звеном звено,
И те, с кого давно на бойне сняли шкуру,
Идут в строю с живыми заодно.
Они поднимают вверх
Ладони к свету,
Хоть руки уже в крови,--
Добычи нету.
Мясник зовет. За ним бараны сдуру
Топочут слепо, за звеном звено,
И те, с кого давно на бойне сняли шкуру,
Идут в строю с живыми заодно.
Знамена горят вокруг,
Крестища повсюду,
На каждом -- здоровый крюк
Рабочему люду.
Мясник зовет. За ним бараны сдуру
Топочут слепо, за звеном звено,
И те, с кого давно на бойне сняли шкуру,
Идут в строю с живыми заодно.
1943
Перевод А. Штейнберга

DER K;LBERMARSCH

Hinter der Trommel her
Trotten die K;lber               
Das Fell f;r die Trommel               
Liefern sie selber.
Der Schl;chter ruft: Die Augen fest geschlossen    
Das Kalb marschiert. In ruhig festem Tritt.         
Die K;lber, deren Blut im Schlachthaus schon geflossen
Marschiern im Geist in seinen Reihen mit.         

Sie heben die H;nde hoch               
Sie zeigen sie her.               
Die H;nde sind blutbefleckt               
Doch immer noch leer.               
Der Schl;chter ruft: Die Augen fest geschlossen   
Das Kalb marschiert. In ruhig festem Tritt.      
Die K;lber, deren Blut im Schlachthaus schon geflossen.
Marschiern im Geist in seinen Reihen mit.

Sie tragen ein Kreuz voran
Auf blutroten Flaggen
Das hat f;r den armen Mann
Einen gro;en Haken.
Der Schl;chter ruft: Die Augen fest geschlossen
Das Kalb marschiert. In ruhig festem Tritt.
Die K;lber, deren Blut im Schlachthaus schon geflossen
Marschiern im Geist in seinen Reihen mit.

ДЕТСКИЙ ГИМН
(Из «Детских песен»)
Силы юности прекрасной
Без остатка все отдай,
Чтобы край расцвел германский
Как любой счастливый край.

Чтоб соседи не боялись,
Что войной на них пойдет,
Чтоб охотно с ним братались,
Уважали наш народ.

Чтобы жил народ свободно! –
Не захватчик, но не раб! –
Между Одером и Рейном
И от Балтики до Альп!

Все отдать стране готовы,
Чтобы нам земля своя
Всех прекраснее казалась,
Как другим – свои края.
(1950 г. перевод В. Корнилова)

Kinderhymne

Anmut sparet nicht noch M;he
Leidenschaft nicht noch Verstand
Da; ein gutes Deutschland bl;he
Wie ein andres gutes Land.

Da; die V;lker nicht erbleichen
Wie vor einer R;uberin
Sondern ihre H;nde reichen
Uns wie andern V;lkern hin.

Und nicht ;ber und nicht unter
Andern V;lkern wolln wir sein
Von der See bis zu den Alpen
Von der Oder bis zum Rhein.

Und weil wir dies Land verbessern
Lieben und beschirmen wir's
Und das Liebsten mag's uns scheinen
So wie andern V;lkern ihrs.

Уистен Хью ОДЕН 

"Куда ты?.."

"Куда ты?" - у рыцаря спрашивал ритор,
"Ужасна долина, где печи горят,
Где смрад разложенья введёт в исступленье,
Где рыцарей мощи покоятся в ряд".

"Представь же", - так трус обращался к матросу, -
"Что полночь покрыла твой призрачный путь,
Бинокли и лоты - вскрывают пустоты,
Везде ты постигнешь отсутствия суть!"

"Не птица ли там?" - страх нашептывал стражу,
"Ты видел ту тень среди тёмных ветвей?
А сзади, а с тыла - фигура застыла,
И пятнышки рака - на коже твоей..."

"Из дома и прочь" - рёк ритору рыцарь.
"А ты - никогда" - рёк трусу матрос.
"Они - за тобой" - страж ответствовал страху, -
Оставив их там, оставив их там.
1932

Перевод: Игорь Колмаков

O where are you going?"

"O where are you going?" said reader to rider,
"That valley is fatal when furnaces burn,
Yonder's the midden whose odours will madden,
That gap is the grave where the tall return"

"O do you imagine," said fearer to farer,
"That dusk will delay on you path to the pass,
Your diligent looking discover the lacking
Your footsteps feel from granite to grass?"

"O what was that bird," said horror to hearer,
"Did you see that shape in the twisted trees?
Behind you swiftly the figure comes softly,
The spot on your skin is a shoking disease?"

"Out of this house" - said rider to reader
"Yours never will" - said farer to fearer
"They're looking for you" - said hearer to horror
As he left them there, as he left them there


1 сентября 1939 года

Я сижу в забегаловке
На Пятьдесят Второй
Улице; в зыбком свете
Гибнут надежды умников
Позорного десятилетия:
Волны злобы и страха
Плывут над светлой землей,
Над затемненной землей,
Поглощая личные жизни;
Тошнотворным запахом смерти
Оскорблен вечерний покой.
Пунктуальный ученый может
Перечислить наши грехи
От лютеровских времен
До наших времен, когда
Европа сошла с ума;
Наглядно покажет он,
Из какой личинки возрос
Шизофреничный бог:
С букварем в сознанье вошло,
Что тот, кому делают зло,
Сам причиняет зло...

Перевод А. Сергеева

Щит Ахиллеса

Взглянула: ветвь оливы
                и мрамор городов?
морей упрямых гривы
                и караван судов?
Нет: гибельно и пусто
                под небом из свинца,
хоть и была искусна
                работа кузнеца.
Равнина выжженная, голая, все соки
из почвы выжаты, – ни острия осоки,
ни признаков жилья, ни крошки пищи,
как серые, без содержанья, строки,
толпятся тыщи,
нет, миллионы портупей, сапог и глаз –
и ждут в недвижности, когда пробьет их час.

Безликий голос в воздухе висит
и гарантирует без выраженья
успех похода; лица, что гранит:

ни радости, ни возраженья;
колонна за колонной, пыль движенья,
под верой изнурясь, туда, где вскоре
лик смысла исказит гримаса горя.

Взглянула: ритуальный
                плач? белые цветы
на агнце для закланья?
                священные труды?
Нет: там, где свет алтарный
                сиять бы мог, мерцал
палящий день кустарный,
                закованный в металл.

Колючей проволокой обнесен пустырь,
сквозь дрему гоготнут над анекдотом
старшины, караульный-нетопырь
исх;дит п;том,
и несколько зевак глазеют – кт; там
ведет троих? куда? не к тем ли трем столбам?
Привязывает, вишь, и тычет по зубам...

Величие и низость, эта вся
жизнь, весящая столько, сколько весит, –
в чужих руках. Надеяться нельзя
на помощь. Да никто ведь и не грезит.
Враг будет издеваться сколько влезет.
Приняв все худшее: бесчестье и позор, –
они до смерти превратятся в сор.

Взглянула: мощь атлетов,
                изящество ли жен,
когда пыльцой букетов
                их танец опушён?
Играй, танцуй на воле!..
                Нет: ни души кругом,
ни звуков флейты. Поле
                убито сорняком.
Оборванный какой-то бродит отрок
с рогаткой, экзекутор местных птах.
На каждую юницу – хищный окрик
и страшная работа впопыхах.
Сей отрок и не слышал о мирах,
где не насилуют или где плачут над
отчаявшимся, потому что – брат.

Умелец тонкогубый,
                уковылял Гефест,
и, чуя, что безлюбый,
                рушивший все окрест,
Ахилл жестоковыйный
                пойдет опять крушить,
рыдает мать о сыне,
                которому не жить.

                1952


перевод Владимира Гандельсмана


Морис Карем

Возвращение короля

Железный шлем, деревянный костыль,
Король с войны возвращался домой.
Солдаты пели, глотая пыль,
И пел с ними вместе король хромой.

Труанский бархат, немурский шелк
На башне ждала королева, и вот
Платком она машет, завидев полк,
Она смеется, она поет.

Рваная обувь, а в шляпе цветок,
Плясал на площади люд простой...
Он тоже пел, он молчать не мог
В такую минуту и в день такой.

Бой барабанный, знамен карнавал -
Король с войны возвратился домой.
Войну проиграл, полноги потерял,
Но рад был до слез, что остался живой.

Перевод Михаила Кудинова

Le retour du roi

Casque de fer, jambe de bois,
Le roi revenait de la guerre.
Jambe de bois, casque de fer,
Il claudiquait, mais chantait clair
A la t;te de ses soldats .

Soie de Nemours, velours de Troie,
La reine attendait sur la tour.
Velours de Troie, soie de Nemours,
La reine ;tait rose de joie
Et riait doux comme le jour.

Souliers trou;s, fleur au chapeau,
On dansait ferme sur les quais.
Fleur au chapeau, souliers trou;s,
Le vent faisait claquer l';t;
Sur les places comme un drapeau.

Fifres au clair, tambour battant,
Le roi marchait de travers.
Tambour battant, fifres au clair,
Il n'avait pas gagn; la guerre,
Mais il en revenait vivant.

МОЖЕТ БЫТЬ
Может быть, морю
Еще одна капля нужна.
Может быть, полю
Нужна еще горстка зерна.
Может быть, ветру
Еще одну ласточку надо
И одного муравья
Не хватает соседнему саду.
Всем чего-нибудь мало.
Чего тебе мало, малыш,
Когда на руках у мамы
Ты, как остров на озере, спишь?
Перевод Валентина Берестова

Хальфдан Расмуссен
Кое-что о начитанной лошади

Грустная лошадь сидит на холме одиноко,
клетчатый коврик постелен под этой особой.
Лошадь стара: упадёт, лишь погладить попробуй,
глянет – увидишь печальное карее око.

Кажется, так ли давно, проявляя задатки,
встряхивал гривой, зубами сверкал однолеток?
Быстро годков пробежало под семьдесят этак –
пенсию дали – на Севере первой! – лошадке.

Лошадь мудра, хоть у возраста, ясно, во власти, –
Гёте читает и прочие умные книжки,
Расмуссен ей по нутру, ну а для передышки –
чуть неприличные, но поэтичные книги о страсти.

Вечер, и воздух густеет: отпробуй, не мешкай.
Лошадь стоит, и созвездья запутались в гриве.
Люди в кафешке, чтоб стать хоть немного счастливей,
пьют и смеются – и месяц висит над кафешкой.

Рядом крестьяне, дневные дела разбирая,
тихо судачат насчет ветчины и бекона,
знают, что в мире законно и что – незаконно,
и говорят, что к бездождью – погода сырая.

Лошадь людей никогда и ни в чём не обманет.
Каждый рассказа про самое главное хочет:
что ж это в море так мокро? – рыбак пробормочет,
мельница ль ветер придумала? – мельник пристанет.

Мельница, мельник, муку сочинила во благо:
все урожаи иначе погнить бы могли бы.
Море водою полно специально для рыбы –
так на вопрос рыбака отвечает коняга.

Всё объяснит – поэтично, понятно, уютно,
даже научно, цитируя благоговейно
где-то Кропоткина, где-то Альберта Эйнштейна,
всё, что живёт на земле, одобряя попутно.

Так, допоздна проболтав под совсем уже тёмным
сводом, расходятся люди в полночную дымку.
Лошадь тем временем с Генрихом Гейне в обнимку
на ночь ложится, на отдых, под небом огромным.
Перевод с датского Е. Витковского

ТАМ ВДАЛИ

Я иду
по пустынной дороге
и вижу как темнота воюет
с расцветающим подсолнухом
света.

Там вдали
световой цветок вырастает
тeплым дыханием
в темноте.

Если в это время
ты войдешь в цветоложе света
и пыльца как накидка
укроет твои узкие плечи…

ты раскусишь мелкие семечки радости
когда темнота осыпает дорогу
выцветающими лепестками одиночества…

Дорога пустынна -
и там вдали
подсолнух цветeт
над твоими мыслями.

НЕСИТЕ МЕНЯ, ЗВEЗДЫ

Звeзды ночи,
в даль меня несите
тишины сверкающей лазури,
что видна под рваным флагом бури.

Ветер неба,
подхвати потоком
и наполни моe сердце счастьем,
птичий лeт дарующим участьем.

Дай, земля, мне
побрести ногами
к незнакомому ещe восходу.
Мудрость в руки положи, природа.

Дай мне, море,
выплеснуться в крике.
Взвейтесь, волны, и творить позвольте
грeзы в бездне бури своевольной.

Переводы: МАРИНА ТЮРИНА-ОБЕРЛАНДЕР

КРИСТИАН МAТРАС

Чувство
(Eitt kensl)
И чувство лишь одно
мне навсегда дано.
Одна на свете сила
мой ум навек пленила.
И чувство лишь одно…
Но не каприз оно.
Оно и днём, и ночью
моё сознанье точит.
Всё чувство — лишь один пейзаж.
Он переменчив, как мираж.
А в нём гора
и брег под ней,
и там песок,
и там ручей.
И там скала,
и там валун,
и там прибой –
идёт бурун.
И море там —
седой простор,
меня пленившее
с тех пор.
И солнце там,
и бури вой,
и Рождество,
и летний зной.
Но главное в пейзаже том —
людское сердце бьётся в нём:
ему сама природа здесь
свою нашёптывает песнь.
И чувство лишь одно
на свете мне дано.
Моё сознанье точит
оно и днём, и ночью!


Мы живём на голых скалах
(Byggja vit i ur.aroy.i)
Мы живём на голых скалах —
как трава, что вырастает
в непогоду на горах.
На бесплодных голых скалах
род наш селится — как птица,
что гнездится средь камней.
С этим краем мы сроднились:
нас ненастья закалили,
камнепады и шторма.
Мы у скал и океана
вырастаем, словно травы, —
плодовитый, стойкий род!

Та самая строфа

Кто-то сказал, что росинка
Отражает весь мир в лучах.
Мечта поэта: одна лишь строфа,
Что держит весь свет на плечах

Перевод О.  Маркеловой

Нильс Ферлин

Видишь...
Видишь этот блеклый лист,
что летит по ветру?
Так и я вот блеклый лист
и лечу по ветру.
И меня граблями
смерть сгребет - и в яму.
Ибо - сколько ни треплись,
а, сорвавшись с ветки,
все равно я блеклый лист
и лечу по ветру.
Серые дворы
Люди засели уныло
по серым сырым домам.
Печка давно остыла...
Холодно там.
Сидят они неподвижно,
молча глядят во тьму.
Сидят себе, дожидаясь
огня в убогом дому.
Но кое-кто и с кремнями,
и чиркает по кремням.
Чу! кажется, в дверь постучали?
Стучатся? Но кто же там?
А это те, кто без слова
ходит день ото дня
занять огонька чужого.
Но нет у чужих огня.
Ошиблись, друзья, немножко! -
скажет с усмешкой сосед. -
Это блеснул в окошко
обманчивый лунный свет!
Перевод: Сергей Петров

Пентти Саарикоски

Я люблю тебя

Я люблю тебя,
как в незнакомой стране
скалы и мосты,
как один из вечеров,
благоухающих радужных,
я иду к тебе навстречу в мир
под небосводом
между двумя светами
моих мыслей,
которые изваяли и тебя.

Перевод Михаила Васькова

Min? rakastan sinua

Min? rakastan sinua
niinkuin vierasta maata
kallioita ja siltaa
niinkuin yksin?ist? iltaa joka tuoksuu kirjoilta
min? k?velen sinua kohti maailmassa
ilmakehien alla
kahden valon v?list?
minun ajatukseni joka on veistetty ja sinua

Шеймас Хини

СЕВЕР


Я вернулся туда,
где в подкову залива,
бьет Атлантики вал —
мерно и терпеливо.

Я глядел в эту даль,
где скрывался исландский
скучный берег… И вдруг
из глубин океанских

те свирепые воины,
что под дюнами Дублина
спят в ладьях погребальных —
иль, врагами изрублены,

упокоились, рядом
с обломком меча, —
ярым взором сверкая
в талой влаге ручья,

эти викинги мертвые,
в запоздалой печали
из тумана воззвали ко мне
и вещали:

«Молот грозного Тора —
о стыд, о бесчестье! —
откачнулся к торговле,
блудодейству и мести,

к лицемерью в совете,
заросшему жиром,
к передышкам резни,
величаемой миром…

Так заройся, певец,
в свою норку, свернись там,
мозговитым клубком,
горностаем пушистым.

Сочиняй в темноте,
где живут только тени.
От полярных сияний
не жди озарений.

Зренье не оскверни
светом ярким и желтым,
доверяйся тому,
что на ощупь нашел ты.

Перевод Г.Кружкова

North

I returned to a long strand,
the hammered curve of a bay,
and found only the secular
powers of the Atlantic thundering.

I faced the unmagical
invitations of Iceland,
the pathetic colonies
of Greenland, and suddenly

those fabulous raiders,
those lying in Orkney and Dublin
measured against
their long swords rusting,

those in the solid
belly of stone ships,
those hacked and glinting
in the gravel of thawed streams

were ocean-deafened voices
warning me, lifted again
in violence and epiphany.
The longship’s swimming tongue

was buoyant with hindsight—
it said Thor’s hammer swung
to geography and trade,
thick-witted couplings and revenges,

the hatreds and behind-backs
of the althing, lies and women,
exhaustions nominated peace,
memory incubating the spilled blood.

It said, ‘Lie down
in the word-hoard, burrow
the coil and gleam
of your furrowed brain.

Compose in darkness.
Expect aurora borealis
in the long foray
but no cascade of light.

Keep your eye clear
as the bleb of the icicle,
trust the feel of what nubbed treasure
your hands have known.

Воздушный змей
Для Майкла и Кристофера
Его мы запустили в воскресенье
после обеда. Он был так хорош! —
тугой, как кожа барабана,
летучий, как полова.
Пришлось мне повозиться с этим змеем;
когда же он подсох и затвердел,
я хвост к нему приладил двухметровый
и пышных бантов нацепил на хвост,
их из газетной вырезав бумаги.
И вот уже он, как жаворонок, взмыл —
и нитка натянувшаяся тянет,
что твой буксир —
или как мокрый трос,
вытягивая полный трал с уловом.
Один мой друг считает, что душа
привязана к струне, ведущей в небо;
и эта тянущая нас струна
то провисает, то рывками тащит —
как будто борозду ведет со скрипом
по неудобной, каменистой пашне.
Покуда змей не врезался в листву
и эта связь не сделалась ненужной,
возьмите в руки нить — и ощутите
звенящий, рвущийся натяг печали.
Вам это предназначено с рожденья.
Так станьте же сюда, передо мной,
и переймите нитку.
1985
Перевод Г. Кружкова

A Kite for Michael and Christopher

All through that Sunday afternoon

a kite flew above Sunday,

a tightened drumhead, an armful of blown chaff.

 

I'd seen it grey and slippy in the making,

I'd tapped it when it dried out white and stiff,

I'd tied the bows of newspaper

along its six-foot tail.

 

But now it was far up like a small black lark

and now it dragged as if the bellied string

were a wet rope hauled upon

to lift a shoal.

 

My friend says that the human soul

is about the weight of a snipe,

yet the soul at anchor there,

the string that sags and ascends,

weigh like a furrow assumed into the heavens.



Before the kite plunges down into the wood

and this line goes useless

take in your two hands, boys, and feel

the strumming, rooted, long-tailed pull of grief.

You were born fit for it.

Stand in here in front of me

and take the strain.

Источники
Издания:
Библиотека всемирной литературы. Том 32. Европейские поэты Возрождения. М."Художественная литература". 1974. Том 85. Европейская поэзия XIX века. М."Художественная литература". 1977.
Использованы сайты:
Век перевода.
Владимир Тихомиров. Не полное собрание сочинений.
Английская поэзия XVI-XX веков в переводах Александра Лукьянова
Tania-Soleil Journal
Григорий Кружков. Переводы.
Параллельные переводы. Фоторепортажи. Статьи об изучении иностранных языков.