Прохоров. Предпраздничное

На улице — дурное мартобря.
Там ртуть растёт, победно пятибальна.
Растут за горизонтами моря.
Растёт и стынет грязь тепло-глобально.

Старушке страшный сон — из тьмы посол,
Хотя, ей-богу, с ужасами скупо:
Что к ней покойник Прохоров пришёл
И похлебал горохового супа.

И тщится превозмочь тщету тревог
Тщета увещеваний: мать, не бойся,
Сон — только сон, в нём точно так же мог
Зайти с гостинцем Зальцман или Дройсман.

Последний — настоящий Дед Мороз.
Лишь позови, так с потолка и снидет
Тех одарить, кто верует всерьёз.
И снова бабка спит и бабки видит.

А жулик — вот, цветёт, котово-сыт,
Как выпуклость на плоскости экрана,
Но — испарился. Снова бабка спит:
Века прошли, когда вставала рано.

Века прошли, безденежны кошли,
И безнадёжно жёстко недозимье.
Лишь позови, а ты лишь посули,
Лишь календарик подари с борзыми.

Дари, дари! Всё врут календари,
Всё трут и жмут пожухлые ботинки,
На улице кустятся мартобри
И мстятся позапрошлые поминки.

Восходят волдыри-поводыри
На волевой слепца народа вые.
Смотри, как переводит «раз-два-три»
Порыв норы в порывы роевые.

Не всякий ли жуёт житьё-бытьё
И застывает в суетном покое?
Не знаю. Не вникаю. Не моё.
На взводе — мартобря чёрт-те какое.

На ложе луж (три дня назад — каток)
Тепло-глобально, муторно и ртутно.
Последки года в раковинный сток
Плывут горохово-супово-мутно.
 
На завтра — грандиозный был завоз,
И Прохоров пришёл с огромной сетью,
Где карпом бился Дройсман с парой роз
И с тысячей рублей — к тысячелетью.