Лето в деревне... Рассказ

Деревенька Станамыс, куда я ездила в гости на каникулы к бабушке и дедушке, была не большая, несколько домов - то и было всего. Сразу от околицы жили Тушинские, затем было два заброшенных дома ( хозяева их выехали к себе на Родину в Беларусию ) Один дом ( раньше это был дом Сташевских ) мы с ребятишками привели в порядок, всё помыли, прибрали, дом был добротный, здесь был стол, табуретки, скамейки, когда была плохая, дождливая погода, мы собирались в этом доме, играли в настольные игры, читали вслух книги, баловались, шутили, смеялись, в общем по домам не сидели. Напротив этого дома был дом моих бабушки с дедушкой, дальше стоял дом тётки Марьи, её дочка Аля была моей подружкой, Аля - единственная девочка в деревне, моя ровесница, как же мне повезло! За Алиным домом - дом Юркиных, это были не старые люди - он высокий, рыжий и какой то не опрятный, хозяйка была очень полная женщина, я её никогда не видела за какой нибудь работой, дом держался на муже, сейчас я понимаю, что она была хронически беременная. Она часто сидела у окна, покачивая люльку, или на крылечке, иногда что - то делала на кухне. Двор у них был запущен, корова по щиколотку стояла в густой жиже, стоял зловонный запах, мух было видимо, не видимо...  У них было два сына - Пашка и Лёшка, Пашке было столько же лет, сколько и мне. В доме, посреди избы была подвешана зыбка, где каждый год лежал ребёнок, я частенько качала эту зыбку за петлю, что была подвешена к ней, когда бывала у них. Жалко, но дети видно умирали, помню ещё маленького мальчика, который ползал одно лето по полу, в следующее лето его уже не было. Потом был дом тёти Розы с высоким крыльцом, она жила как то обособленно, я у неё никогда в доме не бывала, она жила одна. На подоконниках у неё были красивые цветы, вечно цветущие, а в огороде столько было махровых маков разных цветов - от белых до бардовых, огород напоминал ковёр! Маки были в огородах у всех, но не в таком количестве, эти маки так украшали деревню! К верху от тёти Розы стояла сепараторная, где летом перегоняли молоко. Далее жили тётя Авдотья и дядя Паша - брат и сестра. У тёти Авдотьи не было одной ноги выше колена, протеза у неё не было, она ходила с одним костылём, удивительно, но она носила воду на коромысле, держала, как и все скотину, для коровы заготавливала сено, и это на костыле с одной ногой! Огород ей пахали мужики, дрова тоже они заготавливали. Мы с Алей очень часто бывали у тёти Авдотьи. Дом у неё состоял из прихожей - кухни и горницы, дома была всегда такая чистота, прохлада, белые строчённые занавесочки, на окнах гераньки, горница была оштукатурена и всегда побелена, как и русская печь. Окна в горнице выходили на север, солнышка здесь никогда не было, но она была такая светлая, уютная! Когда мы с Алей прибегали к тётушке Авдотье, она нас сразу отправляла в горницу, приговария - ходите, ходите девоньки, он вас уж заждался! Мы с радостью забегали в эту светлую, с жары прохладную комнату, усаживались на лавку, что стояла около окон ( в деревне лавки были длинные ) А напротив у стены стояла просторная кровать, на ней лежал дядя Паша. Бельё на кровати было иссиня белое, на дяде Паше тоже. Дядя Паша был парализован, он не двигался и не говорил, он только всегда радостно нам улыбался, мы, наверное, были с Алей единственные гости из того мира, что был за окнами ( так мне казалось ). А за окнами огромная поляна у дома в ромашках, там пело и звенело лето! Тётя Авдотья не могла выносить дядю Пашу на улицу, коляски не было, его миром была эта светлая горница, да поляна за окном. Когда тётя Авдотья ковыляла, как могла с вязанкой сена или травы под окнами, или на плечах с коромыслом, с костылём вместо ноги, глаза дяди Паши становились мокрыми и одна за другой на подушку сбегали слёзы... он был совершенно белый - белый,  худенький и всегда чисто выбритый. Мы подходили к нему с Алей и гладили его руки, худенькую голову, плечи, салфеточкой вытирали слёзы - она всегда лежала на подушке, тоже беленькая, с вышитым цветочком. Повозившись на кухне, тётя Авдотья надевала белый фартук и несла чашку с едой. Около кровати всегда стояла застеленная табуретка для еды, а на ней кувшин с водой и стакан, и вторая табуретка для тёти Авдотьи. Лёгким движением она усаживала дядю Пашу среди подушек и кормила его с ложки, приговаривая ласковые слова, дядя Паша улыбался, кушал, тётя вытирала его салфеткой, гладила по голове, разговаривала с ним, рассказывая о том, что сделано, что ещё надо делать, он слушал её, ел, между ними была такая невидимая связь, такая родственная любовь, такое взаимопонимание, тётя рядом с ним отдыхала и телом, и душой... Мы с Алей сидели тихо, не смея нарушить что то очень важное. Когда она уходила с чашкой, около дяди садились мы, он сидел среди подушек такой счастливый, смотрел на нас и улыбался, а мы во весь рот улыбались ему и что - то тоже рассказывали наперебой. Когда надо было поухаживать за дядей Пашей, тётя отправляла нас в огород за овощами, покормить курочек, налить водицы, дать еды собаке. Странно, но в доме не было запаха, кроме запаха свежести, а ведь здесь годами лежал больной человек. Каждый раз мы уходили от них притихшие, баловаться, шутить, смеяться не хотелось, на душе у меня было чувство покоя, радости, печали, чего - то светлого...
На следующий год я закончила шестой класс и снова приехала в Станамыс, лето было тёплое, с дождиками, мы часто навещали тётю Авдотью и дядю Пашу, всё было как всегда... Однажды утром, когда я уже позавтракала, бабушка сказала, что бы мы с Алькой шли за деревню и рвали ромашки, и васильки, васильки росли по ржаному полю, я всегда бегала туда, что бы нарвать букеты. Накануне бабушки не было почти целый день дома, дедушка тоже уходил из дома несколько раз, они были чем - то озабочены. Мы рвали цветы, ставили их в вёдра с водой и не понимали, для чего надо было их столько. Вечером со слезами на глазах, бабушка мне сказала, что дядя Паша умер - добавила, что отмучился бедный и всё сетовала, как теперь будет жить тётя Авдотья, я тоже плакала. Дедушка лёг на кровать и лежал лицом к стене.
Утром, когда я проснулась, у двора стояла лошадь запряжённая в телегу, мой дедушка работал в колхозе конюхом. Мы позавтракали молча, бабушка велела сносить цветы в телегу, прибежала Аля, помогла мне с цветами, бабушка вынесла тазик со стряпнёй и мы поехали к дому тёти Авдотьи, все деревенские собирались на похороны. Когда мы подъехали, мужики пошли в дом, вынесли гроб с телом дяди Паши, женщины застелили телегу рядном,* на него поставили гроб. Дядя Паша лежал такой же как при жизни, весь беленький и чистенький, лицо было спокойное, как будто он спал. Никто не рыдал, не голосил, но было так печально... Тётя Авдотья была бледная, осунувшаяся, вся в чёрном, мужики закрыли гроб крышкой, подколотили гвоздями, на гроб положили какую то подстилку и посадили на него нас с Алей, вокруг гроба сели женщины с тётей Авдотьей и мы трнулись, мужики шли за нами. Перед нами с Алей лежали те цветы, что мы собирали накануне, бабушка сказала, что бы мы их бросали на дорогу. Кладбище было не далеко от деревни, рядом с липовой аллеей, цветов хватило и ещё осталось положить на могилку. Что было потом, я плохо помню, мне запомнилось, как мы сидели на гробу и бросали ромашки и васильки, что вчера с таким усердием собирали. Нам не было страшно, нам было жалко дядю Пашу и тётю Авдотью.
После похорон все собрались в их доме на поминки, мы ели в той горнице, где лежал дядя Паша, было так непривычно видеть пустую кровать, никто нам не улыбался, я заплакала от горя, тётя Авдотья подсела ко мне, обняла меня и тоже заплакала... Это были первые похороны в моей жизни... Несколько дней меня ничего не радовало, было грустно и печально, как будто что светлое и важное исчезло из моей жизни. Мы навещали тётю Авдотью с бабушкой, она всё больше лежала, глаза у неё были сухие и красные, увидев нас, она начинала плакать, мы тоже, я понимала, что в жизни тёти Авдотьи случилось большое горе, случилось непоправимое... Потом жизнь для меня вернулась в обычное русло, но я как - то повзрослела, на многое стала смотреть другими глазами... если проходила мимо дома тёти Авдотьи, сердце моё больно сжималось, глаза щипало, как мне хотелось забежать в горницу, увидеть улыбку дяди Паши, погладить его, видеть, как около него хлопочет тётя... Но заходя, я видела пустую кровать... дяди Паши уже нет и не будет никогда... К концу лета меня увезли домой в город Кудымкар, как - то всё это подзабылось, ушло на задний план...
На следующее лето я опять отдыхала у бабушки с дедом, как то гуляя, я позвала Алю сходить до тёти Авдотьи, она сказала, что тётя уехала, а в доме никто не живёт. Вечером я спросила бабушку про тётю, она сказала, что тётя уехала в Беларусию к родным, а вскоре пришла от родных весточка, что тётя Авдотья умерла на Родине и что она очень сожалела, что уехала из Станамыса. То лето для меня было коротким в деревне, мне надо было ехать в пионерский лагерь. Со временем кое что стёрлось из памяти, но эти люди остались в моей памяти светлым пятном, о них я помню всю жизнь, помню с болью и благодарностью... иногда со слезами на глазах...

Этот рассказ написан в память о деревеньке Станамыс, в память о тех людях, кто в ней жил.
Этой деревеньки уже нет и нет многих...

* - рядно, это самотканое покрывало, часто из грубой нити.