Записки до востребования. Отрывок 172

Записки до востребования.
Отрывок 172

Чья-нибудь душа, которую ты знал чистой и чудесной, полной самых светлых намерений, погодя является к тебе после какого-нибудь отсутствия, и ты с грустью обнаруживаешь, что в ней откуда-то проросли не чудесные и не светлые порывы, а совсем другие растения.
Возвратившаяся душа ждет от тебя привычной поддержки и пособничества, но ты уже в конфликте с тем, кого защищаешь и поддерживаешь сейчас, в конфликте с самим собой, если возьмешься помогать этой мрачно обновленной душе.
Не все души так изменчивы, большинство их хранит себя и тебя, но души-оборотни есть, и та часть их, которая была с тобой, с Тропой засохла, отморозилась и помертвела.
Ты корректно ведешь беседу, расспрашиваешь о житье, уточняешь подробности, а под сердцем уже холодок, знак беды. Почти отчаявшись, ты берёшься разбудить, реанимировать омертвевшие связки образов и смыслов, которые вели раньше эту душу и были ею ведомы, но они мертвы, они – картинки эпизодов, не вызывающие никаких ассоциаций и чувств у их обладателя, многие из них он уже выкинул за ненадобностью – забыл.
– Ты сволочь, Юрка, – говорит мне повзрослевший Швед. Его не было три с половиной года.
– Я слушаю тебя внимательно, – говорю я, глядя Шведу в глаза.
– Ты ведь знал что со мной будет, если я уйду из группы, – говорит Швед и тоже смотрит мне в глаза.
– Знал, – говорю я.
– Почему же ты меня отпустил? – спрашивает Швед. – Ты видишь это, Юрка? – показывает он наколки на пальцах.
– Вижу, – говорю я. – И никого никогда не держу. Это был твой выбор, а не мой.
– Я был тупым восьмиклассником, а ты уже взрослым думающим дяденькой, – говорит Швед.
– Все свободны, – отвечаю я. – Так было, так есть и так будет.
– Почему ты не убедил меня? – напирает Швед.
– Картинку я тебе нарисовал, – говорю я. – Даже подробности угадал с «малолеткой» и сроком.
– Ты должен был заставить меня остаться в группе! – почти кричит Швед. – Ты же был моим другом, как ты мог меня отпустить?!
– Потому и отпустил, – говорю я. – Ты тоже был моим другом, но почему-то ушел.
– Я же был дурак, пацан, малявка! – напирает Швед. – А ты большой умный дядя!
– Ты прав, Игорёк, – говорю я. – Но если бы мы сейчас вернулись в тот семьдесят пятый год, я поступил бы ровно так же.
Швед смотрит в стол, и мы немного молчим.
– Чем я могу помочь тебе? – спрашиваю я.
– Возьми меня в лес, – просит Швед не отрывая глаз от стола.
– В субботу, в шестнадцать тридцать – здесь. Это двухдневка с новичками.
– А старики будут? – спрашивает Швед.
– Полгруппы, восемь человек.
– А Костявр?
– Идёт.
– А Симпли?
– Тоже, – говорю я. – И Мика, и Дон, и Индеец. Мишка, Андрюшка, Маринка, Серёжка.
– Они мне тогда говорили, что Горгона – обыкновенная бл-дь, но я не поверил. У нее язык хорошо подвешен. А мы дома бедно жили с мамкой и бабушкой. Я хотел, чтобы мы хорошо жили.
– Швед, мы сделали всё, чтобы ты не ушел, – говорю я. – Большего сделать мы не могли.
– Бабушка умерла в прошлом году, – тихо сказал Швед. – Менты меня на похороны не отпустили. Не положено.
– Хочешь, поживи у меня на Басманке, – говорю я.
– Хочу, Юрка, – говорит Швед. – Но я с мамой еще побуду. А потом в лес пойдем. Да?
– Да, Игорёк. У тебя есть время всё начать сначала.
Он поднимает глаза и отрицательно мотает головой.
– Сначала ничего не бывает.

В субботу Швед не пришел. Вернувшись из похода, мы узнали, что в пятницу вечером он крепко выпил, стал буянить в каком-то дворике и разбил морды двум мусорам, которые приехали его забирать.
Больше мы никогда не виделись со Шведом. Остались его фотографии, последние – на скалодроме под Туапсе в 1975 году. Эти фотопленки смыло паводком в 2005-м, когда ребята спрятали фототеку Тропы в подвал от банды депутата С. С тысяч фотоплёнок, отснятых начиная с 1956 года смыло эмульсию. Осталось несколько отпечатков, совсем чуть-чуть.
На фото Швед в белой вязаной шапочке разбирается со своей грудной обвязкой сосредоточенно и спокойно.
Когда он только появился в группе, приезжали ленинградские альпинисты и каэспешники. Они пошли с нами в лес на тренировку палатки, а вечером спросили у меня:
– Откуда у вас этот шведский мальчик?
– Шведский? – удивился я. – Кто?
Ленинградцы показали на Игорька, и я с удивлением заметил, что он действительно мог бы оказаться в иллюстрациях к Астрид Линдгрен или в других замечательных книгах скандинавских писателей о детях и про детей.
Группа сидела тут же, и кто-то с улыбкой спросил у Игоря, разглядывая его светлые волосы и точеный скандинавский профиль:
– Швед, как у вас там погода в Норвегии?
– Это будет моё лесное имя? – с надеждой спросил Игорёк.
– А ты хочешь? – спросил Мика.
– Да.
– Швед, передай мне, пожалуйста, бутерброд со шпротой, – попросил Дон. – Там два остались, твой и мой. С твоего шведского стола.

Расставаясь с нами в семьдесят пятом, Швед попросил, чтобы мы не искали его, не заходили к нему домой, а на его место в основной группе взяли кого-то другого. Просьба была принята, отменить ее Швед не успел, и Тропа, всегда верная последнему слову, выполняла эту просьбу беспрекословно.
Если бы мы были хоть в какой-то степени «мадридским двором», умели и хотели бы плести интриги, имели бы закрытую психолого-педагогическую кухню, все могло бы сложиться лучше. Но никакого спасительного двойного дна у нас не было.

Швед казался мне подросшим Малышом, который «и Карлсон». Его желание в четырнадцать лет быть мужиком и обеспечить материально свою семью было естественным. На работу подростков брали только с 16-ти лет, да и то на грошовую зарплату и под вечным дурацким присмотром К.Д.Н.

У меня нет для вас другой Тропы. Двойное дно и конструктивная фига в кармане – не про нас. Тропа родилась на свет уже с отсутствием хитрости. Взять ее было неоткуда. Так и прожили.

Юрий Устинов
2015-2017
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com