Мне двадцать лет

Я вздохнул,
этот воздух уже не вернуть,
каждый вздох — после
будет похож косвенно,
будет рифмованный,
но все же другой.
— сколько мне осталось таких?
Пока время нежной рукой
выжимает воду из тела,
вернее, гладит меня против шерсти,
забирая всю влагу в ладони
и отдавая её шести
новорожденным:
с белесыми кудрями,
пухлыми
и плачущими от избытка воды в организме,
— может подставить канистру
и раздать синющую старикам?
По клочкам,
похожим на рваные письма,
снег ложится и тает,
тает медленно
или быстро,
но главное, что заканчивается.
Я смотрю на фотографию отца,
мы с ним на ней одногодки,
так и хочется выкрикнуть: «Кто ты?
И знал ли ты в этот миг,
что глядишь в глаза мне,
почти двадцатилетнему,
и улыбаешься так добродушно?»
словно нарочно,
словно готовился
всё к нашей встрече заранее.
Временем каждый ранен:
кто-то летально,
а кто-то слегка;
сирены скорой сверкают
над крышами грязных машин,
и опять этот синий
режет ночь небольшими кругами;
сплошная линия
на дороге стала прерывистой,
а, может, всегда такою была.
Эти слова,
что написаны выше,
что сейчас собираю по буквам,
после — останутся в прошлом,
станут сладким
и будто
значительным.
Мы летим через жизнь,
как дым через вытяжку,
сквозь грохот разбитых бокалов,
твое неумение готовить яичницу,
и красивые ноги в чёрных прозрачных колготках…
нет, лучше в летних сандалиях.
Над плитой
и снова на кухне,
— ты заметила, всё повторяется?
дым рисует массивные клубы
и куда-то всегда растворяется.