Белая ворона оперяется

СЛИЯНИЕ

 К нам, цацам из лучшей женской школы, по мановению свыше, в четвёртом классе перевели мальчишек из соперничающей с нами 10-й школы....потрясение основ! Какие-то сопливые маломерки, от их уборной на все три этажа школы то мерзким козлиным запахом несло, а то и  табачком.
  Наши классные дамы зажимали носы и утыкались в кружевные платочки с ароматом «Красной Москвы», («Любимым ароматом императрицы»), а нам, мелкотне, запрещалось пользоваться любыми духами, и мы воленс-неволенс вдыхали эту жуткую смесь.
Может, поэтому никаких любовей у меня тогда не случилось - я относилась к мальчишкам как к низшим существам: тупым, вонючим и недостойным внимания.
Кто знает — может, от моего идиотского высокомерия, присущего мне на протяжении всех школьных (увы, и не только школьных) лет, родилось позже моё странное прозвище «Люся-эмансипе» - об этом я узнала лишь на встрече выпускников, двадцать лет спустя, когда в ресторане «под парами» мне высказали многое, о чём я по глупости своей и беспечности даже не подозревала.

РЫБА ГНИЁТ С ГОЛОВЫ

 Такие слова в свой адрес я впервые услышала от Букатишны, первой классной дамы, пардон, классной руководительницы моего пятого класса, учительницы русского языка и литературы. 
  Эта невысокая дама с густой кучерявой и безукоризненной стрижкой твёрдо выступала на тоненьких ножках при высоченных каблуках, в неизменных чёрных гамашах с длинными штрипками на светлом фоне тончайших чулок. Мы её и боялись (зело строга была, а сверлящие, неопределённого цвета глазки нас просто гипнотизировали), порой и насмехались втихаря над её неизменными штрипками, но и уважали - предмет свой она знала блестяще! 
  Её стараниями меня «избрали» председателем пионерского отряда (полагаю, за мою абсолютную грамотность -  много книжек читала), и мама тщательно пришивала на левый рукав школьной формы коричневого цвета две кумачовые полоски на картоне, знаки моего отличия от прочих, не подозревая, чем это для меня обернётся.
 (Обернулось - и на всю жизнь - отвращением к любой начальственной должности и явной нехваткой честолюбия. Правда, должности всё же были в моём трудовом анамнезе, одна аж из высшей категории «А», что меня вполне устраивало, так как мне, по сути, никто не подчинялся).
Именно Букатишна произнесла в мой адрес эти слова, когда не оправдала я её надежд: «Рыба гниёт с головы...»
Это я была головой её Рыбы...
С чего моё загнивание началось, толком и не вспомню; проявилось оно, скорее всего, после посещений на дому наших двоечников. Мы (я и еще кто-то из совета отряда) приходили вечером без приглашения, но по приказу классной дамы, к нашим закоренелым «отстающим».
Это было потрясением и мукой: окунаться в нищету и убожество чужих подвальных сумрачных комнатёнок, затхлых запахов несвежей пищи, водочного перегара, ощутимого даже в жилых комнатах "амбрэ" из отхожих мест во дворе...Было почему-то стыдно и за себя, и за Букатишну, и за то, как по-разному люди живут «в нашей юной прекрасной стране»...
Так мы знакомились с условиями жизни одноклассников и причинами их неуспеваемости в школе.
Мне это знание далось нелегко, но я прониклась уважением к нашим двоечникам, хотя бы за то, что они просто исправно ходили в школу и сохраняли свое достоинство ценой потасовок и молчаливой угрюмости, когда их распекали и учителя, и однокашники. И так мне стало тошно выступать в навязанной роли то ли контролёра, то ли соглядатая, - невыносимо! Увиливала от руководства и участия в сей акции "помощи отстающим"; вначале втихаря, а потом и в открытую. Но увиливать долго не пришлось.
Я пошла другим путём - «не замечала» списываний, пододвигая свои раскрытые тетрадки на край парты для удобства всем желающим и шипела подсказками при устных ответах "подопечных" так успешно, что меня пересадили подальше от греха на заднюю парту.
Таким образом, моё «загнивание» обрело столь очевидные очертания, что меня скоренько «переизбрали». Педагогически правильная мера - класс был спасён от разложения; в дружном хоре одобрения усекновения главы пионерского отряда в учительской прошелестел и мой благодарный вздох облегчения.
К оздоровленной тушке рыбины приделали свежую (нужных кондиций) башку и наш пятый класс благополучно продолжил намеченный школьной программой маршрут в бескрайнем море знаний.

БЕЛАЯ ВОРОНА ОПЕРЯЕТСЯ
 В седьмом уже классе, вернее, по его окончании, наша «химичка» по прозвищу «Киса» (красавица синеглазая и чернокосая, любила носить огромные клетчатые или полосатые банты на груди) затеяла поход на Коелгу. Эта небольшая речка была известна месторождением и добычей знаменитого коелгинского белоснежного мрамора.
Тогда я впервые вкусила прелесть тушенки с макаронами и сгущёнки у костра, боль в спине от рюкзака и свою непригодность к коллективному счастью. Словно отсвет мерцающего белого мрамора пал на моё «оперенье», которое с годами стало совсем уж неприлично белым.
 ...На ночлег походники (нас было душ пятнадцать) устроились в какой-то избе. Никак не могу вспомнить, из-за чего разгорелся сыр-бор, но помню нестерпимое своё желание куда-то уйти, убежать, не видеть и не слышать своих одноклассников, да и Кису тоже, как-то снисходительно и противно им подхохатывавшую. А куды бечь, как говорится? Уже быстро темнело, «степь да степь кругом», вот и звёзды первые проявились - какая из них моя путеводная, Бог весть...
Ночь я провела в чулане, куда мне Киса предложила удалиться, обнаружив меня во дворе, где я сначала беспомощно металась, пытаясь справиться с подступающими слезами, а потом улеглась на широченном бревне, «глядя задумчиво в небо широкое» - ну если тебе с мышами приятнее будет, чем с нами...
Да, да, да! С мышами, о которых я в сказках читала, а видала живьём только в нашем школьном «живом уголке» - с молчаливыми серенькими симпатягами, - лучше с ними!
Это была незабываемая ночь — в чулане пахло опилками, ложем служили свежеоструганные доски, вместо подушки  мой хилый рюкзачок, сшитый бабушкой Верой из какой-то плотной защитного цвета ткани. И полутьма: сквозь щелястую стенку какое-то время пробивались полосы света из общей спальни, а потом свет выключили под злорадные реплики - вот щас заревёт и прибежит, воображала (выбражуля, как тогда произносили).
А когда всё стихло, в темноте я вдруг ощутила такой простор и покой на душе, словно вырвалась на волю из душной избы!
И задремала, почти счастливая...
Наутро, да и потом, когда начался восьмой учебный год, словно по негласному уговору, никто не вспоминал об этом походном эпизоде.