Городок

 Строили его, как говорили, немцы, и, надо сказать, на совесть. Высокие потолки, широкие окна, дубовый паркет, просторные комнаты и кухни, большие ванные комнаты со сверкающими «золотыми» кранами и окнами на небо с облаками и зелёный двор. Отдельные квартиры были разве что у большого начальства, а большинство народу жило с соседями, в коммуналках, так сказать.
Народ состоял из служивых - прокурорских,  милицейских, военных, людей «в штатском» с семьями и без.   
В городе его называли «городок МВД», точнее, Первый городок МВД. Был еще Второй городок, в паре кварталов от Первого. Туда мы проникали без ведома родителей как в другой мир, запретный и потому манящий, настолько он отличался от нашего, Первого.
Дело в том, что в Первом жили только офицеры с семьями, а во Втором низшие чины, обслуга, так сказать. И жил там народ совсем по-другому: в тёмных бараках, подслеповатых многокомнатных халупах, без намёка на какие-то удобства, зато весело - с пьянками-гулянками, гармошками и поножовщиной по выходным. 
Все мои друзья и подружки, спутники моего дошкольного, но уже городского детства, жили большей частью в трёх подъездах «сталинского» пятиэтажного дома, в квадрате двора, в самом центре города, правда, отделённого от него четырьмя мощными бетонными трехметровыми тумбами - створами металлических ворот. Они раскрывались только для машин.
Правда, рядом были и калитки для свободного прохода, но четвёртую из них можно было миновать только сквозь «проходную» - крытую будку. Там дежурил неприветливый дядька в форме, сидел он за прилавком, а под рукой бдительно держал чёрный эбонитовый телефон.
Малышне внушалось: если мы без спросу просочимся на проспект, тогдашнюю главную улицу Спартака (там продавалось мороженое в голубых кузовках ласковыми тетями в кружевных наколках, а через дорогу — Детский парк с качелями и каруселями!) – тут-то нас и «зафиксируют». Мы сдуру верили, а потом осмелели и небрежно приветствовали стража ворот, на всякий случай пулей пролетая мимо.
Оказывается, в этом единственном во дворе доме, с центральной частью в семь(!) этажей и высоким парадным с выходом на улицу и во двор жил самый-самый большой начальник, охраняемая персона.   
Охраняли его и возле квартиры — на площадке шестого этажа там был милицейский пост, со столиком и неизменным телефоном, а чаще всего дежурил на этом посту «Шкелет». Так прозвали мы длинного и  худющего офицера, впалую грудь которого пересекала рыжая портупея с такой же рыжей кобурой сбоку тощей задницы.
Одно время нашим тайным развлечением с подружкой Нелькой из соседнего подъезда нашего дома были набеги на «Шкелета». Делалось это так: мы чинно входили в сановный подъезд со двора и поднимались лифтом (благо лифтера тогда не было) на шестой этаж. На всякий случай, была отговорка - в этом подъезде жили две наши знакомые сверстницы, близняшки.
Открывалась дверь лифта на шестом этаже, «Шкелет» привставал со своего стульчика и машинально тянулся к кобуре. Мы еле успевали раскрыть рот для «Здрассьте...», но приступ идиотского смеха чуть ли не валил с ног и, давясь от него, мы кубарем ссыпались по лестнице, корчась от хохота и сладкого ужаса: выстрелит-не выстрелит...
Как ни странно, какое-то время нам все сходило с рук, а потом стало неинтересно - «Шкелету» мы примелькались, надоели и он перестал на нас, как на чужаков, реагировать. Когда на наше ехидное «Здрасьте» он кивнул, даже не обернувшись в нашу сторону, вся веселуха сошла на нет...
Потом признали - хороший был дядька, на нас ни разу никому даже не пожаловался. А может, мы таким манером его развлекали - посиди-ка целый день как приклеенный!

Жажда приключений сжигала нас с Нелькой (уже  напиханных сверх всякой меры историями про разведчиков и шпионов, слово «синонимы» мы еще не освоили).
Нас не устраивали уже прежде столь захватывающие войны с мальчишками из двух домов напротив - почему-то их называли «петропавлами» - со штабами на огромных деревьях в нашем зеленом дворе, с тайниками-секретами с «особо важными сведениями» под кустами и устными донесениями преданных соратников. Нам захотелось выследить настоящего шпиона, да где же его взять, скрывается ведь, вражина!   
Но нас не проведёшь! Объект был найден. Мы дали ему кличку «Серый», недолго думая, ведь одет он был в костюм серого цвета. Рослый мужчина с проблескивающей в рыжих волосах лысинкой чем-то сразу нам не понравился.
Скорее всего, тем, что одет он был как-то «не по-нашему» (просто на нём подозрительно хорошо сидел костюм, а жёлтые ботинки так и сияли!).   
Что-то в нём не так...Уж больно выделялся он средь уличной толпы - «наши» мужчины носили привольные широкие штаны или галифе с сапогами, а пиджаки или «вельветки» ну никак не отличались элегантностью. (Впрочем, если бы мы встретили его в Городке, вряд ли он привлёк наше внимание - «штатские» одевались вполне прилично, но на улице среди разношерстной и будничной толпы он просто резал наш бдительный глаз! Да и со «Шкелетом» стало всё ясно и скучно).
Мы переглянулись – а вдруг шпион? Идёт, разглядывает витрины магазинов - а что там разглядывать-то! - осматривается (ага, у него назначена встреча с сообщником!) и вдруг наклоняется, ставит на бордюр ногу и якобы перешнуровывает свои невыносимо шикарные ботинки! Классический жест шпиона!
   ...Уже смеркалось, когда, еле живые от усталости, мы потеряли из виду «объект» и поплелись домой, предчувствуя заслуженную трёпку. Предчувствия оправдались.
Был и другой интересующий нас персонаж, но потешаться над ним, а уж, тем более, следить, даже нам с Нелькой и в голову бы не пришло!
Хозяин двора - комендант товарищ Фатхеев. В любую погоду он, в военной форме без погон и в неизменной выгоревшей фуражке угрюмо рассекал вверенное ему пространство, бдительно буравя территорию маленькими тусклыми глазками. Поговаривали, что его «попёрли из органов». В поле его зрения попадаться было совсем нежелательно - всегда найдёт «доброе» слово...
Но я попалась. Ну пустяковый вроде повод - петлёй из скакалки пыталась зацепить зеленый кленовый листик - мне хотелось рассмотреть его прожилки и нарисовать, наверно...А тут Фатхеев.
Допрос на месте преступления. Состав преступного деяния:   умышленная и злостная порча зелёных насаждений; виновная сама призналась (была я на редкость правдивой девочкой; то есть, основа житейской глупости заложена крепко и навсегда). 
    Донос родителям. Штраф 25 рублей (ой, это сколько же мороженого-то на эти деньги съесть - лопнуть можно!).
Самым жутким был допрос. Я впервые в жизни столкнулась с человеком, наслаждающимся своей властью над перепуганной и недоумевающей пятилетней девчушкой. И впервые поняла, что есть ситуации, когда ты беспомощен, не можешь ничего объяснить, поскольку твои объяснения этому человеку не нужны, хотя он их требовал, размахивая перед моим лицом искривленным пальцем трехпалой руки. Кто послал-с какой целью-кто ещё в твоей банде-доложу куда следует-исчезнешь...
И тут во мне словно что-то хрустнуло, надломилось. ИСЧЕЗНЕШЬ. Этим словом, словно кувалдой, трехпалая полоумная сволочь в фуражке проломила дыру в бездну моего давнего полу-осознанного страха, где всё исчезало.
Из этой дыры, как мне сейчас кажется, хлынуло и надолго, а скорее, навсегда поселилось во мне ощущение зыбкости мироздания, страха исчезновения в никуда, беззащитности...и чувство непонятной мне самой вины. Последнее было самым болезненным, тем более, что я понимала всю ничтожность своего проступка и несоразмерность «преступления и наказания». (Что же это было? - отголосок моего внутриутробного «гостевания» на Лубянке?  Скорее всего, произошёл резонанс, потому и рухнул хрупкий детский мостик моей душевной гармонии).
Эту «дыру» мне мучительно приходилось «заделывать» всю последующую жизнь...а земля была плотная, с влажным лилово-свинцовым отливом...и солнца лучи всё тянулись никак не могли добраться до неё.
Так во мне поселились навсегда неверие в свою самоценность, неуверенность во всем, за что бы я ни бралась, какая-то душевная трусливость, что ли...Забитость — назову это так. (Но как я её преодолевала, с каким внутренним усилием, выливающимся в своего рода жизненную отвагу - круто менять складывающийся сценарий судьбы - знала только я одна). 
А в детстве эта особенность или ещё зарождалась, или инстинктивно маскировалась мной.  Меня считали, я полагаю, вполне благополучным ребенком. Правда, дралась (при необходимости - за наших, за брата, за справедливость, за нечто неосязаемое, но важное почему-то для меня), но драчуньей не слыла, а уж тихоней-то и подавно.
Свою мучительную застенчивость и забитость я скрывала за маской «быть такой, как все». И, несмотря на все старания, всегда выбивалась из строя, вечно шагала не в ногу и невпопад, всю жизнь была белой вороной, в которой чего-чего, а уж никакой забитости никто бы и не заподозрил!   
   (В школу я пошла шести лет, в первый институт в шестнадцать, - это тоже способствовало укреплению «забитости» уже в иной форме, породило инфантилизм, от которого вроде начала избавляться лишь ближе к старости. Все сверстники казались мне (да и были) опытнее и житейски умнее меня, ведь основа глупости моей была нерушимой, воспитанная с младых ногтей: всегда говори  правду и доверяй всем людям, какими бы они тебе малосимпатичными не казались. В общем, я слыла «умной дурочкой» и не только в юности. Впрочем, особых страданий мне это не причиняло, скорее досаду, что с таким положением вещей приходится смириться).
Может, поэтому я в детстве просто искала любой повод    заменить один страх на другой и преодолеть его? Не потому ли лезла сама и подговаривала других малышей на разведку в самые запретные места?
В нашем подъезде их было два: огромный открытый подвал (лифт поставили уже много лет спустя) со свободным входом с первого этажа и столь же огромный чердак, куда легко можно было проникнуть с площадки пятого этажа.
Подвал не освещался, только в углу поблескивал сквозь щели пристроенной будки слабый огонёк. Он сводил нас с ума: что там, какая тайна? Подойти к подвалу все могли, а спрыгнуть вниз не каждый решался. Там перила были ещё, редкие и высокие. Но наша отважная троица вслед за мной «сделала это!».
Трепеща от предвкушения открытия, приникли к светящейся щели...какое разочарование! Свёрнутые кольцом пожарные шланги, вёдра, мётлы — ну ничего интересного! А вот как выбраться отсюда… да никак, мы и дотянуться-то не могли до перил, сквозь которые пролезли...
Наше трио могло орать до посинения: взрослые все на работе, стены в квартирах, где бабушки и дедушки, толстые. Спас нас дядя Вася с первого этажа. Он, на наше счастье, как раз вернулся из командировки и, заслышав наши душераздирающие вопли, спрыгнул к нам, быстро и деловито перекидал на волю. И не ругал, а даже подмигнул и угостил леденцами, как обычно.
Был он невысок, но щеголеват, ходил без формы, всегда чисто выбритый и приятно пахнущий парикмахерским одеколоном. Жены и детей у него не было, но для соседской детворы у него всегда находилось по конфетке.
   (Но как-то летним вечером он не успел нас угостить — приехала черная легковушка, трое мужчин в штатском вошли в подъезд, а вышли с дядей Васей. Больше мы его не видели...).
О другом запретном месте, чердаке ходили зловещие слухи. Якобы там, на крашеной серой масляной краской стене были отчётливо видны красные отпечатки чьих-то рук - кровавые, конечно! А ещё - что там, на чердаке, кто-то тайно жил.
Нам с подружками поведал об этом «чемодан с соплями» Толян, живший в другом совсем доме пацан, известный трус и провокатор. Но мы с восторгом «повелись», нас даже не насторожило, что тот даже согласился принять участие в экспедиции.  И вот, на цыпочках, затаив дыхание, мы крадёмся вдоль страшной серой стены, упирающейся в закрытую, но без замка, дверь.
- Куда смотрите, дуры, вот!
На сером фоне стены цепочка багровых пятипалых следов, ведущая к загадочной двери. И нам как-то расхотелось двигаться дальше...
- Ну, что я говорил!
Толька торжествующе орал, забыв про конспирацию, и нас обнаружили.
В распахнувшейся двери квартиры пятого этажа возник «Трубадуй» - так звали мы дирижера военного оркестра. Грозный красавец в нарядной форме отнюдь не музыкально шуганул нас и пообещал нажаловаться родителям, что и сделал, по-видимому. Мне-то влетело будь здоров! Остальным из нашего дома тоже, а Толяну, чьи отпечатки мы попёрлись сдуру смотреть, вряд ли...
А дверь-то была не заперта снаружи не просто так. К ней тайком, ночами, приносили кулёчки и миски с едой, и наутро все было, как было.