Обретение имени

     Евгений!..

     Родители (а идея была отца, как он сам потом рассказывал) назвали меня не в честь реального человека, но литературного героя — Евгения Онегина! Во времена Пушкина имя это было довольно редкое, но с годами роман в стихах настолько стал близок сердцу русских, что Евгением стали называть чаще, чем Иваном. Впрочем, я был вторым ребёнком в семье, первенца семейный совет постановил назвать любимейшим именем со времён Владимира Красного Солнышка, крестителя Руси, в честь Владимира Ильича Ульянова-Ленина.
 
     Владимир, мой старший брат, не мог не стать авторитетом и реальным моим первым учителем, тем более, что разница между нами не год-два, а целых три!
 
     Третьего брата мама с папой назвали в честь Сергея Есенина, четвёртого — в честь Александра Пушкина. Выбор имён, надо сказать, знаменательный.

     Детский садик мы не посещали, и характеры крепили на улице. Там-то и произошла первая метаморфоза с именами. Владимир и его друг Алексей объявили вдруг, что их следует величать по-иному: Том и Джино! (Ох, уж это увлечение
"диким" Западом)...

     Мне не очень-то и хотелось менять своё имя, но я был самым маленьким из допущенных в дворовую команду, возможно, самым драчливым, и мне тоже хотелось быть Томом (Сойером), но перечить старшему брату я не мог, и фантазии не хватало. "Жинда" – предложил кто-то из знатоков английского, что означало, как я потом узнал, "Рыжий". Все сразу поддержали: "Жинда, Жинда!" Новое имя мне сразу не понравилось, показалось неблагозвучным, даже грубым, но привязалось ко мне во дворе.

     В семь лет, когда я отправился в школу, я вновь обрёл имя, данное мне родителями и любимое мною: Евгений-Женя. Часто — Женька, но иногда и Женечка. Так назвала меня однажды моя первая любовь — Галка Генерозова.

     Это вообще целая история: первоклашек пригласили в театр оперы и балета. В конце настоящего спектакля мы должны были выбегать с бумажными цветами и на нас обрушивался шквал аплодисментов. Спектакль очень нравился зрителям, и нас приглашали вновь и вновь. Но мне нравился не сам спектакль а закулисье. А проводили мы за кулисами по нескольку часов. Там-то я и влюбился второй раз. Она была из другой школы. Я так и не узнал её имени. Просто смотрел и смотрел и не мог оторвать глаз.

     Однажды после дневного спектакля, когда я возвращался один домой, Галка Генерозова окружила меня с пятью подружками и сказала: "Ну, Женечка! Кого ты больше любишь, говори!"

     Боже, что я ей отвечал, как был груб... стыдно вспоминать. А вот её "Женечка" запомнилось...
 
     Первый раз по имени-отчеству назвали меня по окончании седьмого класса в Сибирском Академгородке на летней учёбе победителей физической олимпиады — не за решение задачи, а за поставленный вопрос. Что-то я отчебучил, чисто интуитивно, и молодой доктор наук, совсем юный профессор, пронзительно посмотрел мне в глаза и спросил моё имя и отчество.
   
     — Евгений Петрович, — выговорил я с трудом, а молодой профессор стал разъяснять суть проблемы как бы только мне, обращаясь по имени-отчеству вновь и вновь. Запомнилось.
   
     К десятому классу я отпустил свои каштановае волосы, и они вились, как у "Битлс", как и положено было гитаристу. После окончания школы я уже зарабатывал деньги, играя в ансамбле перед сеансами кино, пел бархатным баритоном, улетая временами в фальцет, и ко мне привязалось новое американизированное: Юджин — в нём чудились юга и приятный ужин у моря. Я не мог возражать. Всерьёз стал подумывать: песенная карьера — или наука. Сцена — манила, желание познавать мир — не отпускало. Всё решили обстоятельства: прямо из кинотеатра украли у нас все инструменты и аппаратуру, и меня ждал университет, а наука обретала учёного: меня интересовали тайные загадки живого. (Но сцена-то теряла харизматичнейшего шансонье!)

      В университете мы вообще были все хиппи, что только с именами не делали. Я, к тому же, сыграл в народном театре Кошона из "Жаворонка" Жана Ануя, так что называли меня и мсье Кошон, а по окончании университета вдруг выяснилось, что я — Евген Петровичу, так как выбрал на распределении не славный город Николаев у Чёрного моря, а далёкое украинской село у речки Лопатичи. Там-то я и погрузился в українську мову, наслушался украинских баек и чудных песен.
   Но меня манили дали и вершины. Узнав, что существует научная лаборатория, которая работает на Памире, я в то же день явился с заявлением:

     — Я буду у вас работать!

   Снежный барс, знаменитый альпинист Владимир Машков поднял на меня глаза:

     — А как вас звать, молодой человек?

     — Евгений! Евгений Петрович Свидченко, выпускник Харьковского университета, — ответил я с такой твёрдостью как будто в имени всё и сказано.

     — Нет, это невозможно! — ответил он, — судите сами: у нас уже есть Евген, есть Женечка, есть Евгения Ивановна...

     — Зовите меня просто Эжен! — нашёлся я.

     Так и стал я в горах Эженом. А поскольку альпинистские лагеря международные, имя моё хорошо вписывалось в горные вершины и в науку адаптации человека к высокогорью. Но когда мы спускались в киргизские и таджикские кишлаки местные жители, видя мою смолистую бороду, стали называть меня шёпотом Эшоном, чувствуя во мне религиозные задатки.

     Уже тогда я начал сотрудничать с молодёжной газетой, публикуя фотографии и репортажи, а когда меня принимали в Союз журналистов СССР, стал вопрос выбора второго имени, псевдонима. Мне показалось, что созвучное Евгению имя Веденей, что-то в нём к тому же есть медвежье, так я стал Веденеевым. Но мой друг, редактор молодёжки Валерий Счастнев говорил: "Подписываясь псевдонимом, ты как бы снимаешь с себя часть ответственности..." Друга подводить не хотелось, ответственность подтверждал своим именем – и в газете, и на телевидении.

     Крутые повороты — вообще стиль моей судьбы. В лихие 90-е, когда в Таджикистане три года бушевала гражданская война, о которой так мало известно в России, я переехал в Германию, обрел немецкое гражданство. При оформлении документов, объяснили, что отчество здесь не принято, спросили также, не хочу ли я изменить своё имя на созвучное, принятое в Германии, ведь так называется и роман: Ойген Онегин! Я возражал, но новое имя само по себе приросло: стерпится — слюбится! Ойген уже становился известным в узких кругах генетиков. Ученик Тимофеева-Ресовского Дитер фон Веттштайн, американский профессор (интересные переплетения...), приезжая в Германию, говорил с усмешкой: "У тебя, Ойген, золотые руки!" — "И голова — тоже!" — добавлял я нахально, и пивали мы с ним лучшие вина, и рассказывал он о работе с Тимофеевым...

     Когда  я опубликовал на сайте "Стихи Ру" своё первое стихотворение "Мусенька", я с удивление воспринимал своё родное имя: Евгений Свидченко — так непривычно было уже написание кириллицей, ведь жизнь в Германии потребовала проникновения в немецкий язык, и даже своё имя я стал чаще писать по-немецки, используя латиницу...

     Но как приятно было возвращение к истокам, обретение своего родного имени, данного отцом и мамой!.. Спасибо сайту, на котором я обрёл чудесным образом эту возможность и нежнейшие контакты, спасибо большое всем-всем, кто учавствует в сотворчестве, вдохновляет меня просто потому, что они рядом и не равнодушны! А кого-то я просто люблю, и позволяю себе ужасную вольность: тихонько об этом шепнуть!

     © Copyright: Евгений Свидченко, 2012