Поколение

                О Евреях, про евреев.

Всё о евреях знать хочу,
Я цдаку за отца плачу,
Он чистокровный был еврей,
О чём скрывал до конца дней.

Он делал вид будто не знал,
Талмуд и Тору не читал,
Не знал Божественный Завет,
О нём не помнил с юных лет.

Его не в праве я судить,
И деда, прадеда винить.
Чтоб жизнь себе не омрачать,
Хочу я внукам передать.

Всё рассказать им об отце,
О деде, прадеде, себе.
О том народе на земле,
Что чем и как стал дорог мне.

Еврей по жизни ,что музей,
Живёт с историей своей.
 Чтобы духовный мир познать,
Евреев нужно уважать.

Не нужно выдумок, гаданий,
Всегда хватало им страданий,
Ведь Бог давно их рассудил,
Так,что не найти теперь могил!

Такое правда не везде,
Но знаю я в какой стране,
Не посчитав себе за труд,
Ломают памятники, бьют!

Мой прадед чудный мастер был,
Он шил, и мерил, и кроил,
Почёт и славу заслужил,
Хорошим человеком слыл.

На идыше он был "Портной",
Какою всё далось ценой,
Не знаю я, мой род молчит,
Моше машинка не стучит.

Моше был Ашкеназ-еврей,
И не было его добрей,
К семье, народу своему,
Любил всё делать по уму!

Жена, прабабушка моя,
Сефардка Дора Гесия,
Моше наследников дала,
Сынов и дочек родила.

Трёх сыновей, трёх мудрецов,
Евреев, будущих отцов.
Двух дочек, в радость для себя!
Такою  вот была семья!

Мой дед Израиль старшим был,
И это имя заслужил.
Так звали прадеда отца,
Вот и назвали первенца!

Мой дед был грамотный еврей,
И с бухгалтерией  своей,
Считал колючки лагерей,
Двеннадцать лет и девять дней.

А в Виннице ждала семья,
Детишек трое и жена.
Молчала только Колыма,
Была на подступах война.

Отец кормильцем главным был,
Он токарем станок крутил,
Но тут нагрянула война,
И поднялась в ружьё страна!

Стал в жизни главным комсомол,
Он в комсомольский полк пошёл.
Оставил брата и сестру,
И мать приёмную свою.

А где его родная мать,
Сейчас следов не отыскать.
Среди лесов, среди полей,
По трактам дальних лагерей.

Врачём тогда она была,
Врачём "по делу " и прошла
С конвоем, без, о чем молчат,
Запрета наложив печать.

А в Винницу пришла война,
Жестокою была она!
Ещё не сделали печей,
А уж нагнали палачей !

И были гетто, полицаи,
Их черные носились стаи,
Евреи прятались в домах,
В подвалах, клунях,чердаках.

Но что они тогда  могли?
Детей, и то не сберегли!
Телами теплилась земля,
Питалась плотью, кровь пила.

Ряды траншей, канав и ям,
В телах, затоптанный бурьян.
Средь них отцовы брат, сестра,
И мать, что рядом прилегла.

И нет над ними бугорка,
Бесследно жизнь для них ушла!
Как сдул их ветер - суховей,
А сколько их, таких семей?

Хочу лишь верить я в одно,
Найти мне будет суждено.
Искал мой дед, искал отец,
Войны кровавой, страшный след.

Но время повернулось вспять,
Сейчас Украйну не узнать!
Она живых палит огнём,
Снаряды, мины, ночью, днём!

Дома, посёлки, города,
И не понять им никогда,
Что их земля не танкодром,
Возмездие придёт потом!

Мой дед вернулся с Колымы,
Спустя семь лет после войны.
Семьи своей он не нашёл,
Репрессий проклял произвол!

Во всём винил только себя,
Искал, но попусту, всё зря,
В конечном счёте снизошёл,
И проклятым к семье ушёл.

И только тридцать лет спустя,
Из госархивов познал я,
Что дед, по совести своей,
Сидел за то, что был еврей!

Увы, он этого не знал,
Что суд посмертно оправдал,
За невиновностью его.
Мне жаль, что умер он давно!

Отец на фронте воевал,
Страну Советов защишал.
В Одессе он морпехом был,
Медаль за это получил.

Затем,  вновь инженерный полк,
С ним до Кубани он дошёл.
И по Гуамке чрез Мизмай,
Он уходил от вражьих стай.

Познал он плато Лаго- Наки,
Вёл оборону, был в атаке,
Ходил в разведку, по пути,
Разведку боем мог вести.

Убит фельдегерь у Мизмая,
Удача,случай, жизнь такая,
Отец немецкий понимал,
Он детстве идыш изучал.

И так он безвести пропал,
Конечно он того не знал,
Что донесение пошло,
Быть может просто повезло.

Ведь к партизанам он попал,
Отряд "За Родину"принял.
И командиром был Свердлов,
Чтоб всё понять не нужно слов.

В нём было много Ашкеназов,
Врагов казнили по приказу.
В лесах, дорогах, хуторах,
Повсюду веял ужас, страх.

Вступали в бой и шли в разведку,
Стреляли, вешали на ветку,
Суров был партизанский быт,
Коль не убьёшь, то  сам убит.

Шли дни то в общем боевые,
Да говорят ещё какие,
Звучал народный приговор,
Катился враг с Кавказских гор!

Отец же в Сочах пребывал,
Куда он в госпиталь попал.
Как только  на ноги он встал,
То тут же к фронту пошагал.

Как партизана отличили,
Медаль, наградную вручили.
И что Кавказ он отстоял,
Ему медалью тоже стал.

И что ни бой, итог сраженья:
Еврею сразу повышенье.
И на груди звенит  металл,
В разведке он комвзводом стал.

Землею Малой прошагал,
Потом он часто вспоминал.
Орлово-Курская Дуга,
И танков скопише врага.

На Сандомире шли бои.
Штурмроты  были впереди,
А в их рядах и мой отец,
Ловил оплавленный свинец.

Отец остался бы без ног,
Но врач-хирург ему помог.
В Баку он раны залечил,
"Отвагу", "Славу"получил.

Окончил путь свой боевой,
Еврей - простреленной ногой.
А дальше, вновь госпиталя,
Врачи, медсёстра, мать моя.

И вскоре появился я,
Родилась новая семья.
Под звуки этих бурных дней,
Отцом нежданно стал еврей.

И стал искать жильё еврей,
С семьёю новою своей.
И без родных, и без друзей,
Искал в системе лагерей.

Там были карточки в ходу,
На робу новую, еду,
Ещё, по выработке дней,
Давалось несколько рублей.

Послевоенное житьё,
Не жизнь, а просто ё-ма-ё!
Когда  закончилась война,
Так возраждалася страна.

Он посетил Локомобиль,
Тогда такой посёлок был,
Как место ссылки для з/к,
Когда кончалися срока.

И на Брилёво побывал,
Где шёл тогда лесоповал.
И поражённые в правах,
От власти прятались в горах.

Он всё подробно изучил,
Как будто бы в разведке был.
Не за медали-ордена,
А рядом с ним была жена.

Когда он с нею в глушь забрёл,
И встал пред ними частокол,
С высокой вышкой у ворот,
"Судьба давала поворот!"

  Отец стал мастер УЗК,
Вокруг его одни З/К.
С хребта пихту к реке возил,
Он на тележках тормозил.

Послевоенный Гузерипль,
В ущелье, к Белой он прилип.
А по реке плыла пихта,
Несла куда-то облака.

Порой мелькали  мертвецы,
В реке тонувшие отцы.
Но слава Богу, мой отец,
В ней не нашёл себе конец.

Наш домик был вторым от края,
Не дом-подобие сарая.
Моя кроватка и топчан,
Вот всё благое, всех начал.

Ступени шли к самой реке,
Где лес купался в далеке,
Гудел волною перекат,
Бурлили вышка и солдат.

С густо заросшей бузиной,
Что наклонилась над рекой ,
Под шум пилы, стук топоров,
Под крики, треск, шестов, багров.

Размерно жизнь в горах текла,
Как будто стала и спала.
И не будил её развод,
Наряды лагерных работ.

Здесь, мать учётчиком была,
Кубам, пенькам, учёт вела.
Начальник вида всех работ,
Где строгий нужен был учёт.

И уваженье средь З/Ка,
Довольно быстро обрела.
Я был игрушкой для людей,
Познавших тягость лагерей.

Гостинцы скудные  они,
Из пайки выкроить могли.
Игрушки резали, лепили,
А заболевшего лечили.

Когда исполнился мне год,
Овчарку с лагерных ворот,
В подарок, Альму привели,
Ей не было потом цены.

Я вместе с нею подрастал,
Мир окружающий познал.
И в память я храню фото,
Я голый, Альма, и ружьё.

Не разжиревши на харчах,
В Кавказских лагерных лесах,
Семья бросает этот кров,
И Гузерипль " Будь здоров ".

Жизнь начинали под " Бугром",
Второй от краю хата-дом.
В станице Даховской родной,
За Дахом, горною рекой.

У мамы здесь её родни,
Не сосчитать, "Хоть пруд пруди".
И "пашут" все за "сухари",
И от зари и до зари.

Всё тот же самый леспромхоз,
Да всеми проклятый колхоз,
Еврейский дух в отце взыграл,
Секретарём в Совете стал.

А с повышеньем председатель,
Как не крути -очковтератель,
Гордился, будто дипломат,
А я впервые слышал мат.

Потом без умысла калиткой,
Я сделал первою попыткой,
Когда её ногой толкал,
То матерщиной называл.

И не на идыше, иврите,
Во истину в казацком быте.
Отца народ не уважал,
Но он как мог всех ублажал.

Таким евреем был отец,
Еврейству наступал конец,
Но я мужал и подрастал.
О чём покойный дед мечтал.