Наяда

 

Жил Юлий — как цезарь — ни в чём не нуждался:
завёл огород и грибом заедался...
Но в сны его лик вечноюный прокрался,
и ласково звал... Юлий томно метался —
с кровати свалился — и долго чесался:
— Любовь — не картошка, а скляночка яда:
зовёт меня, стало быть, в гости Наяда!

Из Кинешмы за день к Наяде добрался —
в тот домик, который к мостку прислонялся
(а мостик на ивы давно завалился —
плакучестью их от сует оградился).

Наяда была ему, вроде бы, рада;
дала ему сена, а ласку — во взглядах:
мол, в сене проспавшись, ты станешь — что надо
наядам, дианам, русалкам, дриадам...

Что надо — то надо: он сам догадался —
в источниках чистых Сократом плескался;
хреновой ботвой, как Овидий, питался;
аскетом с приветом по весям скитался —
стихи ей слагая, в любви задыхался...
Обламывал ветви черемухи буйной,
мешавшей ему распрямившись статуйно,
представ пред Наядой, расправивши плечи,
плести хитроумные длинные речи.

Он дул в самовар... Он в букетах являлся.
Наяда плескалась. А он — обливался
слезами восторга, любви и печали:
поскольку лишь чаем его привечали
из трав — тех же самых, которые сеном
кололи его, истощённого пленом
слепой, безответной, волнительной страсти.
Кто верит всем снам — того встретят напасти!

И он в монастырь тихой ночью убрался:
там каялся долго — что снами прельщался.