Глава 8 Котлован

Этот лес, что стоит высокой стеной посредине между Исаковом и Морозами, по сей день зовётся Котлованом. Раскинулся он на возвышенной гряде, оконечность которой обрывается крутыми склонами, с одной стороны – в вязкое болото, а с другой – в пойменный луг на берегу речки. На краю той возвышенности есть довольно глубокая впадина, отдалённо напоминающая уменьшенный кратер вулкана – тот самый Котлован, давший название окружающему лесу. Кажется, в детстве был мне знаком в этом светлом сосновом лесу каждый бугорок – там в изобилии росла земляника. Особенно крупные ягоды росли на чистых склонах Котлована, где совсем не было деревьев.  По преданию, образовался он на месте стоявшей когда-то в древности церкви, которая провалилась под землю. Возможно, здесь высилась одна из семи церквушек, бывших в Выборе и на его окраинах «до Литвы». Именно «до Литвы», - так утверждал мой дед, под Литвою разумея, очевидно, какое-то опустошительное нашествие литовцев.
Вот эту огромную яму и облюбовали морозовские старики, ещё до поджога фашистами деревни наскоро соорудив на её дне две землянки. Можно сказать, под носом у немцев, ведь до Выбора по прямой – всего километра два. В каждом окопе (так называли землянки) были нары, печка-чугунка, тёплые вещи, запас продуктов, жернова и прочее необходимое. За водой ходили ночью на ближнее болото и пили её, чёрную и противную. Кипятили и пили. В речке вода была чистая, но о ней не помышляли – чтобы туда добраться, надо было преодолеть открытую поляну. Когда топилась печка, стояли по-очереди наверху, над трубой размахивая ветками, чтобы разогнать дым, столбом поднимающийся к небу. Увидит немец из Выбора дым – беды не миновать… А печи в сырых землянках топились подолгу. Поразительно то, что за всё время никто ни разу не простудился. А ведь мылись прямо на снегу. Вылезали из землянки с котелком нагретой воды и друг друга поливали… В таких условиях, когда, казалось бы, каждый день был наполнен испытаниями, люди не просто выживали – они жили и радовались жизни.  Молодые увлечённо слушали рассказы стариков, разные были и небылицы, приправленные порой остроумным метким словцом, от которого народ валился со смеху под нары.

Но однажды кто-то из ребят вылез на край котлована и заметил двоих немцев, пробирающихся по снегу вдоль опушки. Скатился вниз ни жив, ни мёртв и выдохнул: «Немцы!» Все замерли… Долго длилось гнетущее ожидание. Ведь нет ни винтовки, ни ружья, как защититься старикам и детям от вооружённых врагов? Хотя их всего двое, а тут в одном окопе семеро, а в другом, с приходом Александры и Катерины, стало тринадцать человек. Натерпелись страху. Но те немцы так и удалились прочь – видно, приблудные были какие-то.

Выбор освободили 28-го марта 1944-го. Когда пришла эта весть, Александра тотчас, как на крыльях, выпорхнула из Котлована и побежала  в посёлок. Хотелось узнать всё самой, все новости и подробности, увидеть знакомые лица. Взахлёб дышалось вольным весенним воздухом, пела душа, переполняясь счастьем и свободой. Вспомнилось, как, глумясь, стрелял по ней сидевший на сосне немец, как три с половиной года жили они в постоянной тревоге и неизвестности, когда каждый день мог оказаться последним. И вот всё кончено, позади все страхи, можно идти где угодно, выпрямившись во весь рост, никого не опасаясь, не озираясь по сторонам, как загнанная зверушка. Это новое чувство, казалось, останется навсегда, будет сопровождать и поддерживать нахлынувшее счастье.

Вот и кирпичные стены Успенской церкви, сожжённой немцами. Она вошла вовнутрь и ахнула. Ужасное, дикое кощунство представилось её глазам. Весь храм был разделён перегородками, и было понятно, что в этих отделениях стояли недавно лошади. Снаружи штукатурка местами уцелела, но внутри стены полностью оголились. Конюшня… Поганые фашисты. Они сожгли благолепный храм, чтобы в его стенах устроить конюшню! В сознании такое не укладывалось. Комок сдавил горло, и по щекам побежали слёзы. Александра опустилась на колени… Увиденное врезалось в память на всю жизнь, потеснив даже самые яркие впечатления того дня – первого дня свободы…

Не всем довелось перенести тяжкие испытания окопной жизни. Вскоре после освобождения Выбора нашими войсками тихо скончался дедушка Иван. Смерть не обошла и соседнюю землянку – там умер дядя Андрей на руках у своей дочери.

Целый год морозовские ещё ютились в Котловане. Какая ни есть, а всё же крыша над головой. В деревне и такой не было…  После тюремного заключения и долгих скитаний вдали от родных вернулась моя бабушка. Она тоже пришла в Котлован, поскольку в Исакове – ни кола, ни двора, и надо было строить заново. Они купили в Деревицах маленькую избушку, срубленную наспех, вкривь и вкось, во время войны нашими солдатами. Была она невероятно низкая, но исправно служила командирам, как штабная. Купили её за мешок с одеждой. Втроём стали трудиться над этим жилищем, тащили из лесу на своих плечах сырые еловые брёвна, чтобы надрубить четыре венца, сделать немного повыше. Из Котлована они перебрались в свой окоп, вырытый рядом с будущей избушкой. Всё делалось исключительно женскими руками – в основном, конечно, руками бабушки. Настелила она и крышу соломенную, и русскую печь сложила, и стол с лавками и другой мебелью соорудила. И хотя вышла избушка скособоченной, но, прослужив исправно десятки лет, стоит она в Исакове по сей день. Жил и я в ней вместе с бабушкой – сколько помню себя, приезжал к ней каждое лето. Память моя бережно хранит те счастливые безмятежные месяцы детства, исполняя душу теплотой, благодарностью и светлой грустью о минувшем, неповторимом…

Эх, деревня моя! В чём ты виновата, что жизнь тобою так жестоко распорядилась? И ты – тоже моя родина, не менее родна, чем Эстония, где появился я на свет. Ведь корни мои дедовские навсегда связали меня с этим краем, хотя своих дедов видел я лишь на фотоснимках. Но не мне судить тебя за то, что здесь мои деды были прозваны кулаками и врагами народа, и что мама моя, пережившая страшную оккупацию и после войны работавшая на маслозаводе в Выборе, вынуждена была уехать в Эстонию. Её просто вышвырнули отсюда, из деревенской жизни, надеясь, что она погибнет. Её уволил не директор завода – тот был ничтожной пешкой, последним винтиком в дьявольской машине по перемалыванию человеческих судеб и лишь исполнял указания сверху. Он сказал ей: «Александра, тебя видел «некто». Он, этот «некто», спросил: «Почему у вас работает дочь врага народа?» Не приходи завтра на работу…» Да, «некто». Я не указал ни одной фамилии, ни одного имени из тех, кто предавал, доносил, грабил и убивал. Пусть спокойно живут потомки стукачей, не хочу их ославить, не моё это дело. Моё дело – донести правду. Да, она может покоробить преданного идеям партии коммуниста. Но это, простите, такое уж свойство у правды: коробить, колоть глаза и совесть.


Эх, деревня, деревня! Доля полынная, тоска неизбывная, безысходная… Песня охрипшая, комом в горле застрявшая. Земля-то наша – святая, а спроси: «В чём она, святость?» - В ответ лишь усмешка кривая, да взгляд исподлобья… Руки в опухших венах, почерневшие от солнца, грязи и копоти. Женские руки… Пьяный разгул под престольный праздник, драки на дискотеках. Самогоночка на «точке»: хочешь - среди дня, хочешь - среди ночки. Зарплаты нет, хлеба купить не на что, а на это дело найдётся. А не найдётся – так займётся, какая разница? Удаль молодецкая – всё-то нам нипочём, через раз пьян за рулём – ерунда; живы будем – не помрём. Море нам по колено, да вот беда: в лужах тонем. Только и осталась бравада, да толку с неё… Когда-то – старики сказывают – в каждой деревне были мужики, что плуг тягали вместо лошадки. «Богатыри – не вы!» Не мы, теперешние. Хлипкие стали мы, мужички, еле ноги волочим. А чуть какая скорбишка – скорей к стакану тянемся, стресс снимать, расслабляться. Без стакана не можно. Или того проще: петлю на шею – и нет печали. Сколько таких трагедий – не перечесть… И каждая из них ложится чёрной отметиной на всю округу. Тяжко нам сегодня нести по жизни свои кресты. Сложить бы их вместе – десяток, другой, третий, да положить их все на одну чашу весов, а на другую положить крест выборской барышни, - которая чаша перетянет?  Тут и думать нечего… Но, пожалуй, довольно о грустном.

                2004 г.