Сарасина никки как начало пути служения Будды

Когда в Японию хлынул поток мировоззренческой восточной литературы, это очень способствовало развитию местной. Но весь самобытный стиль народа был в услужении одного-единственного класса — придворной аристократии. Для аристократии, которой служение где-нибудь не в пределах столицы считалось пределом беды. В Манъёсю можно встретить стихи про изгнания... Так вот это всего лишь навсего могли быть восточные провинции, далекие от столицы. И все. Но для аристократа это уже было трагедией, далеко от культуры, от развлечений.

Тайны мадридского двора имелись и у них, ведь это из-за женщины было решено переместить столицу из Нара в Хэйан-кё. Но об этом, может, в другой раз.

Хэйанская аристократия была ряской на толще воды. Между ней и простым народом было мало общего. Аристократы не управляли своими поместьями, не воевали, и старались, как я уже говорила, вообще не покидать Хэйан-кё. Разлука со столицей казалась страшным несчастьем.

Культом стало  — наслаждение.
Они искали его в утонченных эмоциях, в любовании красотой, старались избегать всего вульгарного или грубого. Они воспевали свои рукава, полные слез, когда возвращались, не увидев даже глазком свою "заочную" возлюбленную. Они воспевали нежные цветы вишни, которые опадали так быстро и жизнь казалась так мимолетна, как облако в высоком небе.

Вообще, трудно представить, чтобы какой-нибудь аристократ-хэйанец остановился в поле и любовался простой сурепкой, как Бусон или Тиё-ни в огороде вьюнком или на улице забавным пьяным соседом.

Вот в таких вот тепличных условиях и цвела бурно хэйанская культура, прекрасная как сейчас, так и тогда. И уже сгущались тучи, и наступал кризис власти, и скора должен был произойти конец эры законов, а они все любили петь о печальном очаровании вещей. Которое как нельзя точно отвечало буддийскому учению о непрочности земного бытия и в то же время заставляло сильней ощутить красоту того, что вот-вот, с минуты на минуту, должно было исчезнуть. Культ красоты.

Больше всего их пленяли оттенки и полутона. Недомолвки и намеки. Сумерки. Весенняя дымка или осенний туман. Призрачное кагэро, о котором писала вчера.

Итак, продолжу про лирические дневники дам.

Сарасина-никки — Одинокая луна, дочь Сугавара-но Такасуэ, заплутавшая в сновидениях.

В дневник уместилось почти сорок лет ее жизни…

Тема, которая отличает это произведение от прочих никки — сопоставление реальной жизни и литературы. Этот лирический дневник изобилует отсылами к другим произведениям прозаической литературы.

Дочь Такасуэ сравнивает в своих воспоминаниях зрелого уже возраста, как она мечтала войти в круг блестящих придворных, о которых в детстве запоем читала много книг, представляла и мечтала.

Ей снились сны, но как она потом поняла, что эти сны надо было стараться понять более точно, а она часто отмахивалась от них. И вот у нее появилась возможность прибыть в столицу и войти в тот самый круг, о котором она мечтала с детства, грезила.. И что же?!

Что? Она смогла даже вступить в роман с мечтой своего девичества, красивым кавалером, у них была поэтическая переписка, заочная влюбленность. Но… Но вот теперь она, спустя много лет, понимает, что литература, с ее романтической приподнятостью, идеализацией этого мира очень сильно отличается от реальной жизни. В жизни все гораздо прозаичней, много тягот, скорбей, проблем.

И это приводит ее к мысли, что истинный путь — это религиозный путь, путь служения Будды. Она посещает много мест — паломницей.

Была замужем, муж был старше нее на шесть лет, и у него уже были жены до их знакомства. Она не поехала с ним на его службу в провинцию. У них были встречи, родился сын и потом еще дети. И вот ей уже необходимо было вывозить в свет молодых племянниц, но это не доставляло радости. С мужем отношения совсем разладились, но он вернулся в столицу и вскоре умер. 

Темы дневника — судьба, вера, сны, странствия, романы — переплетаясь, пронизывают всё повествование от начала до конца. Судьба, её таинственные знаки, явленные в снах, и вера, как способ повлиять на судьбу, странствие, как метафора самой жизни и атрибут веры, паломничество, реальная жизнь и литературный мир фантазий.

Возможно, после окончания дневника, а ей уже было за пятьдесят, дочь Такасуэ удалилась в тихую горную обитель и там окончила дни в молитве, уповая на милость будды Амиды, который на склоне лет явился ей в видении.


Беспросветно, пасмурно в душе, но и сердцу, ослепленному слезами, видится сиянье это — лунный лик…

(перевод танка И. В. Мельниковой)