Глава 24. Наконец-то выходной

(как Шиншилов провёл так редко выпадающий абсолютно свободный выходной день)

        Модест Шиншилов, заканчивая одну важную работу, настолько утомился в своём кабинете, имевшем выход на террасу, что помышлял не о закрытии распахнутой двери в сад, а только о предстоящем сне. Поленившись подниматься к супруге в спальню на второй этаж, он позвонил ей по сотовому с тем, что заляжет здесь, в кабинете. Через минуту она была уже внизу и взволнованным голосом спрашивала, не заболел ли он? Потрогав губами его лоб и убедившись в том, что Модест скорее жив, она собственноручно постелила ему в кабинете.
        Календарь сулил на завтра выходной день...
        Какая же всё-таки подушка была у Шиншилова! Что может сравниться с этим чудом, от души набитым нежным гусиным пухом?! Да за каждый сон, увиденный на ней, можно смело выписывать сразу дюжину «Оскаров»!
        А диван? Шиншилов бился об заклад, что нет ничего лучшего для постижения глубин космоса. О! Стоит только вашему телу погрузиться в эту кожаную тёмную пучину, как сразу колыхание бездны, бескрайней и непостижимой завладеет вашим рассудком и вы полетите в неведомое, полети-ите, по-ле-тииите… Вот она, Вселенная!..
        Так, пролетая где-то… нет, не над гнездом кукушки… скорее уже в окрестностях Проксимы Центавра, Шиншилов чу-у-уть-чуть разлепил правый глаз, который в данный момент располагался ближе к стене с часами. Длинный латунный маятник фирмы Буре гипнотически качался, как бы намекая, что, мол, ещё полвосьмого и можно продолжить оскароносный просмотр. Шиншиловский дед из бронзовой рамы, висевшей рядом с часами, слегка качнув запылившимся аксельбантом, ясно и чётко, как и положено генералам, произнёс бабушкиным голосом:
        — Спи-спи, голубчик!
Шиншилов с удовольствием вернул глаз в прежнее положение. Полёт продолжался. Вдруг на дисплее космолёта появилась и заморгала оранжевая надпись с восклицательным знаком, сопровождаемая сработавшей сигнализацией.
        Звонил телефон. Рука сомнамбулически потянулась (неужели это была рука Шиншилова?) и сняла трубку. Из неё раздавался бодрый голос Авеля Перепряхина.
        — Привет, Модест! Что делаешь в такую рань?
        — Сон см…м-м… мотрю… ф-ф…
        — А-а! Это ты правильно с ним делаешь, — радостно отметила трубка. — на то и выходные, чтобы его смотреть. Слушай, — без паузы продолжал он, — у меня тут Яшка. Проездом. Ты не подаришь ему свою новую книжку?
        — Ф-ф… ф-ф…
        — Коричневую, с ляссе. В такой же коричневой коробке, — по голосу было слышно, как улыбка Авеля становится всё более бескрайней и невесомой, как кожаный диван, летящий в неизведанных глубинах Вселенной.
        — Ф-ф… ф-ф…
        — Какой Яшка?.. ну, Яша… Рикенбекер. Из Старозыбкова. Его ещё дразнили «стратокастером». Как мы с ним в школьной джаз-банде лабали! Таких трубачей ещё поискать! А какое у него мягкое piano… Модест!
        — А!
        — Ну, так мы подъедем на минутку через полчасика?
        — Ф-ф… ф-ф…
        По лестнице со второго этажа зацокали каблучки. Вошедшая в кабинет супруга доложила Шиншилову, что едет на рынок делать продуктовый шопинг и Нюшка с ней.
        — Спи, дружок!
        Шиншилов, с трудом разлепив боровшиеся с невесомостью губы, попросил её оставить для Авеля и Яшки книжку на столике в прихожей.
        — И подпиши её за меня, как ты умеешь… ф-ф… ф-ф…
        Проксима Центавра не понравилась Шиншилову. Непредсказуемость её протуберанцев и карликовые размеры больше подошли бы поэту молодому, начинающему. Потому наш герой решил отправиться далее к Росс 248, одиночной звезде из созвездия Андромеды, двигающейся навстречу Солнечной системе, а, следовательно, и самому Шиншилову.
        За окном орали. Точнее, орала одна — больная на всю голову дворничиха, и лаяла другая — собака, жившая неизвестно где, но считавшая эту территорию своей. Что они не поделили, нашему поэту было по африканскому барабану. Он героически встал, на гнущихся непослушных ногах доковылял до форточки и восстановил акустическое status quo.
        Кое-как вернувшись к дивану, Шиншилов рухнул в космическую пучину и огляделся. Вокруг Росс 248 вращались несколько планет, среди которых третья по счёту, с голубой атмосферой, имела один спутник, испещрённый многочисленными кратерами.
        — Модест! Это мы с Яковом, — заорал из прихожей голос Перепряхина. — Нам Наташа встретилась и всё объяснила… ты спи, не вставай!.. Слышишь?.. А?..
        — Ф-ф…ф-ф…
        — Ну всё… книжку забрали… пока!
        Атмосфера третьей планеты была удивительной: если вы можете представить тихое неапольское утро, когда море недвижной лазурью ласкает взор, а лёгкие наполняются тёплым, но ещё свежим воздухом, обильно пропитанным ароматами пряных трав, то добавьте к этому переливы северного сияния в небесах, и вы поймёте, что наблюдал в сей момент наш герой. Что-то рядом забулькало — прерывисто и с нарастающей громкостью.
        Это был Skype. Моргал экран планшета, стоявшего рядом на двухтумбовом столе, покрытом зелёным сукном. Звонил Марио из Барселоны.
        — Buenos d;as, Модестик, yo no despert; a ti?.. Tiene el sol se levanta dos horas antes… (1)
        — А-а… м-м… Марио, el placer de escuchar. Yo apenas te pensaba(2)

        Речь пошла о предстоящем в Торревьехе выступлении хора, с которым сотрудничал Шиншилов. Марио, являвшийся главным дирижёром коллектива, оттачивал одно из совместных сочинений и просил чуть доработать текст на латыни, ибо добавил накануне несколько тактов, энергично объясняя, что так будет гораздо лучше. Полётнее.
        — И проСрачнее! — для убедительности добавил он (тут следует акцентировать внимание нашего любезного читателя на специфическом произношении испанцами русских «з» и «с»).
Шиншилов обещал завтра же.
        — Какой Савтра. Нуйно Зевотня. Черес польтора часа ensayo, repetici;n!!!
        Нервный тик под левым шиншиловским глазом просигналил: «Да мы всегда готовы! Чо там! Рады стараться!»
        Космический корабль на глазах превращался в прежний кожаный диван. Окончательно разлепив два своих иллюминатора, Шиншилов справился с обещанным минут за сорок и не заметил, что снова лежит в предыдущем положении, приближаясь к третьей голубой планете, вращавшейся вокруг Росс 248. Корабль уже готовился к соприкосновению с поверхностью поименованной планеты, как откуда-то раздался щелчок в замке входной двери и знакомый женский голос:
        — Модест, ты всё ещё дрыхнешь?.. Три часа пополудни! Может, ты и впрямь заболел? Сейчас принесу градусник.
        Последующие полчаса ушли на выяснение того, что поэт ещё жив и таки здоров. К тому же было установлено, что ещё немного, и наступающий ужин надо будет объединять с обедом и канувшим в лету завтраком.
        Раздался дверной колокольчик. Пришла тёща "с чем-то вкусненьким".
        Раздался дверной колокольчик. С ипподрома приехал тесть с ящиком шампанского — пегая кобыла под номером «две тысячи восемнадцать» наконец выиграла заезд.
        Раздался дверной колокольчик. На этот раз порог шиншиловского дома осветила лучезарная улыбка Перепряхина, пришедшего опять с Яшкой, которого Авель уговорил остаться на недельку.
        — Модест, пусть Яша поживёт у тебя пока, ты не против?! — мажорно осведомился он.
        — Пусть поживёт, — согласился Шиншилов.
        Неутомимый колокольчик раздался вновь. На сей раз он засвидетельствовал, что извозчик привёз записку от Валериана Добродюкина, в которой тот приглашал Модеста на фидерную ловлю на Ломакинскую кручу, ибо «через неделю будет поздно». После чего (т.е. очередного звона колокольчика) лысый почтальон с бакенбардами доставил бандероль от молодого прозаика Диомида Стогорского с новой книгой фантастики о будущем двадцатом веке. Тут же Диомид и Валериан были вызваны по телефону на ужин, и за ними уехал Васька на гнедой кобыле.
        С кухни тянуло душераздирающими ароматами.
        Супруга поэта заявила, что всё под контролем.
        Нюшка заявила, что у неё всё готово.
        Шиншилов заявил, что он уже давно готов.
        Вскоре заявились Стогорский и Добродюкин. Дедовы часы фирмы Буре тягуче ударили в стену, напоминая о том, что дела делами, а ужин, как ведает любезный читатель наш, — святое дело. Особливо, когда речь идёт об ужине в выходной, да под ящик шампанского, выигранного на бегах.
        Наконец все обозначенные и всё обозначенное оказалось на столе и у стола. Шиншилов встал, держа в руке фужер дядьковского (настоящего мальцовского) хрусталя, до краёв наполненного ипподромным шампанским и произнёс:
        — Как хорошо, братцы, иметь выходной день! За него — за выходной!
        Раздался звон бокалов, не уступавший дверному колокольчику. Ему вдогонку понеслись здоровые звуки пережёвываемой пищи, оживлённый говор и смех.
        Нюшка по просьбе Шиншилова затянула его любимый романс «На заре ты его не буди». Васька ловко перебирал струны гитары, украшенной атласным синим бантом.
        Выходной приближался к концу.

____
(1) Доброе утро, Модестик, я не разбудил тебя?.. У вас солнце встаёт на два часа раньше…
(2) Марио, рад слышать. Я как раз о тебе думал.