3. Сплошные тайны жизни

3. Сплошные тайны жизни
Леонид Зенин
  Только через месяц они измученные добрались до маленькой деревушки Батраки, которую Наташа узнала, когда они вышли на опушку леса.
Обросшие Филак и Андрей, почерневшая Наташа, стояли и смотрели на маленькие избушки, как на дворцы.
— Господи, — в душе произнесла Наташа так, как произносила её мама, — неужели я буду спать на кровати, забыв всё, что мы пережили.
Было утро, но коров не выгоняли, так как на траве вместо росы лежал иней. Уже наступили холодные ночи, но еще стояли теплые дни. А вчера даже жаркий денек и она вспомнила черную, со свинцовым блеском, свернувшуюся кольцом змею. Она как бы вытянула шею и раскачивала голову, обидчиво глядя на Наташу, которая нарушила её покой у пня, где она пригрелась на солнце...

  Змей Наташе приходилось видеть несколько раз. Филак говорил, что если их не трогать, они не тронут тебя. А вот видеть во сне их — это плохо.
Наташа увидела змею наяву, и ей стало неприятно в душе, хотя какая-то тоскливая радость поселилась в ней при виде деревни. Некоторые трубы домов дымились. В разведку к Ивановым оставалось идти только Наташе, чтобы узнать, можно ли остановиться и переночевать у Ивановых. Раньше разведку проводил Филак и у него почти всегда хорошо получалось. Ему везло. Тогда они располагались у какой-либо старушки в одинокой хате и жили дня два. Но таких деревень было мало, они находились далеко в стороне от дорог. А часто приходилось встречаться, там, где прошли немцы, с сожженными домами, землянками и обычными уцелевшими сараями.     Полицаи были почти в каждой деревне, и если Филак чувствовал, что-то подозрительное, то быстро уносил ноги. Но однажды за ними погнались, и им пришлось бежать около километра. Деревенские собаки долго лаяли на окраине леса. Если бы у догонявших была бы не запряженная лошадь, она бы свободно догнала обессилевших.
  Наташа однажды напросилась разведать сожженную деревню, где изрядно набрала кусков хлеба, картошки, лука. Белорусы накормили её горячими щами с мясом. Видимо зарезали скотину или убили в лесу кабана.
Мясо было жестким — но мясо!
  Изнуренная, она после сытного обеда и с горя от сообщения, что взят Минск и к стенам Москвы подходит враг и что наступает конец славянству, задремала на деревянном диване.

  И тут пришли два полицая, один бесцеремонно дернул её за ногу. Она открыла глаза и опешила: перед ней два мужика, один с повязкой полицая, другой с пистолетом на боку.
— Ты откуда? — строго спросил полицай с повязкой.
С Селиванихи, — проныла Наташа, — сына ищу, пропал. Куда делся — неизвестно. Или увезли? — Слова её были произнесены так убедительно, от всего сердца, что спрашивающим пришлось поверить. — Вот побираюсь... — добавила она.
— Так забрать тебя надо, — строго сказал полицай, сдерживая улыбку, — да немцам отдать.
Наташа посерела от страха и не знала, что вымолвить, но её выручил полицай без повязки, старший по возрасту.
— Не пугайтесь, ты же не немка и не еврейка?
— Чисто русская я, — вспылила Наташа.
— Видим. Куда идешь? — продолжал спрашивать полицай с повязкой.
В Барки, — смело ответила Наташа. Это слово она вызубрила, чтоб не сказать Батраки.
— Хватит, — оборвал полицай постарше, — пусть идет, ищет сына. Ведь это беда, сколько их погибло и потерялось.
  Наташа покачала головой в знак согласия.

  Полицаи ушли, ушла и Наташа. Она была рада тому, что мир не без добрых людей и есть простые дружелюбные люди, даже война их не ожесточила.
И вот теперь они в надежде попасть на добрых людей стояли перед деревней, в которой живут старики Ивановы, потерявшие дочь, внука, и, возможно, зятя и не знавшие об этом ничего. И реально они белорусы, и фамилия у них белорусская — Сабаленка, а не Ивановы.
— Оголтелая Маша выскочила за военного, лейтенанта Иванова, — сокрушалась мама. — За старика, но раз довольная жизнью, пусть живёт, — высказала мать откровенно Наташе, когда та была у них в гостях.
И вот теперь что Наташа может сказать им. Правду? Все советовали не говорить. А сказать, что не дошла до города. Еле убежала от немцев.
— Ведь истина такая, доче, — заключил Филак. — А фото покажи и оставь им ихнее и свое, кто знает, что будет в жизни, коль фашисты уничтожают славянство. Неужели это свершится. Где наша авиация, где доблестные маршалы? Ну, доброго пути, — заключил Филак. — Тебе придется заходить с непривычной стороны.
Но Наташа хорошо помнила: колодец с журавлем у соседнего дома и две липы у трехоконной избы Ивановых, так она привыкла называть родителей Маши.

  Она добралась до березы и кустарника, недалеко от крайней избы и начала думать, как подойти так, чтобы в деревне её не увидели. Полицаи в каждой деревне. По задам огородов проходила старая не заезженная дорога, поросшая травой. Наташа видит колодезный журавль и как шест то опускался, то поднимался, видимо набирают воду скотине. У дома две, с опавшими листьями, липы. Она решила зайти сзади, с огородов. Собаки у них нет. Была корова, куры. Теперь может и того и другого нет. Немцы и полицаи могли разграбить или беженцы да военные разворовали. За период перехода они много узнали. Беженцы и военные, их называли партизанами, бродили по лесу, искали дорогу, старались вернуться к своим и шли следом за удалявшимся на Восток фронтом. Многие пробирались в родные места. А может деревня Батраки спокойная и у них всё есть. Во всех деревнях колхозное раздали. Приближаясь к Москве, немцы принялись за реорганизацию деревни вплотную. Они сами, своими глазами, увидели в одной из деревень и им рассказывали блуждавшие, что у немцев всё было поставлено строго. В этой деревне, кроме назначенных полицаев, был избран староста. Приехали немцы с переводчиком и полицаями. Собрали сход всех до единого, избрали старосту и объявили: «Всё, что разграблено крестьянами в колхозе, принести до единого гвоздя. Строго учесть. Срок неделя. Кто не сдаст — расстрел. — Громко произнес переводчик. Немцы уехали — полицаи остались.

  А перед приходом немцев был просто аврал. Крестьяне бросились растаскивать в колхозе всё: телеги, хомуты, колеса — всё, что можно было унести. Только один скот с первых дней был поставлен на учет, и народ был строго предупрежден. И вот разграбленное пришлось возвращать, даже то, что было не колхозным. Слух, что в какой-то деревне не выполнили приказ немцев, так тех расстреляли и хату сожгли. Такой урок ни кому не хотелось повторить.
— Немцы народ точный, — припугнул избранный староста, боясь, что из-за хищений его самого расстреляют.
Полицаи были вооружены нашими винтовками. Так что со страху даже единоличники, у кого что было спрятано принесли в колхоз.

  Немцы явились с переводчиком точно, в назначенный срок. Обошли несколько дворов на выбор, собрали сход и просто объявили, что всё колхозное разделить. Кто какую живность сдавал в колхоз, тот в том возрасте должен и получить. Привели пример: сдавал четырехгодовалую лошадь, такую и получи. Сдавал телегу — получи, корову и т.д. Контора колхоза оказалась не разграбленной и списки сохранились. Землю приказали поделить также всем поровну. И хоть метр кто-либо возьмет у другого — расстрел. Всё сажать и сеять, три года урожай не сдавать. Оставить себе. Работать на земле добросовестно. Такой был приказ. И во многих деревнях дележ шел мирно. А где пытались сделать по-другому — расстреливали и сжигали дома. Молодежь увозили на работы. Если спорили, то расстреливали тех и других и их хозяйства сжигали дотла. Всё это Наташа видела своими глазами, даже целые сожженные деревни. Фашистский порядок вел к уничтожению воров и нации. Всякая интрига обходилась жизнью. Это всё вспомнилось Наташе у берёзы, и пока она шла по задам ко двору Ивановых. Во дворе фыркнула лошадь. Животное чуяло чужого человека. На огороде почти всё было убрано и вспахано. Её, деревенскую девушку, порядок удивил и озадачил. Но боковое окно уже было рядом. Она постучала. Появилось строгое удивленное лицо пожилой женщины, мамы Маши. Она не могла понять, кто перед ней. И только старик, отец Маши, выглянувший поверх головы супруги, улыбнулся. И оба скрылись. Скрипнула задняя дверь во дворе и тут Наташа увидела мать Маши и отца.
— Н... Н... Наташа, — ели выговорила мать, обнимая Наташу, а дед подтолкнул обеих вовнутрь двора: — Заходите! — Он закрыл засов. — Милая дочка! — вскрикнул он, целуя её в щеку. — Живы наши?
— Не знаю, — решительно ответила Наташа. — Я сама пришла не оттуда. И где мои не знаю.
Они зарыдали: — Внучка наша, дочка наша.
— Тише, — всхлипывал старик, ведя их обеих в избу. — Тут уж плачьте, — сказал он, прикрыв дверь и закуривая.
Когда Наташа подала фото семьи Ивановых и свое, женщины разрыдались, сидя за столом.

  Тяжело описывать горе войны. Старики поделились всем, что знали и усадили её за стол, где были щи, картошка, яйца, соленые огурцы и грибы. И самое главное — настоящий домашний хлеб. Ей даже предложили выпить. Она отказалась. Наташа рассказала кратко выдуманную историю уезда из Минска и намекнула, что бродит по лесам не одна.
— В деревне тихо, — начал старик.— Всё колхозное поделили поровну. Попробовали одни присвоить — расстреляли, и дом сожгли, а взрослых детей отправили на работы. Комендант в городе вроде снисходительный, иногда для острастки в какой-либо деревне спалит хату, если беженцам и партизанам подавали продукты и одежду. Теперь каждый занят своим хозяйством. С лошадью и коровою забот много. Только вот наши погуливают из леса, попрошайничают, а то и украдут что-либо из одежды и съестного. Наши бойцы, бывшие, с запада пришли с твоих сторон, да что говорить, с наших, наши там. Бог с ними, красноармейцами, может где и наши скитаются. Жалко... А так тихо. Староста у нас хороший, полицаи не всегда ночуют. Пьет один. Погуливает. А вот две деревни у города сожгли, не подчинившиеся порядку. Молодых увезли. В деревне одна собака. Какие лаяли, тех застрелили немцы и полицаи.
Поздно вечером Наташа повела деда к той березе, где она стояла и махала рукой, как договорились. Озябшие Филак и Андрей курили, сверкая огоньками. Дед Филак обычно нюхал табак, а тут закурил.
  Вечером на кухне при закрытых окнах, все пятеро сидели за столом и крепко ужинали. Мужики выпили и поделились своими соображениями в отношении зимовки и всех событий.

  К полночи старики Ивановы, а вернее Саболенковы спали тревожно, думали, как сохранить тайну. Но пришельцы спали так крепко, что ночью даже ударились в храп.
На следующий день, в субботу, так было подгадано, они помылись в бане и каждому не хотелось никуда уходить ни сегодня, ни завтра, ни когда. Но опасность подстерегала их каждый день, а для семьи Ивановых-Саболенковых  -  это могло закончиться трагедией.

Продолжение следует...