6. Удар жизни

6. Удар жизни
Леонид Зенин
  В эту ночь невозмутимо дьявольский сон заставил Наташу проснуться. Сон: она голая входит в холодную воду, а сзади её за плечи подталкивает Гулов, громко крича: — Иди, иди!.. Она видит в воде Сережу, протягивает к нему руки и кричит: — Сережа! Сережа!
Тут она проснулась: — Что это могло значить? — подумала она и продолжала лежать, размышляя. Как вдруг в коридоре поднялся гвалт, беготня и некоторые женщины вскочили и начали одеваться, забегали возле коек. Наташа тоже поднялась. Где-то, совсем недалеко, громко ухало, беспрерывными канонадами, похожими на дальние раскаты грома. Одна из женщин открыла дверь в коридор и спросила: — Что это?
— Кажется война, — ответил пробегавший.
— Что?! — вскрикнули почти все разом в комнате.
— Кажется война, — повторила женщина, одеваясь.
  Наташа вся задрожала: — Не может быть.
  Но вдруг страшный вой и грохот убедил её в сказанном.
  Они в панике оделись, схватили сумки, чемоданы и бросились к выходу, где уже толпились люди, не знавшие, что происходит.
— Без шума, получите командировки! — кричал женский голос. — Иначе вы не уедете, — объяснила она, — вас не пропустят. Слышите, город бомбят. Пока всем быть на месте.

  Где-то выли сирены. Взяв командировочные, Наташа вместе с женщинами, поступившими решительно, отправились на вокзал. Движение в городе было нарушено. Несколько часов они ждали или шли пешком... После двенадцати часов дня, когда радио объявило о войне, Наташа не находила себе места. Все мысли были о Сереже, матери, Николае. И, когда она оказалась на вокзале, то бросилась к кассе, но толпы народу были всюду. Радио снова передало сообщение о начале вероломной войны с фашистской Германией — это она услышала сама. Теперь уже не было сомнений. По перрону проходили колонны бойцов, которые уверенно и громко пели: «Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье молодое, мы стальными штыками оградим».
В справочном посоветовали зайти к дежурному диспетчеру вокзала, там была очередь. На всем лежала печать начавшейся войны. Вчера окружающее веселило приятностью города, а сегодня всё посерело. Но ещё не было настоящего страха. Некоторые даже улыбались и от всего сердца говорили страстные патриотические слова, что враг будет разбит в своем логове.

  Наташа с нетерпением ожидала своей очереди, она была у двери. Вдруг дверь резко отворилась и оттуда с плачем вытиснулась женщина. А Наташу втолкнули во внутрь кабинета, где уже спорило и ругалось несколько человек. Не мешкая, Наташа с уверенностью подала свое командировочное, в надежде взять билет. Она даже была уверена в этом, но дежурный мельком прочитал бумажку, поднял голову и, как выстрелом, поразил Наташу: — Не могу, даже на дополнительный нет мест.
— Ну как быть? — взмолилась Наташа, теряя присутствие духа. — Там сын, мать старушка, может быть их уже нет, — проговорила она чуть ли не плача.
Дежурный снова взглянув на командировочное и сказал:
— Есть на пятый, но не до конца. Он отходит поздно.
— Дайте! Хоть на любой, там пересяду.

  Дежурный быстро подписал. Наташа с болезненной улыбкой схватила командировочное, поблагодарила и толкаясь, выскочила из дежурной комнаты. Потом она успела кое-что купить Сереже и на дорогу себе, даже прихватила в одном магазине краски Николаю. Заезжать к Ивановым не было смысла. Всюду было людское напряжение, даже трудно было сходить в туалет. Кругом толпы снующих людей, очереди. Она кое-как смогла пробраться на перрон вокзала к поезду. В переполненных вагонах было душно. Наташа стояла, опершись на спинку жесткой лавки, побледневшее лицо осунулось и глаза опухли от слез. Поезд тронулся и медленно потащился, так казалось Наташе. Она всё думала, думала, а часы отмеряли время. Пассажиры спали стоя, иногда менялись: поочереди садились на скамейки «жесткого» вагона и спали. Потом благодарили друг друга. В душах людей было сожаление — общее горе сплачивало их, хотя каждый думал о своем. Мысли Наташи были направлены на одно: — Живы ли сын, мать, Николай? Но уже сердцем она чувствовала, что произошло что-то страшное. Она мучилась, отгоняя эту мысль. Так прошли сутки мучений, затем вторые. А Наташа проехала чуть больше пол-пути. Поезд часто останавливался на станциях, загонялся в тупик, пропускал другие поезда и эшелоны с военными... Где-то бомбили.

  Паровоз медленно тянул состав, приближаясь к одной из станций их района. В вагоне жарко, шум, гам, курили, ругались — непроходимая теснота. Как говорится, ноге некуда ступить. Лица усталые, злые, встревоженные, только одним страшным словом — война. Наташа устала от всего окружения. Но и при такой обстановке жизнь не теряла свои признаки, свою обычность. На красоту Наташи обращали внимание мужчины. Наташе было совершенно неприятно, как один, симпатичный, сначала внимательно смотрел на неё, предлагал взглядом любовь, прямо-таки откровенно, и Наташа отвернулась, и больше не смотрела в его сторону. Но она не заметила, как этот незнакомец, севший в вагон на одной из станций, пробрался к ней и оказался рядом, и стал осторожно чуть ли не обнимать её. Это был деревенский, но хорошо одетый парень, принявший её совсем за юную девчонку, так молодо она выглядела. Парень был выпивши, Наташа грубо оттолкнула его, дав понять, что она питает к нему отвращение. Медленно шедший поезд совсем сбавил ход. Глаза Наташи от усталости насильно слипались. Она их то открывала, то невольно закрывала, склоняя голову. Донеслись возгласы: — Сейчас остановка.
— Да нет, встречный идет.

   Наташа встрепенулась, протерев глаза, стала смотреть в окно. Навстречу поезду шел пассажирский поезд, переполненный эвакуированными и сбежавшими людьми с приграничных районов. В проезжавших вагонах иногда мелькали лица детишек. Это были воспитанники детских домов и погибших родителей. Они ночью наскоро были отправлены из приграничного города. Здесь даже трудно было понять — шла ли война. В одном из вагонов вместе с другими мальчишками примостился у окна Сережа. Дети барабанили по стеклу, смеялись и что-то ворковали по-своему, им было интересно: мимо пробегали зеленые вагоны и множество, множество лиц.
Наташа внимательно смотрела в окно, стараясь протолкнуться к нему поближе и увидеть кого-либо знакомых или своих Сережу и маму. Но в окнах задумчивые и угрюмые лица, почему-то близкие и родные.
В вагон вошел проводник:
— Товарищи пассажиры! — негромко произнес он.
Наташа неприятно сморщила лицо. — Дальше поезд не идет,
железнодорожный мост через реку взорван. К Красовску подходят немцы. — Чувствуя, что вот сейчас подымится волна неопределенного людского гнева, он развел руками, давая понять, причем здесь я. Народ загудел, направляясь к дверям. В это время мимо Наташиного окна проехал вагон, в котором сидел её сын Сережа. Он увидел в глубине вагона отвернувшийся от окна силуэт лица родной мамы, но не распознал. Наташа повернула к окну лицо, вагон уже проезжал. При виде детей в последнем вагоне сердце её невыносимо сжалось, а тело задрожало, словно в лихорадке.
— Что я наделала, я пропустила Сережу и маму. Почему отвернулась от окна, зачем? — в злобе ругала она себя мысленно. — Какой дьявол перевернул во мне всё, отвлек внимание в самую горячую, нужную минуту.
   Вагоны, уходящего на Восток поезда, мелькали один за другим и колеса громко стучали на стыках, ускоряя свой бег.
— Сережа! Сережа! — дрожало всё в ней, — неужели тебя увезли? — У неё навернулись слезы. Она даже не заметила, как движимая на выход толпа вытолкнула её из вагона и она чуть не упала.
— А ведь до реки еще несколько километров, — подумала Наташа, — а там за ней город, где должны быть её сын и мать, Николай. Живы ли? — носился внутренний стон в её мозгу. — Коля! Коля! Ничего не известно, — думала она, идя следом за людьми пыльной дорогой к шоссе, которое вело к пешеходному мосту. На станции у небольшого сельского клуба кричало во всю радио: — Советский народ победит! Враг будет разбит в считанные дни и будет отброшен. Нами руководит партия большевиков и мы победим!

  Наташа и люди удалялись от станции, прибавляя шаг. Далеко за рекой слышались канонады взрывов. У шоссе она обрадовано вздохнула. Пешеходный мост через небольшую, но глубокую речку цел. По мосту и шоссе шли люди, ехали повозки, машины, в основном с Запада на Восток. Встречно в сторону Красовска их было меньше.
— Посадите! Посадите! — молила Наташа, подымая руку, когда попадались машины или телеги с людьми. Но они были переполнены. Сидевшие разводили руками.
Но вот появился, с крепкой бодрой лошадью, тарантас, с сидевшим на нем седым усатым стариком.
— Дядя Филак! — обрадовалась Наташа, идя навстречу и махая рукой. Это был их больничный извозчик, добрый, отзывчивый старик. Он ходил по больнице в галифе и военной гимнастерке. Так был одет он и сегодня. О нем рассказывали, что он воевал в гражданскую войну в кавалерии и был красным командиром. Был ранен в ногу, на лице у него шрам около уха от беляков, так объяснял он.
— «Доче, я тебе расскажу когда-нибудь, что я пережил», — говорил он ей однажды.
Старик узнал Наташу.
— Садись, доктор! — закричал он, удерживая коня. Наташа примостилась рядом с ним. Люди сидели, прислонившись друг к другу.
— Доче, как ты здесь оказалась? — удивленно спросил он.
— С Минска, с конференции.
— Що за конференция? — переспросил он с украинским акцентом и взглядом дал понять — необязательно давать ответ.
Наташа тихо произнесла: — Врачей. Сына и маму оставила, — заплакала она.
— Но... Но... — дернул Филак вожжи и толкнул Наташу в бок. — Скорей! Скорей! — тихо сам себе проговорил Филак. — Мост, успеть надо... Отвозил я больных в психоотрическую больницу. Обратно никого не дали — война. — Он замолчал, подгоняя коня... Всё внимание было приковано к деревянному мосту, чтоб проехать, не зацепив никого. Все сидели в напряжении... И только успели проскочить (так в жизни случается), как впереди, в небе завыло. Люди бросились по сторонам. Сильный пронзительный вой на повороте шоссе, почти над головами и несколько взрывов подряд, потрясли воздух. Раздались крики, стоны и плач. Самолеты на бреющем полете пронеслись над дорогой, поливая пулями шоссе. Лошадь, храпя, рванулась в сторону, не слушаясь управления вожжами. Она влезла в лес и остановилась — колесо телеги зацепилось за дерево. Самолеты с крестами делали второй заход на бомбежку. Слышались взрывы на станции. Мост разнесло в щепки.

— Чтобы было бы, если бы она осталась на станции... Вот и победа, — с укоризной пронеслось в душе.
Когда бомбежка кончилась и вой самолетов смолк, они вытолкнули тарантас и поехали в город.
Недалеко от города дорога была разворочена. По сторонам валялись и стояли разбитые машины и даже танки, которые видимо еще раньше ехали на Запад.
Под завесой дыма виднелся военный гарнизон. Оттуда тянуло запахом гари.
— Доче, тебе пора — шепнул Филак, спрыгивая с тарантаса, как молодой. Он начал поправлять сбрую лошади. Наташа тоже спустилась с тарантаса и подошла к Филаку, чтоб сказать спасибо. Он тихо, шепотом сказал ей: — Если, что плохо, доче, приходи к нам, Минская, 5. Это с другой стороны гарнизона. Дом трехоконный с палисадником. Чужих много, если фашисты придут — опасно попадаться в их лапы. Я твоего мужа, комэску, знал, на одном собрании сидели рядом. Хороший человек. Я скроюсь за домами, ты как раз повернешь в сторону гарнизона. Будь осторожной.
Наташа шла медленно, нетерпеливо поглядывая, когда повернет тарантас. А затем она бросилась бежать по короткой дороге к гарнизону.

  Наташе было совершенно не страшно, она не боялась, что с ней может что-то произойти. Неопределенность её мучила: — Разбомбили или увезли? Поезд с эвакуированными был, значит фашисты наступают... Неопределенность всегда сбивала её. Ясность придавала энергию её русской натуре.
В стороне аэродрома вился черный дым. — Николай, где он, где их самолеты?
Впереди её, в сторону гарнизона, шла женщина с двумя детьми. Поднявшись на возвышенность, Наташа увидела разрушенный дымящийся военный городок. Проходной не было. Изгородь повалена. Остовы печей глядели на неё страшными глазами смерти. Она надеялась, что войдет в свой дом и увидит своего маленького Сережу с бабушкой. Она полубежала, догоняя женщину с двумя детьми, одного та несла на руках. Её стремление было помочь женщине.

  Но вдруг вой в небе и свист бомб заставил её вздрогнуть, она крикнула: «Ложись» и упала на землю, как учили в институте. Низко пролетело несколько самолетов, совсем рядом раздался оглушительный взрыв... Её осыпало землей. Она подняла голову и ужаснулась: женщина и дети корчились в предсмертных судорогах. Наташа вскочила и бросилась к ним. Женщина с окровавленным животом, держа рукою мальчика, приподнялась с земли, хрипя крикнула: — Витя! Дети! — и стукнулась головой о землю. Наташа нагнулась над ней, схватила руку... Женщина и дети были мертвыми. Наташа встала, ничего не слыша, сцепила зубы и ей показалось, что волос её вздыбился и поседел.
— Фашисты! — закричала она рыдая, держа чемодан и сумочку. Затем пошла в сторону, где должен быть их дом. Она шла как пьяная, уставшая женщина.
Дом её был разрушен, торчали одни лишь трубы и углы обгоревшего деревянного сруба. Не осталось ни картин, ничего. Кое-где вился бледный синий дымок. Она лихорадочно схватила палку и стала шевелить остывший пепел.
— Сережа, мама, — зарыдала она и опустилась на бок у того самого, но уже сломленного дерева, у которого погибла её мать. Она села, прислонившись к нему и, исступленно глядя на кровь у дерева, совершенно не догадывалась, что это была кровь её матери. Она смотрела на всё безысходным взглядом, когда всё кажется потерянным, и за всем этим оставалась только одна смерть. Она зарыдала, так страшно и так сильно, что казалось похоронила всех. Она обняла сумочку и так сидела долгое время, плача и качаясь. Взрывы и стрельба в разных направлениях не прекращались.

  Устав от всего, она осмотрелась, поднялась, потерла запыленный костюм и чемодан и пошла в сторону одного из домов за изгородью, где часто брала молоко у местной жительницы — белоруски. Дочь её работала медсестрой в военном городке. Подойдя, она увидела: муж белорус, инвалид, копал у дома неизвестно для чего яму. Увидев Наташу, он пошел навстречу, угрюмо приглашая: — Заходи, заходи.
Хозяйка и её родственница, одетые в деревенскую белорусскую одежду, темный платок и темное бордовое платье с поясом, встретили Наташу рыданьями. Они долго не могли рассказать, что их младшая дочь Аня — медсестра погибла, что мальчик Наташи Сережа жив, его и всех одиноких детей увезли вместе с детдомовцами. Многие семьи военных погибли, гарнизон и аэродром сожгли дотла. Её маму, бабу Лизу, успели похоронить в общей могиле в военном городке. А дочку Аню похоронили вчера: умерла от тяжелой раны.

  Наплакавшись, они посадили Наташу за стол и, когда она сняла платок, все ахнули: — Вы седая, Наташа. — Она встала и подошла к зеркалу и, оглядывая себя, сказала: — Черт с ними, волосами, лишь бы сын и Коля были живы.
За время обеда они рассказали всё, что произошло в городе и гарнизоне. Наташа показала фото.
— Бедный мальчик, — простонала хозяйка, — Аня сама отнесла Сережу в детский дом, так приказали. Она забегала поесть. А вечером город и гарнизон бомбили. Аня, моя дочка умерла на руках у подруги: осколками поразило. Видно, судьба божья быть войне и быть смерти. Господи! Вон соседи сгорели от бомбы. И мы думаем уходить в деревню, к родственникам, гарнизон часто бомбят. — Потом, как бы предупреждая, хозяйка сказала: — Коммунистов и комсомольцев стреляют и вешают. Народ рассказывает. Вас, как врача, могут забрать на фронт.
Наташа сидела в задумчивости.
— Куда идти? Оставаться с ними... Подвергать их опасности, жена офицера — коммуниста, бывшая комсомолка. Врач и скрывается... Что делать? — лицо её сделалось серым и смертельно бледным.

  Представьте себе: человек не имеет ничего. Ни крова, ни семьи. Ему негде присесть и поесть. Да и есть нечего. Встань на его место и я увижу выражение твоего лица. В нем запечатлится твое сердце, его муки, и страдания. Так нехорошо выглядела Наташа, постаревшая за несколько дней. В душе её оставалось одно, пробираться к своим туда, куда увезли сына: в Россию, в родное Подмосковье. Она объяснила хозяйке, что пойдет к знакомым, если ей не удастся устроиться или уехать, то она вернется.
— Оставь чемодан, он привлекает, — посоветовала хозяйка и предложила мешочек и сумку, а вместо костюма одеть старый пиджачок. Остальное помогли уложить в её мешочек.
— Возьми сало и хлеба, пока у нас есть, — подала хозяйка сверток.
Они вышли проводить её и удивились, за их домом, по узкой проселочной дороге шли красноармейцы, тащились повозки, лошади. Лица усталые от бессонницы и голода.
— Отступают, — взорвалось в Наташе.
 А внизу на шоссе гремели танки, везли пушки. И все двигалось на Восток.
Наташа решительно перешла улицу, в её памяти остались впалые, изнуренные глаза солдата, грязь на пилотке и гимнастерке, солдатский мешочек и винтовка. Это угрюмое шествие длилось недолго. В воздухе появился самолет. Наташа поняла, что вероятно начнется бомбежка и полубегом направилась по знакомому адресу к деду Филаку.

  Старик и его бабка встретили её радостно и приветливо. Но им всем тут же пришлось опуститься в маленький подвал, служивший погребом. И, когда взрывы и стрельба закончились, они были свидетелями беспорядочного отступления Красной Армии. По шоссе шли остатки последних разбитых войск. А в небе снова появилась туча немецких самолетов, которые сбрасывали десантников.
Что можно было думать, глядя на эту картину. Страх и ненависть вселились в душу. Наташа была готова мстить, и об этом поведала Филаку.
Всего сутки Наташа спала по-человечески. Успела даже помыться в обычной деревенской бане и вроде бы душа успокоилась и привыкла к бомбежкам и стрельбе на западной окраине города, где шли ожесточенные бои прикрывающих войск. Но через день Филак принес нехорошую весть. Немцы вошли в город и Наташа своими глазами увидела танки и грузовые машины, мотоциклы с фашистскими солдатами в касках. Потом прошла пехота браво и гордо, словно на параде, внушая свою силу и уверенность в непобедимости. Несколько недель они прожили дома, скрываясь от посторонних.

— Нам придется уходить в лес на Восток, — сказал однажды Филак, когда они были на дворе, так, чтоб его бабка не слышала.
— Разыскивают коммунистов и военных. На днях мы уйдем, — таково указание Гулова, — сказал доверчиво Филак.
Наташа вздрогнула и сжалась при упоминании об этом
человеке. Впереди её ждала неизвестность, но была одна страсть найти сына и мужа, и отомстить за смерть матери и беды народа…

1956-1995 гг.
Конец первой части.