Легенда о юном Тау-Анчи, славном Горном Певце

Легенда о юном Тау-Анчи,
 славном Горном Певце.
 
Вот и последние дни ноября пролетели.
Владыка Зима начала беспристрастный свой счет.
Мальчик с глазами цвета тяньшанской ели
Снова одну и ту же песню поет.
Песня проста, но она на особом наречии,
И навевает тоску её странный мотив.
Любят ту песню жители Семиречия…
 
Повечерело. Мальчика голос стих.
 
Солнце потухшее все холоднее сияет,
Прячась за склоны снегом покрытых гор.
Льды под лучами уж до весны не оттают...
 
Джинны в глуши затянули протяжный хор.
 
Эхом их песнь в вечернем тумане играет,
Матери прячут тревожно беспечных детей.
Мальчик не спит, и никто его не ругает:
Он без семьи, а значит, гораздо вольней.
 
Лежа на белой кошме под открытым небом,
Мальчик читает по звездам сакральный узор.
Песня из леса манит его напевом,
Так же, как бабочку манит ночной костер.
 
Мальчик пошел, не боясь ни волков угрюмых,
Ни великанов, глядящих со снежных вершин:
Дед ему в детстве мудрость оставил о рунах,
Мальчик их помнит и знает, что
непобедим.
 
Вот он идет, окруженный незримой защитой,
Духи ночные не смеют его обвить.
Джинны глядят с недоверием
И нарочито
С ног норовят ураганным порывом сбить.
 
- Кто ты такой, о наглец без стыда и без страха?
Что за стремленье твою переполнило грудь?
Не принимаешь ли ты нас за аруахов,
Что милосердно укажут страннику путь?
 
- Нет, не пришел к вам просить я вселенского блага,
Горные Джинны! Уж дед мне поведал о вас.
И привела к вам меня не безумца отвага:
Песню чудную услышать бы с глазу на глаз...
 
Джинны смекнули неладное в речи мальчишки,
Людям ведь песней волшебных их знать не дано.
Кто он: лишь наглый, рассудка лишенный врунишка,
Или чудак, что услышал мотив все равно?..
 
Так совещались они, всё на том стоя месте.
Вдруг, повернувшись, один над мальчишкой навис:
- Ты говоришь, хочешь слушать чудесные песни?
Будет тебе! Заберем с собой в горную высь.
Только тогда ты не сможешь домой возвратиться
И не увидишь селений своих родных...
Разве готов ты вечным рабом обратиться,
Чтоб насладиться голосом неземных?
 
Мальчик в раздумьях. Стал он на вид невесел,
Жизнь - то всё же бесценнее злата дань.
Вымолвил "Да", в мыслях своих уж взвесив,
Что для него дороже желанная даль.
 
Джинны со смехом его в небеса закружили,
Взмыли свободно и скрылись в обитель свою.
Мальчика верным заклятием в ней заточили,
Определили навеки его судьбу.
***
Годы прошли. Возмужал и окреп мальчонка -
Это уже не тот худощавый юнец.
Сам стал он рослым, голос - глубоким и громким,
Джинны прозвали его Тау-Анчи, значит, горный певец.
Делал работу за джиннов с утра до заката,
Мудрость иную от них без труда перенял.
После ночами слушал взахлеб баллады
И увлеченно за ними потом подпевал.
 
Песни спасали его от зияющей бездны
В мире небесном, снимая с души печаль.
Из камыша акинаком своим железным
Он вечерами точил за деталью деталь.
 
Дудочка вышла - точно у сыбызгиста,
В звуке - и птичий свист, и журчанье рек.
Мальчик играл часами, забвенно, истово,
Так, что казалось внизу: это
Не человек.
 
Гор властелины с годами к нему привыкли,
Даже дозволили с ними спускаться в лес.
Только однажды на утра и ночи стыке
Парень отбился и без следа исчез.
 
Долго искали, грозили расплатою джинны,
Но не явился Анчи на взъяренный их зов.
Так и вернулись, уверовав всеедино
В то, что их юный невольник теперь уже мертв.
 
То не оплошность была, не несчастный случай:
Юноша знал, что сбежит он на свет все равно.
Ставши невидимым, спрятался благополучно -
В том помогло заклинание деда одно.
 
Вот и свободен. Джинны не рыскают больше
В поисках долгих по человечьей земле.
Дни переждав один в беспросветной роще,
Затосковал паренек глубоко по мирской суете.
 
Двинулся он через лес в предрассветных потемках,
Больше не ведая свойственный людям испуг.
Дудочку вынув из самодельной котомки,
С легким волнением тронулся прямо на юг.
 
Там, говорят, раздолье в цветущих далях,
Там плодоносна и благородна земля.
Край тот целует солнце, лучами жалит,
И омывает задорно его Сырдарья.
 
Край тот змеею Шелковый путь пронзает.
На перекрестке раскинулся славный Сыгнак.
Город растет, свои ветви в степи простирает.
Съездить стремится туда и огуз, и кыпчак.
 
Едут купцы и с Персии, и с Туркестана,
Частые гости здесь
Парфия и Кашгар.
Людом кипящие площади шахристана
Вмиг устилает ковром разношерстный товар.
 
***
Стал закаленней парнишка от жизни горной,
Шел он без устали сквозь вереницы дней.
Вскоре заметил, как к сардобе надводной
Через равнинную гладь половецких полей
 
Шел караван верблюдов. Был он навьючен
Пестрым товаром самых далеких стран.
Был здесь и шелк - от китайского князя получен,
Были парфянские ткани, индийский шафран.
 
Мальчик примкнул к каравану, забрался на спину
Нару горбатому, и перелез на тюк.
Все ему стало сверху в округе видно,
Но не заметил его остроглазый возница-тюрк.
 
Шли семь рассветов. А на восьмой деннице
На горизонте всплыли рабада врата.
Край посулённый... может быть, он только снится?
С каждой верстою близится к яви мечта.
 
Юноша, пряча глаза от палящего солнца,
Смотрит, сощурившись, на легион крепостей.
Много товара на рынок с утра везется,
Кони и овцы самых различных мастей.
 
Чинно вошел караван в городские ворота,
Тут паренек распрощался
навеки с ним.
Спрыгнул, помчался и скрылся
за поворотом
Вихрем задорным, юности духом лихим.
 
Вдоль арыков, полных водами горных речек,
Мимо домов из сырцового кирпича,
Мимо мечетей, бань, мастерских кузнечных,
К центру - туда, где волнуется жизнь, журча.
 
***
Голову вмиг суета шумной ярмарки кружит,
Глаз разбегается от изобилья дорог.
Мальчик в толпе растерялся и неуклюже
Сбил человека прохожего на землю с ног.
 
Тут же дал руку ему:
- Не хотел, извините!
- Так уж и быть. Но впредь осторожней, дитя.
Ты ведь не здешний? В городе жизнь не видел...
Встал, отряхнулся и подмигнул, уходя.
 
Мальчик кивнул, но мелькнула в сознании мысль.
- Дядя, постойте! Мне бы вину искупить.
Пусть за оплошность свою я уже извинился,
Но подмастерьем готов вам я верно служить.
 
Тот улыбнулся:
- Ты обознался, друже.
Не стеклодув, не кузнец я, не славный гончар.
Дело мое, скотовода, ничуть не хуже.
Здесь я известен видным числом отар.
 
Хоть не всегда можно правду узреть снаружи,
Вижу, что ты работящий, смышленный юнец.
С честным помощником в каждой работе лучше.
Будешь пасти ты в долинах моих овец.
 
Дам я взамен кров уютный и скромную пищу,
В холод - очаг, в лето знойное - воду и тень.
Степь же подарит богатство, какого не сыщешь:
Звездное небо, алых тюльпанов звень...
 
***
Отрок играл свои песни деревьям и травам.
Даже луна приоткрыла свой заспанный глаз.
Эрклик, властитель загробной подземной державы,
Стих, заслыхав степняка поразительный глас.
 
Песнь разносилась крылато в округе ночами,
Прятали матери в юрты беспечных детей.
Шелестом ветра слухи в устах зазвучали,
Что поселились поющие пери вокруг степей.
 
Юношу люд за игрой неизбежно заметил.
- Кто ты, святой исполнитель? Скажи, не молчи.
Пальцы сомкнувши упрямо
на звонкой флейте,
Гордо ответил он:
- Имя мое - Тау-Анчи.
 
Был я взращён средь джиннов в небесной выси,
Там перенял их песни и голоса.
Но через годы
Вновь в средний мир воротился,
Чтоб о чарующих далях
вам рассказать!
 
***
Так Тау-Анчи получил громогласную славу,
Только ленивый услышать его не мечтал.
Как он затягивал песню себе в забаву,
Так весь народ он толпой вкруг себя собирал.
 
В музыке вдруг обнаружилась странная сила:
Старые раны, боль и коварный недуг
Песней звучанье
по волшебству целило.
Стал Тау-Анчи в каждом доме желаннейший друг.
 
***
 
Вот незаметно теплые дни пролетели…
Скоро зиме начинать беспристрастный свой счет.
Отрок с глазами цвета тяньшанской ели
В алый закат по пустынным равнинам идет.
 
Травы в степи иссушились и заржавели.
Ветром овеянный, глухо звенит ковыль.
Птицы прощальной элегией лето отпели,
Небо пронзает клена опавшего шпиль.
 
Парень невесел, сник он к земле главою,
Думы тяжелые мысли его бередят.
Ищет в бескрайних просторах тиши и покоя.
Бродит кругами, так и его не найдя.
 
Вдруг за кустами раздался коварный шорох,
Миг – и тяжелый камень
летит в висок.
"Знал я!"
Обмякло тело.
Движений всполох.
Грубые руки в грязный суконный мешок
 
Бросили отрока куклой нелепой, ватной,
И сыбызгы тростниковый туда ж, за ним.
Руки привыкли к расправам неаккуратным,
Только наказано парня доставить живым.
 
***
Вот наконец юнца разомкнулись очи.
Кровь на лице застыла бордовым ручьем.
- Видно, и вправду сон мне судьбу напророчил.
Эй, лиходеи!
Куда путь-дорогу ведем?
 
- Ты на невольничий рынок идешь,
Мальчишка.
Там отовариться любит арабская знать.
Надо тому, кто не жаден на золотишко
В руки тебя за разбойную цену отдать.
 
Прибыли мы на тебе уж отхватим немало,
Ты средь рабов несметных такой один.
Сбудем за эдак сотню десятков динаров,
Больше - возможно,
за меньшее не отдадим.
 
Коль повезет - так достанешься ты халифу,
В роскоши замка, между дворцовых стен
Будешь слагать ему песни, сказанья, да мифы,
Сидя покорно подле его колен.
 
Коль угодишь ты капризам чужим господским,
Коль усладишь их медовым своим голоском,
Будешь в почете, будешь стоять на подмостках,
И о судьбине своей не взжалеешь потом!
 
Мальчик не верил лживым злодейским сказам.
Он бы сбежал и скрылся, да был таков.
Но встрепенуться пленник не мог ни разу:
Ноги сковали обручи кандалов.
 
Знал он, что сгинет
в дюнных песках чужбины,
Знал он, чем кончится тяжкая участь раба...
Ветер холодный хлещет нещадно спину,
Неумолимо рвется вперед арба.
***
 
Ночь исчерпалась. Под перестук копытец
Всадник рассвета мчится на белом коне.
Ясного неба тянет воздушный ситец...
Пленник взмолился:
«Ты прискачи ко мне,
Непобедимый рыцарь дневного света,
Тенгри Великого верный, отважный сын!
В мире небесном оповести ты деда:
Внук его едет к смерти под балдахин!»
 
Всадник на зов тот мучительный
оборотился,
Скач свой замедлив лишь на короткий миг.
И, развернувшись, в утренней мгле
растворился,
Так же внезапно, как до того возник.
***
Ехали молча, часом Анчи избивая,
Чтобы сбежать не сподобилось, чтобы невмочь
Было метаться, к помощи люд призывая.
“Угомонись: впереди не одна еще ночь”.
 
Остановились
у караван-сарая
Чаю напиться, кляче воздать покой.
Только спустились – плотной стеной вырастая,
Дождь разразился грязною бурной рекой.
 
Черные тучи гневно грозой разродились,
Посеребрилась, шатнулась небесная твердь.
Светом пронзающим своды небес разлились,
Смертных заставив в ужасе благоговеть.
 
Купол разверзся, взору представив бездну,
Выросла в выси святая гора Сумер.
И обнажилась на горном хребте отвесном
Духов обитель под сенью созвездья Уркер.
 
Пикой гора та все девять небес протыкает,
Девять вождей их не вздорят в расхожести воль.
Звездною россыпью там Млечный путь протекает,
После вливаясь в высокогорный Сутколь.
 
И аруахи в блистающих златом одеждах
С неба верхом на конях белогривых сошли.
Взяли под локти Анчи, и к дворцам белоснежным
Прочь улетели с черной и грешной земли.
 
***
Если ночами песню ветра завывают,
Матери мягко к себе подзывают детей:
"Это Анчи наш опять
в дольнем мире гуляет,
Нас охраняя от козней подземных чертей.
 
Он - покровитель всех славных певцов и акынов –
Ночью, на грани меж явью и миром мечты,
В сны разливает им сказки и пение джиннов.
Чутко прислушайся.
Может, услышишь и ты…”.

декабрь 2017.