Франческо Петрарка и его муза

                ( из книги  "Гении и музы")

                Красота в произведениях Ф. Петрарки

Ключевым событием в жизни итальянского поэта эпохи Возрождения стала встреча с красивой молодой женщиной – Лаурой. Произошло это в 1327 г. в церкви Святой Клары. Именно ее поэт будет страстно воспевать в своих сонетах (это снискало ему славу «певца Лауры»):

«Был день, в который по Творце вселенной
Скорбя, померкло Солнце… Луч огня
Из ваших глаз врасплох застал меня:
О госпожа, я стал их узник пленный».

Любовные стихи вошли в сборник Канцоньере (Canzoniere), состоящий из двух частей: «На жизнь Мадонны Лауры» и «На смерть Мадонны Лауры». «Канцоньере» состоит из 317 сонетов, 29 канцон, 9 секстин, 7 баллад и 4 мадригалов.

Стоит отметить, что некоторые исследователи предполагают надуманность существования образа Лауры. Они считают, что таковая есть чистый символ женственности. Однако, по заверению самого Петрарки – эта женщина была более чем реальной. Да и возможно ли так вдохновляться от неосязаемого вымысла? Любовь столь сильная к собственным мечтам походит больше на безумие. Уже в XVI столетии появились исследования древних архивов, свидетельствующих о том, что Лаура носила фамилию де Нов, а в замужестве стала мадам де Сад. Женщина родила одиннадцать детей, а среди их потомков писатель – маркиз де Сад. Кстати, существует предположение, что Лаура не была так красива, как ее описыват Петрарка. Скорее всего, это была простая девушка. Земная женщина. Но сила таланта гениального поэта было уже не остановить! Его поэтичность и образность сделали сове дело – Лаура считается красивейшей женщиной своего времени.
  Тот солнечный апрельский день, когда поэт впервые увидел свою возлюбленную, Петрарка запомнил на всю жизнь. Они встретились 6 апреля 1327 году в Страстную пятницу в маленькой церквушке Св. Клары в предместьях Авиньона. Он – молодой, но уже признанный при папском дворе двадцатитрехлетний поэт, совершивший несколько дальних путешествий, она – замужняя двадцатишестилетняя женщина, у которой было к тому времени несколько детей (всего Лаура родила мужу одиннадцать детей). Белокурая, с огромными и добрыми глазами, она казалась воплощением женственности и духовной чистоты. Очарованный ею, Петрарка напишет:

Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край, и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!
               
                История любви Петрарки к Лауре

  Как свидетельствуют его собственные сочинения, 22-летний Петрарка впервые увидел Лауру 6 апреля (Великая пятница), 1327 года на пасхальной мессе в несохранившейся церкви Святой Клары в Авиньоне. Петрарка сообщает, что ровно через 21 год после их знакомства она скончалась, после чего он продолжал писать о ней. Главная информация о Лауре извлекается из его собственноручной пометки на миланском экземпляре рукописи Вергилия .
«Лаура, известная своими добродетелями и долго прославляемая моими песнями, впервые предстала моим глазам на заре моей юности, в лето Господне 1327, утром 6 апреля, в соборе святой Клары, в Авиньоне. И в том же городе, также в апреле и также шестого дня того же месяца, в те же утренние часы в году 1348 покинул мир этот луч света, когда я случайно был в Вероне, увы! о судьбе своей не ведая. Горестная весть через письмо моего Людовико настигла меня в Парме того же года утром 19 мая. Это непорочное и прекрасное тело было погребено в монастыре францисканцев в тот же день вечером. Душа её, как о Сципионе Африканском говорит Сенека, возвратилась,  в чем я уверен,  на небо, откуда она и пришла. В память о скорбном событии, с каким-то горьким предчувствием, что не должно быть уже ничего, радующего меня в этой жизни, и что, после того как порваны эти крепчайшие сети, пора бежать из Вавилона, пишу об этом именно в том месте, которое часто стоит у меня перед глазами. И когда я взгляну на эти слова и вспомню быстро мчащиеся годы, мне будет легче, с божьей помощью, смелой и мужественной думою, покончить с тщетными заботами минувшего, с призрачными надеждами и с их неожиданным исходом».      
   Судя по всему, она имела большую семью, была достойной супругой и рано умерла. Из описаний в стихах, обыгрывающих её имя (например, Laura — l’aurea, то есть «золотая»), известно, что она имела золотые локоны.
С момента своей первой встречи с Лаурой следующие три года Петрарка провел в Авиньоне, воспевая свою платоническую любовь к ней и пытаясь поймать её взгляд в церкви и в других местах, где она бывала. Затем, в 1330 году он покинул Авиньон и отправился в Ломбе (Франция), где находилось каноничество, предоставленное ему папой Бенедиктом XII. В 1337 году он вернулся и приобрел небольшое имение в Воклюзе, чтобы быть поблизости от неё. Петрарка принял духовный сан, и жениться не мог, но в плотской страсти себя не ограничивал, породив двух внебрачных детей от других женщин. Традиция гласит, что последний раз он её видел 27 сентября 1347 года.
   Причину смерти Лауры установить трудно, многие историки предполагают, что это была чума, так как в том году Авиньон серьёзно пострадал от неё. Но никто, из присутствовавших при смерти Лауры не упоминает подходящие симптомы. Возможно, что она умерла от туберкулеза и истощения, вызванного деторождением 11 младенцев. Ей было 38 лет. Сам Петрарка накануне своей смерти, последовавшей много лет спустя, писал: «Уже ни о чем не помышляю я, кроме нее».
   Вопрос, была ли петрарковская Лаура реальной, никогда не будет разрешён. Хотя он писал о ней в своей лирике, она ни разу не упоминается в его письмах, за несколькими исключениями: в письме, где он говорит о своей прошедшей любви (К потомкам) и в письме, где он опровергает обвинения в том, что она — не реальна.  В её реальности сомневались даже друзья Петрарки. Если она и существовала, неизвестно, говорил ли он с ней хоть раз, и подозревала ли она о его чувствах — ситуация, практически повторяющая историю Данте и Беатриче. Вызывает вопрос её имя — в Вергилиевом кодексе она зовется Лауреа, всюду в других записях Лаура, в сонетах ее имя встречается в неустанной игре слов, в сочетании с золотом, лавром, воздухом: l’aureo crine — «золотые волосы», lauro — «лавр», l’aura soave — «приятное дуновение», и даже бегом времени (ит. l’ora — «час»). Относительно своей жизни Петрарка писал, что у него было два главных желания — Лаура и лавр, то есть любовь и слава. Из других его эпитетов к ней — знаменитое введённое им  словосочетание  «dolce nemiса» (милый враг).
   Странно, но Лаура всегда оставалась для него живой. Просто уйдя из нашего мира, она продолжала существовать в каком-то другом, пока недосягаемом месте. Однажды Петрарка видел странный сон: протягивая к нему руки, призрачная Лаура призналась, что любила поэта, но избегала встреч с ним ради их общего спасения. С тех пор Франческо ждал свидания со своей музой, которое должно было состояться после того, как окончится его собственный жизненный путь. А пока довольствовался портретом Лауры и геммой из облачного агата с ее профилем. И пусть ему не раз говорили, что быть влюбленным стариком стыдно и смешно, что пора перестать скорбеть об ушедшей, что следует больше размышлять о вопросах религии, думать о жизни и смерти, Петрарка всегда оставался верен своему идеалу.

                Франческо Петрарка и Лаура  де Нов

    В его любви никогда не было ничего постыдного, ничего непристойного, кроме разве что ее чрезмерности. И слова песнопения - \"вся ты прекрасна, возлюбленная моя\", - всегда толковал в отношении души. Предпочесть красоте души чувственную красоту, наслаждение ею значило бы злоупотребить достоинством любви.
    Рассвет едва занимался, когда Петрарка вышел из дома. Воздух, остывший за ночь, сохранял еще прохладу, и роса на траве перед хижиной - так он называл свое жилище - и в саду на листьях деревьев сверкала крупными каплями, словно щедро рассыпанные кем-то алмазы. В утренней тишине пробуждающегося дня отчетливо слышно было журчание быстроструйного Сорга. Временами изумрудную поверхность потока разрывали всплески резвящейся форели. Доносилось пока еще робкое щебетание птиц и блеяние овец. Заголосил петух.
    В эти ранние часы Петрарка любил созерцать сельскую идиллию - любовался зелеными лужайками, камышами вдоль берега, скалистыми утесами, громоздившимися по ту сторону Copra. Он наслаждался одиночеством, возможностью бродить на просторе вольным и беззаботным. "Утром на горы свой взор обрати" - вспомнилась строка из медицинского трактата.
    В его жизни не раз бывало, когда, утомленный шумом и суетой городов, он скрывался здесь в Воклюзе - Уединенной долине, у истока Сорга, ставшей для него пристанью в море житейских бурь.

Я здесь живу, природой окружен,
и, на Амура не найдя управы,
слагаю песни, рву цветы и травы,
ищу поддержки у былых времен.

Когда-то Гомер, исходив целый свет, остался жить на побережье среди суровых скал и лесистых гор. Так и он, Петрарка, поселился у подножия белоснежной Ветреной горы - самой высокой в округе и заметной издалека. И как его любимый Вергилий, гением не уступавший слепому греку, покинул в свое время Рим и уединился на пустынном морском берегу, где редко кто его навещал, так и он, Франческо Петрарка, бежал, истощенный пагубой, из Авиньона, этого современного Вавилона, и укрылся в заальпийских предгорьях. Здесь источником вдохновения ему служили не струи волшебной Иппокрены, а самый что ни на есть реальный студеный и быстрый Сорг.

Раньше, в молодые годы, в пылу юношеской любознательности, он предпочитал вести скитальческую жизнь. Исколесил Францию, Фландрию, Германию. Тогда у него не было возможности передохнуть, пожить где-нибудь отшельником, убежать от тревог и забот, скрыться от самовластных князей, завистливых вельмож и надменных горожан там, где нет ни обмана, ни наглости, ни подобострастия, а только покой, свежий воздух, солнце, речка, полная рыбы, цветы, леса, зеленые лужайки, пение птиц.

С годами он ничего так не боялся, как возвращения в город, и со всё большим восторгом погружался в деревенское бытие, познавая вечную мудрость возделывания своего сада и наконец ощутив себя по-настоящему свободным от мирской суеты. Материально он был вполне независимым. Еще много лет назад, приняв сан, но не став, однако, клириком, он получил возможность пользоваться бенефициями - иметь недурной доход от земельного владения, обеспечивающий безбедное существование.
    ...Солнце еще не появилось, но вот-вот должно было вспыхнуть над белой шапкой Ветреной горы, слегка уже окрашенной розовым светом.
    Наступал знаменательный, незабываемый для Петрарки день. Много лет назад таким же апрельским утром он впервые увидел белокурую красавицу с черными глазами. Звали ее Лаура, он встретил ее в авиньонской церкви святой Клары. И этот же день двадцать один год спустя стал роковым: жизнь Лауры унесла беспощадная чума. Так, видно, угодно было Господу Вседержителю. Все эти годы Петрарка пламенно любил эту женщину, хотя она и была замужем, стала матерью одиннадцати детей, и вообще они виделись всего несколько раз, обменявшись лишь мимолетными взглядами. Он любил ее духовной любовью, почитая даму своего сердца образцом совершенства и чистоты, не смея и мечтать о греховном прикосновении.
    Древние говорили: всякая любовь начинается от взгляда. Но если любовь созерцателя восходит к его уму, то любовь человека чувственного стремится к осязанию. Любовь первого именуется божественной, второго - вульгарной. Одна вдохновляется Венерой небесной, другая - земной. Вот и Петрарку не раз попрекали земной природой его чувства к Лауре, убеждали, что, если он мог любить только то, что является его взору, значит, он любил тело. Что мог он ответить на это? Только то, что все зависело от целомудрия его возлюбленной. Она осталась неприступной и твердой, как алмаз, и ничто, даже гимны в ее честь, им сочиненные, которые, несомненно, были ей известны и услаждали самолюбие, не поколебали ее женской чести. Так он познал, что любовь есть лютейшая из страстей и что всех несчастней тот, которого не любят. Не это ли и побуждало его к странствиям, ибо перемена мест, следуя Овидиеву рецепту, помогает исцелиться от сердечного недуга. Увы, и странствия не излечили его. Где бы он ни был, куда бы ни заносила судьба, всюду его преследовал лик возлюбленной.
    Тогда он решил испытать еще один стародавний рецепт. Отвратить душу от любви помогает новое увлечение. Он не остался анахоретом, напротив, каялся в своей чувственности, которую с молодых лет стремился побороть. Пожалуй, впервые он испытал влюбленность еще до встречи с Лаурой, в те годы, когда учился в Болонском университете. Там он пленился НОВЕЛЛОЙ д'АНДРЕА, преподававшей юриспруденцию, - не только образованнейшей для своего времени, но и столь прекрасной женщиной, что ей приходилось читать лекции, укрывшись за ширмой, дабы не отвлекать внимания школяров. Случалось ему влюбляться и потом. Как-то из желания увидеть мир и в порыве молодого задора он добрался до берегов Рейна и попал в Кёльн. Город очаровал его не столько великолепным, хоть и незавершенным собором, сколько своими женщинами. Тут мог влюбиться всякий, у кого сердце оставалось еще свободным. И он готов был бы найти среди этого роскошного цветника свою даму сердца, если бы оно уже не принадлежало другой. Чувство к Лауре, далекое от земных вожделений, вдохновило его на создание свыше трехсот сонетов - своеобразного дневника любви.
   За любовь к лесам и уединению Петрарку прозвали Сильваном - божеством, чем-то похожим на мифического Пана. Он и впрямь походил на него не только образом жизни, но и всем своим видом, и простым крестьянским облачением - он носил грубый шерстяной плащ с капюшоном.
    Сегодня, правда, ему придется нарушить свое одиночество. Из Авиньона должен приехать мастер Гвидо. Петрарка ждет его с нетерпением - некоторое время назад он заказал ему камею из облачного агата. Петрарка знал толк в старинном искусстве глиптики - резьбе по цветным минералам, одном из древнейших ремесел, известных человеку. Он собрал целую коллекцию античных гемм - этим увлекались тогда многие. В ней были прекрасные миниатюры с врезанным изображением - инталии и с выпуклым - камеи.
    Когда-то эти геммы украшали вельмож, их носили на поясе и запястьях, в виде перстней - они служили личными печатями. На некоторых имелись надписи и эмблемы. Их почитали как амулеты и талисманы и наделяли сверхъестественной силой, ибо верили в чудодейственные свойства камней. Петрарка читал об этом в древнем трактате и суеверно полагал, что эти свойства связаны с астрологией и магией. Верил, что геммы способны оградить от несчастья и уберечь от дурного глаза, принести удачу и богатство, помочь приворожить красавицу и сохранить любовь.
    Недавно Петрарке досталась великолепная древняя гемма, которую принес ему сосед-крестьянин. Он нашел ее на своем винограднике. Петрарка сразу определил, что это камея из редко встречающегося гелиотропа - зеленого камня с красными, словно брызги крови, крапинками. Когда же промыл находку и рассмотрел изображение, его охватил еще больший восторг. Искусный мастер вырезал Амура и Психею, навсегда соединившихся в поцелуе. Настоящий шедевр! Именно тогда у него родилась мысль заказать камею с портретом Лауры - она стала бы его талисманом. Он будет носить камею, никогда с ней не расставаясь. Недосягаемая и далекая при жизни, его возлюбленная отныне навсегда пребудет с ним.

Петрарка шел вдоль берега Copra туда, где поток, низвергаясь с огромной высоты из пещеры, несется меж отвесных скал, словно спешит на свидание со своей старшей сестрой Роной. Дорога хорошо знакома: чуть ли не ежедневно совершает он по ней прогулку. Иногда, минуя тутовую рощу, поднимается дальше по лесистому склону в гору, туда, где в вышине на скалистом обрыве громоздится замок его друга епископа Кавайонского. Этот знаток литературы и ценитель древностей, пожалуй, единственный человек в округе, с кем он поддерживает знакомство. Беседы с ним всегда милы его сердцу и разуму.
    Из камышей неожиданно появилась цапля. Она давно жила здесь, видно прельстившись богатой охотой. Важно ступая, направилась по каменистому дну на середину потока, застыла, высматривая добычу. Не подозревая об опасности, в солнечных лучах, окрасивших воду в золотистый цвет, резвилась форель. Вспугнутая всплесками, с камней поднялась стайка чибисов и скрылась за оливковыми деревьями.
    По коротенькому мостику Петрарка перешел поток и вышел к тенистой лужайке около естественного каменного навеса в скале. Это было его любимое место, где он, скрываясь от палящего солнца, часто проводил дневные часы. Здесь ему хорошо думалось, гений места подстегивал воображение, возжигая жажду творчества.
    Вспомнилось, как однажды, утомленный прогулкой, он заснул под навесом. Во сне, как наяву, явилась ему Лаура. На ней было голубое платье. Золотые волосы схвачены алой лентой, над продолговатыми, словно оливки, глазами взметнулись брови, губы окрашены в коралловый цвет, на щеках играет свет утренней зари. Она плавно ступала, будто парила в воздухе, протягивая к нему узкие ладони белых, как лилии, рук.
    Уста ее разверзлись и произнесли слова, которые он так мечтал услышать. Лаура призналась, что любила его, но избегала встреч с ним ради общего их спасения.

Пробудившись, он сочинил тогда строки:
Следя с небес за мной, осиротелым,
Она себя являет нежным другом,
Вздыхая обо мне со мною вместе...

Увы, в земной жизни ему не суждено больше увидеться с Лаурой. И он задается вопросом, можно ли избежать разлуки, когда один из любящих остается в бренном мире, а другой возносится в царство небесное? Как сделать так, чтобы память о любимой, взятой Богом, вечно пребывала в сознании твоем? Верная Артемизия, жена карийского царя, страстно его любившая, избрала для этого более чем странный способ. Дабы и после смерти супруг всегда пребывал с ней, она, сумасбродная в своей страсти, превратила тело умершего в порошок и, растворив в воде, выпила этот варварский напиток. Иные, не желавшие и после смерти возлюбленного расставаться с ним, предпочитали уйти вслед - кончали самоубийством. Вот и его только там, за гробом, когда окончит он свой земной путь, может ждать свидание с любимой...
    Петрарка возвел взор к горизонту, где вдали, словно стены гигантского замка, возвышались зубцы горной гряды. Ему подумалось: прав Цицерон, утверждая, что нам придется умереть, но неизвестно, придется ли умереть уже сегодня, и нет никого, как бы молод он ни был, кто мог бы быть уверен, что проживет до вечера.
    В самом деле, разве всякий день, восходящий для смертного, не есть либо его последний день, либо очень близкий к последнему?
    Тем сладостнее было ему вспоминать о былом. Память постоянно возвращала в прошлое, напоминала о минувшем.
    Перед мысленным взором вереницей проходили люди и города, всплывали физиономии недругов, лица друзей и тонкий профиль той, единственной, которую встретил в то далекое раннее апрельское утро у портала авиньонской церкви, и в сердце его, как от искры, вспыхнул пожар.
    Странно слышать, когда некоторые, даже кое-кто из его друзей, сомневаются в том, что Лаура была женщиной во плоти. Она, мол, порождение его пылкого воображения, и имя ее он придумал, как, впрочем, и стихи, - они всего лишь выдумка, и вздохи, запечатленные в них, притворны.
    Чтобы убедиться в обратном, достаточно заглянуть в пергаментный кодекс Вергилия, неизменный спутник странствий Петрарки. Много лет служит он ему чем-то вроде записной книжки. На полях заметки о прочитанных книгах, кое-какие даты, наблюдения и размышления. Но главное - на обороте первой страницы: эта запись, этот документ сердца и останется самым достоверным свидетельством, что тогда-то и там-то он, Петрарка, впервые встретил донну Лауру де Нов, славную своими добродетелями и воспетую им в стихах.
    Все это походит на историю о Беатриче. Ей тоже отказывали в реальном бытии. А между тем, как утверждает его друг Боккаччо, любовь Данте была вполне земной страстью. Боккаччо назвал даже ее имя - Портинари. Впоследствии она стала женой Симона де Барди и скончалась двадцати пяти лет от роду. Точно так же скептики потомки могут отказать и самому Боккаччо в том, что и он в своих творениях изобразил вполне реальную женщину - принцессу Марию, дочь короля Роберта Анжуйского. Следы этой страсти не трудно обнаружить в его книгах, где она воспета под именем Фьямметты.

Что касается его Лауры, то сомневающимся в ее реальности он может показать ее портрет. В свое время его нарисовал Симоне Мартини из Сиены - художник при авиньонской курии.

Нам этот лик прекрасный говорит,
Что на Земле - небес она жилица,
Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,
И что такой портрет не мог родиться,
Когда Художник с неземных орбит
Сошел сюда - на смертных жен дивиться.

Злая Парка - богиня судьбы - безжалостно прервала нить ее жизни и осудила поэта пережить ту, в чьих чертах сиял отблеск божественной красоты. Все проходит: "Сегодня утром я был ребенком, и вот я уже старик". Ему говорят, когда читают его сонеты на смерть Лауры, что стыдно слыть влюбленным стариком. Оставь, мол, ребяческий вздор, погаси юношеское пламя, перестань вечно скорбеть об ушедшей. Чужая смерть не даст бессмертия. Больше размышляй о собственной смерти и помни о своей седине. Беги сладостно-горьких воспоминаний, ибо нет ничего мучительнее, чем сожаление о былой любви.
     Да, как и все, он путник в этом бренном мире, но жизнь прожил не напрасно, хотя дорога была длинной и крутой, однако все же привела в Рим в парадный зал сената на Капитолийском холме. В пасхальный, похожий на этот апрельский день под звуки трубы и ликующие возгласы его, облаченного в пурпурную мантию, подаренную королем Робертом со своего плеча, увенчали лавровым венком, воздав почести первому поэту. Выходит, не зря проводил он ночи при свече, изнуряя тело и напрягая зрение, и без того никудышное. Для него постоянный труд и напряженное усилие - все равно, что питание для души.

...Время шло к полудню, солнце уже сильно припекало, форель в реке давно угомонилась, и цапля исчезла в камышах.
    Пора было возвращаться, тем более что наступало время обеда, и вот-вот должен был пожаловать гость.
Мастер Гвидо был невысоким, смуглым, немолодым человеком и, как все провансальцы, живым и разговорчивым, с острым взглядом умных глаз, проникавшим внутрь собеседника, словно алмазное сверло, которым он обрабатывал камни.
    На нем была простая, грубой вязки, плотно облегавшая грудь и плечи синяя кофта, какие носили еще деды, поверх нее доходивший до колен белый сюрко без рукавов с разрезами по бокам и великолепной застежкой-аграфом из аметиста у ворота.
    Человек многоопытный в обращении с клиентами, среди которых преобладали люди состоятельные, мастер Гвидо не торопился перейти к делу. Поначалу справился о здоровье синьора Франческо.
    В свою очередь Петрарка осведомился, как прошла дорога: ведь гостю пришлось проделать верхом довольно долгий путь. На вопрос, что творится в Авиньоне - этом новоявленном центре христианского мира, тот рассказал о кое-каких событиях последнего времени, о том, что по-прежнему эта папская столица полна купцов и торговцев, улицы кишат всякого рода заезжим людом, искателями легкой добычи и теплых местечек. Как и раньше, повсюду слышна разноязычная речь, мелькают заморские одежды, паломники, нищие в рубище, монахи в черных и коричневых рясах, вельможи в парче и шелке.
    Петрарка полюбопытствовал, как идут дела у всем известного золотых дел мастера Энрико, к которому ему самому не раз приходилось обращаться. Здоров ли гравер Джованни? Не встречал ли гость ученого монаха Варлаама, преподававшего ему когда-то греческий язык? И как поживает другой монах, Леонтий, известный переводами на латинский язык трудов Гомера?
    Не удержался, чтобы не спросить, что нового в приходе святого Петра, у его соотечественников, населявших тот квартал, где жил и он сам. Существует ли еще постоялый двор "Под тремя столбами"? Сохранился ли обычай устраивать регаты на Роне и танцуют ли все еще развеселые горожане на мосту святого Бенезета?
    Вопросов был слишком много. Мастер Гвидо даже несколько смешался и не на все смог дать ответ.
    Служанка подала хлеб, рыбу, пойманную в Сорге и приготовленную на вертеле, поставила на стол орехи.
Как бы оправдываясь за столь скромное угощение, Петрарка заметил, что умеренность в пище - путь к здоровью. Лишнее все неполезно. И в шутку процитировал: "...высший закон медицины - диету блюсти неуклонно".
    Когда покончили с рыбой, Петрарка, указывая на блюдо с орехами, вновь вспомнил строку: "Съешь после рыбы орех..." Оба рассмеялись.
    - Я вижу, маэстро большой поклонник Салернского кодекса? - спросил мастер Гвидо, расправляясь с орехом.
    - Не скрою, иногда почитываю его и соглашаюсь в том, что касается воздержания в пище и вреда праздности. Всяким лекарям-шарлатанам, как и разным алхимикам, которых развелось, как уток в заводях, я не верю, - сердито сказал Петрарка. - Алхимики уверяют, что эликсир мудрецов может сохранить телесное здоровье. Но пока что никто еще не видел этой их панацеи, этого, как они говорят, философского камня.

    - С его помощью можно превращать в золото другие металлы и создавать драгоценные камни. Мне бы такой не помешал, - мечтательно произнес резчик и глубоко вздохнул.
    - Трудно поверить, - мрачно заметил Петрарка. - Что касается природных камней и их свойств, то это всеми признано. Один эскулап посоветовал мне носить гемму из яшмы, чтобы предостеречь от колик, и, представь, помогло.
    - В старину верили, что геммы предохраняли от недугов, - согласился мастер. - Важно правильно избрать камень, сделать нужное изображение или надпись-заклинание.
    - Скорее всего, это сказки, однако не лишенные доли истины. У Платона есть рассказ о том, как лидийский пастух по имени Гигес с помощью найденного в пещере волшебного перстня в виде геммы, делавшего его владельца невидимым, получил царский трон.
    - А я на каком-то лапидарии прочитал, будто есть камень, называемый аргюдофюлаксом. Если его поместить на пороге дома, то он послужит лучше всякой сторожевой собаки. Стоит ворам подойти к дверям, как он, словно труба, начинает подавать сигнал.
    - Возможно, и так, хотя Плиний и называет все это измышлениями магов.
Преамбула явно затянулась, и мастер Гвидо понял, что пора вспомнить о цели своего приезда. Он достал из кожаного кошелька, прикрепленного к поясу, небольшую коробочку и, открыв ее, протянул Петрарке.
На фоне черного бархата выделялся силуэт Лауры, вырезанный из облачного агата.
    "Господи, - подумал Петрарка, - какая красота! Будто живая, теперь сама Лета бессильна отнять ее у меня..."
    Резчик, довольный произведенным эффектом, не без самодовольства заметил, что старался следовать описанию внешнего облика дамы - того облика, каким его нарисовал сам Петрарка. И, словно угадывая намерение заказчика, добавил:
     - Если синьор хочет, чтобы эта камея служила ему талисманом, то носить ее следует на груди.
Вместо ответа Петрарка рассказал легенду, которую ему довелось как-то услышать в Ахене. Это было предание о любви императора Карла Великого и чудодейственной силе геммы.

    - Любовь его к женщине, чье имя история не сохранила, была столь сильной, что он забросил дела правления и ни в чем не находил покоя, кроме как в ее объятиях. Ни мольбы близких, ни увещевания советников - ничто не помогало, пока эту женщину не унесла скоропостижная смерть.
    Однако напрасно радовались подданные. Страсть императора не утихала и перешла на безжизненный труп. Пренебрегая неотложными государственными делами, он льнул в холодной постели к желанному телу, звал подругу, словно она еще дышала и могла ответить, шептал ей ласковые слова, рыдал над нею.

Что было делать? Как помочь государю и спасти империю?

    В то время был при дворе один первосвященник, человек, известный святостью и знаниями. Он обратился к Богу с молитвой, уповая на его милость.
    После многих дней самозабвенных молений его посетило дивное чудо. С неба раздался голос: "Под языком усопшей таится причина царского неистовства!"
    Священник тайком проник в помещение, где лежало тело, и вложил перст в мертвые уста.
    Под оцепенелым языком обнаружил он гемму в виде крошечного колечка. Не раздумывая, первосвященник утопил его в ближнем болоте.
    Когда Карл вошел, перед ним лежал иссохший труп. Потрясенный, он велел унести его и похоронить.
    Но волшебное свойство геммы продолжало действовать.
    Император поселился на берегу болота, с наслаждением пил из него воду и в конце перенес сюда свою столицу. Посреди болота построил дворец с храмом, чтобы никакие дела больше не отвлекали его отсюда. Там он и был похоронен, - закончил Петрарка свой рассказ.
    Зазвонили к вечерне. Спохватившись, мастер Гвидо поднялся - надо было спешить в обратный путь. Поблагодарив за угощение и золотые дукаты, полученные за работу, он отправился по авиньонской дороге.
    Быстро смеркалось. Петрарка зажег свечу. На столе перед ним лежала камея. Профиль Лауры из облачного агата, освещенный мерцающим огнем, словно светился изнутри каким-то неземным, волшебным светом.
    Любуясь, он думал о том, что любовь, как справедливо заметил Платон, есть желание красоты. Это - primum movens мироздания, то есть первый движущий принцип. Разве не об этом говорит наставник мудрости Боэций, утверждая, что любовь правит землею и морем и даже небом высоким. И не повторил ли века спустя эти слова Данте, сказав, что любовь движет солнце и светила. Но если любовь составляет сущность мира, то красота - его облик.
    Мы славим мастерство рук, созидающих прекрасное. И наслаждаемся красотой геммы, то есть трудом мастера. При этом надо только помнить, что от красоты чувственных вещей следует восходить к красоте нашего духа и восхищаться источником, породившим ее.
    В его любви никогда не было ничего постыдного, ничего непристойного, кроме разве что ее чрезмерности. И слова песнопения - "вся ты прекрасна, возлюбленная моя", - всегда толковал в отношении души. Предпочесть красоте души чувственную красоту, наслаждение ею значило бы злоупотребить достоинством любви.
    Петрарка тщательно выбрал еще не отточенное гусиное перо. Перочинным ножиком срезал его, как полагалось, наискось, затем расщепил кончик, чтобы лучше удерживались чернила, и, осторожно обмакнув во флакон с черной, приготовленной из чернильных орешков влагой, начал выводить буквы особо полюбившимся ему начертанием. Он обучился ему у выдающихся писцов в монастырском скриптории еще в бытность свою в Болонье.
    На желтый лист ложились ровные, круглые, с едва заметным наклоном вправо буквы. Он писал, будто произносил слова молитвы, вознося хвалу Всевышнему за то, что послал ему средь тысяч женщин одну-единственную, ставшую его вечной возлюбленной.

Благословляю день, минуту, доли
Минуты, время года, месяц, год,
И место, и придел чудесный тот,
Где светлый взгляд обрек меня неволе.
Благословляю сладость первой боли,
И стрел целенаправленный полет,
И лук, что эти стрелы в сердце шлет,
Искусного стрелка послушен воле.
Благословляю имя из имен
И голос мой, дрожавший от волненья,
Когда к любимой обращался он.
Благословляю все мои творенья
Во славу ей, и каждый вздох, и стон,
И помыслы мои - ее владенья.

                Автор: Роман Белоусов
Исходный текст: кн. "Самые знаменитые влюбленные", с.39-52.

                Лаура де Нов, в супружестве де Сад 

Поздний портрет Лауры, с надписью «Лаура Сад Авиньонка, знаменитая муза Петрарки»
Хотя вопрос о том, была ли  Лаура, которую любил Петрарка,  реальной личностью, окончательно не решен, из нескольких исторических Лаур, предлагаемых в кандидатки, наиболее распространённым является отождествление с дамой из семьи де Нов. Реальная, по утверждению семьи, обнаружившей эту женщину в своей родословной, Лаура де Нов (прованский вариант её имени — Лор) была супругой графа Гуго II де Сада, предка маркиза де Сада. Соответствие данной исторической личности персонажу лирики Петрарки окончательно до сих пор не доказано.
    Лаура де Нов была дочерью рыцаря Одибера де Нов, сына Павла, и его жены Эрмессенды де Реал. В семье было ещё двое детей — сын Жан и младшая сестра Маргарита. Одибер де Нов умер около 1320 года, оставив Лауре значительное приданое в 6000 турских ливров. Вышла замуж в возрасте 15 лет 16 января 1325 года, брачный контракт подписан нотариусом Раймоном Фогассе. В браке она родила 11 детей. Известно, что Лаура, под влиянием своей тетки Эньенетты Гантельми де Романиль, заинтересовалась литературой и была участницей авиньонского «Двора любви», организованного графиней Этьенеттой Прованской и виконтессой Алази Авиньонской.
Будучи женой де Сада, Лаура похоронена была, скорее всего, в семейной капелле этого рода — Chapelle des Cordeliers (ул. Красильщиков — rue des Teinturiers) — часовне Святого креста, расположенном при церкви братьев миноритов. Лионский гуманист и поэт Морис Сэв указывал, что в 1532 году он видел там надгробный камень, украшенный фамильным гербом с «двумя переплетёнными лавровыми ветвями над крестом и геральдической розой». Вскрыв могилу, он обнаружил там свинцовую коробку, в которой находилась медаль, изображающая женщину, раздирающую себе грудь, и сонет Петрарки. Несколько месяцев спустя, в августе 1533 года король Франциск I также посетил эту могилу, находился в часовне несколько часов   и написал стихи, которые оставались над её могилой.
Через 7 месяцев после  смерти  Лауры её муж женился на Верден де Трантливр, родившей ему ещё шестерых детей. Маркиз де Сад считается потомком Лауры через её сына Гуго III.

   Семья де Садов довольно серьёзно занималась образом Лауры, иметь которую в предках было бы большой честью, искала её могилу и заказывала портреты. Биограф знаменитого маркиза пишет об этом: «В вопросе, действительно ли Лаура де Сад являлась Лаурой Петрарки, не обошлось без дебатов, хотя семья Садов никогда не сомневалась в этом. Дядя маркиза аббат де Сад, друг и корреспондент Вольтера, посвятил себя изучению жизни своей предшественницы и её поклонника. Результатом его литературного энтузиазма стали „Мемуары из жизни Франческо Петрарки“, увидевшие свет в 1764—1767 году. Маркиз де Сад, утешением которому в его длительном заточении служили явления Лауры во сне, испытывал к ней аналогичную преданность. В 1792 году, когда повстанцы разрушили церковь в Авиньоне, он сумел распорядиться, чтобы ее останки перенесли к месту успокоения под замком в Ла-Косте».