Шуба Хворостовского

Грустно, когда уходят твои современники, особенно те, чья песня в самом буквально смысле осталась недопетой. Не стало Дмитрия Хворостовского. У каждого свои воспоминания о любимом артисте, вне зависимости, знали ли мы его лично, имели ли счастье видеть его воочию на сцене, или нам пришлось ограничиться аудио-видео знакомством с творчеством нашего кумира. А мне вспомнился день, когда я впервые услышала его голос, внезапно взорвавший хрупкую оболочку стандартного советского трёх-программного радиоприёмника и заполнивший каждый уголок моей занятой производством домашнего обеда московской кухни. Я замерла с кастрюлькой в руках, да так и простояла, как оперная декорация, до самого конца исполнявшейся арии.

Я никогда не вела дневник, поэтому не помню, какая именно это была ария, да и какая разница: в исполнении этого певца любая ария превращалась в таинство, а слушатель становился сообщником музыкального волшебника. Но год помню - 1987, а передача была посвящена победителям Всесоюзного конкурса вокалистов имени М.И. Глинки, прошедшего в Баку в октябре того далёкого года. Ария закончилась, и кастрюлька отправилась сразу же по назначению, то есть на плиту, для последующего выполнения своих «животоварительных» функций, а я узнала имя этого вокального мага, которое объявили после его выступления.

Обычно у меня проблемы с запоминанием имён. Это какая-то форма инвалидности. Я преподавала иностранные языки и помнила каждую индивидуальную ошибку каждого из моих студентов, и даже все потрясения, одолевавшие их в личной жизни, которые систематически мешали им своевременно представлять мне на проверку контрольные домашние задания. А вот имён запомнить патологически не могла и балансировала среди спасительных личных и указательных местоимений, как канатоходец с шестом, в надежде, что мои студенты меня «не вычислят». Но имя волшебного баритона я запомнила сразу, хотя и не без помощи некоторых событий моей личной жизни, которые завершили свой логический круг незадолго до появления Дмитрия Хворостовского на российском оперном небосклоне.

Дело в том, что опера – мой самый любимый вид театрального действа, а баритон – самый любимый тембр мужского голоса, настолько любимый, что я даже ухитрилась недолго побывать за одним из баритонов замужем. Что поразительно, он был ещё и тёзкой Хворостовского, и романсы этим своим баритоном пел просто завораживающе.
Нашего недолгого романтического союза, впрочем, оказалось достаточно, чтобы понять, что баритонов лучше слушать в театрах, не нарушая акустического баланса в своём доме. Так что к моменту моего кухонного потрясения волшебством нового российского вокального кумира я была уже иммунизированной поклонницей оперных талантов. С «иммунизацией» я оказалась на шаг впереди Хворостовского: он был слишком занят своим творчеством, чтобы внять советам своего педагога по вокалу, которая предостерегала его от брака с балеринами. Поэтому через два года после этой передачи в жизни Дмитрия Хворостовского появилась балерина Светлана, моя тёзка. Опять совпадение - союз Дмитрия и Светланы – увы, с тем же итогом.

Талант Хворостовского не только в допотопный кухонный радиоприёмник не вмещался, но и вообще ни в какие привычные рамки тех последних советских лет никак не укладывался. Ему стажёром в Большой предлагают, а он в Красноярске продолжает нести вокальную трудовую вахту. И вдруг выплескивается в мировой оперный океан после победы в 1989 году в Уэльском Кардиффе над уэльским же баритоном Брином Тервелем (так произносится фамилия этого певца на его родном языке). И понеслась международная оперная карьера Дмитрия Хворостовского «во весь опор», так стремительно, что остановить его было уже невозможно.

К счастью, и времена для творческих людей были более благоприятные, чем те, в которых приходилось работать его предшественникам. Грустно вспоминать, сколько уникальных российских талантов не было допущено на международную сцену, а ведь они могли бы ещё выше поднять престиж страны, давшей им профессиональную подготовку такого высокого уровня. Но Хворостовскому повезло родиться позже, так что он смог стать мировой звездой и петь в самых престижных театрах мира. При этом его любимыми гастролями и концертными проектами всегда оставались те, которые он специально создавал для российского зрителя.

Кто не мечтает увидеть воочию своих кумиров! Мечтала и я. И вот неожиданно, снежной зимой 1994 года, моя мечта сбылась: я протянула руку и смахнула снежинки с роскошной шубы Хворостовского. По сравнению с тем, что делают фанаты, когда вдруг сталкиваются с артистом своей мечты, и как они буквально разрывают своего любимца на части, мой чисто автоматический жест был просто младенчески невинным: как-то само-собой вышло.

Я в то время, как и многие, уже ничего и никому не преподавала, поскольку все уже всё и сами знали, так что учиться больше никто ничему не хотел. Поэтому я работала офис-менеджером (это современный гибрид «завканца» и «завхоза») в одной международной юридической фирме, а Хворостовский пришёл туда решать то, что в таких фирмах обычно решают люди международно-космического полёта. То есть, что-то очень заоблачно значимое.

На улице валил снег. Внезапно распахнулась дверь, около которой стоял мой рабочий стол, и в офис вошла роскошная шуба, размером почти от пола до потолка этого маленького помещения. Шуба облокотилась на мой монитор, и снег начал медленно сползать по экрану в направлении лежащих на столе только что мной распечатанных документов. Я не выдержала и смахнула снег с рукава Шубы на пол, пока он не успел сползти на мои бумаги. И Шуба вдруг расхохоталась до боли знакомым баритоном. Я подняла глаза (поднимать пришлось высоко и долго – рост-то какой!) и застыла в изумлении: это был мой радио-оперный гений собственной персоной! Мой босс тоже хмыкнул, и они отправились решать свои важные дела. 

Вот так я и прикоснулась к высокому оперному искусству в самом прямом смысле этого расхожего клише.