Новоземельский ядерный полигон 1961 - 1964

Юлиан Фрумкин-Рыбаков

НОВОЗЕМЕЛЬСКИЙ  ЯДЕРНЫЙ  ПОЛИГОН
1961 - 1964
ВОСПОМИНАНИЯ


Памяти  Юрия  Владимировича  Ступакова

23 августа 2017 года, в 12 часов пополудни отпели в Храме Святого Пророка Илии  На Пороховых и проводили в последнее плавание моего НОВОЗЕМЕЛЬСКОГО друга, капитана дальнего плавания Юрия Владимировича  Ступакова.
Мы  познакомились в июне 1961 года на острове Новая Земля, на  «Первом ядерном полигоне СССР». Мне было 19, Юре 23.
В долгоиграющий полярный день, когда солнце, как игла на заезженной пластинке, елозит  на одном месте, нас выстроили для вечерней поверки.
Жили мы в большой землянке на берегу залива. Утренняя и вечерняя поверки были на вольном воздухе. Возможно, это была землянка поморов, а, может быть, землянка-барак первых военных строителей, высадившихся на Новую Землю в 1954 году после решения Правительства о создание объекта 700.
Рядом со мной стоял здоровенный парень. В ожидании переклички мы с ним поддавали друг дружку плечами, скача на одной ноге. Не помню, как это произошло, но от моего толчка Юрка влетел в дверь землянки и вышиб её. В нём было килограмм девяносто живого веса. И я, и он получили по два наряда вне очереди и пошли чинить дверь. С этого и началась наша дружба.
Три с половиной года мы ели с Юрой армейский пуд соли.
В нашем первом пристанище на Новой Земле были двухэтажные нары, сколоченные из досок. Больше никакой мебели в землянке-бараке не было. По всему фронту двухэтажных нар - скамья из сороковки. На неё мы складывали форму, а под скамейку ставили сапоги.
Землянка же была врыта в высокий берег, состоящий из песчаника и глинистых сланцев, именно врыта, а не вырыта. Когда-то часть берегового откоса срыли и на образовавшейся  площадке соорудили землянку… 
Задняя стена и торцы были прикрыты от ветров и снега берегом. На фасаде, выходящем на залив, была дверь. В землянке стоял котелок, работающий на угле. На улице - горка угля, который мы носил пожарным ведёрком к топке. Трубы отопления шли выше нар под низким потолком.
На верхних нарах можно было только лежать или сидеть, клоня голову от тяжких мыслей. Дух в землянке был ЖИЛОЙ, ибо естественное проветривание шло только через дверь, когда её открывали.
Под бренчание гитары  пели: «Сижу на нарах, как король на именинах// И  пачку «Севера» мечтаю закурить. // Я никого не жду, я ничего не жду,// И никого уж  не сумею полюбить…». Это была блатная песня, ходившая в то время, только много позже я узнал, что песню написал Глеб Горбовский.
С Глебом Яковлевичем Горбовским я познакомился через 50 лет, когда поздравлял его с 80 – летием от имени «Союза писателей ХХI века» в концертном зале Александро- Невской лавры.
Новоземельские крысы, наглые и жирные, бегали ночью по тёплым трубам, а утром, прежде чем обуться, нужно было перевернуть сапоги, чтобы вытряхнуть крысу, заночевавшую в голенище.
Житие наше в экстремальных условиях проистекало из прискорбного  факта - ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО  провала, вызванного Великой Отечественной  войной.

В весенний призыв 1961 года в армию забривали всех.
Я был студентом вечернего отделения Северо-Западного Политехнического института и призыву не подлежал.
Но вышло Постановление Правительства об отмене льгот вечерникам и, одновременно, Приказ Министра обороны о весеннем призыве. В связи с недобором, сроки службы матросам на Северном флоте увеличили на год, т. е.  четыре года - вместо трёх. Сухопутным военнослужащим три года, вместо двух лет.
До этого служба на северАх, в связи с суровыми условиями Заполярья, была на год меньше, чем на Большой земле.
Десантировали нас на Новую Землю 9 июня 1961 года. 
Ступаков, в бытность курсантом ленинградской Мореходки,  попал в жесточайшую драку 14 мая 1957 года, в «чёрный вторник», случившуюся на стадионе им. Кирова,  на матче «Зенит» -  «Торпедо».
Тогда «Зенит» проиграл с разгромным счётом 1:5.  Драка была безудержной, как свадьба…
Началось с того, что поддатый болельщик «Зенита» выбежал на поле и стал гнать из ворот вратаря, готовясь лечь костьми, но не пропустить больше ни единого мяча. Милиция пыталась его вывести, но он дрался, а когда его скрутили, повалив на газон, за него вступились подогретые болельщики.
Дралось с милицией несколько сот человек. Были выломаны скамьи и ворота, ведущие с трибун. На подмогу милиции стали прибывать курсанты училищ, в том числе из Мореходки.
Юрке было 19, и он, участвуя в драке, принял сторону болельщиков…
После «разбора полётов»  Ступаков был отчислен из училища. Не имея специальности и жилья в Ленинграде,  он завербовался на Тралфлот.
Приказ о весеннем призыве застал  Юру в Атлантике.  Капитан траулера, получив радиограммой повестку о призыве в армию Юрия Владимировича Ступакова, отправил его, попутным судном, в Мурманск.
Призыв был мгновенным, как крик «Полундра!».
6 июня нас призвали, а 9 июня мы уже сходили по трапу на пирс острова Новая Земля. «Классика» призывов была нарушена - нас не остригли ни в военкомате, по месту призыва, ни в Мурманске. 
С вокзала строем, впрочем, строем это назвать можно было лишь с натяжкой, повели нас не самым коротким путём, подальше от центра,  в порт и, погрузив на базовый тральщик, перебросили в Североморск, но и в Североморске, где мы в течение суток не спали, проходя повторную медкомиссию, нас не «забрили».
После медкомиссии была баня. Дело было «ночью», но было светло – стоял полярный день. Вышли мы из бани, как оловянные солдатики, в форме, и признали друг дружку не в раз.
Зверски хотелось есть. Я пошёл на камбуз, к матросам, и выменял у них  на чемоданчик вместе с гражданкой  буханку хлеба и пяток луковиц.
В 7 утра, 8 июня, нас построили и  повели в порт. У пирса стоял белый-белый теплоход «Мария Ульянова». Поднимаясь по трапу можно было подумать, что мы сейчас пойдём в Рио-де-Жанейро. И только на теплоходе узнали мы, что идём на Новую Землю.
Море Баренца катило зелёные, изумрудные валы. Мы добивали остатки спиртного. В порожнюю стеклотару закладывали записки с именами и домашними адресами и швыряли это «последнее прости» в море, в надежде, что кто-то, подобравший бутылку, отпишет родителям.
Утром, стоя на баке, приложив руку козырьком ко лбу, обозревая горизонт,  я заорал:
- Земля, Земля на горизонте!!!

Белушья Губа встретила нас низким небом. На пирсе стояли часовые. За колючей проволокой, опоясывающей территорию порта, стояла разношёрстная толпа, одетая кто во что: в бушлаты, в спецпошивы  ( спецпошив – вещь на севере незаменимая. Состоит из двух предметов. Собственно куртки и ватных штанов. Нижнюю часть спецпошива, практически,  никто не носит. Куртка  утеплённая, с воротником и капюшоном для защиты от мороза и ветра. В спецпошиве уютно. Наружная ткань типа плащёвки. Во время пурги можно поднять воротник, одеть поверх шапки капюшон и поднять  клапан, в просторечии называемый «сопливчик», который закрывает лицо от горла до глаз), кто-то стоял в гимнастёрках, кто-то, в тельняшках. На ногах - сапоги, кеды, валенки...
Толпа встретила нас криками:
- Орловские есть?- Кострома, отзовись! - Тула, самовар привезли?
На пригорке стол Ильич с простёртой рукой.  Не было ни единого деревца или  кустика. Великая пустота простиралась по обеим сторонам дороги и между казармами.
Первая мысль была, что мы попали в лагерь или штрафбат.

«Крещение» в армейскую жизнь, как и положено, произошло у воды.
Дело было вечером. После дневных политзанятий, изучения устава и муштры вся рота была выстроена на берегу залива со спущенными штанами и, под присмотром венврача, капитана Киркина, который шёл вдоль шеренги с помазком и кружкой с мыльным раствором, ловко, одним движением, нанося белую пену на нашу курчавую поросль, скребла интЁмные места тупыми лезвиями бритвы «Балтика».
Нас, таки, «ЗАБРИЛИ» в армию…
Кончался июнь. Роту перевели в щитовые казармы, где были: кубрики на 30 человек, каптёрка, Ленинская комната, умывальник и сушилка. Туалет на 10 очков был на улице. В каждой казарме была своя котельная. Вечерами и полярной ночью уютно было сидеть у топки, смотря на огонь, курить, спорить, играть в карты. В Ленинской комнате не покуришь и в карты не поиграешь.  Там забивали козла, играли в шахматы и шашки. Писали письма домой.   
В кубриках стояли двухъярусные койки. При входе в казарму был пост дневального. Крысы бегали и здесь. Ночью дневальные брали из сушилки десяток сапог и, сидя на табурете под знаменем части, истово били крыс, получая утром матюги тех, чьи сапоги превращались в метательные снаряды. Существовал негласный чемпионат на звание «Ворошиловский стрелок».
По утрам сержанты гоняли нас на зарядку. Их только что выпустили из сержантской школы, и они на нас вымещали свои былые унижения. На занятиях строевой сержант подводил взвод к крутому склону и командовал: 
- По косогору, строевым,  ШАГОМ  МАРШ!

Дедовщины  не было.
Воспоминание об июле 1961 года
 В июле месяце по берегу Земли,
 Которую назвали Новой, странно
 Бежать в строю, в котором: москали,
 Армяне, туляки и ёси, и иваны.
Бежать в строю по тундре, топоча,
Без гимнастерок, в сапогах солдатских,
А наш сержант орёт нам, гогоча:
- Не отставать! Я поимею штатских!
Ты слышишь эхо вечной мерзлоты,
Когда земля гудит под сапогами.
И ноги гулом этим налиты,
И руки гулом этим налиты,
И солнце незакатное над нами.
- Што, Нудель, хочите домой?
К своей еврейской доброй маме?
Я тут для вас и папа… ротный твой,
И, этот,… Шива, с многими руками
- Не отставать!  Плотнее строй!
Мать вашу так! – орёт сержант Косых…
- Ещё с полкилометра!... Ро-та, стой!
Всё. Разойдись на перессых!

За спиной дневального, кроме знамени, находился пожарный щит с двумя огнетушителями, багром, вёдрами.
На третьем году службы мы слили огнетушители и поставили в них выхаживаться брагу. Когда в казарме запахло брагой, старшина ходил взад-вперёд мимо дневального, принюхиваясь, и шуровал в кубриках, заглядывая под койки.  Ему и в голову не приходило, что бражка  весело ходит на пожарном щите, рядом со знаменем части…
50 лет спустя я написал стихотворение:

Полигон
                Умом Россию не понять...
                Ф.И. Тютчев

Над вечной мерзлотой армейского порядка 
По воробьям палит сорокопятка.
И, по уставу ставшие во фрунт,
Равняются на правый фланг шеренги пушек,
А Пущин с Пушкиным, набрав медвежьих ушек,
Заваривают чай и чай под бражку пьют.
Они в наряде здесь, и что с того?
Один за всех и все за одного.
В огнетушителях ходила бражка долго.
Под флагом вечной мерзлоты страны
Снарядами все закрома полны.
А Пущин с Пушкиным полны любви и долга.
На КПП влетает Мандельштам.
И Пушкин в кружку бух ему сто грамм
И рядовому Кюхле. Выпив с Блоком
И Дельвигу нальют, и Пильняку,
И Галичу, и так, глоток к глотку,
То под курантов бой, то под «ку-ку» -
Заговорят о вечном  и высоком …

Летом второго года службы роту накрыла бессонница. Нескончаемым полярным днём, три месяца, по «ночам», мы гоняли в футбол.
Много работали: строили госпиталь в посёлке Белушья Губа, тянули по тундре водовод Белушья – Рогачёво, строили шахтёрский посёлок на проливе Маточкин Шар.
30 октября 1961 года весь гарнизон Белушьей Губы был выведен из казарм.
В казармах были открыты  окна и двери. Нам раздали чёрные, закопчённые стёклышки.
Простояв минут 30-40, мы услышали гул авиационных двигателей.  Задрав головы, - увидели два самолёта, идущих на большой высоте в сторону пролива Маточкин Шар.
В 11 часов 33 минуты, по Москве, «Царь-бомба» была сброшена над боевым полем в районе губы Митюшихи с высоты 10500 метров.
Для того, чтобы замедлить скорость падения бомбы и дать самолёту-носителю какое-то время для ухода от эпицентра взрыва, бомба спускалась на парашюте площадью
1600 квадратных метров. Весила бомба 26 тонн.
«Царь-бомба» взорвалась на высоте 4000 метров. В момент взрыва мы видели в небе ярчайшею вспышку, как от электросварки, а мы были на расстоянии 280 км от эпицентра, видели, как в небо поднялся гигантский столб испарившейся мгновенно земли, который стал расти на наших глазах, поднимаясь всё выше и выше, ножка его стала уменьшаться в диаметре.
Огненный шар взрыва не коснулся земли, его сплющило ударной волной, отражённой от поверхности полигона. Радиоактивное облако  поднялось на высоту
67 километров.  Размер купола из радиоактивных продуктов достиг 20 км в диаметре по одним данным, по другим – 90 км.
В пятидесяти километрах от эпицентра взрыва, в посёлке на берегу пролива Маточкин шар были разрушены все щитовые дома, устояло только зимовье промысловиков, сложенное из толстых брёвен.
Вспышка взрыва была видна на расстоянии более 1000 километров.
Взрывная волна от «Царь-бомбы» обогнула Земной шар 3 раза, прежде чем затухла. На 40 минут во всём Заполярье прервалась радиосвязь. Мощность взрыва была
57 000 000 тонн в тротиловом эквиваленте, это больше чем все суммарные взрывы всех зарядов всех стран за всё время  Второй мировой войны, включая Хиросиму и Нагасаки.
Ударной волной самолет-носитель, который к тому времени находился на расстоянии 45 километров от точки сброса, скинуло до высоты 8000 метров, т.е. самолёт провалился на ДВА(!) километра ПЯТЬСОТ метров в момент, когда его настигла ударная волна. В течение некоторого времени после этого Ту-95В был неуправляем...
Когда я пишу слово «самолёт», то представлю себе нечто красивое, легкое. Дальний бомбардировщик ТУ-95В имеет полётный вес 180 тонн. Четыре турбовинтовых двигателя по 15 000 л.с. каждый, позволяют развивать скорость до 950 км/час. Самолёт весом 180 тонн провалился с высоты 10,5 км, до высоты 8 км. Но… НЕ  РАЗРУШИЛСЯ!!! После нормализации полёта командир не мог разжать руки, вцепившиеся в штурвал.
Что случилось с самолетами и экипажами, в то время пока не было связи, никто не знал. Оба самолета благополучно приземлились на аэродроме «Олений». Второй самолёт ТУ-16 был летающей лабораторией, фиксирующей параметры взрыва и ведущий фото и киносъёмку.
На фюзеляже Ту-95В были подпалины, полученные от мощнейшего светового излучения в момент взрыва. Именно это световое излучение мы и наблюдали на расстоянии 280 км.
Самолёты были покрыты специальной светоотражающей краской. Экипажи самолётов имели приказ довести самолёты до зеркального блеска. Но и отполированный до зеркального блеска самолёт не устоял перед световой ударной волной. Кроме этого надо понимать, что  температура воздуха над местом сброса и внутри самолёта резко выросла, но никаких данных по этому вопросу мне пока не удалось найти.
Как теперь пишут в опубликованных воспоминаниях, особое внимание было уделено специальной подготовке экипажа самолета-носителя. Никто не мог дать летчикам гарантию благополучного возвращения после сброса бомбы.
Когда я опубликовал эти воспоминания на своей странице в Фейсбуке, мне позвонил давний знакомый.
- Юлиан Иосифович, я с большим интересом прочёл Ваши воспоминания. Мне об этом рассказывал мой дядя, Мартыненко Владимир Фёдорович. Он был ОТВЕТСТВЕННЫМ лётчиком за проведение испытания «Царь-бомбы» от НИИ и находился за штурвалом самолёта-лаборатории, пролетевшего над вами. О нём есть в Википедии.
Да, есть. Полковник авиации Мартыненко Владимир Фёдорович в 1962 году получил Золотую Звезду Героя за участие в испытании ядерного оружия на полигоне Новая Земля.
Со слов племянника Владимира Фёдоровича, у членов экипажа сходила, от ОЖОГА, кожа на открытых частях тела…

В  ВОСПОМИНАНИЯХ  В. Б. Адамского и Ю. Н. Смирнова,  «50-МЕГАТОННЫЙ ВЗРЫВ НАД НОВОЙ ЗЕМЛЕЙ», опубликованных в журнале  "Вопросы истории естествознания и техники" N3, 1995 год, я прочитал:
«Создание советской сверхмощной водородной бомбы и ее взрыв 30 октября 1961 г. над Новой Землей стали важным этапом в истории ядерного оружия.
В. Б. Адамский и Ю. Н. Смирнов, неоднократно выступавшие на страницах нашего журнала, вместе с А. Д. Сахаровым, Ю. Н. Бабаевым и Ю. А. Трутневым были непосредственными участниками разработки конструкции этой бомбы. Они также участвовали в ее испытании».

Воспоминания эти чрезвычайно интересные и обширные.
Председателем Государственной комиссии по испытанию «Царь-бомбы» был генерал-майор Николай Иванович Павлов.

Ю.Н. Смирнов вспоминает:
«…Н. И. Павлов пригласил нас, четверых разработчиков, с собой, и мы поехали встречать приземляющиеся самолеты. 
Самолеты подрулили. Было видно, что на Ту-95 в одном-двух местах остались небольшие темные отметины от световой вспышки взрыва. Когда шум двигателей затих, а экипажи оказались на земле, командир бомбардировщика, майор Андрей  Егорович Дурновцев, отдал рапорт председателю Госкомиссии об успешном выполнении задания.
Начались вопросы и ответы. Один из членов экипажа, совсем еще молодой человек, находившийся в хвостовой кабине бомбардировщика и как никто видевший панораму и динамику развития небывалого "гриба", показал Павлову зарисованные им характерные стадии этого процесса.
Незабываемым финалом встречи явилась короткая, но яркая поздравительная речь Николая Ивановича, с которой он обратился к летчикам и к нам, физикам...».

В.Б. Адамский вспоминает этот эпизод чуть-чуть иначе:
«После взрыва 30 октября и возвращения самолетов на аэродром председатель Государственной комиссии Н. И. Павлов выстроил нас, четверых разработчиков изделия и экипажи самолетов Ту-95 и Ту-16 лицом друг к другу тут же, около самолетов, и произнес мажорную патриотическую речь в честь физиков и летчиков, во славу успехов нашей страны».

Возвращаюсь к собственным воспоминаниям.
За время службы мы были свидетелями 56 ядерных взрывов.

Здесь надо сказать, что мы, я и Юра, были авантюристами. Как я теперь понимаю, я рассматривал службу в армии, как Большое приключение.
Как только мы приняли присягу, я и Юра подали рапорта с просьбой откомандировать нас на самую северную точку Новой Земли - на Мыс Желания.
На следующее утро нас вызвали в штаб батальона. В штабе, кроме начальника штаба, майора Рассторгуева, никого не было.  Доложились по форме.
Майор, коренастый крепыш с фигурой гимнаста, перетянутый ремнём в узкой талии, со шрамом через всю левую щёку, с белоснежным подворотничком на гимнастёрке, поставил нас по стойке «смирно».
Раза три молча прошёлся перед нами, внимательно нас разглядывая. Остановился. Взял со стола наши рапорта. Не помню дословно его энергичной речи. Но точно помню, что мата в ней не было.
Суть её сводилась к тому, что мы представления не имеем об условиях тамошней службы, о повальном пьянстве, скотоложестве, самострелах…
Он протянул нам наши рапорта:
 - Приказываю! ПОРВАТЬ! При мне!
 - Есть! – сказали мы, и порвали рапорта.

В командировку на боевое поле, Д-2, мы тоже попали из-за своих авантюрных наклонностей.
В сентябре, после вечерней поверки, командир роты Александр Иванович Ломонов, прохаживаясь перед строем, остановился и сказал:
 - Нужны добровольцы для выполнения особого задания! Если есть такие, шаг вперёд!
Я шагнул. Посмотрел вправо, влево. Увидел Ступакова и Толю Сморогдина.
Из 180 человек личного состава роты  вышли мы, трое.

О, это было БОЛЬШОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ.

Здесь я  нарушу  ХРОНОЛОГИЮ  воспоминаний и расскажу о том, что узнал почти через 50 ЛЕТ.

Была осень. Середина октября. По лужам плавала жёлтая листва, но небо было ясным. Обшарпанное здание Главного Архива Военно-Морского Флота  в Гатчине стояло рядом с парком. Контраст между цветной палитрой клёнов, тёмной водой прудов, зелёной травой и облупленным фасадом Архива,  был разителен.
Высокая дубовая дверь легко поддалась. Я вошёл. За дверью был тамбур с давно немытыми стёклами. Через ещё одну дверь я вошёл в вестибюль. Он  делился стойкой дежурного на две неравные части.  Слева от стойки стояло два столика и три стула. На стене висели видавшие виды образцы заполнения заявлений о выдачи архивных справок.
Давно некрашеный пол был в заплатках из оцинковки, прибитой гвоздями. Напротив столиков - большое окно. Слева от окна, на стене – стенды, посвящённые будням флота, авиации, героям-подводникам. Они висели так давно, что стали константой быстротекущего времени.
Время в архивах остановилось.
Входя в архив, ты выпадаешь из настоящего, прикасаясь к пыльному прошлому, к запаху бумаг, к тишине, к бесконечно огромному материку документов, к почерку давно ушедших людей, к стёртым литерам УНДЕРВУДОВ, к тому, что было до тебя, к неведомым событиям и судьбам, продолжением коих ты являешься, быть может.

Дежурный, бородатый мужик, лет за пятьдесят, в камуфляжной куртке, из распахнутого ворота которой виднелся тельник, молча смотрел на меня.   После долгого немигающего взгляда, спросил:
- Вам чего?
- Мне бы архивариуса.
- А вы звонили?
- Звонил.
- Ждите, видите, народ ждёт. Сейчас выйдет.
Вышла пожилая женщина и, отпустив пару человек, стоящих передо мной, спросила:
- Вы ко мне?
- Да, - я протянул свою Архивную справку, - мне бы поработать вот с этими документами, - и я показал на перечень своих личных дел, указанных в Справке.

- А зачем Вам? Вы же уже Справку получили.
- А я написать хочу о службе, о товарищах, надо бы память освежить. И потом, вы же знаете, что такое документальная фактура. Это очень рельефно.

- Ну, это не ко мне. Вам нужна заведующая читальным залом.
И, уже обращаясь на вахту:
- Позвоните Алле Александровне.
- Не положено. У меня приказ звонить только в архив, - сказал непримиримо мужик.
- Нет, вы позвоните, человек по делу приехал.
- Нет у меня телефона читального зала.
- 25-й номер, - сказала женщина и ушла в помещение  с греческим названием «;;;;;;;» -  Архив.
Мужик медленно набрала номер 25.
 - Вас тут просЮт выйти.

Через несколько времени, довольно быстро, появилась ещё одна седая дама, лет 60-ти.
Посмотрев на меня, а больше никого и не было в вестибюле, спросила:
  - Вы ко мне?
- Здравствуйте, - сказал я, протягивая ей Архивную справку.
- Вы знаете, я не могу Вам дать эти документы. Это только с разрешения начальника архива.
- Вас Аллой Александровной зовут?
-Да.
- Алла Александровна, я сегодня утром говорил с вашим начальником, и он мне сказал, что можно посмотреть документы, кроме описи с грифом «СС» («совершенно секретно»).
- Подождите, - сказала женщина и, взяв справку, пошла во внутренние покои.

Вернувшись, она заполнила бланк пропуска, подписанный начальником Архива, капитаном первого ранга  Подгородным и протянула пропуск мужику на вахте. Тот посмотрел на неё пустым взглядом.
- У меня приказ никого не пускать, - заявил он с металлом в голосе.
Женщина растерялась. Тут, на счастье, появился некий чин, правда, в штатском.
- Вот, - сказала потеряно Алла Александровна, - у нас пропуск, а посетителя не пускают работать с документами.
Чин глянул на пропуск.
- Пропусти.
- У меня приказ.
- Пропусти!
- Паспорт есть?
- Yes! - сказал я,  протягивая ксиву.
Пройдя по полутёмному коридору, мы поднялись наверх по винтовой лестнице.

Читальный зал был в кофейных тонах, полинявших от времени. Три ряда столов, по пять в каждом, занимали всю площадь зала. За последним столом,  заваленным папками с документами, у окна, работал за ноутбуком бородач. Больше никого в зале не было.
Мне вынесли две толстенные прошнурованные и пронумерованные папки. В обеих были закладки на тех документах, которые меня интересовали. Мой заказ, переданный по телефону, был обработан.
Усевшись за первый стол, я с волнительным любопытством рассматривал папки с архивными документами. Второй раз в жизни я чувствовал себя государевым человеком.
- Вот, - подумал я, когда мне девять лет назад выдали Архивную справку, - вот, меня не будет, а здесь, в тишине, на полках будут лежать свидетельства моего пребывания в лучшем из миров.
И теперь я почувствовал, положив перед собой папки, то же самое…
Раскрыв их на закладках, я убедился в том, что и так знал. Там были приказы о поощрениях.
Оказалось, что мне принесли приказы по в/ч 95001 за 1961 и 1964 годы.

Но первый же приказ командира в/ч 95001 инженера-полковника Рабиновича, касающийся зачисления личного состава рабочих военного призыва 1961 года, прибывших из в/ч 40608 Северного флота в в/ч 95001, поставил меня в тупик.
В Приказе значилось: « …с 09.06. 61 г. зачислить нижепоименованных в списки части и направить для прохождения службы в в/ч 1137, срок службы исчислять с января 1962 года».
 
Не понимая скрытого смысла сакраментальной фразы,  я спросил об этом заведующую. Алла Александровна, прочитав бессмертную фразу, пожала плечами и вызвала в зал сотрудницу архива, которая, по её мнению, смогла бы объяснить, что написано в Приказе.
Однако, пришедшая сотрудница ничего внятного не произнесла.
- Да, - сказала она, -  была такая директива. Больше я вам ничего сказать не могу.
- Скажите, - спросил я, - а фонд с грифом «СС» касается доз облучения, полученных нами при испытаниях ядерного оружия?
- Не думаю, скорее он касается вашего пункта в Архивной справке, - и она показала  в Справке:
« В приказе командира в/ч 77510 от 30 ноября 1961 года, № 0149 значится: В соответствии с приказом МО СССР № 0133 от 27.07 1959 г. за участие в выполнении временных специальных работ в условиях воздействия радиоактивных веществ и источников ионизирующих излучений предоставить дополнительный отпуск нижепоименованному личному составу:
… военному рабочему в/ч 51246 , Фрумкину Юлиану Иосифовичу».

Стало очевидно, что совершенно секретным в этом Приказе являются: количество и поимённый список личного состава, задействованных в этих работах.

- А можно мне посмотреть документы по в/ч № 1137 – спросил я.
- Нет, - сказала архивариус, - у нас нет никаких документов по в/ч №1137. – Их вообще нет – добавила она.
Явилась мысль, что срок исчисления службы с  января 1962 года связан с циничной фразой – «Нет человека, нет проблем».
Мы, рабочие военного призыва 1961 года, не знали, какую миссию нам предстоит выполнять в специальной монтажно-строительной части 1137. Но руководство полигона знало. Знало и Министерство обороны.
В тот миг я понял, что мы были, несли службу, работали, но нас как бы и НЕ БЫЛО, потому что срок службы нам было Приказано исчислять с января 1962 года, тем, кто останется в живых.
Но тогда… Тогда я этого не знал. Не знали этого и мои товарищи.
В принесённых документах я обнаружил полный список военных рабочих нашего призыва. Нас было 256 человек.
На каждого была характеристика, все были членами ВЛКСМ.
Так вот, из 256 человек был один узбек, Саша Кадыров и один еврей, Юлиан Фрумкин. Все остальные были русскими (Акопян, Нудель, Георгадзе…).

10 октября 1961 года я стоял на палубе штабного корабля «Эмба». Конечно, это был не «Летучий голландец», отнюдь. Но с моря дул  свежий ветер, несущий запах приключений. «Эмба», по слухам, был когда-то яхтой Гитлера.
Командовал кораблем капитан II ранга Гилевич.
Ветер Баренцева моря, дохнувший в полную силу при  выходе из Белушьей Губы, необычайно возбуждал.
Я всегда приходил в волнение при виде большой географической карты, равно как и при виде старинного глобуса. Меня распирало от сознания того, что из невообразимого прошлого, из поколения в поколение, никогда не прерываясь, во мне течёт кровь предков, я чувствовал себя древним иудеем, вышедшим на поиски Земли обетованной.
На следующий день «Эмба» встала на рейде губы Митюшихи.
Подошёл базовый тральщик, и мы перешли на новый борт. Тральщик отвалил от «Эмбы» и встал в конце небольшого плавучего пирса, соединяющегося с берегом деревянным настилом.
Осталась в прошлом большая кают-компания «Эмбы», отделанная красным деревом, большой кубрик, в котором мы жили сутки.  Остался в прошлом жуткий гальюн на баке, до которого непросто было добраться в пятибалльный шторм, заставший «Эмбу» в открытом море.
Но ещё сложнее было справлять нужду. Справа и слева у каждого толчка были поручни, за которые, сидя орлом, нужно было держаться изо всех сил. Амплитуда качки в гальюне была сумасшедшей.
Если в кубрике, находящимся на спардеке,  качка была не смертельной, то в гальюне, находящемся на баке, когда нос корабля проваливался,  ты летел вниз с десяток секунд  с замиранием сердца. В нижней точке, когда ты мог бы перевести дух, неодолимая  сила стихии безжалостно выталкивала корабль и тебя вместе с ним  из морской пучины  в небеса, и ты летел вверх, вверх, как на качелях, но… сидя орлом над ватерклозетом.

Земля обетованная оказалась в районе губы Митюшихи, на полуострове Сухой Нос и называлась она - Боевым полем Д-2 в зоне «А».
Северная сторона Земли обетованной представляла невысокий горный хребет. По всей высоте почти отвесного склона были видны цвета побежалости.
Горная порода плавилась от нестерпимого ядерного жара. Тундра, простиравшаяся к югу от хребта, была пустынна и дика. Не было видно ни птиц, ни чаек.

Жили на тральщике. Спали не раздеваясь, в гамаках.  Ни тюфяков, ни белья не было.
Утром, в 6-00  подъём. Завтрак. Каша с тушёнкой или  макароны по-флотски, чай,  кофе, какао, масло, сыр.
После завтрака построение, получение костюмов полной радиационной защиты, получение противогазов, индивидуальных дозиметров.
Рядом с урезом воды, посадка в вертолёт. Вертолёт закидывал нас по точкам. На точках работали по одному.
Оставшись на точке, надо было надеть противогаз, наглухо задраить костюм радиационной защиты и шурфить, шурфить  радиоактивную вечную мерзлоту, готовя шурфы под пиропатроны.
Из инструментов были: лом, кирка, сапёрная лопатка и руки. Радиационный дозиметр зашкаливал. Обливаясь потом, (в спецпошиве, в противогазе, в костюме полной радиационной защиты - это прорезиненный комбинезон, одеваемый поверх спецпошива, ватных штанов, сапог и ушанки) я долбил вечную мерзлоту армейского порядка.
Наконец, в полном изнеможении я сбрасывал противогаз, вспарывал застёжки противорадиационного  панциря, падал на спину и запускал руку во внутренний карман, доставая пачку «Шипки».
О, каким наслаждением было лежать на спине! Низкое северное небо, тундра.  На десятки километров ни души.
Замечательные сигареты «Шипка». Сколько мыслей рождали они…
Дозиметр зашкаливал, и я понимал, что в этой нереальной тишине радиация, не имеющая ни цвета, ни запаха входит с каждой затяжкой в лёгкие и не вылетает тонкой струйкой вместе с сигаретным дымком, растворяясь в разреженном воздухе Севера.
Кстати, на Новой Земле на 16% кислорода меньше, чем на материке.

Часа через три после начала работ подъезжали взрывники. Заложив взрывчатку в шурфы, делово делали подрыв и уезжали, лязгая гусеницами, на следующую точку.
Выгребая руками разорванное в клочья нутро земли, ровняя стенку шурфов и ставя закладные детали под анкерные болты, чувствуешь кожей  абсолютно безжизненную тундру боевого поля.
Вышки, которые монтировались,  крепились тремя анкерными болтами к закладным деталям, намертво забетонированным в вечную мерзлоту. Три стойки из швеллера № 40 сходились, пирамидально, на высоте двух метров и крепились с помощью болтов к круглому основанию-площадке, на которой  монтировался стальной барабан диаметром около метра с узкими бойницами. Всё это сооружение было предназначено для установки контрольно-измерительной аппаратуры, фиксирующей параметры ядерного взрыва.
На Новой Земле в октябре темнеет быстро. Норма - за световой день  сделать три шурфа и поставить три закладных. 
Если утром, экономя  время, всех закидывали на точки по воздуху, то вечером, на огромном боевом поле, нас собирали ГТС (гусеничным транспортным средством.) В глубокой темноте, после 2 часов пути, часам к 8-9 вечера, доставляли на базу.

Наш общий с Юрой Ступаковым старший друг и товарищ, Юрий Анисимович Фёдоров, майор, кандидат медицинский наук, начальник службы радиационной безопасности НОЧ,  мерил дневные дозы облучения и заносил их в журнал с грифом «СС».
Только после этого снимались защитные костюмы и отдавались на дезактивацию. В районе 22-00  садились за вечерний харч и, налопавшись, валились, как были, в спецпошивах, в гамаки, проваливаясь в тяжёлый сон.  Питались два раза в сутки. Утром и вечером.

Работа на боевом поле продолжалась около двух недель.
Общая картина происходящего была неведома, но чувствовался бешеный темп работ.
Ветер гнал низкие облака. Ни на одном из кораблей не горели ни бортовые, ни стояночные огни. Иллюминаторы были задраены, так что ни единый световой блик не скользил ночью по свинцовой воде губы Митюшихи. Посмотреть сверху, нет нигде  жизни на сотни вёрст вокруг.

Как ни пытали мы Юрия Анисимовича, он не раскололся и не сказал ни мне, ни Ступакову, какие дозы радиации мы получили.
Похохатывая,  говорил:
– Наукой доказано - малые дозы облучения плодотворны для потенции…

Изучив Таблицу: «ХРОНОЛОГИЯ ЯДЕРНЫХ ИСПЫТАНИЙ  СССР
(1949 – 1962)», она есть в открытом доступе,  я установил, что мы работали в паузе между двумя сериями испытаний.

Прибыли мы на боевое поле Д-2 после ядерного воздушного взрыва. Это был воздушный взрыв крылатой ракеты с ядерным зарядом. Мощность взрыва была 15 килотонн. Ракета взорвалась на высоте 1450 метров над боевым полем 8 октября 1961 года, а 11 октября началась наша робота на Д-2.
Работа продолжалась вплоть до 19 октября.  Обратно, в Белушку, мы шли на тральщике.
20 же октября, в рамках учения  с весёлым названием «Радуга», на боевом поле Д-2 был осуществлён воздушный термоядерный взрыв баллистической ракеты Р-13, запущенной, впервые, с дизельной подводной лодки.
Уже тогда, работая на боевом поле Д-2,  я задавался  вопросом о единой картине    происходящего, участником и свидетелем которого  стал.

Прошли десятилетия.
На сайте «Новоземельский ядерный полигон» есть множество воспоминаний об испытании «Царь-бомбы», истории создания ПОЛИГОНА.
В журнале  "Вопросы истории естествознания и техники" N3, за 1995 год, я  нашёл уникальные ВОСПОМИНАНИЯ.
Это воспоминания, оставленные учёными, занимавшимися созданием сверхмощной термоядерной бомбы, качественно иные.
В них, несмотря на огромную ответственность и грандиозность задачи, которую они решали, подкупает искренность, подкупает атмосфера доверия и открытости в отношениях друг с другом, возможность высказать сомнение без СТРАХА ошибиться и быть услышанным старшими и авторитетнейшими учёными, такими, как Андрей Дмитриевич Сахаров, Юлий Борисович Харитон.
Эти воспоминания позволяют нам, читателям, окунуться в атмосферу свободного творческого поиска в решении глобальных, теоретических проблем, конструкторских решений. Вместе с тем, в этих воспоминаниях присутствует мягкий человеческий юмор.
Желающие могут прочесть ВОСПОМИНАНИЯ в журнале "Вопросы истории естествознания и техники" N3, 1995). В интернете нужно набрать в поисковике:
«50-МЕГАТОННЫЙ ВЗРЫВ НАД НОВОЙ ЗЕМЛЕЙ», В. Б. Адамский, Ю. Н. Смирнов.




Возвращаюсь к личным  воспоминаниям.

После взрыва «Царь-бомбы» испытания шли почти каждый день»:  31 октября - 2 испытания;  2 ноября – 2 испытания;   4 ноября – 3 испытания.
Второй раз мы работали на боевом поле Д-2 спустя несколько дней  после испытания  термоядерной бомбы 4 ноября 1961 года.
Мы  демонтировали скрученные жгутом металлоконструкции. Характерно, что все металлоконструкции были скручены одинаково, в одну сторону.
В наше время, зная площади сечения двутавровых балок № 40 и характеристики их жёсткости, легко можно рассчитать, количественно, момент силы и динамическую характеристику ТОГО воздействия, которое скрутило конструкции.

Точной  даты наших работ не помню. Видимо это был конец ноября. Летали на боевое поле Д-2 вертолётом.
Срезали металлоконструкции газовым резаком.
В Белушке была кислородная станция, обеспечивающая потребность военных строителей кислородом.
Но если кислород  доставлялся в баллонах, то ацетилен получали в карбидных аппаратах на месте. Карбид был расфасован в железные бочки по 100 кг. Их доставляли на точки вертолётом.
Так вот, Ступаков был тем МЕХАНИЗМОМ, который доставлял 100 килограммовые бочки с борта вертолёта к карбидным аппаратам.
Юра клал бочку с карбидом в горизонт на пороге вертолётного фезюляжа, приседал, заводя руки за голову, а мы накатывали бочку ему  на плечи. Он хватался за выступающие края бочки,  и, выпрямляясь, поднимал её. Не берусь сказать, сколько бочек он перетащил на своём горбу.
Вот такой пуд соли был у нас на Новой Земле.

Когда в «Новом мире» печатался «Один день Ивана Денисовича», мы читали всем кубриком, читали запоем – это было и о нас. Строем на работу, строем с работы. Писать о природе, погоде, о работе, о том, где ты – категорически запрещено. Замполит учил нас:
 – Пишите: «Жив. Здоров. Служба идёт отлично». Просите друзей прислать фото девушек и адреса. Вступайте с девушками в переписку.
Однажды мы вняли советам замполита.
Выпросили у Юры Нуделя фотку его сестры, Ноны, и написали от её имени письмо одному нашему парню. Он завёлся, и началась переписка. Почтальон отдавал нам письма, адресованные Ноне, мы писали ответ, вкладывая его в конверт с Ленинградскими штемпелями.
Каптенармус, именно он забирал почту на роту,  вручал эти письма нашей жертве, и мы, с живейшим интересом следили за развитием романа. О, как мы спорили, что писать от имени девушки….
Жестокая шутка. Но никто из мистификаторов не проболтался, через несколько месяцев нам стало стыдно. Мы написали трогательное прощальное письмо Ноны, «вышедшей замуж», и положили конец этой мистификации.

…Когда-то мы со Ступаковым хотели написать трилогию о нашей службе: «По первому…», «По второму…». «По третьему…», имея в виду, годы службы на Новой Земле. Не написали.
   
Юрий Анисимович Фёдоров, которого я уже помянул,  был здоровенным мужиком, и Ступакова, не менее здоровенного, он приобщил к силовой акробатике.
Анисимыч работал нижним, т. е он стоял внизу, на нём стоял Юра, а верхним, на Ступакове, работал Эрик, замечательный гимнаст. Эрик  делал уголок на поднятых руках Ступакова, потом переходил в стойку на руках. Забойным номером была стойка на одной руке на голове Юрки. Эрик работал на высоте более 4 метров!!!
Почти каждый вечер мы ходили в спортзал Дома офицеров. Я шёл в библиотеку, а они тренировались.
Несколько раз выступали в ДОФе (Доме офицеров) – они с номерами силовой акробатики, я с чтением стихов.

Читали  много. Всем кубриком выписывали журналы, выходящие на Большой земле. В Базовом матросском клубе нам крутили кино. Смотрели «Девять дней одного года», «Три минуты молчания», «Алые паруса»…

Не единожды блуждали в страшной Новоземельской метели.  В так называемой Новоземельской Боре, когда температура – 25,  ветер 20 метров в секунду, когда на бровях намерзают наледи и мир кругом исчезает.
Однажды, возвращаясь из ДОФа, попали в метель, классифицирующуюся, как  Первый вариант.  Но это мы узнали потом.  При такой погоде движение в гарнизоне запрещалось.
Нас это «счастье» настигло на пути в роту. Чтобы идти, нужно было ложиться на ветер. Мы ничего не видели в кромешном потоке снега и ветра, сбивающего с ног. В какой-то момент мы поняли, что потеряли направление и не знаем, куда идти.
Паники и страха не было, но куда идти мы не знали. Остановились, пытаясь хоть что-то рассмотреть в этом аду. И, о, СЧАСТИЕ, мы увидели в мгновенье, когда порыв ветра ослаб, свет прожектора и указующую длань Ильича, стоящего у Базового матросского клуба (БМК). Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы мы сориентировались и вышли к казарме. 
Но природа Крайнего Севера не только сурова, но и удивительно красива.
Один из сослуживцев, писал домой: «Служу на макушке Земного шара». Это было правдой.
Однажды, выйдя по нужде морозной полярной ночью, я замер, задрав голову, забыв, зачем я вышел.
Над головой горели, переливаясь, длинные – длинные сполохи. Их было пять. Причудливо изгибаясь на фоне звёздного неба в полной тишине, они нездешним светом освещали казармы, пустые дороги, сугробы, портовые краны на пирсе, залив… Зрелище Полярного сияния было гипнотически притягательно…
Это был танец, медленный танец, спокойный, полный внутренней силы и красоты.
Казалось, тундра впитывает неземной свет всех оттенков радуги, чтобы в начале лета расцвести мхами, цветным лишайником, папоротником, хвощами, ромашками…

В 1963 году, в газете «Известия» Была опубликована поэма Александра Трифоновича Твардовского « Тёркин на том свете». Поэму напечатал гл. редактор газеты Аджубей, бывший зятем Хрущёва.
До этого Твардовский нигде не мог опубликовать поэму, написанную в 1954 году.
Так вот, в 1964 году на Новой земле появилась анонимная поэма «Василий Тёркин на Новой Земле». Она мгновенно стала расходиться в списках.






Поэма начиналась так:   
Напечатала газета
Про большое чудо:
Вася Тёркин с того света
Потихоньку убыл.
Мы Твардовского спросили:
- Расскажи по чести,
Чтобы делал твой Василий
Будь на нашем месте?
Тот ответил: - Я как раз
Говорил с министром.
Насчет Тёркина приказ,
Кажется, подписан.
И вопрос, друзья, об этом
Не решался сгоряча ...
Тёркин после "того света"
Академию кончал.
И в дальнейшем, по приказу,
Будет вместе с вами.
Потому о нем рассказ
Продолжайте сами.
Рассказ о Василии Тёркине продолжили молодые офицеры из НОЧ (Научно-опытовой части). Продолжили весело, талантливо, но себя не засветили перед политотделом.
Поэма большая и подробная. Желающие могут её прочесть на сайте Новоземельского ядерного полигона, или просто набрав в Интернете название «Василий Тёркин на Новой Земле».
Я же по ходу «пьесы» приведу ещё несколько цитат из поэмы.
Время шло. Года летели.
Ночь за ночью, день за днём.
Стали Тёркина в отделе
Звать почётно -"стариком".
Кто его теперь не знает?
Голова, остряк, талант!
Он научно объясняет
Что такое "вариант".
"Вариант" - вопрос не праздный,
"Вариант" бывает разный.
Например, пурга и ветер –
"Вариант" с названьем Третий.

Коль усилилось ветрило,
Бьёт о стенки головой,
Лупит с фронта, с фланга, с тыла –
"Вариант" уже Второй.
А когда на ГТэСке
Заблудился комендант
Это значит по повестке-
Самый Первый "вариант".
Вот в такой «вариант» и мы заблудились…

Юра приобщил меня к классической музыке: Дворжаку, Глинке, Шопену, Чайковскому, я его к стихам: Пастернака (на Новой Земле в 1962 г. я купил томик  его стихов), Сельвинского, Маяковского, Есенина, Багрицкого…
Я знал сотни стихов наизусть и читал их.
Любимым моим стихотворением тогда были «Контрабандисты»  Багрицкого.
Недалеко от нашей казармы находилась редакция и типография гарнизонной газеты «За Родину». Там стояли линотипы и другое полиграфическое оборудование. Поскольку я писал, я свёл знакомство с работниками редакции и типографии.
Вскоре мы организовали там ЛИТО. У нас был замечательный парень, Виля Иванов, поэт. Был прозаик - капитан Артёменко. Был художник, Толя Шапиро. Поэт, ст. лейтенант Виталий Задорожный.
Виля Иванов переписывался с ленинградской поэтессой Ириной Маляровой, которая была литературным консультантом газеты «На страже Родины», выходящей в Ленинграде.  Я  присоединился к этой переписке.
Однажды я прочёл на ЛИТО «Контрабандистов» Багрицкого. Оказывается, ребята записали всё на магнитофон. И вот, как-то в декабре, вечером, ко мне в кубрик вбежал Петя Брагин:
- Френк, – у меня в армии было такое прозвище, - Френк, там крутят твою запись.
Я ничего не понял, но мы выбежали на улицу. Полярная ночь. Метёт пурга. Качаются фонари. И в этой круговерти из форточки редакции над всей улицей:
 
По рыбам, по звёздам проносит шаланду.
Три грека в Одессу везут контрабанду.
На правом борту, что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки, папа Сатырус…
………………………………………………..
Так бей же по жилам, кидайся в края,
Бездомная молодость, ярость моя!..

И я, и Юра Ступаков, и Юрий Анисимович, и капитан Артёменко, и Виля Иванов, и Толя Шапиро, и Саша Родичев, и молодые офицеры, выпускники ЛИСИ (Ленинградского инженерно-строительного института), которых тоже «забрили» в армию – все мы ИНТУИТИВНО сопротивлялись НЕСВОБОДЕ.
Несколько лейтенантов, выпускников ЛИСИ, создали театральный кружок при ДОФе и поставили «Океан», пьесу Штерна.

Тёркин на Новой Земле жил той же жизнью, что и мы.
По прибытии на Новую Землю Тёркин поинтересовался…

- Я ещё вопрос позволю
- Я, ребята, не женат.
Интересно мне, не скрою,
Как у вас насчет девчат?
-Эх, Василий, шутка злая.
За больную взял струну.
Здесь статистика такая:
Нас полсотни на одну.
Ты оставь такие мысли.
Хоть и парень ты хорош,
Но девчат, в обычном смысле,
Тут, Василий, не найдёшь.
В 1963 на Новую Землю  призвали, в качестве вольноопределяющихся,  «девчат» из Мурманска и Архангельска.
Они работали телеграфистками, кладовщицами.  Поселили их в двухэтажном общежитии на Френкель-штрассе. Так мы называли главную улицу Белушки, построенную военными строителями,  под началом полковника Френкеля.
ОСНОВНОЙ  ИНСТИНКТ, который личному составу годами глушили химией, закладываемой в компоты и кисели, впавший было в зимнюю спячку, ожил, встал  по стойке «СМИРНО!!!» и заступил на боевое дежурство…
И по ночам, и днём усиленные патрули несли службу у ставшего невероятно популярным  дома на Френкель-штрассе – головной боли руководства полигона и командования частей…
У Ступакова приближался день рождения, и я решил подарить ему поллитру.
Через прораба, с которым мы работали, я заказал бутылку «Московской». Мне за ней надо было зайти в вышеупомянутый  Дом.
В обед, идя с работы в часть, я решил заскочить, забрать водку и рассчитаться. Если на Большой земле поллитра стоила 2р.87 коп.,  то на Новой Земле она стоила четвертак-25рэ. 
Когда я уже рассчитался, спрятав поллитру в карман галифе, появился патруль. На моё счастье старшим патруля был тот самый прораб…  Увидев меня, он удивился:
 - Ты чего тут???
-  Забирал передачу, - сказал я.
- Вали, сейчас приедет комендант (комендант гарнизона).
Меня как ветром сдуло.
На праздновании Юриного ДР, приняв на грудь, я повествовал ребятам о внутреннем интерьере Дома..
Большой зал, метров 40 или 50, был поделен простынями, висящими на натянутых верёвках, на «альковы».   На простынях, как в театре теней, была видна механическая, голая правда жизни… 
Заканчиваю тему «девчат».
В один из выходных дней батальон был выстроен на плацу. Командование батальона, в лице подполковника Федотова, замполита, майора Васина, командиров рот и старшин стояло в ожидании…
Командир батальона сообщил, что на одну из девушек было совершено нападение с целью изнасилования.
Командование гарнизона и военная прокуратура ведут по факту нападения расследование. Потерпевшая сообщила следствию, что она оставила следы своих зубов (не подумайте ничего худого) на запястье нападавшего, и теперь происходит осмотр всего личного состава гарнизона в присутствии Прокуратуры и понятых.
В это время подъехала машина с  потерпевшей.
Нам приказали закатать рукава и предъявить руки для осмотра. Девушка шла вдоль строя, внимательно и задумчиво вглядываясь в наши лица, а потом переводила взгляд на руки…
Всё было тщетно – в наших рядах не было насильника. Командир батальона повеселел, и нас развели по казармам…

Ветрянка стихотворчества не миновала моего друга. Ступаков, будучи максималистом,  написал в 1964 году Венок сонетов, выдержав формально все классические каноны. 

В 1964 году нашему ЛИТО при газете «За родину» удалось продавить ПОЛИТОТДЕЛ полигона и нам разрешили выпускать литературный Альманах. Тогда же вышел первый и единственный номер альманаха «Североморец»
В газете «Правда Севера», газета выходила в Архангельске, появилась публикация моих стихов. Как-то днём, в обед мы приходили в роту, меня вызвали в штаб батальона. Я явился.
Майор Рассторгуев, дал мне команду «вольно», взял со стола газету, подошёл и говорит:
- Поздравляю с публикацией!

Я считаю, что мне повезло с тем, что я был военным рабочим. Прежде всего, а это самое главное, у нас было два начальства.
Одно в в/ч где мы служили, другое в в/ч, где мы работали.
Если там, где мы служили, была воинская дисциплина и субординация, то там, где мы работали, были чисто деловые, производственные отношения с офицерами - строителями, прорабами.
Инженер-капитан Михаил Фёдорович Солодкий, строивший госпиталь в Белушке, а затем водовод «Белушья-Рагочёво» был абсолютно своим человеком.
В 1963 году к нему прилетела жена, Таисия Михайловна. Супруги приглашали нас к себе в гостиницу, где жили. Таисия Михайловна пекла домашние пирожки и присылала их, с Михаилом Фёдоровичем, нам в тундру, где мы монтировали трубопровод. Пирожки на всю бригаду.

Прошло несколько десятилетий. Я был по каким-то делам в Металлострое.(есть такой городок под Санкт-Петербургом.)  Да, был я в Металлострое, и вдруг увидел Михаила Фёдоровича Солодкого. Он меня тоже узнал. Очень обрадовались. Обменялись телефонами, но больше не встретились.
Таисия Михайловна последние годы работала в Административно-технической инспекции Санкт-Петербурга, но повидаться с ней мне не довелось. Когда я увидел в списках служащих Инспекции Таисию Михайловну, она уже болела, а вскоре ушла. Светлая ей память.

Конечно, было много негатива. Вспоминать об этом не хочется, но … тем не менее…

Кроме стихов, я выступал в самодеятельности. Пел. У меня был неплохой баритон.   Старшина Корзун, сделал меня запевалой. И вот как-то идёт рота на обед. Старшина идёт сбоку.
-Ать-два, ать-два! Ногу твёрже! Запевай!
Надо ж ему прогнуться перед начальством. А мы-то с объекта пришли, усталые, голодные.
Я начал было, а ребята молчат. И я замолчал.
 - Запевала, за-пе-вай!- я молчу.
Дошли до столовой. Старшина:
- Рота! Пра-а-авое плечо вперёд, шагом марш!
Разворачивает роту от столовой к казарме.
 – Запевай!
Я молчу.
 – Запевай!
Три раза прогнал роту туда-обратно. Последний раз вся рота, молча, развернулась и ушла в казарму без обеда. Надо выходить на работу, обед-то  кончился!
Мы построились в казарме, сами. Потребовали командира роты. Пришёл командир, замполит, майор Васин, о нём позже.
- В чём дело?- спрашивает комроты старшину.
- Товарищ капитан! Рота не выполнила моего приказания!
- Какого? – спрашивает Александр Иванович Ломонов.
-Отказались петь по дороге в столовую!
- Вы накормили роту?
- Никак нет! Не идут больше в столовую.
Саша Родичев, стоя в строю:
- Товарищ капитан, разрешите обратиться?
- Обращайтесь!
- Рота не обедала, не отдыхала, поэтому мы на работу не выйдем.
- Старшина, это так?
- Товарищ капитан…
- Значит так! Роту накормить! Вам, после развода, явиться в канцелярию.
- Есть!- говорит старшина.

Старшина припомнил мне эту историю в мой день рождения.
Ребята мне на ДР подарили шерстяной тельник.  Я с удовольствием влез в него. Тепло, уютно, сверху одел гимнастёрку. На утренней поверке старшина увидел у меня тельник под гимнастёркой.
Вызвал меня в канцелярию роты. Поставил по стойке «смирно».
- Вы нарушили уставную форму одежды! Тельник снять!
Надо сказать, что почти  вся рота носила тёплые тельники. На это смотрели сквозь пальцы.
Я стою, молчу.
- Два наряда вне очереди.
Молчу.
-Четыре наряда вне очереди!
Молчу.
- Шесть нарядов вне очереди!
Да, нарушил я уставную форму одежды.
- Товарищ старшина, - говорю -  расстёгивая гимнастёрку – чтобы в дембель вернули!
Вернул.
А шесть нарядов вне очереди пришлось отрабатывать.

В 1962 году Ступакова приняли кандидатом в члены партии, и он стал комсоргом роты, а потом и батальона.
У нас служил Юра Аникин. Был он, что говорится, метр с кепкой, вырос в детдоме. Специальность у него  была редкая - жестянщик. Удивительные вещи делал он из оцинковки, художественные.
Я уже не помню проступка нашего Аники-воина, но его должны были отдать под трибунал. Для исполнения формальностей было необходимо его исключение из комсомола.
На общем комсомольском собрании роты выступил замполит, договорившийся до того, что военный рабочий Аникин является изменником Родины потому, дескать, что он нарушил Присягу.
Замполит предложил проголосовать за исключение Аникина из комсомола. Мы понимали, что если сделаем это, то будем последними подонками.
Саша Родичев, будучи секретарём собрания, в соответствии с регламентом дал слово нам. После наших выступлений слово взял Ступаков.
Он был краток.
- Предлагаю, - сказал он, - не исключать комсомольца Аникина из членов ВЛКСМ, а объявить ему строгий выговор и взять на поруки.
Секретарь собрания мгновенно поставил вопрос  Повестки дня на голосование.
- Поступило два предложения...
Голосуем первое:
 – Исключить комсомольца Аникина из членов ВЛКСМ.  Кто за это предложение, прошу поднять руки.
Ни одна рука не поднялась в Ленинской комнате.
- Кто воздержался?
 Воздержавшихся не было.
- Кто против?  - Поднялся лес рук. – Единогласно! – констатировал секретарь.
Голосуем второе предложение.
- Кто за то, чтобы не исключать комсомольца Аникина из членов ВЛКСМ, а вынести ему строгий выговор и взять на поруки?
Посмотрев в зал, Саня (а руки подняли все) сказал, - Единогласно! Кто воздержался? – Воздержавшихся нет. – Кто против? - Против нет.
-Так и запишем в Протокол, - сказал секретарь, поглядывая на замполита. Быстро заполнив Протокол, он подписал его и передал Ступакову.
Юра тут же подписал Протокол и вручил его замполиту. Дело о передаче Юры Аникина под трибунал лопнуло. Это нам так казалось.
Было ещё два  комсомольских собрания с той же повесткой дня. Замполит не мог смириться с фиаско. Но и на этих собраниях мы не сдали Аникина.
Ступакова, как комсорга, прорабатывали по партийной линии, но он своей принципиальной позиции не сдавал, и мы его в этом деле поддерживали.
Спустя несколько недель после этих событий Аника,  после вечерней поверки, хлебнув то ли одеколона, то ли браги, пришёл к нам в кубрик.
- Ступаков, ты где? Я те щас морду набью!
 Юрка поднялся с койки, подошёл к Анике, который ему был чуть выше пояса и сказал
–  Подожди чуток, я табурет поставлю.
Посреди кубрика он поставил табурет, взял Анику под локотки и поставил на табурет.
- Ну, вот, теперь бей, - и Ступаков встал перед Аникой.
Тот размахнулся и дал Ступаку по морде.  Ступаков подставил вторую щёку.
 - Ну, - сказал он…
Оба были в исподнем. То, что они были в белых подштанниках и белых рубахах навыпуск, предавало происходящему какой-то библейский оттенок.
- Ну, - повторил Ступаков, подставляя вторую щёку…
Аника шмыгнул носом, спрыгнул с табурета и пошёл из кубрика, вытирая рукавом рубахи слёзы…
В кубрике стояла мёртвая тишина. Потом, не сговариваясь, пошли курить…
На третьем году службы, зимой, у меня началась депрессия. Дошло до того, что однажды,  я доказал (!) Ступакову, что жизнь не удалась, что всё кругом дерьмо, и из этого дерьма уже не выбраться. Жизнь кончена.
 – Всё, не ХОЧУ больше…
Юрка посмотрел на меня.
- Давай! - сказал он.
- Вместе?
- Да!
 - Когда?
-  А, прям щас, вот только сбегаю за мылом и верёвочкой! Подожди! - и он поднялся, чтобы идти.
Я как-то мгновенно, как от удара, пришёл в себя, посмотрел на Юрку и мы стали хохотать…

сорок лет спустя
      любезным моим сослуживцам

 на земле дикой на земле новой
 я служил делу  тайно жил словом
 я смотрел в небо шел курить к печке
постигал службу прорастал к речи
 я смотрел тихо бормотал глухо
и жужжал жадно как весной муха
бредил я ямбом говорил матом
и взрывал в небе так его атом
говорил в Бога говорил в душу
а меня трясли как в саду грушу
на земле новой на земле рваной
бредил я словом и дышал праной
я дышал прахом пополам с пылью
все стихи видно впереди были
лед вставал дыбом испарялась суша
прилетал ворон  черный бред слушать
он смотрел косо он смотрел слепо
черный груздь рос уплывал в небо
сняв противогазы спецкостюмы скинув
истово закурим повалясь на спину
ни о чем не думать ничего не делать
вдоль меридиана вытянувшись телом
на  проливе странном - маточкином  шаре
где сойдясь под вечер мы картошку жарим…               

После армии Ступаков закончил Военмех.
Вновь поступив в Мореходку, окончил её с отличием.  Стал капитаном дальнего плавания. Ловил рыбу в Атлантике, ледяную рыбу в Антарктиде.
Принимал новейший Большой морозильный рыболовный траулер (БМРТ) в Канаде. Когда летел в Канаду с командой, командир самолёта пригласил капитана Ступакова в пилотскую кабину. Юра мне рассказывал о ночном небе над Канадой...
Имея два высших образования, зная английский, имея богатейший опыт морского рыболовства, Ступаков, после перегона БМРТ из Канады, доложен был стать Капитан-директором Северо-Западного рыболовного района. Но... во время рейса из Канады, после сеанса радиосвязи, когда коллеги посетовали, что план трещит, не хватает 5 или 7 тысяч тонн рыбы, Юра завёл трал, выловил 1000 тонн рыбы и сообщил, что план выполнил!!!
По приходе в Мурманск третий помощник капитана подал на Ступакова  рапорт. Юру исключили из партии, сняли с капитанской должности... Всего не перескажешь…
После ухода из Тралфлота он работал в Карском и Баренцевом морях в качестве капитана экологического судна.   
Ходил на полярные станции. Зимовал на острове Вайгач. Во время зимовки как-то ночью нагонная вода подняла лёд, корабль сорвало с якорей и выбросило на берег. Летом Ступаков снял его с мели и дошёл своим ходом в Архангельск для ремонта.
Юра всегда приходил на мои литературные вечера, читал много и знал МНОГО: морские и океанские течения, подводные течения, астрономию, навигацию, литературу, живопись, музыку...
Как я ни просил Юру, он не оставил воспоминаний...
У него были больные ноги. Может быть, это было следствием нашей работы на полигоне.
Однажды в Антарктиде, где ловили они ледяную рыбу, на траулере вышел из строя один гребной винт регулируемого шага (ВРШ). Одной машиной судно не могло выгрести против ветра. Их сносило в южные широты, во льды. На борту было 100 человек команды.
 Ступаков не сходил с мостика 10 суток. Ноги распухли, пришлось распороть брюки, на ногах у него были разрезанные рыбачьи сапоги 48 размера. Юрка мне говорил:
 - Ты знаешь, у меня тогда в башке крутились твои строчки: "День прожит, подведена черта.// Тундра задохнулась от тумана..."

Новая Земля, август 1963

День прожит, подведена черта.
Тундра задохнулась от тумана.
Жизнь, она не то, чтобы не та…
Вытащу махорку из кармана,
Развяжу и память, и кисет,
Закурю, свернув цигарку.
Эх, сейчас бы взять велосипед,
Да с девчонкой в Павловске, по парку…
Над землёй - корова языком
Небо, в одночасье, слизнула.
Нет казармы. Белый монохром
Затопил: Белушку, Кармакулы.
Враз  пропала Новая Земля
И мы тоже с нею все пропали.
Атомные сгинули поля.
Се ля ви, случилось тру-ля-ля.
Как всегда, когда его не ждали.
Не прикажешь небу, от винта!
Антифриза дёрнешь полстакана
Гражданин Земшара, си-Ро-ота!…
День прожит. Подведена черта.
Тундра задохнулась от тумана…

После прекращения активной работы на море, Юра работал в школе учителем математики, работал грузчиком, работал на строительстве порта в Усть-Луге.
Последнее место его работы – строительство и сдача в эксплуатацию Нефтяного терминала в Приморске. В должности помощника капитана порта Ступаков инспектировал танкеры и другие суда, приходящие в порт.
Юрий Владимирович получил почётную грамоту от Правительства Санкт-Петербурга,  за личный вклад при вводе в эксплуатацию Нефтяного Терминала в Приморске.
В декабре 1961 года на вечерней поверке командир роты, капитан Ломанов, объявил перед строем, что за выполнение особого задания военный рабочий Ступаков представлен к ордену, а военный рабочий Фрумкин к медали.
Начальник «Первого ядерного полигона»  на Новой Земле, генерал-лейтенант Кудрявцев, получил звание Героя Советского союза. Многие офицеры были награждены. И по делу. Кудрявцев же, кроме звания Героя, получил инфаркт.
Его брат был командиром эсминца, находящегося в охранении. В установленное время корабль не вышел на связь, и никто не знал, успел ли эсминец уйти из зоны поражения до наступления времени «Ч». К счастью, всё закончилось благополучно.
И для нас всё закончилось благополучно.
Правда, объявленных наград мы не получили, но остались ЖИВЫ. Это – самое главное.
Юра демобилизовался только в декабре 1964 после успешно проведённого ПОДЗЕМНОГО испытания.
На Д-9 он работал одновременно с Юрием Анисимовичем. Когда после взрыва испытатели пошли в штольню, то на обратном пути Юрий Анисимович увидел трёхрядку, забытую воркутинскими шахтёрами.
Ю.А. поднял гармонь, растянул меха и запел:
- Товарищ, я вахту не в силах стоять, -
Сказал кочегар кочегару…

Юрий Анисимович Фёдоров после демобилизации работал в закрытом «ящике».
Он ушёл мгновенно. Возвращаясь с работы, упал на лестнице, не дойдя до квартиры… Ему не было и 60 –ти.    СВЕТЛАЯ ЕМУ ПАМЯТЬ…

Наша армейская дружба продолжалась и после возвращения в Ленинград.
Все мои новоземельские кореша: Ступаков, Боб Никольский, Юрий Анисимович были на моей свадьбе.
Свадьба была дома. В большой комнате - 24 кв. м., стоял Т-образно стол. Я с женой и кореша сидели лицом к родственникам и друзьям. Выйти из-за стола мы не могли. Мы, вероятно, шокировали всех неиссякаемыми просьбами:
 – Водки и стЮдня!!!
Но были мы трезвы, и всю ночь Юрий Анисимович танцевал с Ларисой и девушками под песню –  «Селена, ах»!!! В исполнении квартета «Аккорд».
 Теперь эта песня относится к ЗОЛОТОМУ РЕТРО…

Прошло 15 лет и ночью, когда я, придя с вечерней смены (я работал мастером в электросталеплавильном цехе) поужинал и собирался лечь спать, раздался звонок в дверь. Я открыл. На пороге стоял Юрий Владимирович Ступаков - капитан дальнего плавания.
- Юлька, тебя все знают, - говорил он, обнимая меня. – Представляешь, я ночью звоню в квартиру, мне открывают, я говорю - а мне бы Юлю Фрумкина. А  мужчина мне и говорит: «Вы знаете, он здесь не живёт, но я Вас сейчас к нему провожу»! Ну, ты даёшь!
- А куда ты пришёл? – спрашиваю.
Из объяснений понимаю, что Ступаков, на автомате, пришёл в квартиру моего тестя, где он был во время нашей свадьбы 15 лет назад.
Всю ночь мы проговорили. Жена пожарила нам котлет, поставила закусь и ушла спать, а мы всё говорили.
Утром дочка, которой было три годика, увидела усатого дядьку в морской форме и тут же в него влюбилась.
Есть фотография дочери на руках у Юры, и невооружённым глазом видно, что она счастлива…

Через 43 года после Новоземельской эпопеи я стал Ветераном войск особого риска.
Но это отдельная история.
Юрий Владимирович Ступаков, получив Архивную справку в Центральном Военно-морском Архиве о своём участии в испытаниях «Царь-бомбы», через 13 лет после меня,  не стал заниматься  оформлением своего ветеранства.
- Да пошли они! - сказал он мне.
В 2008 году, выйдя из метро на станции «Технологический институт»,  переходя Московский проспект, услышал я крик – Ю-Ю-Ю-ЛЬКА!!! Пошарил глазами и увидел на другой стороне проспекта Ступакова.
Он размахивал капитанской фуражкой и шёл ко мне,  улыбаясь до ушей. Мы обнялись. Я был не один. Со мной была женщина – доцент кафедры Инженерно-строительного университета. Мы шли к ней по делу.
- Пойдём, - сказал я, - я быстро…
- Юлик, не могу, тороплюсь. Надо же, в 5 миллионном городе сошлись!!!
Доцент, понимающе улыбаясь, смотрела на нас.
- Знаете что, - сказал я ей, - Вы идите, а я минут через десяток подойду.
Мы остались одни. Ну, натурально, вокруг шли люди.
- Пойдём в кафе, - сказал я.
- Нет, - сказал Юра, - нет времени. – А знаешь, у меня есть…
  Он расстегнул портфель, достал бутылку вина. Выбил пробку.

Два седых мужика стояли посреди тротуара на Московском проспекте и углу 1-ой Красноармейской, пили из горлА  и говорили, говорили… 
Когда бутылка обсохла, мы обнялись и разбежались по своим делам…
 В 1968 году, в журнале «Нева», был опубликован роман Ивана Ефремова «Час Быка».  Юра написал Ивану Антоновичу письмо, поделившись мыслями о романе. В романе Ефремов писал о том, что «О ноосфере надо заботиться больше, чем об атмосфере».
Ефремов ОТВЕТИЛ Юре!!! Где-то в архиве  Ступакова лежит одно или несколько писем от Ивана Антоновича Ефремова…
В прошлом году Юра позвонил мне и с восторгом поделился впечатлениями от прозы Юрия Васильевича Буйды. Мне тоже нравиться проза Ю.В.  Я ему об этом сказал.
-А вы знакомы? Ты можешь дать мне адрес Буйды? Я ему напишу.
Я написал Буйде в фейсбуке записку с просьбой прислать почтовый адрес, объяснив зачем. Через день Буйда прислал адрес.
Последний год был тяжёлым. У Юры начался некроз тканей на правой ноге. Сначала ему ампутировали пальцы, потом пол ступни, потом ещё...
Последней книгой, прочитанной им перед смертью, был  роман «Место» Фридриха Горенштейна, который произвёл на него огромное впечатление.
«Место» - роман, написанный в 1976 году. Роман состоит из трёх частей («Койко-место», «Место в обществе», «Место среди людей») и эпилога («Место среди живущих»).
За две недели перед уходом Юра заболел. Температура была за 39. Лекарства не помогли. Его положили в Александровскую больницу. В реанимацию.
Пять суток он лежал, не приходя в сознание, на искусственной вентиляции лёгких...
И… ушёл.
ПАМЯТИ ЮРИЯ ВЛАДИМИРОВИЧА СТУПАКОВА
моего НОВОЗЕМЕЛЬСКОГО кореша
(21.07 1938 – 19.08 2017)
две недели не писал стихов ох - ел без этих штучек аппетита не было ни крошить салат из слов ни искать пропавших авторучек строчки не было басовой как струна эха не было в произнесённом слове  лист упал белее полотна абсолютная потеря крови гравий шпалы комариный звон красный щит от Рождества пожарный… жизнь остановилась как вагон в тупике на станции товарной…
Заканчивая воспоминания, я не имею права не помянуть о ТРАГЕДИЯХ, свидетелями которых мы были.
Испытания ядерного оружия на Новой земле оплачены не только отчётами о финансовых затратах на строительство Полигона и успешно проведёнными испытаниями, но и человеческими жертвами.
После наложения моратория на воздушные испытания, на Полигоне начались интенсивные строительные работы по подготовке площадки Д-9 к подземным испытаниям.
Необходимо было восстановить,  а практически - построить заново посёлок для шахтёров и испытателей, разрушенный взрывом «Царь-бомбы».
Несколько раз мне довелось работать на точке Д-9. В частности тогда, когда зимой ледокол «Красин» доставил первые строительные материалы.
В 1963 на Полигон был переброшен батальон военных строителей, в основном ребят из Узбекистана и других республик Средней Азии.
Они плохо говорили по-русски, радовались хорошему, по сравнению с прежним, питанию.
Батальон занимался общестроительными работами на Д-9 и жил в армейских палатках по 15 человек. Спали на двухэтажных деревянных нарах.
Глубокой осенью1963 года  на Д-9 случилось ЧП.
Ночью погасла буржуйка в одной из палаток. Заснул дневальный. А когда проснулся не смог разжечь печурку. Он взял кружку,  налил туда солярки, открыл дверцу буржуйки и плеснул соляру. Мгновенно вспыхнул огонь, парень отшатнулся, при этом он опрокинул ёмкость с соляркой. Начался пожар. Все ребята, а спали они в спецпошивах, в спальных мешках, погибли.
С Новой Земли на материк пошёл груз 200.
Не знаю, по какой причине, но несколько погибших хоронили на Новой Земле.
В Базовом матросском клубе, в вестибюле, стояли пять закрытых гробов. На крышках лежали фуражки и стояли фотографии мальчишек, переснятые с документов.
Молча, мы прощались с ними. Неважно, что мы их не знали поимённо. Мы вполне могли бы оказаться на их месте.
В вестибюле стояли несколько женщин, жёны офицеров, в траурных накидках.
Они пришли ОПЛАКАТЬ и ОПЛАКИВАЛИ незнакомых им мальчиков так страшно и нелепо погибших. Оплакивали, по-бабьи, навзрыд…
Низкий поклон им за эту вековечную ЖЕНСКУЮ  ЖАЛОСТЬ  к невинно убиенным..
Ещё о двух трагедиях. Одна из них не коснулась меня лично, вторая коснулась косвенно.
Зимой 1963 года в гарнизоне пропал солдат срочной службы. Поиски не дали результатов, а поздней весной, когда стали проводить регламентные работы на водозаборе (посёлок Белушья Губа живёт на пресной воде из озера в центре Белушки) обнаружили у сетки водозабора тело пропавшего солдата. Видимо, в пургу он заплутал, подошёл к месту водозабора и провалился в полынью. Целую зиму гарнизон пил воду, отфильтрованную через форму этого парня.
В феврале 1962 года командование моей части получило ХОДАТАЙСТВО из военкомата о предоставлении мне краткосрочного отпуска по семейным обстоятельствам.
У отца был тяжелейший инфаркт.  Отец был главным сталеплавильщиком Ижорского завода, Лауреатом Сталинской премии, полученной им в 1950 году за разработку «Технологии получения высокопрочных литых якорных цепей для морского флота СССР».
Меня вызвали в штаб.
Замполит, майор Васин, о котором я уже упоминал, сообщил мне о ходатайстве. Спросил, знаю ли я о болезни отца?
- Да, знаю – ответил я.
Дальше случилось нечто…
Замполит стал мне говорить,  да что там говорить, УБЕЖДАТЬ, что в отпуск лететь не надо. Что всё бессмысленно. Что отец, может быть, уже умер. Что я потрачу зря деньги на дорогу, а они, деньги, достаются здесь дорогой ценой…
(Нам,  военным рабочим,  платили зарплату. Процентов 10 её выдавали на руки, а 90% перечисляли на сберкнижку. Кроме этого каждые 6 месяцев нам увеличивался полярный коэффициент к зарплате. К моменту демобилизации  у меня было 80% Полярки.)
Я слушал этого низенького, толстопузого мужика, перепоясанного ремнём,  и не понимал, КАК можно говорить ТАКОЕ сыну…
В отпуск я, конечно, полетел. Командование части предоставило мне отпуск.
Только через 43 года я прочёл в Архивной Справке:
 « В приказе командира в/ч 77510 от 30 ноября 1961 года, № 0149 значится: В соответствии с приказом МО СССР № 0133 от 27.07 1959 г. за участие в выполнении временных специальных работ в условиях воздействия радиоактивных веществ и источников ионизирующих излучений предоставить дополнительный отпуск нижепоименованному личному составу:
… военному рабочему в/ч 51246 , Фрумкину, Юлиану Иосифовичу».

Итак, в феврале 1962 года я полетел на Большую землю.
В Роагачёво, где находится аэропорт Новой Земли, перед самой посадкой в самолёт, на взлётное поле, въехал санитарный фургон. Оттуда вышли два офицера.
Один из них громко спросил:
- Военный рабочий Фрумкин есть?
- Есть! – сказал я.
Офицер подошёл ко мне.
- Вы знаете, что на Кислородной станции было ЧП? Обгорел солдат, ваш сослуживец?
-Да, знаю, - сказал я.
- Командование просит Вас взять сопроводительные документы и передать вашего товарища и документы в Архангельске  медикам, которые встретят ваш самолёт.
Мы сейчас погрузим солдата, ему сделали обезболивающие уколы и дали снотворное.
Во время полёта он не доставит хлопот ни Вам, ни экипажу самолёта…

Что я почувствовал и подумал, я здесь говорить не буду…
На подлёте к Архангельску я пошёл к лётчикам и попросил, чтобы они послали запрос: будут ли медики встречать наш самолёт.  Запрос отправили.

В поэме «Тёркин на Новой Земле» есть такой фрагмент:
Вышел к морю. Индевеют
"Боевые" корабли.
Что за здание белеет
От жилых домов вдали?
Это госпиталь построен,
Сразу должен ты понять,
Специально там устроен,
Чтоб больных не привлекать.
Персоналом обеспечен,
Удивительный уют.
Тяжелобольных не лечат.
С гриппом – сами не пойдут.
Что касается госпиталя. Это тот госпиталь, о котором я упомянул в самом начале воспоминаний.
Да, он стоит в отдалении. Это связано с тем обстоятельством, что строительство ведётся на вечной мерзлоте. Место для госпиталя было определено после геологических изысканий. На этом месте был обнаружен большой по площади выход скальной породы. Вот на нём и построен госпиталь. Чтобы стоял долго и прочно.
В Архангельске меня встретили медики, и я передал бедного парня, с ожогами первой и второй степени, с рук на руки вместе с пакетом документов. Из Архангельска его, как я узнал потом, отправили в Ленинград, в Военно-медицинскую академию. Но парень не выжил.

Возвращаясь из отпуска на Новую Землю, я застрял в Архангельске из-за непогоды. Новая Земля не принимала. Несколько дней я жил в здание аэропорта Архангельска. Аэропорт  называется «Талаги». Мне было 19 лет. Я там написал стихотворение:

АРХАНГЕЛЬСК

Ты пестовал меня, Архангельск,
Мой верный северный Архангел,
Размахом своих сильных крыл.
Мы были больше, чем соседи.
Ты – «Азъ», «Добро», ты -  «Буки», «Въди»
Я, наконец, заговорил…

Я, в одиночестве потёртом,
Грустил с твоим аэропортом.
Я ждал погоды и стихов.
Я на скамейках жил в Талагах,
В снегах, а, может быть, в бумагах,
Бесчисленных черновиков.


В черновиках мела позёмка,
И ветер завывал негромко,
И Ленинград не принимал,
Не принимало Рогачёво…
Душа томилась, или слово?
Я этого ещё не знал.

Я уходил неотвратимо.
А все твои, Архангельск, мимо
Скользили милые черты:
Двина, замёрзшая на диво,
Девичьи лица, в баре пиво,
В снегах трамваи и кусты.

Как иней вис на ветках ивы
Объёмно. Было сиротливо.
Не в первый, но в последний раз
Я покидал Большую землю,
(Я всё своё всегда приемлю)
На службу, но не на Кавказ.

В черновиках мела позёмка,
И начиналась - то ли ломка,
А, может быть, подвижка льдов
В моей судьбе, в моём квадрате.
Она пришлась мне очень кстати,
Подвижка всех моих пластов.

Всё стронулось, сорвалось с места.
Судьба замешивала тесто.
При свете в 60 свечей
Мелькали локти, пальцы, пряди,
А снег всё шёл, чего-то ради
Большими хлопьями – ничей.

Мне снегопад сей был знаком.
Шёл снег над всем материком
Моей, ещё молочной жизни.
Шёл снег, как он мне шёл всегда.
Что привело меня сюда,
На край земли моей Отчизны?

Я снег с младенчества любил.
Я заштрихован снегом был.
Не распечатан, как записка,
Я жил у времени в горсти.
Суровое моё, прости,
Не вычеркни меня из списка…



Свеча Судьбы горит над нами.
Колеблется, мерцает пламя.
Я это чувствую порой.
При сбалансированном плане,
В пятиминутке мироздания
Живём на корочке земной.

На тонкой корочке планеты
Огнём небесным мы согреты,
А космонавт нам говорит:
- Земля, она совсем, как шарик,
Она, как голубой фонарик,
На ветке Вечности висит.

Ты, как запретный плод повисла.
Полна: любви, желания, смысла –
Вселенной совесть и душа.
Одушевлённая планета
Одна средь Хаоса и Света,
Где жизнь не стоит ни гроша…

Наш гордый дух парит над миром.
В союзе с циркулем и с лирой
Мы – наступаем, настаём.
Мы – лишь твоё самосознание,
Мы – лишь твоё самоиздание
Пятимиллиардным тиражом…

Архангельск спал в своей метели,
В своих снегах, как в колыбели
Спит ясновидец и пророк.
В черновиках мела позёмка.
Моя солдатская котомка,
Лежала у моих сапог…      

                Февраль 1962 года, Архангельск-Талаги


Нынче  «котомка», та, солдатская, за моими плечами. В ней – целая жизнь: любовь, работа, дети, внуки, стихи, книги, болезни и смерти    друзей, родных и близких, радости и печали… 



Санкт-Петербург,
31 октября 2017 года,
56-я годовщина взрыва «Царь-бомбы»