Т27 Репортажи

Юрий КИРЕЕВ

     Тетрадь 27

     РЕПОРТАЖИ
     о главном

     Первый

     МАЯТА
     С БИНТОМ
     НА ШЕЕ

     (воспоминание о 90-х)

     1. Макдоналдс

Я однажды
всерьёз заболел.
Я позорно опять переел.
Перебрал я,
укрыв от налога,
Между строк
не дозволено много.

Неужели
напрасно мой дед
Завещал мне
пожухлый портрет?
Смотрит он на меня
со стены,
С той, далёкой
гражданской войны.
Революции
серенький рыцарь.
Но от взгляда его
не укрыться.
А комфортно ль 
на мушке из прошлого
Отвечать на вопросы дотошные?

Неужели мы
напрочь забыли
Про этапы
по царской Сибири?
Неужели забыли
так скоро
Колокольное
соло Авроры?
Неужели и дым
коромыслом
Холостым был
и в Ленинском смысле?

Для того ли
катили телеги
С пулемётами
на привилегии,
Чтоб портфелями их
по квартирам
Растащили свои же
кумиры?

Да, они 
замахнулись на жизнь,
Чуть похожую 
на коммунизм,
А на деле
противную в корне
Чистым помыслам
 речи нагорной?

     2. Светоч

Что за чушь?
Что за бред?
Что за брёх?
Что за ловля
надуманных блох?
Верить в ересь –
Подымутся
волосы.
Это песенка
с вражьего голоса.

Но как быть?
Ведь от этой напасти
Раскололась башка
на две части.

И лишился я
вкуса к мышлению.
А невролог –
остаток терпения.
Невдомёк
участковому лекарю,
Что нужна мне
не грелка,
а лекция,

Что я стану,
как прежде, здоровым
Лишь от чистого
Светлого слова,
Что мне правда нужна,
Только правда.
Целиком,
не делённая на два.

В несуразность
реальностью
загнанный
Я друзей озадачил диагнозом.
А друзья оценили историю
И меня
погрузили
на скорую.

Так соцстраховской
ватной периной
Приласкала меня
медицина.
Стол – щадящий
любые заскоки.
А режим –
сон мертвецки глубокий.
А за всё
презентует рецепт
Свет в тоннеле,
хотя и в конце.

Я очнулся.
Но нет,
не в тоннеле –
А в палате.
На белой постели.

Я проснулся
от мягкого света.
Как светла
практиканочка Света!

Хлопотлива,
легка,
величава.
Не сестра,
а царевна Минздрава.
Тёплым словом,
потом лишь
лекарствами
Помогает задумчивым
здравствовать.

Но консилиум
утренним топотом
Растоптал
милосердные хлопоты.

Осмотрел
головные напасти.
За две целые
принял две части.
И прилежно сочтя,
что двуглавые
Дважды вздорные,
трижды лукавые,
Жалким трёпом
назвал
трепанацию,
Панацеей признал
ампутацию.
А сестре пригрозил
Гиппократом.
И до завтра
затихла палата.

     3. Дозревание

Жду осмотра.
Куда торопиться?
Как арбуз,
дохожу до кондиции.
Дозреваю неделю.
А может все три.
Никому я не нужен здесь
кроме сестры.
Не эмблему –
живую змею неужели
На халатах
медбратья пригрели?

Не от их ли,
от щедрых пилюль
Мне взбрелось
улизнуть
в вестибюль
И уйти
в полосатой пижаме
На второе рождение
к маме.

Без знакомств,
без завкома,
без денег
Даст мне силы
берёзовый веник.
Дух вернёт
ключевая вода,
А больничный покой – ерунда!

От бесплатных
таблеток из мела
И лицо,
как стена, побелело.

И гастрит –
диссидент от диеты
Стал ежом
от лапши из газеты.

И гуляют колючие розги
Вдоль по тракту,
но больше по мозгу
И раскалывают
и мешают
Слиться в целое
двум полушариям.

Пусть палата 
совсем не тюрьма,
Но шиповный цветник
для ума.
Только я всё никак
не дозрею:
Не больной,
а обманщик скорее.

Я выламываю
себя
Из сизо,
где ютится судьба.
И зову, засветиться способных,
В вестибюль –
постоять за пособием.

Соучаствует в доле
при этом
В белоснежном халатике Света.
Пусть коленкам
его
не хватает,
Но палату теплом наполняет.
Дополняют смешливые
ямочки
На румяных щеках
практиканочки.

     4. Разбой в профилактории

Что ни утро –
от чистой души
Вся палата
разбоем грешит.
Не разбоем.
Всё это присловье.
А балдеет,
любуясь здоровьем.
И надеясь,
украдкой вампиря,
На божественную терапию.

Да и Света не видит
в помине
Криминала
в святой групповщине:
Как войдёт –
улыбнётся приветливо,
И подушку
поправит кокетливо,
И подаст
воскрешающий градусник.
И в палате чуть-чуть станет радостней.

Разве клизмы,
и шланги,
и шприцы –
Не причина до блеска побриться?

А настойки улыбок
от горя –
Разве это
не профилакторий?

     5. Размечтался

Да,
консилиум
утренним топотом
Упразднил милосердные хлопоты.
Отключил
безнадёжно убогих
От надежды
подняться на ноги,
Обессветил
покои больницы,
И устроив в больнице
темницы,
Обесчестил
врачебное общество,
Что за мздой
унизительно
топчется.

Я спалён милосердием сестринским,
принимаю решение экстренное.
Всех,
причастных к потёмкам
в палате,
Я лишаю
довеска к зарплате.

Всех подряд!
А вскипев, сгоряча –
Даже
скудной прибавки на чай.
Всех причастных
беру в перекрестие
Окуляра святого возмездия.

Я не тот,
кто у Бога крадёт.
Я Дубровский.
Но наоборот!
Навожу справедливость
в обители –
Становлюсь
благочинным грабителем.

Вот и номер
с медкартою сверив,
Открываю палатные двери,
И, как свой
в заповедное вхож,
Вверх ногами
иду на грабёж.

Не кладу
ни копеечки дани
Я в дырявый
карманишко няни.
А ни с чем
уплывающей утке
Говорю однозначное:
«Дудки!».

Не отсчитываю
я наличными
Никому
за услуги больничные.
Никому!
Самому влавврачу
Я за то, что дышу,
не плачу.

За укольчик,
пилюльку,
и супчик
В сутки суммой
почти аж на рубчик
Не спешит
и общественный фонд,
Раскошеливаться
на ремонт.

Не плачу,
Не плачу!
Не плачу!!
Отоварить лишь совесть хочу.

Так меня доконали
те порядки,
Где прилюдно не судят
за взятки.
Так расползшимся вкось
безобразиям
Скользкий хвост
прищемить
взялся разом я.

Но вопрос
оказался не прост.
Подвернулся,
да только не хвост.
Я старался,
как слон, на ходу.
Оказалось,
зарплату краду,
Нет, не премию
и не довесок
На карманную мелочь повесам:
Не кради –
свыше данную заповедь
Превращаю в салонную запонку.

Солидарно удушливо будет
И мздоимцам,
и праведным людям.
Все хождения
вниз головой
Завершаются просто бедой.

Но бывали священнее страхи,
В дни,
когда набегали баскаки,
На продление жизни отчизны
На Руси не жалели
и жизни.
Да и тур-Святослав
не задаром,
было, хаживал в гости к хазарам,
Высекая на долгую
память
Искры над воспалёнными лбами.

Не серьёзно стараться арканом
Перетягивать шею славянам.
Лишь чуть-что
поднатужится Русь –
Что бывает –
представить боюсь!
 
Так не мне ль
за пустую пилюлю,
Не скрутить
благородную дулю?
Пусть никто
даже в мыслях
с петлёй
Не идёт
за моей головой.

Размечтался!
Бывает,
что к ночи
Помогает.
Но чаще не очень.

     6. Накануне озарения

...а к ночи
начинается жжение.
Собирайте, друзья сбережения.
Бросьте Сенькину шапку по кругу.
Бросьте!
Я не поддамся недугу.

Если жизнь положить
по уму –
Не спешите.
Я раньше помру.

Я охотно сейчас же преставлюсь
Лишь такую палату представлю.
Где главврач,
возникая на вызовы,
Развлекает цветным телевизором.
Сам пылинку
с подушки смахнёт.
За успех пациента махнёт.
Анекдотец смакнёт
на занюшку
И пропишет касетную шлюшку.

Телетело
сильней мумиё.
Одеяло шатром от неё.
Так возводит
не ведомо как
ЖКХанские своды баскак.

Если эта картина реальна
То реален и крест
погребальный.
И сжигает
к тоннелю мосты
Унавоженный обществом стыд

     7.Эврика!

Со стыда
или перенакала
Вспыхнул телик
и тело пропало.
Не пропала
лишь горькая память.
Там горит
малахаево пламя.
Там за русые косы
Россию
Обихаживали не красиво.
И терял там последний рассудок
Белый свет
от хазарского блуда.

Нет, не всё так бесхозно
в природе.
...Исцеление –
в общем обходе!!!
Шок мозги не подряд обесточил.
Озаренье пришло
среди ночи.

Одиночкам
и взятка –
не выкуп!
В коллективе –
единственный выход!
Оборвалась
бездумная акция –
По уму не пора ль разобраться?
Окорачивать ханскую плаху
Не с руки
целомудренным страхом.

С пониманьем,
без шума без брани
Жребий бросили:
старая няня
Много пожила,
многое видела,
Но опешила вдруг
перед идолом.

В пылком деле
от старой что толку?
Снарядили в шатёр
комсомолку.
Вся, и вихрь.
И кровь с молоком.
С племенным бы
поладить быком.
Тяжелей оказалось намного
Совладать с пожилым носорогом.

Только стали
покашливать сверху.
И грозить, что
устроят проверку.
Делать нечего.
Случай привычный.
И парторг
припижонилась лично.

Чтоб упасть
до такого бэ-у,
Не могло
уложиться во лбу.
И плешивой шахине баскак
Показал волосатый кулак.

Страшно думать,
что будет с коллегами,
Если с хворью
управиться некому.
И главврач
солидарности ради
Сам в палату
стал пятиться задом.
Но представилось вдруг
шаманству
В этом жесте
обидное хамство.

И взирая на общество так,
Каждый
номенклатурный баскак
Безнаказанно в телегареме
И душою, и мозгом жиреет.
До кабаньей одышки
не долго
Докатиться легко   
и без «Волги».
Был бы только
где сердце билет.
Да от сердца
простыл бы и след.

     8. Бред наяву.

Я не верю магической связи,
Что выводит из грязи
да в князи,
Но по явным
и спрятанным признакам
Ощущаю дыхание призрака.
Чувствую взгляд
и от холода ёжусь.
Вижу его
преисподнюю рожу.
Чёрный-пречёрный
с рогами в смоле.
Как в ЦУМе стоит
за душою моей,
Цапает шею
когтистыми лапами.
Что это за
гуманоид мохнатый?
Кто этот чёрный
из белых бинтов
Вяжет петлю
и любезно готов
Дать мне возможность повеселиться,
На посошок
поболтаться на виселице?

Вот уж и тени
дрожат на стене,
Вот и мурашки
ползут по спине,
Вот и палата качнулась,
как плот.
Глазами цепляюсь я
за потолок.
Цепляюсь за люстру,
за воздух,
за жизнь
Глотаю таблетки,
но это ежи!

Ежи – не ежи,
но старинный гастрит
В печёнках опять
раздувает костры.
И задымилось,
померкло сознание.
Мне б возразить,
да лежу изваянием.

     9.Эволюция

Я совсем ни какая
не мумия,
Я о будущих мумиях думаю.
Это что за баскаки?
Какими бинтами,
Как арканом,
окуклили память?
Я в беспамятстве,
но не без разума.
И в бреду не поддамся
маразму.
Слава небу –
не оборвалась
Меж причиной и следствием связь!

Никогда не устанет служить
Жёсткой связи
семейная нить.
Паутиной какого же
качества
Свой шатёр
вышивает
баскачество?
И хватает за горло историю,
Всем хватает пока
крематориев.

Есть на этот
хватательный зуд,
И ухват,
и божественный суд.
И очистит людей Апокалипсис.
А шатёр?
Он цветочек пока лишь всего.
Ждать до зрелости
волчие ягоды
Никакому баскаку
не выгодно.

     10. Процесс пошёл.

Кто способен был
лишь в пастухи,
Вдруг по жесту
мохнатой руки
Поваром в ОРСе
(и это не бредни)
Стал верховодить
солидной обедней.

Сразу комиссией
пышных услуг
Был чётко очерчен
обеденный круг
Райцентр был срочно
оцеплен милицией,
Чтоб не охваченным
не спохватиться.
Ведь каждый готов предоставить исправно
Из крематория
дюжину справок.

Другой и того
интересней возрос.
Встал перед ним уголовный вопрос,
Но вместо того
головой чтоб ответить,
Стал головою
в районном совете.

Третьему просто достались права
Писать во всю стенку
такие слова,
Чтоб в тверди
всеобщего головотяпства
Исчезли устои
уставного братства.

Четвёртый за то,
что стал очень имущим
Был пожурён
и на дачу отпущен,
Спрятаться чтобы
от временной бури
И стричь продолжать
с привилегий купюры.

Пятый успел
под закрытые визги
На пьедестал
взгромоздиться
при жизни,
Чтоб разбазаривать оптом и в розницу
Было б ловчее
великую Родину.
А заодно
богоравно решать
Что покорять
и кого покарать.

Каждый шестой
и седьмой,
и десятый
Щедро обласкан лохматою лапой,
Клятву даёт
на шашлычном полене
Всеми детьми
в бесконечном колене
Чёрному клану
пожизненно чтоб
Служить, как заложник, как раб,
как холоп.
И обеспечить
в законе наследство –
Право с кормящим
жевать по соседству.

Каждый баскак
уголовный от роду
Строит беспривязный
выгон народу.
Первым в загоне
стал русый народ.
Он за собой
остальных приведёт.
Так предан и продан
под дьявольским знаком
Стал русский народ
всесоюзным баскаком.

     11. Реальность.

Давит на душу
незримая власть.
Переться на красный –
последняя страсть.
Страшно почувствовать
тяжесть колёс,
Но всё-таки это
дорожный вопрос.
Страшнее предательств,
кинжалов и палиц
Лохматой руки
указательный палец.

Когда за язык прямо
вечевой колокол
На переплавку
отправлен был волоком,
В ручку булата
готовые вытащить,
Врезались пальцы
Добрыни Никитича.
Но на движенье
застыла рука.
Никто не назвал,
не пометил врага.

Стать богатырская
стала фантазией.
Спились без дела
Добрыни и Разины.

А сердце болит и болит.
Но оно не ягнёнком кривит.
Бьёт, как сок
из арбуза с надрезом
Из неё
отрицательный резус.

Я своею
горжусь родословной.
Ещё предки мои поголовно
Отрицали ярмо и хомут,
Отрицали оглоблю и кнут,
Петуха подпускали
к хоромам
И, полночным
покрывшись шоломом,
За околицу отчей земли
Утекали
топтать ковыли.
Только мне
убегать не пристало.
Я другое
надвинул забрало.
Мне в другие нагайки щелкать.
Мне по росту другие шелка.
По плечу мне разлив кумачовый
И стремительный
жест Ильичёвый.

     12. Якиры и ярость

На весь хутор орал
подожженный амбар.
В нём прабабку мою
запекал комиссар.
И на мутную четверть
держала прицел
Пара мутных стекляшек
на потном лице.

Я не знаю какая
стояла жара,
Когда корчился Дон
на шампуре жида,
Но я знаю,
в костре
комиссарской гиены

Не сгорели дотла
мои дикие гены.
Закалённые кровью
на щедром огне
Продолжают они
атаманить во мне.

Я не знаю, с чего это
вешнею новью
Окропляются степи
лазоревой кровью,
Но я знаю с чего
раз за разом во сне
К подожжённым амбарам
скачу на коне.

Я взметаю вопрос
моего поколенья:
За какие бугры нам указывал Ленин?
И не смею спросить
в милосердном краю:
Чей плевок указал
На прабабку мою?
И по чьей директиве
поштучно и группами
Кто осмелился
Русь
огораживать трупами

     13. Поля

Велика и горька
наша доля
Раскорчёвывать
поле за полем.
Куликово.
Полтавское.
Бородино.
Наконец, было поле
в полмира дано.
Там,
где чавкал булат,
где визжала картечь,
Там сложили на нас
Вавилонскую печь.

Но покрытое шрамами Бабьего Яра,
Это поле взрастило
ответную ярость.
Озарилось салютом
той ярости возданным,
И моргнула не злобливо
скорбными звёздами.

Сколько было
бесхозных полей!
Сколько братских
взошло ковылей!
Но и самое братское поле
Не сломило
смиренную волю.

Не страшит нас
прямая борьба.
Да не вдруг
надсмеялась судьба:
В ночь под троицу
чёрная сила
Обошла нас не вовремя
с тыла.
С той поры чешем лоб,
понять чтобы,
Мы хозяева
или холопы?

Самому под колпак
и баскак не дурак.
Раскалённых ежей
полон этот колпак.
Голова головешкою
стала без дыма.
Не подымутся
русые волосы дыбом.
Не поднимется даже
с вопросом рука.
Не увидел никто.
не заметил врага.

И пошло-понеслось.
Седоусые дали
Мы железным конём
от души истоптали.
Необъятным хлебам
затворяли опару,
И чуть-чуть не зачали
вторую Сахару.

Есть ещё
неогляднее поле.
Там гулял
не уродливый пони.
Там водил за собою табун
Сивка-бурка –
крылатый скакун.
Его русые парни седлали.
Что творилось
в царёвом бедламе?!
Но былые
прошли времена.
Превратились в труху стремена.

А простор богатырский
бескрайный
Новым яром
изрыли драглайны.
Пересохла земля.
Под ракитой
Золотые
пылятся копыта.
И в глазах вороного пегаса
Искра божия
тихо погасла.
И никто уж
до новой косы
Не войдёт
в молодые овсы.

Есть ещё и такие поля,
Где пески
до небес не пылят,
Но, как вышло,
они и поныне
Остаются бумажной пустыней.
Превращаются книги
в темницы.
Превращаются плахи
в страницы.
И растёт там,
засохла бы лучше,
Рук поднятых
верблюжья колючка.

Есть ещё,
горше некуда,
поле.
Кто в хлебах
его болью не болен?
Это сотки мои
лебедовые –
Лебединые песни бедовые.
Нашептал их завет
очень ветхий.
Чтоб обрушился храм златоверхий.
Чтобы мой
зачарованный край
Выжег заново новый Мамай.
Чтоб по манию тайного изверга
В душах выросла
ржавая изгородь.
Чтобы с песней
великая нация
В самогонную шла
навигацию.
Чтоб на веки
отеческий дом
Осенился дощатым крестом.
И венчальные чары забылись,
Зарастая по грудь
чернобылом.
И чтоб жили мы
жалкими немцами
В эфемерно-эфирном Освенциме.

Я о высшем
судить не берусь.
Но окраиной
сделалась Русь.
Изнутри
васильковую ширь
Разъедает крапивный пустырь.
Белена разъедает сердца.
И обедне
не видно конца.

Но видеть обидно,
как синий простор
Врагом перештопан
в шашлычный шатёр.
И стонет Россия
под аплодисменты,
Распятая всуе
на двух континентах.

И стонет Россия,
и пляшет,
и корчится.
Когда же дурдом
добровольный закончится?
На что и кому
это только сдалось?
Откуда взялось?

     14. Баскак ростовский

Всё больше,
настигая сквозь года,
Скребёт меня вопрос,
когда
На Богатьяновке закрылася пивная,
Куда девалася
компания блатная?
Перестрогала ли её Сибирь?
Иль успокоил
городской пустырь?
Или она
Бессовестно лукавя,
Живёт
на заработанное право?

Но я вчера
совсем не предсказуемо
Газетным
ошарашен был сказуемым.
Она и жрёт,
И пьёт,
и вольно дышит,
Но не в подвале,
а намного выше.

Она содержит собственные чресла
На очень мягких
и высоких креслах.
Почив и в бозе
хлеще фараонов
Плюёт в меня
с надгробных терриконов.
Но ведь жива.
Жива!
Порукой в том
Ростовский
показательный синдром.

Завидно мне
блатное долголетье.
Хотя оно свистит
над сердцем плетью.
Мне хочется,
не лазая под бич,
Почти не постижимое постичь.
Отвар какой травы,
какой отравы
Ей помогает избежать управы?
Но главное:
во лжи неутомим
Какой её возносит витамин?

Как только наш
родной народный бонз
Ещё вчера
гордившийся, что бос,
Из лоскутов доверья и надежды
Царёвы заказал
себе одежды,
В тот самый миг
стал брат уже не брат,
В тот стыдный миг
на люди выполз блат,
В тот страшный миг
от нашей революции
Осталась
круговая
проституция.

Так круговой
повязаны порукой
Венчались бонз
и лагерная сука.
Себе на шею
от такого брака
Заполучили мы
советского баскака.

     15. Распятие

Наше доля
не поле с ромашками,
Но арена,
где всё вверх тормашками.
Где всё покупается,
всё продаётся,
Где в руки журавль
по талонам даётся,
Где ножик выходит
на круги своя
И пересыхает
от скорби земля,
Где плугом пылит
В основном большинство
А ложкой стучит
в большинстве
меньшинство.

И горька, и светла
наша доля
Раскорчёвывать
поле за полем,
Разбирать за завалом завал,
Учинять
за авралом аврал.

На правах
инженерных работников
Я с метлой не тужу
на субботниках.
Развлекаюсь
с утра и до вечера,
Словно мне
и придумывать нечего.
Все решают одну лишь задачу:
От метлы повышают отдачу.

Но я верю
той радостной дате,
Когда некто спохватится:
«Хватит!»
И добавит:
«давайте метлой
Поработаем над головой».

Там в морщинах извилин сидит
Грозный вирус
по имени СПИД
А страдая таким
токсикозом,
Против ветра
не брызнешь вопросом.
И живу я мужчиной
без мужества,
Не испытывая
даже ужаса.

До какой же абсурдности вырос
Этот модный
до мерзости вирус?
До какого ж размера уменьшено
Уваженье моё
к близкой женщине?
Обработанный
сплю на ходу.
СПИД не спит.
Кто же?
Кто же – не вижу
В мою душу ему
выдал визу?

Кто мохнатый
лохматою лапой
На две доли
мой лоб расцарапал?

Но как жду я
авральной повинности,
Чтобы вирусы
начисто вымести.
И покаялись
в чистом аврале
Кто ловчили,
лукавили,
врали.
Чтобы этот
последний аврал
В каждом сердце
Подмёл и прибрал.
И чтоб стало
земное распятье
Распростёртым
небесным объятьем.

     16.Прояснение.

Жизнь моя!
Моё горькое поле!
К чёрту справку!
Я больше не болен.
Я плутать и кривить
не привык.
Я тебя перейду напрямик.
Вдохнови.
Подними меня с койки.
Я постиг тайный стыд перестройки.
Мне понятно
с чего начинать.
Вышло время
лапшу убирать.
Надоело
ходить в дикарях
С забугорной едой
на ушах.

Надоело до чёртиков слышать,
Как мне в душу
так ласково дышат,
И хихикают
с телеэкранов,
И гогочут
из окон Госплана,
Наконец,
издеваются просто,
Заслонясь,
неподсудностью
ГОСТа.

Мои гены,
как Божеский дар,
Аннексируют
с помощью чар.
Или грубым обманом,
иль подкупом
И, пируя
у сердца на подступах
Из души
неумной и влюбчивой
Безголового делают люмпена.

Вот и взяли меня
за кадык.
Прикарманили
тульский язык,
Приоделись в рязанское имя,
А с чего (не понятно)
во имя?

Я чураюсь давно телевизора:
Ржавым роком,
как раком пронизан он.
Меня хлещут
газетные полосы.
Бурьяном
поднимаются волосы.
Я заталкиваю
вату в уши,
Только б не слышать,
лишь бы не слушать
Трижды проклятые псалмы:
«Только мы!
Только мы!
Только мы
Знаем всё:
про законы о жизни.
И на чём только держатся джинсы
У порхающей интеллигенции.
Знаем, как
персональные пенсии
Отменить, говоря
так и было.
Знаем, как
пролетарское быдло
Осчастливить
синдромом колонн
Под раскидистой кроной
знамён.
Наконец,
знаем, как хлебороба
Довести до изжоги
от сдобы.

Знаем, как
бессловесную массу
Уплотнить
в безголовую касту.
Все они
животу на потребу
Будут клятвенно кланяться хлебу –
Нашей самой надёжной
наживке
На смолёной
баскаковской жилке.

И всё это
голодное кодло
Будет жадно
и гадко,
и подло,
Утопая в умильных слюнях,
Наши пышные части лизать.

Мало нас,
но второй уже лишний.
На Москву
был достаточен Гришин,
На семейство
Генсека –
Чурбанов.
На узбеков –
Рашидик в тюрбане.
А на всю трудовую
империю –
Впору средней руки подмастерье.

Мы берём
у святого семейства
Оскорблённое Марксом еврейство.
Мы своих засылаем Иуд

В депутатство,
в торговлю,
в нарсуд.
А наш фетиш –
фашисты.
К примеру:
Честь – слюнтяйство,
а совесть – химера.

Быдло светлую
строит домину –
Разлюли будет наша малина.
Мы сидим
у всемирной казны.
Мы и жалуем,
мы и казним.
Мы такие законы рисуем
Всякий лоб
расшибается всуе.
Мы и сами себе удивляемся,
Как легко всё у нас получается.

Мы посеем
в горячем мозгу
Беспросветную
серую мглу.
И объявим
свободный круиз
После дождика
В новую жизнь.
А на трёпе
о светлой нелепости
Понастроим
Висячие крепости.
Но взойдём только мы
и оттуда
Вечным счастьем подразнивать будем...»
Станет и
протокольная тайна
Непросматриваемым туманом.

     17. Не в обиде.

Хватит!
Я говорю это вам
Лапшунауши-
вешателям.
Нет,
не я это плаваю в гное
Медикаментно зрелым изгоем.

Там всех тех,
кто впал в блуд
меж «хотеть» и меж «сметь»
С нашей помощью
в крестники
выбрали смерть.

То для всех
политических евнухов,
Кто, не ведая, служит
и честно, и ревностно,
То для тех,
ожирели которые,
Уготовила яму
история.

Отчего любят
яму баскаки?
Отчего лезут в яму,
как раки.
Отче же баскачество прячется!?
Да от всех непристойностей всяческих.
От инфаркта в конце концов.
Но теряют досрочно лицо
Отчего?
От чего же? –
от страха
Поклониться народу
над плахой.

Но смелее,
товарищ баскак!
Вот твоя
именная доска.
Проходи.
Ни к чему больше торги.
Здесь в шатре ты,
хотя ты и в морге.
Здесь, как в звёздном покое
уют.
Здесь покойнички
чинно живут.

Вот они на столе,
словно брёвна,
Бок о бок
распластались любовно.
Пятки к пяткам
(ну, чем не парад?)
Из-под белых накидок торчат.
 
Там, среди осчастливленных крупно
Мы твоим
полюбуемся трупом.
Неужели
ты даже и в морге
Персональных затребуешь оргий.
Персональных затребуешь дур

Персональных пилюль
и микстур?
Шашлыки персональных отар?
Персонально настоянный
пар?
И коньяк
на валютные бланки
От щедрот
шаманского банка?

Нет, баскак!
Ты лишь хам,
а не хан.
Попадёшься ты
в свой же аркан.
Но тебя
не возьмут на поруки
Никакие лохматые руки.

Им больной головою
завещаны
Были помыслы больно
зловещие.
И труся людоедскою грамотой.
Оставляют народы
без памяти.

Гнал Ежов нас,
Морочил Хрущёв.
Были судьи
дотошней ещё.

Только нет, не сгниём мы в бараках
На удавке
своих же баскаков.

Как всегда
миноносцев добрее
Мы лохматую руку побреем.

И отпустим
на все на четыре
Поразмыслить о МУРе
и мире.

     18.Шерсть.

От бессонницы,
не от болезни
Мысли всякие в голову влезли.
Но уже полседьмого утра.
И в дверях
появилась сестра.
В неземная белизна колпачке,
Держит градусники в кулачке.

Ослепил вдруг больничный покой
Не опознанный свет голубой.
И нахлынула
в дивном количестве
Задушевнейшее
электричество.

Вырываясь из лап темноты,
Я снимаю поспешно
бинты.
Простираю
сиянью навстречу,
...Сердце ужасом льдистым увеча,
Руки чёрные
в шерсти лохматой
С татуировкою мата
и блата.

Так во мне отрыгнулось баскачество
Неожиданно
родственным качеством.
Я воздел
сатанинские лапы
Из души,
где погашены лампы.
Где всю ночь
генерирует мгла
Биозелье
обмана и зла.
Что темнить?
На родную страну
Это я напустил сатану.

Вот и дожил
и я до седин.
И такой я
совсем не один.
На диванах
под крышей шатровой
Проявляются снова
и снова
Фунты нашей
общественной шерсти
Отращённой,
на честном бесчестье,
Тонко ссученной,
кровно готовой
К вышиванию
ложью
махровой
И расчёсанной
на зубоскальстве,
И раскрашенной
в цвет каннибальский.

     19. Ромашка.

Нет!
Всё это мне лишь показалось.
И клочка
на душе не осталось.
Щекорозовый
и жизнерадостный
Принимаю торжественно
градусник.

Ах, какой за окном
разгорается день!
Небо не небо –
сплошная сирень.

А в праздничном буйстве
весенней сирени
Сияет ромашка
в зените цветения.

Стою ослеплённый.
А лепестки,
Лучатся,
дробясь
на живые венки.
И тонет земля
в удивительном свете.
(Так утонуть бы
и медику Свете).

И, кажется,
где-то
за краем земли
Тонут в ромашках
мои ковыли.
Зовут задохнуться
в горячих объятьях.
Зовут за курганы
к могучим собратьям.
В скачку иль в сказку.
Чёт или нечет –
Ромашки и ветер
летят мне навстречу.
Ромашки в руках,
Ромашки в лучах.
Стоит сенокос
от ромашек в глазах.
Ромашкой
на память
о столпотворении
Печать расплылась
на моём бюллетене.
         01.05.1990 год
         01.10.2015 год



     Второй

     ФУРШЕТ С МИНЕРАЛКОЙ

     Грипп

Я в комсомоле был здоров
И быть здоровым был готов
До искончания годов.
Но прихворнул в КПРФ.
Я стал впадать в неявный грех.

Мне в рамках букв уставных правил
Далось пятно на стенде славы.
Тут и означился азарт
Спокойно заглянуть в стандарт:

А не пригрелась ли проруха
На высоте души и духа?
Смена сиделки

Пришли другие времена.
Открылась бездарь звёзд полна.
Но не подряд свои проколы
Заносит время в протоколы.
Потомкам остаётся лишь
Звездой забвенья гнойный прыщ.

Сменила власть иконостасы.
Пришёл ОМОН с правами Спаса.
А под щекоткой и обманом
Пришли бандит,
бомонд,
путана.
И вся Москва,
как на парад.
А на трибуне – демократ.
И рукоплещет (то не сон)
Там на трибуне комсомол!
Тот самый, в позе Ильича,
Кто звал с буржуями кончать.
И с песней «Кто же
как не мы
Для всех построим новый мир!»

Теперь, как уличная дама,
Звал посчитаться
с Белым домом.
И аплодировали в зале,
Кто в спины с крыш
в людей стреляли.
Под одобрительный совет
Убить, как гадину, Совет.

Так либеральная проказа
Спустилась с крыши,
но не сразу.

     О свете и совете

Советов было
на Руси –
Запомнить всех? –
Прости, Еси!
А было их,
хоть пруд пруди,
Хоть площадь – вольности предтеча,
Где круг казачий,
словно Вече,
А сверх того –
ещё один:
Союз Советских государств,
Свободных от заморских явств
И утопающих в лучах
Живого слова Ильича.

Закон октябрьского света
Был списан с Нового завета:
Мол, не убий, не укради.
Быть коммунизму впереди. 

Такой размах, таких масштабов
Не для слепцов
и не для слабых.

     Конфуз с минералкой

Всё, как по маслу,
шло вначале.
Но стал Союз жевать мочало.
А это было не к добру.
Запахло дулей Октябрю!
А проще – антиреволюцией
И обрезаньем Конституции
В счёт контрибуции,
как меры,
За буржуазные химеры.
И был на этакий пассаж
У комсомольцев свой кураж.

Что делать?
Тут СССР
Перешерстить статьи засел.

Пока Верховный что да как? –
В стране свершился кавардак.
И негасимый луч Авроры
Поблек на куполе Собора.

Тогда в поддержку Октября
Народ призвал поводыря
С пометкой свыше,
но Союз
Наткнулся снова на конфуз.
Ведь оказался Генеральный
От силы только минеральным.

И вот в безградусную суть
Союз попал и стал тонуть.
Только пошёл ко дну
не сразу.
Союз был случаю обязан.

Пришёл на ум
матрос из Смольного
И дал совет:
смешить довольно, мол.
Не стоит в форточки бросаться,
А лучше, братцы, разобраться:
Откуда взялся тот свояк
При ком немедленно иссяк
Бесследно,
прямо из-под носа
Бесценный чек
духовных взносов?

И это золото партийное
Не в общаки ль корпоративные
пошло под пилы
на «Ура!».
Но это ж полная мура!

А где же были комсомольцы,
Кавалеристы-словоборцы?
Они открыли на панели
Номенклатурные бордели.
А политическую негу
Прикрыли шторкой привилегий.

     Выстрел из ручки

Вот так скукожились симпатии
Простых людей к любимой партии.
Свершилось!
Но пустое ныть.
А с пользой страсть употребить
На реконструкцию устава
И жизни,
что давно устала
От краснокнижных бюрократов,
Засланцев Запада
от НАТО,

Союз Советский
и не вздрогнул.
Словно ослепнул
и оглохнул.
Зевнул.
Чеснулся
Удивился.
Погоревал...
И застрелился
Из ручки старосты Лукьянова.
Власть собираться стала заново.

Но в политическом рассоле
Забыли все о комсомоле.
Зато в коммерческом осадке
Проснулся ген
к наживе падкий,
Переводя на скорую
В материю
теорию.

     Конь без всадника

Немного времени прошло.
Речей не мало утекло,
Но скоро с белого балкона
В помятый свёрток из законов
Руцкой стал клятвенно грозить
В Кремле путчистов разбомбить.

Но мир притёрся к чудесам.
Руцкой попал в путчисты сам.
А председательским булатом
Не стал махать и Хасбулатов.
И скоро с белого коня
Он тоже слез
средь бела дня.

А комсомол
тем временем
У сонной партии
на темени
Олигархическое жало
Вовсю точил
взамен кинжала.
Пьяный Нерон
Так на глазах российской публики
Скончался и Совет республики.
Верховный.
Первый и последний.
Приговорён был
к скорой смерти.

Ему сам Паша-мерседес
Приставил танковый обрез
К виску, но сразу не убил.
Лишь дым из окон повалил.
Потом лишь под свинцовоточие
Совет зашторил полномочия.

А рыку танковому в такт
Хмельной Нерон
полез на танк.
Полюбовался
на пожарища
И отвернулся от товарищей.
А комсомол в своих штанишках
За ним последовал
в припрыжку.

Страна от страха
не очнулась.
Под пепелищем лишь прогнулась.

     Нерон не был алкоголиком.

На гусеничный постамент
Взошёл чугунный монумент.
А если честно,
то возник
Не просыхающий ямщик.

Взамен вожжей –
в руках ОМОН.
ОМОНом всех
уважил он.
Он представления о чести
И о бесчести
с честью вместе
Перечеркнул
и под «калинку»
Устроил пышные поминки
Партийнокожему билету
Под слёзы смеха
всего света!

А комсомолу жизнь –
не школа.
Свои верстать стал протоколы.

     Тоталитаризм из дышла

Не мало дней ещё настукало
И вот страна звезду профукала.
Совет союзный
канул в реку.
Российский тоже кукарекнул.
Только безвластия
не вышло:
Чугунный гунн
присвоил дышло.
Царя Бориса принял звание
И выгребать стал из сознания
Страны наследственную россыпь
Простых ответов
на вопросы:
Как быть собой,
как честно жить
И крепко общий дом любить?

Он тот, кто выкрал
честь и ум
И жить заставил наобум,
И дымом,
как хвостом рептилии,
Душить стал
Новую Бастилию.
Но не разрушил в прах,
а выкурил,
А может просто взял
и выкупил
Из лап безносого забвенья
Для полового потребленья.

Так Белый дом
по-настоящему
Стал в перспективе Чёрным ящиком.
Из окон свесились штандарты.
Обер Борис рванул
со старта,
Но время он не обогнал,
Корону попросту украл.
Персек страны –
её владыка,
Что приглянулось,
Брать привык он.
Такая мизерная такса
Не снилась никакому Марксу.

     Дополнения к Златоусту

Так под шумок
пока Россия,
Проснувшись,
не заголосила,
Новорежимные кадеты
Закрыли красные Советы
Потом украли голоса,
К себе в коробках унося.
Потом без совести,
без шума
Слепили глиняную Думу,
Потом без лишнего вопроса
Чтобы народ не совал носа
В помощники призвали
сдуру
Залётную адвокатуру.
И погасили бюллетени
В пожаре рыночной геенны.
(Народ покончил
с тем огнём
Не навсегда в 37-ом)

Так обложили
и Зюганова.
Так хвост змеи
стал плетью заново.
Так Златоустовские страсти
Стали реальностью
во власти.
А непорочный комсомол
Страну в золотоносный лом.
С шакальей страстью переплавил
И с глаз долой в офшоры сплавил.

     Ухват без имени

«Калинка» не пропала зря.
Ведь без калинки жить нельзя.
Мечты фарцовщиков сбылись.
Мир рынком стал сейчас и близ.
Страна погрязла в чудесах
И поменяла полюса.
И стала новая модель
На социальную бордель
Похожа дыркою
от бублика,
Как и положено республикам.

Законы там
пекут на счастье
Не закрывающейся пасти.
Но люди там олигархата
Поносят уличным ухватом.
Да вот беда с нехваткой имени.
Народ давно заждался Минина.
                2013г



     Третий

     КРОТЫ И ЧЕРВИ

     Кроты и черви

Над дискотекою Бориса
Печать проклятия нависла.
Но не скукожились бояре.
Молиться стали в каждом баре.

Кому норой был комсомол,
Все встали за фуршетный стол.
И без проблем жуют прекрасно
К народомору
не причастно.

Одни от пуза гонят дуру,
Другие от номенклатуры,
А вместе черви всей земли
Победоносно подвели
Свой либеральный динамит
Под красногрудый мегалит.

     Стена плача

Когда такое началось,
И жизнь попёрла вкривь и вкось,
С поминок списанный закон
Был первым залпом утверждён,
Но без учёта что рванёт
Ложь, начинённая враньём.

А красным гневом,
как скаженный,
Вовсю расцвёл пластид настенный.
Лихой минёр
из комсомола
Стал донимать плакатным толом:
«Друзья-товарищи!
Не верьте.
Пришла свобода хуже смерти!»

Другой, с манерами
чекиста
Его унюхал и зачистил.

На стенку – стенка
стали, значить,
Стеною будущего плача.

     Двойное дно

Про дипломат с секретным дном
Я был наслышан и давно.

Поймаешь за руку ворюгу –
Поставь на вид,
только не в угол.
И сдуру кодекс уголовный
Не открывай, даже условно.
Всё спишет опыт очевидный:
Лицом в билет –
лица не видно.

Из любопытства
по наитию
Я сделал всё-таки открытие:
Выходит,
что в одну и ту же
Воду войти чтоб,
доллар нужен.
И нет цены волюте смерти
Для глобалисткой круговерти,
Где никаких границ партийных
Не может быть
для нор кротиных.

     Лом и ящик

Всё на свои круги выходит.
Кто на блины,
а кто в отродье.

А вместе,
зарясь на бюджет,
Все роют норы
и уже
Как человечности оплошность,
На души пасть
разъяла роскошь.

Лом демократии смердящей
Разворотил
Пандорин ящик
И по глазам,
как в кою пору,
Хлестнули щупальцы
 позора.

     Кто не успел

Пришли другие времена
И в лаврах членского вранья
С улыбкой,
что ордынской шире,
Пришли на жор жиреть банкиры.
И не оставили
от ценностей
Духовных
даже малой целости.
Хотя за это сам Христос
Кровавый предрекал понос.
И даже выдал номерок,
В смоле отмыться.
чтобы впрок.

И человек,
и государство –
Всё запустело
от мытарства.
Кто пошустрей – побрился в шейхи
Вкушать валютные орехи.
А на перины, как поляны,
Спорхнули звёздные путаны.

А кто на рынок
ни ногой –
Стоит с протянутой рукой.

     Кротиный штат

Русь по реестру демократов
Заморским спьяну
стала штатом.
А в штабе штата,
что ни крот
Всяк оценил
людскую плоть.
И, наконец, от СССР
Остались только
буквы СэР.
А штатной собственности принцип
Загнал кротов страну
под новый плинтус.

Из сэров поздно или рано
Взрастутся геи и путаны.
Они, как матрица,
а без
Как мыльный с хлопнется прогресс.

Начнётся торг людской симпатией,
Как золотым запасом партии.
А торг движением протестным
Досугом станет повсеместным.

А ведь и стал.
И закипела
Торговля совестью и телом
Под лаборантским триколором
Измены,
денег
и позора.

Пришли кроты
не бить баклуши,
А выжимать из плоти души
И жить с ворьём запанибратства
Под сладким соусом богатства.

      На бирже

Былой комсорг,
большой кроторг
Затеял с честью
честный торг.
Он наперёд продал себя
Билет кредитный теребя.

Он не порхающую дурочку
Стал целовать,
а только дырочку
На отвороте пиджачка
От комсомольского значка.

Поставил он
на кон безбожный
Страну за грош,
себя за должность
И вот стоит в хвосте, пристроившись
К живым столпам столбам –
торговцам совестью,
С плакатом спереди
и сзади
«Сэр! Не гони – бесплатно сяду».

И длится гон на запах денег.
Куда себя без денег денешь?

     Точка не схождения

Оно придёт поймать случайно
То ли синицу, то ли чайку.
И гнать с душою налегке
На гробовом грузовике
Вдоль по наезженной панели
Для подрастающих моделей.

И гнать, и гнать.
Не по Тверской,
А параллельно жизни той,
Где тихой памятью помилованная
Гнездится совесть белокрылая.

А ту крылатую помеху
Не обогнать,
не переехать.
И нет в истории капризней
Двух параллелей общей жизни.
Их не свести к единой точке.
К той, что стучит без проволочки
И бескорыстно,
ты подумай,
Под новым лацканом костюма.

Но есть не точка,
а лишь версия
На счёт служебного отверстия
У пиджачка
там, на груди
Для награждений впереди.
И, как бывает,
есть за что.
И есть две версии на то.
Два взгляда
на единый факт:
За преступленья
или как?

     Дробь и гроб

На сцене чайка дробь клюёт.
А в жизни дробь
клюёт народ.
И, слышно,
снова входит в моду
Тост за дробление народа.

Но, а какое же застолье
Без уважения к торговле?

Там никакие дефициты
Вредить не смеют аппетиту.
Там и любовь всегда одна:
Жуй до отвала,
пей до дна!
И, не скупясь,
молись на выручку
Из рук советников
по дырочкам
За грубость к собственной стране,
Что Бухенвальда
пострашней,
Ан, не берёт ни ложь,
ни дробь,
хотя готов и гвоздь,
и гроб.

     Очищение

Любовь права,
когда бомонд,
Ныряя в шоколадный соус,
Спешит слинять
за горизонт
Лишь об оргазме беспокоясь.

...Спешит спустить бабло в Анталии.
И возбудить Каир здоровьем.
Спешит экваторы в Италии
Сменить на рюмочные талии.
Но почему не в Подмосковье
Державы нашенском подворье?

И почему бы на заре
Не подремать на Осетре
С пустою удочкой и долго
С чего бы не послушать Волги
Истока чистое теченье
И не измерить тишину
Зелёного столпотворенья
Засечного вооруженья,
Оберегавшего страну
От несмышлёного вторженья.
Да мало ли тех почему?
Но одного я не пойму.

Здесь кислорода,
как в Крыму.
И солнце в полдень жарит остро.
И шашлыки,
томясь в дыму,
Под тенью лип
щекочут ноздри.
Осетр могучим балыком
Наполнит ёмкие былины.
И гриб, подкравшийся тайком
Нырнёт в плетёную корзину.
А с высоты высоких плеч
Вечнозелёного кургана
Блеснёт на солнце грозный меч
И вновь укроется туманом.

Лесных щедрот
целебный дар
Пьянит и молодость
и старость,
Но так,
чтоб кое-что осталось:
Настоянный на травах пар
Снимает гордую усталость.

     Грустно

Когда-то ведь
любой любил
В мечтах, как в детстве заблудиться.
И с рюкзаком здоровых сил
В дела всем сердцем погрузиться.
Усталость радостью была.
Страсть созидать осталась в прошлом.
«Любовь к гробам своим» прошла.
Быть без бабла
смешно и пошло.

     У ямы

Не может снять парад планет
Артериальные приливы.
Так переходит
в явный бред
Страх усыплённого нарыва.

Ничтожно куц
утробный сон.
Безмерно дно
слепого бденья.
А в центре бывший комсомол
Считает взлёты
и паденья.

Взлетать и падать
есть куда.
Нельзя объять духовный космос.
Но креативней, чем удав,
На старте сковывает косность.

Страх по рукам
и по ногам
Куёт, набрасывая путы.
Страх не пускает в облака.
А вниз?
Так это не до шуток.

И балансирует душа
Над выбором маршрута.
Но страшно сделать первый шаг.
Потом –
никчёмны путы.

Пружинит звонкая струна.
И вот над круговертью
Взлетает вольная страна.
Летит в своё бессмертье!

     На краю

Химеры сброшены
в овраг.
Щекочет невесомость.
Сдают в ломбард
за ложку благ
Заплаканную совесть.

Прозревший
радости не рад.
Косится на прослушку.
Ему скорей бы
в шоколад,
Но он уже в психушке.

Окуренный до мозжечка
Бумажным фимиамом
Слепой последнего тычка
Ждёт на краю
у ямы.

     Трезвость

Где,
где обидчики?
Они
Гоняют на Канарах.
Им бы в отпущенные дни
Расслабиться на нарах!

Но стыд
не выколет глаза.
И не пугают зоны.
Счастливцы жмут
на тормоза
Украденным законом.

Россию стали облагать
подушно и бездушно.
Но как такое понимать?
А понимать не нужно.

Не с дыма,
не с огня в Крыму –
Всё это прибаутки.
Россия в собственном дыму
Отсчитывает сутки.

Но сокращаются не зря
Отмеренные ярды.
Ждут не дождутся Октября
Чугунные царь-ядра.

Им не томиться так себе
От суеты в сторонке.
Их долг по первой же трубе
Лететь врагу
вдогонку.

А случай кажется пришёл
Пора закон иначить.
И новорусский комсомол
Поймёт свои задачи.
                2014 г.



   СОДЕРЖАНИЕ

   Тетрадь 27   

   РЕПОРТАЖ
   С БИНТОМ   
   НА ШЕЕ
   
1. Макдоналдс
2. Светочь.
3. Дозревание
4. Разбой    в      
    Профилактории
5. Размечтался
6. Накануне озарения
7.Эврика!
8. Бред наяву
9.Эволюция
10. Процесс пошёл.
11. Реальность.
12. Якиры и ярость
13. Поля
14. Баскак ростовский
15. Распятие
16.Прояснение.
17. Не в обиде
18.Шерсть
19. Ромашка.

   ФУРШЕТ С МИНЕРАЛКОЙ…
   
грипп
смена сиделки
о свете и совете
конфуз с минералкой
выстрел из ручки
конь без всадника
пьяный Нерон
Нерон не был алкоголиком.
толитаризм из дышла
дополнения к Златоусту
ухват без имени

   КРОТЫ И ЧЕРВИ

кроты и черви
стена плача
двойное дно
лом и ящик
кто не успел
кротиный штат
на бирже
точка не схождения
дробь и гроб
очищение
грустно
у ямы
на краю