Расстрелянная Муза Алексея Ганина

Ты был прикован, к приполярной глыбе,
Как Прометей, растоптанный в снегах...
Рванулся ты за грань - и встретил гибель,
И рвал твоё живое сердце ад.

За то, что в сердце поднял ты, как знамя,
Божественный огонь - родной язык,
За то, что и в застенке это пламя
Пылало под придушенный твой крик!

От света замурованный дневного,
В когтях железных погибая сам,
Ты сознавал, что племени родного
Нельзя отдать на растерзанье псам.

И ты к себе на помощь звал светила,
Чтоб звездами душителя убить,
Чтобы в России дьявольская сила
Мужицкую не доконала выть.


Нет, не напрасно ты огонь свой плавил,
Поэт - великомученик! Твою
В застенке замурованную славу
Потомки воскресят в родном краю.


И пусть светильник твой погас под спудом,
Пусть вытравлена память о тебе, -
Исчезнет тьма, все в восхищенье, будут -
Века твоей завидовать судьбе...


 Эти пронзительные строки поэт Пимен Карпов посвятил памяти своего друга Андрея Ганина, расстрелянного в 1925 году. Он совсем немного не дожил до 33 лет, взойдя на свою Голгофу почти в возрасте Христа – первым в грядущей чреде своих друзей и собратьев по перу. Доктор филологических наук Наталья Солнцева писала о его творчестве: «Ганин - явление поразительное настолько, насколько вообще может быть поразительна, странна, неожиданна философская лирика самого интеллектуального уровня и совершенного вкуса в пору воцарения материализма, идеологической ортодоксальности и физической расправы за инакомыслие.
Да он и обращался в своей поэзии к кругу избранному, кругу единоверцев, единомышленников:

Да светят крылья слов, пусть речь моя бессвязна,
Но тот, кто знает связь метели и огня,-
Я знаю, не уйдёт - от светлого соблазна :
И мудрости венец оденет на меня!

Его философские миниатюры изысканны по глубине и отточенности мысли, рафинированы по форме...»

С этим утверждением невозможно не согласиться. Поэзия Ганина дышит совершенно удивительной, рассветной свежестью, родниковой чистотой, богатством красок и звуков природы, на лоне которой он вырос, внимая ей. При этом стихотворениям поэта свойственна философская глубина, ставящая их в один ряд с лучшими образцами русской поэзии – лирикой Тютчева, Фета, Толстого и др.

Кто-то тихо пропел за полями,
Промелькнул у реки в камышах,
И как прежде взмахнула крылами,
Зоревыми крылами - душа!


Кто рабу на певучей вершине
Повелел, как огню вострубить
В ухо вербы и вечности синей
Безымянную песню судьбы?


Вон на рожь и на серые камни,
В крыльях ветру, на дрему воды
Опрокинулось Солнце руками -
Целовать золотые следы.


И опять от Заката к Востоку,
Оглашая Восток и Закат,
И лучи, и ручьи, и потоки
По холмам и оврагам журчат.


Как в венчальных одеждах невеста,
Раскидалась цветами земля.
И, встревоженный радостной вестью,
я ушел в голубые поля.


И на зов мой веселье вернулось
Из-за рек, из-за темных лесов.
И на солнце любовь улыбнулась,
И на сердце распелась любовь.


Не Тебя ль по лазурному перстню,
По горящим губам узнаю.
Ах, прими, обойми мою песню
И воскресшую душу мою.

 Пусть невечно веселье земное,
Обманулся, кто радостью пьян.
И растает в полуденном зное
Всё, как сон, как вечерний туман.


Знаю, ждешь седовласое Время,
И опять над верхушками гор
Пронесется губящее стремя
И взмахнется ревнивый топор.


Будет пусть. Перед рощей кудрявой,
Над безлетьем мелькающих лет,
Осененный бессмертьем и славой,
Я целую Твой ласковый след.


Переливами песенной бури
Откликаясь на песни морей,
Звездной рожью по звонкой лазури
За Тобою уйду на заре!

 ***

Алексей Алексеевич Ганин родился 9 августа 1893 года в деревне Коншино Вологодской губернии в многодетной крестьянской семье. Его отец, Алексей Степанович, едва-едва владел грамотой, но, как многие крестьяне, был мастером на все руки: клал печи, вил верёвки, сеял коноплю, выделывал кожу, шил сапоги, выдалбливал корыта. Временами он надолго уходил из дома на заработки. Мать, Евлампия Семёновна, зарабатывала плетением кружев. Её кружевные изделия можно было встретить в домах многих жителей Коншина и близлежащих деревень. Кроме Алексея в семье росло ещё шестеро детей: Фёдор, Шура, Августа, Аня, Маша и Лена.
Деревня Коншино была небольшой. Она насчитывала лишь 18 домов и около ста жителей. При этом жили здесь и богатые купцы. Купец Ярков был умным и справедливым человеком, по праздникам он раздавал бедным крестьянским ребятишкам пряники, изюм и другие сласти. Семья Ганиных жила небогато, хотя и в достатке. Их большой, добротный дом, обшитый строганными досками, с резными наличниками, был известен далеко за пределами Коншина. «Было у нас земли три четверти надела. Лошади не было. Своего хлеба хватало лишь до Михайлова дня - до двадцать первого ноября. Остальное отец зарабатывал - печи клал на Белявском заводе. Художественно работал...» – вспоминала сестра поэта Мария.
Алексей Степанович и Евлампия Семёнова были людьми глубоко религиозными, славились добротой и отзывчивостью. Под их кровом всегда находили приют и пищу нищие и юродивые, которым хозяева старались помогать, невзирая на собственные трудности. От родителей унаследовал Алексей скромность и отзывчивость к чужому горю. Любовь к поэзии пробудилась в Ганине уже к пяти годам. Большую роль в этом сыграла бабушка поэта Феоклиста, рассказывавшая внуку чудные вологодские сказки, мотивы которых перешли затем в его лирику.


Где в лесные купели - затоны
расплеснулась лесная река,
Четки, вещи кукушкины звоны,
колокольная ель высока.

 Гребень солнышка выпал на травы,
нижет жемчуг под елями тень,
Заплелись тростники и купавы
в золоченый, зеленый плетень

Никнут в неге кудрявые лозы,
черным струям дарят поцелуй.
Резвый пляс бирюзовки-стрекозы
завели над прохладою струй.

Сонно грезят лопух и кувшинка
синий зной ароматен и пьян,
А в лучистых изломах песчинки
будто горсть золотистых семян.

Звонко булькают скрытницы-рыбки,
убегая к корнистому дну,
И плывут водяные улыбки
гибким кругом лучистому дню.
Веще льются кукушкины звоны,
дремлет Солнце, припав в тростники.
На лесные купели-затоны
кто-то сыплет с небес васильки.


Выучившись читать, Алексей облюбовал мезонин родительского дома и оборудовал там библиотеку. Из мебели там имелись только стол, стул и кровать. Вместе с братом Федей смастерил полки, которые укрепил по стенам от пола до потолка. Где только можно Алексей доставал и покупал книги, особенно сборники стихов. Полки мезонина довольно быстро заполнялись самой разнообразной литературой – в первую очередь русской классикой. За неимением в Коншине школы Алексей учился в трехклассном земском училище в соседнем селе Мочалово, а после его окончания - в двухклассном земском училище в селе Устье Кубенское. Во время учёбы у мальчика случился конфликт с преподававшим Закон Божий священником, человеком грубым и суровым. Однажды тот строго наказал слабого здоровьем ученика, который вскоре затем умер. На похоронах Алексей прочитал сочинённое им стихотворение, где прямо обвинил священника в смерти друга. Это не прошло бесследно - Алексея едва не исключили из школы. К счастью, всё обошлось.
Окончив учёбу, Ганин отправился в Вологду и поступил в медицинское училище. В свободное время он много писал и отправлял свои стихи в столицу, где вышли первые его публикации. В 1914 году Алексей получил квалификацию фельдшера и вскоре по мобилизации был отправлен в Петроград, в Николаевский военный госпиталь, где по совпадению несколькими годами раньше служил поэт Николай Клюев. Война разгоралась, принося кровавую жатву - каждый день в госпиталь поступали десятки раненых, изувеченных солдат. Видя их муки и близко принимая их к своему отзывчивому сердцу, поэт укрепился в антивоенном настроении, плодом которого стало стихотворения «Война»:

Ты подумай, как страшно теперь...
Мы молиться и плакать устали.
Всюду грозные призраки встали
На путях твоих в горнюю дверь.


Каждый вечер зловещий огонь,
Вместо зорь на небесной пустыне.
В травах кровью дымящийся иней,
Смертоносная, лютая вонь.


Умерла на колосьях пчела.
Высох мёд на губах человека.
И дремавшая в камнях от века
Стальнозубая гибель пришла.


Обезумел испуганный мир,
Поклонился незримому зверю,
И с проклятьем в спасенье не веря,
Глохнет в лязге и звоне секир.


Больше нету весёлых детей,
Всюду когти железа и смерти.
И взывают к грохочущей тверди
Только трупы да горы костей.


Все проглочено пастью литой...
Рыщут ветры по мёртвым дорогам,
Стёрто имя всезрящего Бога,
Снова царствует в мире «Никто».


Тёмной ночью окутана дверь...
Где-то плачется звёздная вьюга...
Мы блуждаем средь мёртвого круга;
Ты подумай, как страшно теперь...


В 1915 году Ганин свёл знакомство с Сергеем Есениным, Николаем Клюевым и Пименом Карповым. Их дружба продлится до самой трагической гибели поэта. В конце 1916 года по состоянию здоровья Алексей был демобилизован и возвратился в родную деревню, где устроился на работу в волостной фельдшерский пункт. На этой работе полностью раскрылась его человечность, способность разделить чужое горе. По воспоминаниям односельчан, Ганин в любое время дня и ночи ходил по вызовам, поддерживал семьи, лишившиеся кормильца.
 Не забывал поэт и крестьянского труда. Он очень любил пору сенокоса, ждал с нетерпением это благодатное время. Косил с удовольствием, причём всегда в компании с односельчанами, около деревни и на дальних участках. «Травенка худая: на приболотках - резун-осока да заяшник, на мягком - шабурка, да травка вроде ласточкина хвоста, да крикливые жёлтые лютики, а больше всего суходола с лишаями, где множество белоперых, с жёлтыми сердечками, попиков. Если бы высчитать трату сил на дорогу, да принять во внимание попутное болото и два-три дня работы, то вышло бы и ходить не пошто, в травенке - мышь за версту видно, но загнетинские и этому рады, а ноне особенно. Кстати сказать, у загнетинских лучше этого и покосов нету. Пожалуй, сиди, а «кто сидит без дела в рабочую пору»? К тому же ноги не купленные, времени хватит. Зима, она все подберёт», - писал Алексей в романе «Завтра», написанном в начале 1920-х годов.
 Работа оставляла мало времени для чтения. Сестра поэта вспоминала: «Писать и читать Алеше часто приходилось лишь в дождливую погоду и ночами, днём нужны были его рабочие руки отцу. Из мезонина он выходил на балкончик полюбоваться вечерним небом. Иногда забирался на верхушку большой ветвистой ивы возле дома. Там он оборудовал крошечную беседку, откуда вёл наблюдение окрестностей... Часами бродил в живописном лесочке около деревни».


Мое жилище, Землю грешную,
печальный и убогий край,
любовью светлой и нездешнею
я полюбил, как прежний рай.


Одел поля пшеничным золотом,
пчелиным медом напоил,
и все преграды лунным молотом
рассыпал в звончатую пыль.


На всех путях, на веки черные,
где в медных вихрях шла Гроза,
затеплил свечи чудотворные,
поставил зори-образа.


Мой лук - заутреннюю радугу -
я натянул. И луч-стрелу
вонзил глухому зверю в пазуху,
точившему на поле мглу.


И растворилось небо синее,
и от лощин, из-за бугров,
пошли толпами старцы сивые
на горный звон колоколов.


Орлица-мысль, игривей зяблика,
за море в глуби уплыла
и Солнце - золотое яблоко -
в горящем клюве принесла.


  Отец Алексея Ганина не поощрял увлечение сына литературой, считая это пустой тратой времени. Но у Алексея было иное мнение. Мезонин отцовского дома пополнялся новинками литературы. Из поездок в Вологду и Петроград он всегда возвращался с книгами. В его библиотеке становилось тесно от произведений классиков русской и мировой литературы, к которым добавились также труды отечественных и зарубежных философов и экономистов, а тетради наполнялись новыми и новыми стихами, поражающими своей удивительной свежестью.
Февральская революция застала Ганина в Петрограде. Как и его друзья, он сперва приветствовал её, но уже в том же окаянном 17-м году написал потрясающую по своей провидческой силе поэму «Сарай», в которой отразил всё подлинное существо революции и того ужаса, который должен был последовать за ней.
  С 1918 года Алексей служил фельдшером в Красноборском военном госпитале на Северной Двине. Бывший начальник госпиталя
А.В. Фалин вспоминал: «А.А. Ганина я впервые встретил на Северном фронте в 1918 году. Он служил в тех госпиталях, где мне пришлось быть начальником. А потом вместе работали в военно-санитарном управлении Котласского района в 1919 году. Условия работы в госпиталях были нелегкими, порою - очень тяжёлыми, особенно на Пинежском участке, который находился далеко от руководящего медицинского центра в Котласе. Военный фельдшер Ганин во время операций безукоризненно выполнял свои обязанности. Нередко ему приходилось самостоятельно решать много других задач. Он налаживал санитарный транспорт, эвакуировал раненых и больных, следил за бесперебойным снабжением медикаментами и перевязочными материалами своего госпиталя и ближайших воинских частей... Не будет преувеличением сказать, что он работал, не считаясь со временем, не покладая рук. И поэтому заслуженно пользовался большим авторитетом. Среди своих коллег он выделялся общим образованием, известной широтой взглядов. Но то, что он был поэтом, мы узнали не сразу. Хотя замечали, как в редкие свободные минуты отдыха он писал в толстой самодельной тетради. Хорошо рисовал. Иногда читал свои стихи и рассказывал о встречах с Есениным. О произведениях Ганина профессионально судить мы, конечно, не могли. Но некоторые стихотворения нам очень нравились. Незаметно для себя скоро стали знать наизусть отдельные строфы и целые стихотворения».
  Между тем, в стране набирал обороты Красный террор. Одновременно большевистская власть пошла в наступление на деревню, разорение которой и жестокие расправы спровоцировали ряд крупных и мелких крестьянских восстаний, подавленных с беспощадной жестокостью. Не обошло это наступление и литературу. Кампания по отстранению «крестьянских» поэтов и писателей началась в Москве уже в начале 1918 года. Согласно положению по организации созданного в январе Пролеткульта, вся литература должна была находиться «на службе» у рабочего класса. В декларации указывалось, что эта организация создается как «чисто классовая», призванная объединить усилия по проведению культурно-просветительской работы среди пролетариев.
  О крестьянстве в «Положении» не было сказано ни слова, что вызвало недоумение и обиду у группы «крестьянских» поэтов и писателей, и, в первую очередь, у Сергея Есенина. Он стал одним из авторов «Заявления инициативной группы», которое было направлено в Пролеткульт 5 октября 1918 года. Первым в этой группе был назван Алексей Ганин. В заявлении говорилось:

«Мы, поэты и писатели, вышедшие из крестьянских сёл и деревень, отражающие их внешний и внутренний мир, не можем спокойно примириться с тем обстоятельством, что мы до сей поры остаемся совершенно в тех же самых условиях, что и во вчерашний буржуазный день, то eсть в полной крепостной зависимости от различных частно-издательских фирм, в руках которых и находится подчас судьба почти каждого из нас. (...) Такая ненормальность материальных, а в связи с этим и духовных условий жизни и творчества поэтов, вышедших из крестьянской среды, ставят перед нами неотложную задачу об организации особой крестьянской секции при Московском Пролеткульте».

«Обращение» осталось без ответа, крестьянская секция при московском Пролеткульте не была организована.
В 1920 году Ганин женился. Этому предшествовало долгое и сильное чувство к Зинаиде Райх, свидетелем на свадьбе которой с Есениным Алексей стал впоследствии. Райх был посвящён цикл стихотворений «Русалка»:

Русалка - зеленые косы,
Не бойся испуганных глаз,
На сером оглохшем утесе
Продли нецелованный час.


Я понял,- мне сердце пророчит,
Что сгинут за сказками сны,
Пройдут синеглазые Ночи,
Уснут златокудрые Дни.


И снова уйдешь ты далече,
В лазурное море уйдешь,
И память о северной встрече
По белой волне расплеснешь...

 ***

Новой избранницей поэта стала эстонка Гильда. Его младшая сестра Елена вспоминала: «В Пинеге он её нашёл, их выселили из Эстонии во время гражданской войны. Когда он уехал из деревни в Москву, она ждала, ждала его и решила, что бросил... Возвратилась в Эстонию вместе с дочерью Валей. (...)
Гилъда-Галей мы её звали - умерла в 1937 году в Тарту. Но всё это мы через много лет узнали. Решили Галю и племянницу свою Валю разыскать после войны. Сначала писать боялись, а потом написали в Таллин... Вскоре пришло письмо от Гильдиной соседки - через почтальона нашли. Узнали, что и дочка Алеши Валечка умерла в 1941 году под оккупацией».

Жене Ганин посвятил следующие строки:

И богатство, и слава, и власть -
всё случайно на горестном свете.
Жить легко, еще легче пропасть...
Только есть золотая примета,
что из сердца любовь -
даже смерть не умеет украсть!


В 1920-1921 гг. Алексей самостоятельно издал в Вологде десять своих сборников: «В огне и славе», «Красный час», «Вечер», «Золотое безлюдье», «Кибураба» и другие. Сборник «Красный час» вышел с посвящением Есенину: «Другу, что в сердце мёд, а на губах золотые пчёлы - песни - Сергею Есенину!»
Почти все стихотворения из литографических сборников Ганин включил в состав книги «Мешок алмазов».
Наталья Солнцева писала: «Его цикл «Мешок алмазов» - это действительно царский подарок, алмазная россыпь. Каждое четверостишие отшлифовано мастером, его грани поглотили в себя свет Вселенной:

Весь мир велик, как я, а я, как мир, ничтожен.
В ничтожности миров я стал, как мир, велик.
Открыта дверь моя, иди скорей, кто может, -
Я всех светлее солнц, к чему скрывать свой лик.

Лирический герой Алексея Ганина вместил в свой мир бури и кометы, богов и гармонию космоса».

Видный московский литературный критик тех лет Н.Я. Абрамович одним из первых обратил внимание на талант молодого поэта, что стало большим событием в жизни Ганина. Алексей подарил критику книгу «Мешок алмазов» с дарственной надписью: «Николаю Яковлевичу Абрамовичу, первому, кто с восторгом и любовью заглянул в мою песенную душу и окрылил её новой силой».
В начале 1923 года в вологодском журнале «Кооперация Севера» Ганин опубликовал свои прозаические произведения - рассказ «Иван и корова» и отрывки из романа «Завтра». В том же году он написал стихотворение «Отход», в котором неуловимо сквозит предчувствие скорой и трагической развязки своей судьбы:

Багряное крыло раскинула заря,
роняя в тучи золотые перья.
Вот так всегда бы, как иду теперь я,
без устали идти, идти без цели, зря…
У мудрых цели нет, у мудрых нет беды.
Мой путь еще высок. Лицо еще в играющем румянце.
Пускай к закату склон. Певуче льются с пальцев
в нехоженый песок веселые следы.
Был страшен долгий век. И вот спокоен час.
Дано мне каждый миг изжить тысячелетья.
Я прожил тридцать лет. О чем еще жалеть?
Печаль моя нежна, как крик вечерней чайки.
Душе легко. Растаяли года, как едкий чад,
как стон любви докучной.
Из волчьих ям не выпрыгнет беда,
не изгрызет серебряные будни
что виснет над рекой туманом голубым…
Пусть снова вороном хлестнется ночь в поля,
и в добрых снах меня забудут люди,
Мой голос в ветре
в звездах слышен будет…
Я в вечность отхожу
с тропинки бытия.