Кешка

    
                Кате Котёлкиной
                ***
                В лимонном замызганном фраке,
                Сухой, легковесный, как лист,
                Он дремлет в предутреннем мраке –
                Пернатый квартирный солист.
                Поникнув на жердочке – ветке,
                Тревожным терзаемый сном,
                Сидит он в заботливой клетке,
                Темнице и доме своём.
                Но стоит румянцу рассвета
                Воскреснуть над немощью тьмы,
                Как робкие трели привета,
                Прольются сквозь прутья тюрьмы.
                Дрожа, растечётся на шкапе
                Звенящих рулад озерцо,
                И ливень серебряных капель
                Обрушится утру в лицо.
                Ударится в спинки кроватей,
                Сгоняя сонливую лень:
                «Вставайте, вставайте, вставайте!
                В окно улыбается день!»
                И выйдет старуха седая,
                На кухне оставив дела,
                Внимая певцу и вздыхая
                По росным тропинкам села.
                Широкому хлебному полю
                Была её жизнь отдана,
                Но вот в городскую неволю
                Под старость попала она.
                И воду меняя без спешки,
                В высоком жилище певца,
                Лишь спросит:» Как можешь ты, Кешка,
                Так радостно петь без конца?
                Как можешь ты, глупая птица,
                Восторженных чувств не тая,
                Неволей своею гордиться,
                Как будто в ней воля твоя?»
                Но молча, из вечного плена,
                Слова эти слыша не раз,
                Смеётся стареющий кенарь,
                Мерцая росинками глаз.
                Ухоженный, сытый, фартовый,
                Дитя тишины и тепла…
                А день занимается новый
                За хрупкою гранью стекла.
                И вот оживают картины
                Заботою солнечных сил:
                Там люди, деревья, машины
                И тени мелькающих крыл.
                И снова в неясной тревоге
                Косится домашний кумир
                На этот большой, незнакомый,
                Чужой и пугающий мир.
                Там гибель – лишь сунься за двери –
                Пророчат туманы и грязь;
                Там страшные птицы и звери
                Живут, ничего не боясь.
                Но кровью тропических предков
                Он помнит, где враг и где друг;
                И лучше уж тесная клетка,
                Чем небо играющих вьюг.
                А власть человечьего взгляда
                Добрее всех бедствий и смут.
                Защита его и отрада –
                Задумчивый комнат уют.
                Лишь здесь одинокая птаха –
                Певун, повелитель, артист
                Душой изливает без страха
                Волшебные трели и свист.
                И Кешка, откинувшись в небо,
                Пятном потолка над собой,
                Не столько поёт ради хлеба,
                А сколько довольный судьбой.
                Всегда, удивительно к месту,
                Он, нежась в тюремном гнезде,
                То в лад подпевает оркестру,
                То телеэстрадной звезде.
                Встречает детей без опаски:
                Лишь нежно его назови,
                И смотрит с доверчивой лаской
                В озёра ребячьей любви.
                …Вот, смолкнув на пятом колене,
                Забыв про питьё и пшено,
                Напрягся на жердочке – сцене
                И зорко косит за окно.
                На ветке, подальше от кошки,
                Невзрачным комочком на вид,
                С утра, не клевавший ни крошки,
                Воробышек смирно сидит.
                Голодный, бедовый, безхвостый,
                Что может украсть – тем и жив,
                Пронизанный мартовским остом,
                Он крылья устало сложил.
                Хоть жизнь его потчует круто,
                Он жизни своей не клянёт;
                Он только присел на минуту,
                Чтоб ринуться в сладкий полёт.
                А Кешка, затворник несчастный,
                Вовек не поймёт, хоть убей,
                Как счатлив, к свободе причастный,
                Гонимый судьбой воробей.
                *****
                Март 1984 г.