Индульгенция

Пусть летит...
Пусть не знает обычного страха
принесённого в жертву давно умерщвлённым богам,
что возжаждали жизни простого феллаха,
подсчитавшего цену не сделанным раньше шагам...
Пусть поёт...
Пусть не ведает мрачных намёков,
переписанных ветром из текстов старинных баллад.
Все равно он умрет.
Не до срока, так к сроку.
Даже если докажет, что пел из любви невпопад...
Пусть добьёт...
Пусть простит, но добьёт и забудет
прозвучавшие ноты симфоний написанных в ночь.
Все равно позади нарисуются люди,
не успевшие воду в бессмыслице лжи дотолочь...
Пусть вонзит...
Пусть простится с нетронутой плотью.
В перерывах вселенной его огонёк, что пустырь,
на котором Всевышний зерно домолотит
перед тем, как хлеба с парастаса отдать в монастырь.
Пусть взбодрит...
Пусть уже ничего не боится.
По десятку узлов можно Ветхий Завет наваять,
чтобы после прочесть на испуганных лицах
чьи-то мрачные сны из которых торчит рукоять...
Пусть вопит...
Эти в мелочь вмещённые звуки
отторгуют в конце хоть немного начальной цены
за такие желанные совести муки,
и такие же шрамы с разбитой надеждой спины...
Пусть нальёт...
Пусть напьётся мечты и итога...
Никому не дано прикоснуться к себе до Него...
Я же знал, что похож на творящего Бога!
И тем более знал, что, увы, не создал ничего...
Пусть замрёт...
Пусть умрет, чтобы после вернуться,
ну...хотя бы, к десерту на ужин в бутылке вина,
от которого жить и проснуться,
убедившись попутно, сколь нежно ласкает она...
Пусть поймёт...
Пусть узнает о той, безупречной,
что прописана в книге земных неземных перемен,
подменяющих в среду субботнюю вечность,
на мгновенье проникнув в парсеки вскрываемых вен.
Пусть скорбит...
Пусть рисует во тьме безмятежность,
и уже, наконец-то, сольётся с реальностью слов,
обрекающих тёплые слёзы на нежность,
а холодное сердце на первую в жизни любовь.
Пусть живёт...