И если жизнь свою не переделать...

У зимних улиц, где всегда затарен
гнилой февраль в лотки и короба,
ещё в запасе есть метель окраин
и с краю дом, а может быть, изба.

Рубеж огней и темени граница...
Шумит в крови языческий раздор,
когда дано лицом оборотиться,
как в пропасть памяти, в ночной простор.

И к горлу подступающее поле
с причудившимся вдалеке возком
разбередит - кого встречаешь что ли,
иль провожаешь, сглатывая ком?

Кто там помнИтся - мать или невеста?
Всё в этой мгле знаменье и беда:
что волчий глаз глухого переезда,
что в чёрный лес упавшая звезда.

И ты поймёшь: не так уж он незыблем,
огни клюющий город за спиной,
когда ему мы новых не подсыплем
и обернёмся дикой стороной.

И сладко нам, врачуя дух болезный,
стоять от гибели за полшага
и растравлять себя родимой бездной,
где кони ржут и мечется пурга!


*   *   *


На тёмных снах, на пробужденьях зрячих,
судьба, судьба, крепка твоя печать,
но на лице, которое не спрячешь
ты не смогла страданье написать.

И нет раба в твоей унылой пытке,
покуда воля тяжкая дана
всё заслонить гордынею улыбки
и смуту жизни испивать до дна.

До пустоты, до гибельного донца,
что почернее чёрной полосы...
Пускай глаза наплачутся от солнца,
чтоб о себе не обронить слезы.

Пока искрят каменья дум тяжёлых,
воскурим стих, пуская сладкий дым.
Пойдём туда, где любят нас весёлых,
и за любовь весельем воздадим.

И если жизнь свою не переделать
земным усильем бедного творца,
пускай встаёт над сумрачным уделом
хотя бы вызов светлого лица.