Для того, чтобы

  Для того, чтобы выявить все стороны зла, хотя бы бытовые, надо расследовать, исследовать не только самого человека, но  время, в котором он родился, рос, воспитывался в какой среде, кто были его воспитатели, как воспитывал, кто влиял на его формирование, где и как он жил, рос и живет.
 
 В случае моей старшей сестры, которая в моем детстве запомнилась злой, скупой для сестер, но щедрой и доброжелательной для чужих людей, ворчливой дома, вечно недовольной, сухой, холодной до враждебности. Отчего это происходило? Думаю, что виной этому могло стать время, в которое она родилась -  это тяжелое для тыла военное время, 1941 год, голод, безотцовщина, вечная занятость мамы, полуголодное существование, без теплой одежды зимой, отсутствие детства. После войны стало легче, но все же она была убеждена, что мы, младшие две сестры и братик Сережа отняли ее детство, помешали ее играм и свободе общаться со сверстниками и подружками.

 Родителям после войны, в мирное время было снова некогда ее воспитывать и она оставалась нянькой и хозяйкой дома, когда они уходили на работу. Большой разрыв в возрасте тоже сказался на наши отношения, а также неумением и нежеланием разговаривать с младшими сестрами, с их полной подчиненностью ей, как старшей сестре во время вынужденного отсутствия родителей дома, ее полной свободой и безнаказанностью. Мама полагала, что старшая дочь достаточно умна, рассудительна и строга, выполняет ее поручения по ведению дома в ее отсутствии. В селе Ирокан была всего лишь трехклассная школа, а позже четырехклассная школа и после окончания ее детей увозили в поселок Бомнак, где была средняя школа-десятилетка. Туда и уехала старшая сестра, окончив ее она уехала учиться в Николаевск-на-Амуре в педагогическое училище.
 
 Когда она училась там, мы, младшие сестры скучали по ней и часто писали ей письма своими каракулями, я рисовала рисунки и мама отправляла по почте.. Мама посылала ей продуктовые посылки и деньги на карманные расходы. Выяснилось, что у старшей сестры было полное государственное обеспечение. То есть ее и однокурсников и другие курсы кормило трижды в день, одевало, обувало государство, как в школе-интернате села Бомнак. таким образом, мама как бы отрывала от семьи средства и посылала старшей дочери, а она, по ее рассказам, там кутила с друзьями. Мы же жили сверх скромно, мама не позволяла ни игрушек нам, ни кукол, ни платья лишнего, ни обуви. Бегали мы в подшитых валенках, ходили в одном и том же и зимой, и летом. Зимой катались на ледянках, летом купались в речке Ирокан, загорали на белых песках и гальке. Вокруг всюду была природа, щедрая и ласковая, как мама.

 А тогда в отсутствии родителей старшая сестра убегала гулять, бросив нас на произвол судьбы и мы, маленькие ползали дома на полу, неухоженные, голодные и плакали, наводя криками и плачем только больший ужас друг на друга. Говорят, что безнаказанность и безответственность развязывают не только язык, но и руки.
 С возрастом старшая сестра стала хитрой и сообразительной насчет младших сестер. Гулять и нянчить ей совсем не хотелось и она просила соседку-бабушку Дарью
 Степановну посмотреть за нами, а сама убегала гулять с подружками и со сверстниками купаться и бегать  среди домов, курить окурки и шалить. С возрастом она стала дома жадной и скупой, строго следила, чтобы никто не ел варение в подполье, не ел сметану или другие вкусности. Кроме скупости и жадности, она стала лицемерной, актрисой собственных представлений.

 Люди в деревне всегда интересуются, как живут первые лица, то есть наша семья? Хорошо живут, замечательно, чисто, опрятно, всегда вымытые полы, цветы везде, даже зимой, чистые занавесочки, тюль на окнах, книги, вышивка на портьерах, кружева и прочее. Что сестры? Лентяйки. Одна она старшая сестра держит дом в порядке, доит корову, чистит стайку, колет дрова, таскает воду, стирает, моет посуду, готовит еду, белит, красит и так далее. Ничего подобного. Когда же она работала в школе по ее логике?

 Многое и ежедневно делала я одна. Средняя сестра жила, то у одной подружки, то у другой (поскольку у подруги были старшие братья, и как считали на селе, были завидными женихами) и домой являлась только переодеться, взять вещи и поесть, если были домашние вкусности. Очень редко старшая сестра доила корову, когда я была занята в школе, нездоровилось, мне было невмоготу или я сердилась, что все время я да я, а почему им бы не подоить по очереди старшим сестрам корову (ведь все пьют молоко, едят сметану, творог) и не вымыть полы хотя бы дважды за месяц? Я не помню такого случая, чтобы старшая сестра пришла и убрала в доме. Она только контролировала и сколько, кто и что съел, что надел? Это было рабство, тирания. Нет на свете, в Советское время рабов и слуг, ведь не было? В одном взятом доме это происходило многие годы ежедневно. Мне тоже хотелось в кино, на танцы, в школу на кружок, выпускать стенгазету и просто сходить в гости к подружке, почитать книгу. Выпускать газету, читать книги, рисовать приходилось за счет сна. Днем же вперед на огород, в стайку, колоть дрова, таскать воду ведрами, мыть посуду, полы, полоть огород, носить щепки со стройки для растопки печки в летней кухне, готовить пищу(но не есть!), идти с коромыслами мокрого белья полоскать руками в горной ледяной  речке, собирать ягоды, грибы, чистить их до умопомрачения. Какое кино, подружки и игры детства!

Я вздыхала облегченно, когда мама приходила, наконец, из больницы на побывку, как она говорила и мне становилось гораздо легче и свободнее. Я могла рисовать вволю, читать, есть столько, сколько я хочу, а не голодать.
 
 Возможно еще была зависть в том, что я с самого раннего детства рисовала и многие говорили, что замечательно, я - талант и будущая художница. А что такое художник в детстве? Это означало, что надо меня было отдавать в детскую художественную школу, увозить в другой город, тратить на меня деньги, внимание и заботу. Это означало, что я - особенный ребенок и мне должно уделяться больше внимания, а не ей, старшей сестре. Это была смесь ревности и зависти, причем в злой форме, в агрессивной. Отсюда и все проистекает, все козни, нападки, тирания.

 Старшей сестре хотелось вбить в меня, что я никогда не буду художником, никогда мне не видеть учебы в институте, не суждено иметь высшего образования и никогда мне не быть человеком в ее представлении. Я для нее была пылью, никем и ничем. Она требовала полного и беспрекословного подчинения. Но как быть с имиджем и с впечатлением в глазах других людей, а попросту говоря, житейским судом людей? Как убедить людей о том, что она белая и пушистая?

Сестре надо было показать людям, обществу, что она, старшая сестра, делает сама все дома (на самом деле ничегошеньки), делает все окружающее счастливым только от факта ее присутствия, не говоря о ее благотворительности, доброты и бескорыстного отношения к людям. Она приводила людей в дом в несметном количестве, пока не было родителей, угощала их, поила, кормила, одаривала их вещами и продуктами (картошкой, овощами, молоком, варением, мясом, одеждой), укладывала спать на чистую постель. Благотворительность происходила, но за счет сестер, не кормления досыта, а держанием впроголодь, без никакой траты на них, особенно на меня. Мне ничего не перепадало от нее, хотя она работала, получала зарплату в школе (работала учителем в начальной школе), но все деньги старшая сестра тратила только на себя, на своих подруг, знакомых. Поэтому в обществе людей она была самой доброй и щедрой, уважаемой. Я хотела крикнуть людям, не верьте ей, но это было бессмысленно и глупо.

 Однажды обнаружив, что я закончила полугодие без троек, меня решили  поощрить дома, то есть мама и старшая сестра. Поскольку старшая сестра работала, то она купила себе золотые часики, их-то она решила мне подарить, так как ей они надоели и она захотела другие часы, как у подруги, более массивный браслет из золота. А на этих был тоненький браслет. Я с благодарностью приняла, но через несколько дней она вновь забрала их обратно с бранью, ей показалось, что я ей не так вежливо ответила. Больше подарков она не дарила, а я уже не ожидала от нее ничего хорошего. Даже, если бы она что-нибудь дарила, я бы не приняла тогда. Юность максималистски настроена ко всему.

 Люди села верили, конечно ей, только ее словам, ее рассказам и лицемерным слезам, так как люди чужие были куплены ее угощением и разговорами обо всем и в первую очередь обо мне. Я знала что именно она говорила им и распространяла обо мне слухи, один другого лживее. Я закрылась в себя и мне было неинтересно ничье мнение. Я хотела скорей уехать в другой город далеко и не видеть никого, кроме моих родителей и друзей.
 
Если не копнуть глубже, если не изучить ситуацию, так и получается. Младшие сестры враждебные, глупые, упрямые и старшей сестре очень с ними тяжело. А когда выросли, стали подростками, то подчиняться ей вообще перестали. Я не разговаривала с ней по несколько лет, только "да", "нет" и все. О чем мне с ней было говорить, если она только ворчала и бранилась, как бы ты хорошо не выполняла по хозяйству ее поручения? Ей все было мало и плохо. Когда же я заболела анемией в тяжелой форме, я еле тащила свои ноги и была медлительна не от упрямства, а от физического недомогания, то она орала и оскорбляла меня, что я ленива, безнравственна и прочую чушь. Болезнь, недомогание для нее не существовали, я была бесконечно для нее здорова и меня невозможно было, по ее философии, "даже... убить дубинкой", так она считала. Мне было горько и обидно, а рассказать маме, значит ее расстраивать. Мама и так была нервной, очень больной. Я не имела права расстраивать маму, а отца я видела мало, он был вечно в командировках и на инвентаризациях. Отец очень расстраивался и сердить его лишний раз мне не хотелось. Он начинал сердиться очень, кричать и мог совершить безрассудство. Война сказалась на его нервной системе. Я берегла его нервы. Я была не по годам рассудительна и серьезна.
 
 Я уходила в себя, много читала в свободное время от школы и домашних дел. Люди составили мнение, что я - в себе, закрытый человек и с мной невозможно общаться, говорить, а тем более доверять и дружить. Старшая сестра уже и здесь побывала и повсюду оставила свой вердикт, я была самым скверным и дурным человеком на свете по ее характеристике. Возможно, она делала себе выгодный фон себе. Пока умные и внимательные люди не увидели другое, а остальные - это сами недалекие и такие же люди, как и она. Они стараются держаться вместе, соблюдая товарищество и круговую поруку. Зачем все разбирать, анализировать, когда уже есть готовый ответ и готовая характеристика на всех и все?

 На людях старшая сестра объясняла, что у меня такой плохой характер, нелюдимый и угрюмый. А я была веселым, смешливым подростком с людьми и с друзьями. Фото в этом возрасте говорит, что я смотрю на объектив и меня распирает смех, внутреннее чувство смешного и веселого. Я шутила и веселилась на полную катушку в школе, среди подружек, но только не дома, в присутствии старшей сестры. При ней невольно гасилась улыбка, а смех тем более прекращал свое существование. Говорить со старшей сестрой о чем бы то было мне не хотелось совсем.  Сестра ехидничала, оскорбляла, давала различные прозвища, которые были вульгарны, пошлы, грубы и неуместны. Умом и тактом она не отличалась. Мы окончательно отдалились и стали чужими. Я не доверяла ей и ненавидела ее, ее друзей и подруг, она для меня была грубой, бесцеремонной, глупой и вздорной, а позже жалкой и мелкой. Может быть, у нее и была душа ( у всех она есть), но для меня она была неинтересной, блеклой, хамской и какой-то очень уж меркантильной.
 
 Мое поступление в институт старшая сестра восприняла ужасно, ругалась чуть ли не матом, так как ей казалось, что я обязана была идти работать на скотный двор дояркой или уборщицей в больницу. А учиться можно и на заочном или на вечернем. Но она не понимала, не желала знать, что по моему профилю, творческому нет заочного или вечернего обучения. Ей казалось, что я "тяну" деньги из дома на такую роскошь, как учеба в институте. На деле же я работала и училась, сдавала кровь в донорском пункте, паковала в типографии в ночную смену газеты, пахнущие и пачкающие руки краской, разносила телеграммы с почты в дома по микрорайону. В типографии за вредность нам, девочкам, давали две бутылки молока. Потом с однокурсницей Надей Родичевой мыли полы в школе на одну зарплату. Никто не помогал мне, так как папа, уезжая, оставлял деньги для меня, но их я никогда не получала. Деньги на учебу просто напросто не высылались, находилось множество причин. Мама стала все чаще ложиться в больницу и стала совсем плоха, тяжело болела.

 Я уже подумывала бросить учиться, идти работать в любом качестве, но мама запретила даже думать об этом. На втором курсе института я похоронила маму в горьких слезах и с огромной тоской потери.

 После академического отпуска я продолжила учебу, защитила диплом и после института стала работать на БАМе, старшей сестре нужны были деньги и вещи, я ей давала по ее просьбе. Чаще последние деньги, а вещи на время, но она их никогда не возвращала, более того она их выбрасывала еще в хорошем виде, непонятно почему? Видимо то, что легко дается, не ценится вообще, а тем более от меня. Средняя сестра вообще сразу продавала подаренные вещи, ей постоянно не хватало денег, хотя вещи были добротные и красивые. Она даже говорила, без денег не приезжай сюда. Странные родственники, я же не к ним приезжала, а к отцу.

 Отношения между мной и двоюродными братьями были куда проще, теплей и ближе. Я помогала им, а они - мне. Если не физически, угощением и подарками, то просто добрым словом и вниманием. Особенно  Павел, Виталик, Клим, Толя, Гоша. При такой жизни в детстве, в отрочестве и в юности, поневоле станешь философом.

 Я долго думала, почему бывает такое в одной, казалось, благополучной и высокопоставленной семье в деревне? Мама, когда была более менее здорова, была директором малокомплектной школы, после заведующей библиотекой, папа был председателем колхоза сначала, потом сельского совета, позже освобожденным парторгом совхоза. В старости его провозгласили почетным гражданином села, с ним встречался летчик-космонавт, герой Советского Союза.
 
 К сожалению, отец остался с сестрами моими, но они не сберегли его старость, он умер при странных стечениях обстоятельств, то ли его избили, искалечили хулиганы до инвалидности, ворвавшись к нему в дом, глубокой ночью, требуя его ветеранскую пенсию, то ли ему вовремя не оказали помощь в должной мере. Я приезжала к нему зимой, упросив ректора Академии отпустить к больному отцу. Соседи молчали, говорили мало, а средняя сестра была раздраженной, а отец не мог говорить членораздельно. Я хотела забрать его еще раньше с собой, так как мое сердце предчувствовало недоброе, чтобы самой ухаживать за ним, но он сказал, что не выдержит дорогу и он никуда не хочет уезжать отсюда, от могил матери и внука. Я сходила к директору школы и упросила ее отдать вторую половину учительского дома отцу, а его дом забрать в ведение школы. На другой половине этого дома жила моя средняя сестра. Только старый муж ее не захотел, чтобы отец стал ближе, через стенку жить. Хотя сестре бы не нужно было бегать через весь поселок почти два километра к отцу с горячей едой в кастрюльке и с хлебом и просто проведать его в любое время. Со мной отец не захотел в такую даль ехать, хотя очень просил остаться с ним, устроиться в школе работать. Мест в школе не оказалось и даже в соседних селах и поселках ни мне, ни моему мужу. Так он и остался, пообещав подождать моего приезда летом. А через два с половиной месяца отец умер, ему было восемьдесят три года.

 Наши родители так и не получают от нас должного внимания, ухода. Печаль моя неизбывна. Неужели это сплошь и рядом? Хочется надеяться, что это не так.