Символ веры

Евгений Родионов — рядовой Пограничных войск РФ.
Погиб в первую чеченскую кампанию.
После 100 дней плена обезглавлен (живьём, ножом)
боевиками 23 мая 1996 года (в свой день рождения)
за отказ снять нательный крестик и принять ислам…

Написано от имени поэтессы Н. Александровой
по её просьбе для публичных чтений.


ПРОЛОГ

Приду сюда тропою всенародной
И встану у подножия креста.
Евгений – это значит «благородный»,
Ведь имена даются неспроста.

И всё своё, что так же предки дали,
Переложу на звонкую струну,
Сияние увидев не медали,
Но подвига, встряхнувшего страну.

Немало тех, кого, чтоб был угоден,
Сломать хотели, сбить пытались с ног.
И, положив цветы под крест Господень,
Как мать, скажу: спокойно спи, сынок…


СЫН

Ты не сломался, русский парень Женька,
И защищал тебя не автомат.
Хотя, подумать если хорошенько,
Ведь кто-то в этой смерти виноват.

Он понял ли, войну уже оставив,
Вину свою, что режет без ножа,
Юнцов, что не обстреляны, поставив
На «перевале смерти» в сторожа.

Не где-нибудь случилось – на Кавказе,
Где каждый заминирован аул,
Где в голой будке, безо всякой связи,
Несли солдаты этот караул.

А Женьке было только девятнадцать,
И так ли прочен этот монолит?
За подвигом всегда стоит халатность
И чьё-то преступление стоит.

Глядят на нас истории прицелы,
У правды тоже снайперский закон.
Когда солдаты гибнут – офицеры
Должны весь век молиться у икон.

Ведь что такое жертвенность и подвиг?
Тут речи адвокатской не держи.
Он – следствие поступков часто подлых,
Предательства, беспечности и лжи.

Тут неуместен пафоса излишек,
Но знать должны верховные штабы:
Им матери доверили мальчишек
Не для того, чтоб падать на гробы.

Их четверо стояло у дороги.
Село Галашки. Сумрачный февраль.
И горные тревожные отроги
Дорогу эту всасывали вдаль.

Застава называлась «порубежье»,
Её судьбой солдатскою связав,
Балтийское стояло побережье
Свежо ещё в мальчишеских глазах.

От моря в горы. Месяц как прибыли.
И пороха не нюхали почти.
И не были трагические были
Высоким воплощением мечты.

Наслушавшись фальшивой пропаганды,
Они пришли чеченцев усмирять.
А фронт везде, в любом ущелье – банды.
А им тут – документы проверять.

В горах и неприветливых, и хмурых,
Стояла та четвёрка на посту,
Где встретила волков в овечьих шкурах,
Что взяли их вот так, на простоту.

Машина «скорой помощи», подъехав,
Головорезов высыпала рой.
И доложил, наверно, об успехах
Главарь, как отличившийся герой.

Чеченский плен – как ужас и проклятье,
Когда ты – как животное в хлеву.
Но здесь, вдали, могу откуда знать я,
Что было там на деле, наяву.

Побои, унижения, глумленье,
Безвестье черт-те где от отчих мест…
Чужое – хоть в стране одной – селенье.
И полумесяц, заменивший крест.

О чём болело раненое сердце,
Присяжную оставившее пядь?
И что в глазах читалось иноверца:
Убьёт или помилует опять?

Ни сложного ответа, ни простого
Нам не найти, хоть всё б тут истоптать.
Об этом только лишь у Льва Толстого
Да Лермонтова можно прочитать.

Пленённый – для своих почти изменник.
Их четверо мальчишек без усов.
И каждый тут из них – кавказский пленник,
И все дела. И двери на засов.

Гремучая вода шумит в ущелье,
И где Али-Баба тот вообще?
Сокровища не в сказочной пещере
Находятся, а в собственной душе.

Чем дольше срок – тем явственней химера
О воле, ей становится тюрьма.
Но если есть в тебе святая вера,
То не страшны ни цепь уже, ни тьма.

И пусть не давят каменные своды,
Пусть звёздный рой горит над головой,
Но нет без веры мира и свободы,
Пока она в тебе, то ты живой.

Солдат лишь раз даёт свою присягу
Стране, любимой, Богу… Только раз.
Купить свободу?.. Лучше я присяду.
О чём поёт нам солнечный Кавказ?

Уж век прошёл, потом ещё полвека.
Стоят Эльбрус, Казбек и Арарат.
Но жизнь солдата, то есть человека,
Коль русский ты, тут выросла стократ.

Торгуют нами местные абреки,
Воруют и баранами – под нож.
А в помощь им армейские огрехи,
Продажная политика и ложь.

Война – базар, война – вайнахский рынок,
Душою тут, историк, не криви.
Война давно не честный поединок,
А бизнес тот, который на крови.

Всё это не к парадному показу,
Каких бы все мы ни были кровей.
И матери России по Кавказу
Бредут, ища пропавших сыновей.


МАТЬ

Рождённый в полночь майскую под Пензой,
Легко пришёл он в этот мир, когда
В высоком небе с этой чёрной бездной
Скользнула одинокая звезда.

Недоброе то предзнаменованье
Закралось в сердце матери, как мышь.
Но рядом был – само очарованье –
Её крепыш, родившийся малыш.

И сёстры успокоили: не бойся!
К добру оно, ей-богу же, к добру!..
Но долго мысль пугающего свойства
Царапала по зябкому нутру.

Потом забылось как-то… Жизнь большая.
Сын вырос. Все невзгоды победил.
И вдруг сказал ей в самый день прощанья,
Что от судьбы никто не уходил.

Что смерть не на войне, а всюду, рядом:
В воде, в автомобиле, в кирпиче…
И поразил своим серьёзным взглядом,
Держа мужскую руку на плече.

Он взрослым стал и рассуждал как воин.
Он в неизвестность отворил врата.
Но сын её, её любви достоин,
Остался тем же: свет и доброта.

А плен тогда напомнил в разговоре,
Что путь господень неисповедим.
Мол, всё случиться может. Плен – не горе.
Когда мы правы – значит, победим.

И вот перевернулось в этом мире
Все на голову с ног – прислали весть
О сыне – не герое. Дезертире.
Как матери такое перенесть?

А ведь шагнул он в пекло добровольцем.
Такое нынче редко – век не тот.
И не был он святым и богомольцем.
И даже не бросал себя на дот.

Служил как надо, как велит Отчизна,
Которую терзал её распад.
Никто не ждал ни жертв, ни фанатизма
От бравых командиров и солдат.

Как мог бежать он из расположенья,
Порядочный, ответственный, простой?
Не выдержав такого напряженья,
Мать бросилась в тот ад, что за чертой.

Пошла сама за правдою, за сыном,
Укрытым не развеенною мглой.
И шла Чечнёй – по минам всё, по минам,
Враждебною, колючею землёй.

Искала год без малого, молилась,
То кланялась беде, а то вине.
И как же сердце не остановилось
От виденного ею на войне!

Есть у войны особый распорядок,
И ангел тот, что гонит вороньё,
Хранил её от пуль и от снарядов,
Которые летели не в неё.

И в праздник Вознесения Господня
Она была всего в семи верстах
От сына, ей рождённого сегодня,
Искомого с молитвой на устах.

Она не знала в местности соседней,
Где всё чужое – нравы и жильё,
Что этот день рождения – последний,
И завтра нет у мальчика её.

И где-то там, в окрестностях Бамута,
Ему готовит Бог пресветлый рай,
А так же преисподнюю кому-то,
Кто преступил закон Его и край.

Могла она поверить в это разве
В том мае, двадцать третьего числа,
Что там бродя, в семи верстах от казни,
Могла спасти, однако, не спасла.

Потом она поехала за телом.
Стоял сентябрь, печаль тая ничью.
И, занятая этим скорбным делом,
Она её опять прошла, Чечню.

Как будто там поставленная к стенке,
Войны узнала страшный прейскурант:
На души баснословные расценки
И на тела. Базар – всему гарант.

Там пленник стоил десять миллионов,
Через полгода – целых пятьдесят.
В пять раз дороже – офицер в погонах,
Что тоже чьи-то слёзы оросят.

И так она за бешеную сумму
Узнала, где зарыт казнённый сын.
А в голове одну держала думу:
Пусть там не он, не те, что были с ним…

Пусть будет лучше без вести пропавшим,
Чем вырытым недвижно из земли.
И голосом, уж до смерти уставшим,
Молила всё Всевышнего: внемли!..

Но вырыт был её сынок, кровинка,
Ей узнанный по крестику, родной –
И плоть её, и боль, и половинка,
Оторванная этою войной.

Как рухнула без чувств, как откачали –
Не помнит. Помутилось, поплыло…
В конце концов всё то же, что в начале:
Зло на добро идёт, добро на зло.

А после показали ей убийцу,
Что звался так по-пушкински – Руслан.
И от него ей удалось добиться,
Как сын погиб, не принявший ислам.

Как он не снял креста и не отрёкся,
Как выбрал он не волю, а подвал.
И совесть от такого парадокса
Проснулась даже в тех, кто убивал.

И крест враги не сняли даже с трупа,
Вмешалась, видно, истина сама.
Нам отрицать такое было б глупо,
Но факт сильнее грубого клейма.

А мёртвый был на родину доставлен,
Где ждал его измаянный отец.
На пятый день он умер, так состарен,
Что сердце отказало, наконец.

Всё видели, как водится, селяне,
Что тоже горе выпили до дна.
А сын приснился матери в сиянье,
Она лишь это видела одна.


ЭПИЛОГ

Уже к канонизации готова
Святая Церковь – Божий институт.
А на могилу нового святого
Смиренные паломники идут.

На это им не выдали бумагу,
Их вера православная ведёт.
И фронтовик с медалью «За отвагу»
Снимает и на холм её кладёт.

Я тоже тут, одна из миллионов,
У скорбного могильного креста,
Где крепко спит Евгений Родионов,
Погибший за Россию и Христа.

В дилемме этой, где герой и жертва,
Одну надежду вижу, без затей:
Да, смертны мы, но Родина бессмертна,
Пока она таких растит детей.

2017