Утро одного дня

Седьмую ночь не уйти от погони,
И только губы упрямо твердят:
- Ах, милые красные кони,
Нельзя нам вернуться назад!
Нельзя нам уйти от погони,
Нельзя нам упасть на траве...
Ах, милые красные кони,
Зачем вы явились ко мне? ...


Щедрое южное солнце осветило город добрыми, ласковыми лучами. День настал.

Было уже утро, часов около десяти, и пёстрые по своей невообразимой фантазии деревянные трущобы на окраине Герта - большого портового города - уже погрузились в обычную свою дневную тишину. Те, кто имел счастье работать, уже были там, внизу, где разноголосыми гудками кораблей, звонками подъемных кранов, пыхтеньем маневровых тепловозов шумел своей будничной жизнью порт. Где прокопчёнными дымными сигарами вставали фабричные трубы, где в сонном поскрипывании перьев и щёлканье счетов, в гулком хлопанье открывавшихся и закрывавшихся дверей, и в суетливом шарканье ног - углублялся в будничную суету деловой центр города, конторы и фирмы, офисы и банки. Здесь же, наверху, в жалких кварталах - трущобах было в сей час безлюдно и сонно, словно на забытой богом земле, где остановилось время.

Яркий солнечный луч пробрался в пыльную каморку на втором этаже некоего деревянного сарая, где на низком топчане спал Хосе Риварес - студент частного фермерского колледжа. Занятия в колледже давно кончились, настала пора летних каникул, но болезнь задержала его здесь. Сейчас, слава Богу, дело шло к выздоровлению.

То, что болезнь уже прошла, он почувствовал ещё во сне. Какие-то неясные, светлые, волнующие образы чего-то неведомого, но прекрасного охватили его вдруг, и от переполнивших душу чувств стало и радостно, и больно... Казалось, всё то лучшее, что когда-либо было в его жизни, или в мечте, всё то далекое, туманное, вечно манившее - пришло к нему вновь, наяву, но пришло - словно в последний раз... Будто неведомая нить сковала его. И хотелось рвануться, схватить это яркое нечто, стать самому частицей этого солнечного вихря, но он уже уносился вдаль, и теперь уже - безвозвратно.

Он проснулся в каком то радостном и тревожном состоянии. Сон неожиданно напомнил ему его былые мечты о какой-то необычной, прекрасной и таинственной "настоящей" жизни... Как же далек он, теперешний, от тех своих юношеских мечтаний! Дела, дела... За-кружили, завертели, поглотили с головой... а жизнь идет! И как же трудно в ней выхватить самое важное, самое главное, чтобы не изменить само¬му себе, чтобы не уходило время бессмысленно, пусто, зря...

Скрипнула старая тахта - Риварес присел на ее краешек и немного нервно закурил, хмуро глядя в некрашеный пол перед собой и продолжая размышлять.

Наконец, он очнулся от этого состояния. Поднявшись, только теперь заметил он, что утро уже в самом разгаре! И то ли прекрасная погода, то ли молодость, то ли возвратившееся здоровье, то ли предстоящая теперь дорога домой и легкость от этого на душе, а скорее - от всего этого разом, но его охватило вдруг просто праздничное настроение. Наткнувшись на столб пыли в солнечном луче, он подошел к окну, и распахнул его настежь.

Узкая пыльная кривая улочка, загроможденная с обеих сторон невообразимыми лачугами, открывалась взгляду из его окна. Слева невдалеке она заворачивала куда-то вбок и ныряла вниз, а справа - наоборот, спускалась откуда-то сверху.
Комнату он снимал здесь вот уже более года, уйдя из шумного и быстро надоевшего ему центра. Теперь этот центр был виден далеко внизу - серый, закопчённый, весь какой-то хмурый в своей деловой озабоченности даже в этот солнечный день. Лишь немного привлекательнее выглядели зеленые кварталы Ист-Энда с приморскими бульварами и шикарными виллами напротив переливавшегося всеми красками лазурного моря.

Случайный прохожий - парень лет двадцати пяти в старой выгоревшей матросской робе, подняв голову на звук открываемого окна, приветливо поздоровался:
- Привет, Хосе! Как твои дела?
- Всё нормально, Джон! Что нового в бухте?
- Да ничего. Все ищем. Тоска! Говорят, в городе опять беспорядки, вот я и приехал посмотреть. А ты как? Домой скоро?
- Да. Я тут болел немного. Сейчас все о'кей! Может, сегодня и поеду.
- Ну, пока!
И парень неторопливо удалился вниз.

Домой... Одно воспоминание об этом захватило у него дух. Домой! И увиделись вдруг бескрайние просторы родных степей, туманные, вечно манящие горы вдалеке, белая сельская церковь, родители... Как давно он, однако, не был дома!
С той стороной, откуда вышел он, все было связано с какими-то событиями, лицами, воспоминаниями... И ведь все это было когда-то, было с ним самим, стоящим сейчас в этой комнате и уставившимся не¬известно отчего на море, на покачивающиеся вдалеке рыбацкие баркасы!

Воспоминания нахлынули вдруг ослепительной волной, и заставили невольно прислониться к стене,
- Нет, черт побери, что это за наваждение вдруг сегодня? - разозлился он на себя,- что за иллюзии! И он бросился тотчас же собираться в дорогу.

А минут через двадцать небольшой кожаный чемодан, в котором уместились все нужные вещи, книги, и давно приготовленные подарки домой, уже лежал на пустом некрашеном деревянном столе и красноречиво говорил о том, как мало нужно человеку в этой жизни.
- Да, не забыть бы еще зайти к хозяевам, - подумал он, - договориться насчет квартиры, да повидать перед отъездом кого-нибудь из друзей!

Как у них там дела, интересно? Вот уже две недели, даже больше, как он не знает ни-каких новостей о том, что происходит в городе. Заходившие иногда товарищи ничего не говорили, да и не в таком он был тогда состоянии, чтобы разговаривать с ним о делах, а потом, когда ему стало лучше, уже никто почему-то не заходил, а по заводским гудкам, да по трещавшим иногда выстрелам - особо ни о чем не догадаешься. Неделю назад заезжал Вогез, работавший развозчиком телеграфа и потому всегда выполнявший роль связного. Он тогда, кажется, был чем-то озабочен, но, увидев Ривареса всё еще в плохом состоянии, так ничего и не сказал о деле, повторяя лишь «Тебе надо выздоравливать, ты нам здоровый больше пригодишься». А потом вскоре заехала Веди - он не помнил, он в горячке был.
 
Она училась на медицинском факультете университета, и одновременно подрабатывала на Скорой. Она тогда привезла ему каких-то лекарств, и все шутила над ним, что он что-то уж слишком долго вздумал отдыхать... Но вовсе не это взволновало его неожиданно сейчас, при этом воспоминании о ней. Он вдруг явственно представил её черные вьющиеся волосы, свободно спадающие по белому бесшумному медицинскому халату, быстрые и точные движения её рук, нежно распоряжавшихся с больным, озабоченный ласковый голос, когда она за что-то выговаривала ему, пытаясь казаться строгим доктором... Хосе знал, что она была влюблена в Вогеза, и, кажется, взаимно, и потому ему было каждый раз немножко грустно видеть её... Нельзя было встать на пути друзей, и поэтому никто из них, увлеченных собой, так ничего и не замечал.

Он вспомнил первые свои дни в этом чужом, неведомом, огромном городе - как быстрый ритм делового сити подхватил и закружил его, не давая опомниться. Блеск денег и славы, шум событий, а потом - долгие утомительные занятия в колледже (отец хотел видеть в нем достойного преемника своих дел и маленького их фермерского хозяйства), новые люди, кипение страстей на улицах города…
Герт вряд ли когда был спокойным городом! Тем более, сейчас. Политика, партии, митинги, все о чем-то кричат, спорят, к чему-то призывают! Не разобраться было поначалу во всем этом, но страшно хотелось найти и свое место во всей этой машине, найти новых друзей, найти себе дело всей жизни!

А в колледже - гулкая тишь коридоров, скрипучий голос наставников, маленькие сверлящие глазки декана и жующая праздная толпа новых, совершенно чужих людей. Как не потеряться в этом потоке?

А на набережной - блеск рекламы, белые качающиеся яхты, отблески чужой удачи и чужого богатства. Жизнь порой, казалось, смеялась над ним и над такими, как он, оборачиваясь на миг своей праздничной, сказочной, но недоступной и оттого - особенно притягательной стороной.

Но страшна была не бедность своя на фоне чужого великолепия. Сильнее тревожило другое - безвыходность, бесцельность этой жизни. Он видел по вечерам серую усталую массу, спешащую после работы к своим норам - в их глазах не видно было ни искры, ни света. Встречал он и опустившихся бездомных, грязных и оборванных - а ведь и они тоже когда-то, наверное, мечтали о счастье... Неужели и его эта жизнь так же когда-то перемелет, превратит в эту серую безликую массу и он незаметно забудет то, о чем мечтал? И он бродил не раз в поисках ответа по темным тоннелям пустых незнакомых улочек, особенно в дождь, и не находил света от берега, к которому бы следовало плыть... И хотелось порой от этого куда-то бежать, исчезнуть, раствориться... но наступал новый день, а с ним - и новые надежды.

Хосе с досады раздавил какого-то черного жучка, беззаботно ползавшего по полу.
Ему, однако, повезло. Там, внизу, он однажды познакомился с другими людьми. Что-то вроде студенческой компании, связанной то ли узами землячества, то ли общих увлечений, но главное - общим жгучим желанием переделать этот мир. И он с торопливой радостью жадно окунулся в этот долгожданный мир встреч, споров, мучительных размышлений, где серьезное часто соседствовало с легкомысленным, а философские страсти - с бесшабашной вечеринкой или пикником за городом, на пустынном океанском побережье... Он только узнавал ещё всех этих людей, только входил в их круг, хотя и догадывался уже, что не во все еще был посвящен, но тут подоспели экзамены в колледже, а потом болезнь, и он на целый месяц оказался оторванным ото всех...

- А, однако, - вдруг опять подумал он, - что же все-таки твориться сейчас в городе? Две недели он не знает новостей! И почему никто не заходит?

И вдруг, словно в ответ на этот его немой вопрос, заданный самому себе, под окном раздался резкий скрип тормозов. Риварес бросился к окну. Карета скорой помощи с красными крестами на белых боках резко затормозила внизу. Из неё неожиданно выскочила Веди, почему-то с места водителя. Она была в белом халате, без шапочки, и черные волосы рассыпались по её плечам. Она была явно чем-то очень взволнованна, и, даже не взглянув на его окно, побежала к лестнице.
- Ого! - тревожно подумал Риварес, - значит, что-то случилось! Раздался быстрый стук каблучков по деревянным ступенькам лестницы (вход к нему был прямо с улицы, по шаткой крутой лесенке), дверь без стука распахнулась, и влетела Веди.
Увидев Ривареса на ногах, вполне здоровым, она даже ничуть не удивилась, на-столько тревожила её привезенная новость.
- Хосе! - и не в силах вымолвить что-то она бросилась к нему, зарыдав.
- Ну что ты, что ты, - пытаясь как-то успокоить её, ласково повторял он, сам не на шутку встревожившись.
- Наши ... все ... погибли! - еле вымолвила она сквозь рыдания.
- Что??
- Сегодня ... утром ... сейчас ... Вогез, Харт, Барри…

Солнце померкло в глазах Ривареса. Солнечный день показался ему мрачнее тучи. Все рушилось!! Провалявшись в бреду две недели, он словно на два века отстал от жизни! Но что же произошло?
- Веди, милая, ... дорогая, ... ну успокойся... ну, расскажи всё по порядку?
И он бережно усадил её на стул.
- Сейчас.
Риварес нервно отвернулся к окну. Едкий черный дым застилал низины города и оке-ан с его безмятежными белыми лайнерами. Казалось: и серые небоскребы, и лазурный оке-ан, и буйная тропическая зелень - всё вдруг тонет в этом чёрном едком дыме, и некуда от него скрыться...
- Всё.
Веди встала, вытерла лицо руками, и, вздохнув, начала рассказывать быстрым, взволнованным голосом. Она вся преобразилась. Видимо, то была лишь минута слабости, когда и сильные люди порой плачут.
- Понимаешь, пока ты болел, тут такое началось... Сначала забастовали шахтеры в Форт-Кристи, там взрыв на шахте произошел, много людей погибло. А правительство на них - войска, армию. Ну, те и так знаешь как жили, а тут еще и это! Они - за оружие, настоящие бои начались! Наши сразу же - кто туда, на помощь шахтерам, кто - на связь с партизанами, а кто - на заводы, поднимать народ. Потом демонстрации в городе начались, митинги. Ты же знаешь наших - они везде, и в самом пекле обязательно! В пятницу схватили Дени, потом в демонстрации при схватке с полицией убили Хосе Роче и ещё одного, ты его не знаешь. Ещё нескольких наших взяли при облавах на митингах... Связь нашей группы с центром оборвалась. И тут узнаём - схвачен товарищ Эмилио из Центра, его послали сюда, к шахтерам. И что его собираются везти в столицу, здесь, видно, боятся оставлять… Ну, эти ребята - Харт, Богез, Мигель и Барри - решили его на дороге освободить, засаду сделать. Понимаешь, они никому ничего не сказали!
- Ну и что?- нетерпеливо перебил её Риварес.
- Сегодня, когда дежурила, к нам поступил по рации приказ из комендатуры района - срочно ехать на шоссе, там какое-то нападение на солдат, много раненых. Ну, мы и поехали. Машин много было, военные сами не справлялись. И вдруг смотрю - волокут наших... Они вчетвером напали на конвой карабинеров - и все убиты! Это они такой переполох наделали! Ну зачем, зачем они это сделали??
Она с трудом перевела дыхание, и уже чуть спокойнее продолжала.
- Я, как увидела их, чуть не упала. Доктор подумал - от утомления. Как доехала обратно - не помню, мысли ужасные в голове крутятся. А потом, когда выгружали солдат в госпитале, я одна в машине оказалась, и тут - не выдержала. Как вспомнила наших ребят там, на шоссе... Не смогла там оставаться…
Она замолчала, закрыв лицо руками, и после недолгой паузы вяло добавила: Уехала. Ну почему, почему они так? - стоном сорвался с губ её этот мучительный вопрос.

Наступило тяжёлое молчание. Оба решали теперь и за себя, и за погибших друзей.
- Знаешь что, - прервал молчание Риварес, - нам надо уходить в горы, к партизанам. Тебе теперь нельзя в городе оставаться, уже небось ищут, добром это не кончится. И без связи здесь делать нечего, а там мы сейчас сможем пригодиться больше.

Риварес немного лукавил. Ему больше хотелось спасти, увезти отсюда Веди, единственное теперь дорогое ему существо, оставшееся у него в этом городе. Сам бы он нашел себе дело и здесь. Впрочем, и в отряде они тоже были бы нужны - бои теперь усилятся, и каждая пара ловких рук будет на счету.
Веди молча кивнула головой, соглашаясь с ним.
- Через верх проедем? Здесь, наверное, патрулей нет?- спросил он её, доставая из-под одной из половиц автомат, патроны и еще кое-какие вещи, принадлежавшие их группе.
- Да, наверное, они сюда не очень-то охотно лезут, - ответила ему Веди.
Прихватив с собой чемоданчик, собранный им в дорогу домой, они быстро спустились вниз, к машине. Взревел мотор, и белая «Скорая», подняв пыль, птицей рванулась вверх по улице, надеясь через рабочие окраины добраться до ближайшего леса.

Возле одного из перекрестков Веди, сидевшая сзади, тронула его за плечо: "Погоди. Надо завернуть домой, вон туда, влево, взять кое-что и маму предупредить."
Риварвс знал, что Веди с матерью жили в небольшом собственном домике в сторону отсюда к центру. Мелькнуло опасение, что там они могут напороться на патруль, но, взглянув в глаза Веди, он не решился ей возражать. Слишком много на неё свалилось сегодня потерь, чтобы ещё и лишать её, быть может, последнего свидания с матерью, ещё ничего не подозревающей. К тому же вероятность риска была невелика. И машина, урча, покатилась вниз.

Но случилось иначе. Когда они уже почти подъезжали к её дому, из боковой улочки им наперерез вынырнула машина военного патруля и сигналом приказала остановиться. Что-то похолодело и замерло внутри. Хосе резко развернулся и дал газу. Надсадно взревел мотор. Хосе успел ещё заметить в зеркало расширенные, испуганные от страшной неожиданности глаза Веди, а вслед им беспорядочно застучали выстрелы. И началась погоня, пахнущая смертью.

Скорая неслась вовсю. Риварес не мог дать себе пощады за то, что не воспротивился просьбе Веди и подверг её смертельной опасности. Уйдут ли они теперь? Машина, рыча, набирала высоту, была одна надежда - скрыться в рабочих кварталах "верха" города.

Вслед им тяжело застрочил пулемет догонявших. Это было уже серьезно. Веди ответила им из автомата Ривареса, разбив заднее стекло машины, но стало ясно, что уйти им теперь - слишком мало шансов...

И тогда в голове у него мелькнул спасительный план. Не сбавляя скорости, тоном, не допускающим возражений, он приказал Веди: "Сейчас я заверну куда-нибудь и приторможу. Ты выпрыгнешь из машины, уйдешь через дворы, а я немного отвлеку их. Не возражай, иначе погибнем оба. Ясно?"

Она почему-то ничего не ответила. Риварес оглянулся, и в тот же миг машина резко дернулась - пули прошили колёса. Веди тихо сползала на заднем сиденье в неестественной позе, выронив из рук автомат, и глаза её были удивленно раскрыты, словно смотрели куда-то в удивительную, далёкую даль...

Остановив машину, Риварес бросился к ней - на самой груди её, там, где должно было биться сердце, алело несколько красных пятен, ровной строчкой прошивших молодое тело. Он смотрел на неё, не в силах поверить в свершившееся. "Веди! Веди! Что с тобой?" ... Она и теперь была необыкновенно красива!

И тогда, прикусив до крови губы, чтоб не закричать и не потерять самообладания, он схватил её автомат и выскочил из простреленной машины.

Машина преследователей стояла невдалеке, и сами они, в серых, лягушачьего цвета мундирах, уже высыпали из неё, насторожённо переговариваясь и полагая, видимо, что беглецы убиты.

Не помня себя, с перекошенным от ярости и бессильного отчаяния лицом, Риварес бросился на врагов, и, захлебываясь, ударила очередь его автомата, извергая на ходу смертельное пламя. И он успел ещё увидеть, как в панике заметались серые мундиры, как упали, подкошенные его очередью два или три солдата, но он не увидел уже яркой, ослепительно яркой вспышки торопливо застрочившего ему навстречу пулемета, кинжальным огнем вмиг изрешетившего его. Ему показалось, что это солнце, ослепительно яркое солнце входит в его раскаленный яростью и отчаянием мозг... И всё кончилось.

Изуродованное тело с разбитым черепом неестественно лежало в пыльной луже крови, в окружении солдат в серых мундирах, и в подвернутой руке убитого накрепко был зажат горячий ещё захлебнувшийся автомат.

А высоко в небе, в голубом, безоблачном, светлом и высоком небе висело яркое белое солнце, раскаляя воздух все горячее и горячее. День разгорался...

1982 г.