и он шагнул в свет... 10

Необходимое здесь пояснение. В мою книгу "Не одна во поле дороженька..." не вошли позже эти строчки. Но они опубликованы на сайте, добавками к повести... Мне было бы жаль их терять. Немного изменив их, я решил утвердить их здесь, так как это куда уместнее, как мне кажется. Теперь не потеряются.
Так что вы их знаете... Если кто-то перечитает ещё раз с привязкой к нынешнему повествованию, то и ладно.

  Дома на улице настолько ветхи, что кажется, вот-вот рухнут вниз, под уклон, к месту, где раньше пролегала узкоколейка, когда-то увозившая в шесть утра бригады рабочих в лес, где он когда-то встречал заблудившихся сестричек и бабушку.
Забитые дурниной растительной огороды, тропинки, разбитые стекла, покосившиеся веранды, истлевшие мостки и крыльца.
  Дальняя родственница Сергей Ивановича, Зина, ведет его на кухонку.
  – Да я узнала, узнала… – что-то тяжелое, долгое в ее охватывающем взгляде, как будто очнулся человек от долгого сна и заново привыкает к миру.
  В соседней комнатке умирает ее мать. Уже не встает. Сергей Иванович  не идёт на ту половину. «Не узнает она никого».
  Обремененная неведомой ему печалью, женщина приносит фотографии.
  Он открывает альбом и забывает о ней. Но она стоит рядом и время от времени нашептывает судьбы знакомых и родных на снимках.
  – Он ведь бил ее, Зою-то. Бил сильно, зверски. Да и она погуливала. Нашла себе молоденького. А муж и застрелился. Зойка и тогда пила уже, а тут и вовсе… Всё рестораны эти, начальнички ее…
   
  …Серёжка, маленький, собирается на улицу, к друзьям. В доме старшей сестры гулянка. Завязывает шнурки. Из прихожей виден просвет в залу, где танцуют, где дым коромыслом. В узкий квадрат дверного проема одна за другой вплывают пары. И вот – Зоя. Маленькую, с большой красивой грудью, ее облапал во всю силу расплывчатый, дебелый мужичок. Он почти поднял ее от пола, руки его стянули ее лопатки. Миниатюрное красивое личико Зойки полуоткинуто назад, она смеется, не отстраняется. А мужичок пыхтит и все сильнее прижимает к себе ее грудь и голову с редкими, влажными, спутанными волосами обращает к ней, чуть не прижимается.
Враждебно смотрит в просвет Серёжка, пока они не исчезают в глубине комнаты…

  …Сергей Иванович  уходит  от знакомых, оглядывается. К Зине подходит незнакомая молодая женщина. Зина, слышит он, обращается к ней:
  – Вера, а кто это к нам приходил-то?..
Пыльные морщины узкой дорожки, затравевшие. Узкоколейки уже не видно совсем. На месте бывшей когда-то веселенькой станции встал лесок.
  Из крапивного пенала дворика, иссохшего на жаре, выглядывает на Сергея Ивановича  старуха. Она подслеповато смотрит на него, не признает. С ней он танцевал первый свой танец в пятом классе.

  Слева от Серёжки – сверкающий искрами перекат. На травке у самой воды стоит Нина. Расплела косу – рухнули русые волосы до пояса. Но еще белые руки перебирают что-то в волосах. Соседка, бабушка Толя, всегда останавливается, видя ее идущей по улочке: «Ой, басота, Нинушка, ой, красавица! Да кому ж ты достанешься, милушка!» – и наглядеться не может.
  А вот досталась Артемке. Он на том берегу. Руки протянул к Нине, поет: «Ты стоишь на том берегу, я к тебе пройти не могу!»
  Нина заканчивает возиться с волосами, выпрямляется, протягивает руки к Артемке, ступает в воду, идет по камушкам переката.
  Высокий, узконосый, тоже с русой головой, гордо посаженной, Артемка протягивает руки, идет навстречу.
  Они идут навстречу. Камни, кажется, послушно ложатся под ноги. На середине переката Артемка поднимает ее на руки, ее волосы касаются влажных камней.
Нет теней. Совсем нет. Только свет. Только песня. Только Нина и Артемка. И Серёжка – чтобы всю жизнь вспоминать, радоваться и твердо знать: они были счастливы, они любили.

  Тот самый перекат, у Школьного, где через несколько лет они будут  тонуть и страшно выбираться из лап смерти с дружками…
  …С одной из фотографий  смотрит Нина. Лицо грузное, оплывшее, без радости в глазах. Так, приткнулась по принуждению к внукам, племянникам, детям…
  Немного переваливается с ноги на ногу полным телом, идет на кухню. Наклоняется и открывает дверцы белого шкафчика. Достает чекушку и рюмку. Чуть разгибается, наливает и выпивает. Вздрагивает.
  – Ба, ты чего тут делаешь? – внук теребит платье.
  – Бабушка лечится, Андрюша. А ты чего здесь, не на улице с ребятами?
  – А меня дядя Славик послал посмотреть, ты пьешь или нет…
  – Сам-то… – вздыхает Нина и прикрывает дверцы. Распрямляется.
  «Сколько раз пугали так. Андрейка еще ничего. А другие еще подкрадутся да рявкнут, напугают до смерти. Бабка и стопку расплещет»…
  Артемки не стало пять лет назад. Нажил на Севмаше какую-то опухоль в голове. Умирал на руках. Ехали в поезде на родину. Умирать. Гладила его по голове, плакала. А он пытался улыбнуться, просил часто вина, белого, сухого. Она поднимала голову, подносила к губам кружку, и он пил, пил. После одного глотка и умер. Вздохнул, посмотрел на нее и глаза закрыл. А она тихо плакала и никого до поселка не позвала. Все держала в руках его остывшую голову. И купе было пустым и холодным.