Сказка о том, как Эммануил стал Петровичем

   Жил да был Эммануил, словно яхонт средь педрил. Складен был Эммануил аки лего заморское - на висках ни сединушки, на лице ни морщинушки, на анальном кольце ни одной волосинушки. Тем и жил-поживал, да добра наживал. К одному соколику прильнёт - денюжку возьмёт, с иным барином помилуется - и уж новой машиной любуется. Иной раз бывало, что и бахвалился он, чресла свои пригожие холя да поглаживаючи: "Ох и душеньку потешил, вот те крест святой! Ей богу же, и задарма бы я голубчиков ласкал, и любился б с ними кажен день. А что до промысла гомосексуального, так ведь и гроши - сладость, коли дело в радость."
   Так бы жил да не тужил Эммануил - яхонт средь педрил, коль его б в хоромах персональных невзгоды многие поджидать не сповадились. То люстра затрясётся, то вода с потолка польётся, а то и вовсе свет полночный пообрубится. Долго наш удалец о том кручинился, первый календарный месяц покручинился, второй погоревал, а на третий уж и не стерпел он. Отправился Эммануил в болота бюрократические, в коих ведьма хитрая свои козни нотариально заверяла.
   Скоро сказка сказывается, да не скоро очередь движется. Добрался наконец Эммануил до ведьмы злополучной, выложил как на духу свою печаль-судьбинушку, да так уж и взмолился, что иной страховой агент бы над ним сжалился... Но ведьма та не даром в болотах своих вот уж сотню лет как тину на документы наматывала. Молвила она Эммануилу, что без семи волшебных справок о трёх смертях с дюжиной печатей червоных, что на пергаментах царских златыми чернилами не отписаны, ничем она помочь не сможет. Не то чтобы без матов она это сказала, но уж чаяно ли нет ли, обмолвилась - силы те тёмные на девицу-красу, аккурат этажом выше живущую, злым бывшим наложены, да ещё от ЗАГСа отворот в придачу. "Подсобишь, - молвит, - девице, глядишь, и лихо страшное отступится.
   Делать нечего, отправился Эммануил - наш яхонт средь педрил - к соседке-красе, что в одежде не совсем, а как добрался, так сразу и взялся за дверь дубовую ветхую, гвоздьми едва прибитую. "Отворяй, хозяйка, ворота" - застучал Эммануил азбукой морзянковой. А та возьми, да и отвори.Да, да, так вот запросто и дверь отворила, и халат отворила, и душеньку свою отворила пред Эммануилом - посетовала на печаль да тоску, на прозябанье в девичестве, и что кран протекает, поплакалась, аж электричество сызнова выключаться стало.
   И дрогнуло тогда сердечко Эммануилово, и припомнились ему вдруг наставленья отеческие о том, как в хозяйстве порядок да лад наводить, и принялся он краны починять да проводку менять. Как принялся, так и увлёкся он делами домашними - золотыми своими руками знатно подсобил он соседке-красе.
   Уж собрался было откланяться Эммануил, да только девица та больно вежливой оказалась, вознамерилась он помощника своего отблагодарить, и взмолилась он о том слёзно: "Негоже мне пред тобою в долгу неоплатном остаться." А как молвила, так натурой и расплатилась, даром что Эммануил - яхонт средь педрил - противился да вырывался. Руки то золоты лишь покуда к кровати наручниками не прикованы.
   Уж и не раз, и не два, а добрый десяток разков Эммануил после к соседке на выручку поднимался, и всякий раз она в благодарности не отказывала, как бы сильно молодец не ерепенился. А там уж и слухи пошли о силушке мужской Эммануиловой,и привечать его всяка барышня горазда была, и не просто привечать, а с хлебом-солью, да с земным поклоном, да и кликать его стали не иначе как "Эммануил Петрович". А он уж и не противился, до того не противился, что и промысел свой гомосексуальный позабыл вовсе.
   Так вестями стольный град и заполонился о золотых руках Эммануиловых да о чреслах его могучих. Прознали про то мужики, подкараулили его у околицы и начали они ему приговаривать: "Слышь, Петрович, а пошли к нам в мастерскую, будем вещи починять, водку пить да девок портить". Как позвали они его, как по спине его холёной похлопали, так и стал Эммануил наш - Петровичем. Вот и сказочке конец, где каждый молодец - самец.