свернулась ночь у самого...

Свернулась ночь, как кошка, у окна.
Фонарь горел на рубеже вселенной.
И свет, припавший к плоскости стола,
казался бесконечно откровенным.

И на столе лежал - забытый лист,
как лозунг - от несбывшейся свободы…
как снег, пока, не долетевший вниз,
и как плита - упавшая - на всходы.

Как тучи белой - загарпуненная ткань,
ее порезали на новые мундиры.
А вместо ткани прибивали к небу - сталь.
И своды – наверху - её - лудили…

Что возмущаться, лишних слов не говори.
Дождь накануне долго мучил крышу.
И в серый саван, вместо утренней зари -
ноябрь кутал… ну - и в воду или - в жижу.

Смесь - грязи, льда с водой - почти зима…
Цвет желтый листьев, отпевая, умирает.
И сколько не напяливай  - тряпья…
на душу - она жутко - замерзает.

Косился стрелкой на дороге - семафор,
вгоняя в пробку, за мигалкою,  машину.
Я вздумал взвесить на ладони целый год,
который разрывает гирей - жилы.

Толкали небо, под крестами, купола,
прохожие крестились на витрины.
Хочу напомнить - раздеваться догола -
куда удобней - в своей ванной и в квартире…

Еще удобно - не читать чужих стихов.
И под подушкой, на диване, горько плакать,
размениваясь в кучу медяков,
готовых тебя – лапать, лапать, лапать…
 
Вести беседы, говоря собаке - «ты»,
трепать ей речью - растопыренные уши…
И слепо верить, что в горшке твоем цветы -
заменят части моря или суши.

Переливаю - в плоскости – моря…
Соленый ветер обдаёт ночным дурманом.
А прошлым летом пух пускали тополя
по городским, надраенным, бульварам…

Свернулась ночь у самого окна…
Фонарь горел на краешке вселенной…
И луч его, коснувшийся стола,
стирал налет от загустевшей скверны.