Кушалино книга

   Приходит время, когда начинаешь по-особому относиться к тем или
иным событиям прошлого. К событиям, которые если и не изменили
кардинально твою жизнь, то запомнились навсегда. Неважно как –
с улыбкой, с сожалением, с горечью. Важно, что запомнились. И есть с
кем этими воспоминаниями поделиться.

                * * *
    Перед тем как уважаемый Читатель приступит к прочтению этой книж-
ки, хочу отметить, что упомянутые в ней исторические события и факты
общеизвестны и доступны для детального ознакомления и всестороннего
изучения. Я опирался в своём повествовании на собственные воспомина-
ния, рассказы родителей и односельчан. Без оценок и комментариев.
Не исключаю, что у кого-то есть своё мнение, своё видение описыва-
емых событий. Вне всякого сомнения – все точки зрения имеют право на
существование и заслуживают уважения.
    Не подлежат сомнению и разнотолкам лишь фотографии из семейного
архива.
    Книжка заканчивается внезапно, вдруг. Книжка, но не воспоминания.
Воспоминания, образно выражаясь, – такая штука, которая есть у каждого.
Во всяком случае, хочется в это верить. Поэтому продолжение – вопрос
технический. Было бы желание.

                * * *
    В 2018 году селу Кушалино исполнится 560 лет. Дата достаточно услов-
ная, поскольку точного указания на начало отсчёта просто не существует.
В письменных источниках Кушалино впервые упоминается в XVI веке.
Село и земли в округе в разные времена были государственными, монас-
тырскими, дворцовыми. В XVIII–IX веках по причине расположения на
пересечении трёх значимых тогда дорожных путей Кушалино представало
крупным торговым узлом.
    Из ремёсел культивировались ткачество, сапожное дело, плетение
корзин, изготовление берд, тряпичное дело. Наличие в XIX веке земского
училища весьма положительно, по мнению историков, сказалось на гра-
мотности населения.
    Себя в селе, или село в себе помню лет с трёх-четырёх. Некоторые со-
бытия прошлого запечатлелись достаточно хорошо, что-то вспоминается
время от времени. С тех пор очень многое изменилось. Не стало больницы,
роддома, парикмахерской. Не стало колхоза. Не стало бани!
С баней связана весьма забавная история, которая сейчас вспоминается
с улыбкой, тогда же было не до смеха.

                ИЗ ПАРИЛКИ В ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР

    Я учился в девятом классе. Пошёл в баню. Помылся, перед выходом
решил зайти в парилку погреться. Погрелся. Выхожу.
    Но едва приоткрыв дверь парилки, тут же её и захлопнул. В мужском
отделении, через которое мне предстояло пройти в раздевалку, мылись…
женщины!
    Такого быть не могло по определению, потому что женщины и мужчи-
ны мылись отдельно, раздевалки и парилки, соответственно, тоже были
раздельными. Тогда что – что произошло по ту сторону двери за короткий
отрезок времени, пока я был в парилке?
За считанные секунды голова распухла от множества разнообразных
версий по поводу увиденного. К тому времени я плотно «сидел» на научной
фантастике, поэтому воображение выдавало самые немыслимые и неверо-
ятные объяснения произошедшего.
    А что если, подумалось мне, что если дверь парилки – не просто дверь,
а дверь в параллельный мир или в другую реальность? А может, я в другой
реальности – женщина?! Холодея (в парилке!) от безумного предположе-
ния, провёл рукой по телу сверху вниз, снизу вверх. Для убедительности
опустил глаза – да нет, я не женщина. Хотя пёс их знает, эти параллельные
миры – у кого там чего и в каком месте растёт!
    Надо было что-то предпринимать, как-то выбираться в свою реаль-
ность – не сидеть же в парилке вечно.
    Ещё раз приоткрыл дверь в параллельный мир – там всё было по-пре-
жнему. Представительницы неведомой (а ведь могло оказаться – чуждой
или враждебной!) цивилизации усердно намыливали головы, тёрлись мо-
чалками, опрокидывали на себя тазики с водой. Беглого взгляда хватило,
чтобы сознание (или подсознание?), применяя одному ему известную ме-
тодику, отметило несомненное внешнее сходство инопланетянок с нашими,
земными женщинами.
    Количество, строение, формы, места расположения рук, ног, других
привычных и неотъемлемых частей тела соответствовали земным стан-
дартам. Ни крыльев, ни клыков, рогов, копыт или хвостов замечено не
было. Это успокаивало.
    Тем временем воспалённое воображение, перегруженное научно-
фантастическими страшилками, продолжало выдавать всё новые версии.
Но уже более «приземлённые» и практичные, что ли. А ну как в ИХ мире
совсем нет… мужчин?! Что тогда произойдёт, выйди я из парилки? Как
сложится моя жизнь, захоти я остаться в том, совсем не чуждом, как уже
представлялось, а весьма и весьма привлекательном мире?
    Тут я вдруг осознал, что ещё немного, и выйти из парилки я не смогу
уже совсем по другой причине. Ходить смогу, а выйти – нет! Не решусь.
Ни в свой мир, ни в параллельный.
    Судорожно сглотнув, прикрыв ладонями то, что по стратегическим
соображениям до поры до времени не следовало демонстрировать не-
известной цивилизации, я открыл дверь и решительно шагнул в иную
реальность…
    Это уже потом выяснилось, что в женском отделении что-то случилось
с подачей воды. Банщица, не мудрствуя лукаво, быстренько выпроводила
мужиков в раздевалку (не удосужившись при этом заглянуть в парилку)
и запустила через смежную дверь недомывшихся дам.
И вот, прикрывшись ладонями, аки фиговым листком, я лавирую между
намыленными (и не очень!) женскими телами, cовершенно не понимая,
как вести себя в этой пикантной ситуации – куда смотреть, каким образом
реагировать на летящие со всех сторон шутки вроде «Серёг, может, спинку
потрёшь?», «Он тебе натрёт, пожалуй – поворачивайся!» и похлеще.
    Подозреваю, что я всё-таки косил по сторонам, иначе как было заметить
среди голых тёток свою одноклассницу. В том же, разумеется, одеянии, что и
все. То есть при полном отсутствии оного. И вроде бы даже не намыленную.
И глаза – слегка удивлённые от неожиданного зрелища, но добродушные
и смеющиеся, а совсем не испуганные или стыдливые. Ну ещё бы – она-то
была среди своих!
    Вот так мне довелось однажды помыться в женской бане. Хотя, если
следовать хронике событий, то получается, что это трём-четырём десяткам
кушалинских тёток довелось (повезло – тоже неплохо звучит!) помыться
в мужской бане со мной. А что? Это есть голая (ха-ха-ха!) правда и исто-
рический факт, свершившийся при многочисленных свидетелях. Свиде-
тельницах, то есть.

                МОЙ ЗЕМЛЯК СИМЕОН БЕКБУЛАТОВИЧ

    Каждый человек рано или поздно обращается к известным, на первый
взгляд, фактам и событиям – кто он, где родился, для чего пригодился и
т. п. В самом центре Кушалино сохранился церковно-храмовый комплекс,
представляющий целый пласт истории как села, так и Российского госу-
дарства. В средней части комплекса возвышается церковь Смоленской
Божией Матери – памятник архитектуры XVI века.
    Это настоящее чудо, которое мало кто ожидает встретить в почти
никому не известном ныне селе. Построена она была предположительно
в 1594 году по повелению Симеона Бекбулатовича, который прожил в Ку-
шалино более двадцати лет.
    Почему в 1574 году царь Иван Грозный, пользовавшийся неограни-
ченной властью, вдруг решил отказаться от царствования и передал трон
Касимовскому хану Саин-Булату (в крещении Симеону Бекбулатовичу)?
    Убедительного ответа на этот вопрос летописные источники не дают.
Интересен и тот факт, что вернувшись через два года на трон, Иван Гроз-
ный не только не подверг опале смещённого с трона Симеона, а напротив,
осыпал его великими милостями и выделил в правление Тверское княжество.
    С тех пор недавний царь стал именоваться Великим Князем Тверским.
А на Руси ещё долгое время многие продолжали считать Симеона царской
особой, требующей к себе особого уважения и почитания.
    Исследователь истории села Кушалино Г.П. Келейников, которого я
помню просто как дядю Гошу, в своей рукописи (http://vlad18102010.narod.
ru/index/0-16) указывает на «несомненное сходство некоторых деталей
внешнего оформления церкви Смоленской Божией Матери с декором
Архангельского собора Московского Кремля, служившего усыпальницей
всех русских великих князей и царей».
    «Вполне возможно, – делает он вывод, – если учесть, что белокаменная
церковь строилась по царскому повелению».
    В 1839–1847 гг. с восточной стороны практически вплотную к церкви
Смоленской Божией Матери на средства прихожан был построен Храм
Во Имя Святого Духа. Построен по проекту Тверского губернского архи-
тектора Ивана Фёдоровича Львова (род. в 1797 г.). Он же являлся автором
проектов многих общественных и жилых зданий в Твери, в том числе зда-
ния Благородного собрания, церкви Вознесения на Тверском проспекте,
колоколен и приделов других тверских церквей.
    Новый храм, по мнению специалистов, по своим размерам оказался
ничуть не меньше кафедрального собора. А расписан был кушалинским
крестьянином, художником-самоучкой Фёдором Спиридоновым совсем,
будто бы, без вознаграждения. Сохранившиеся изображения двенадцати
апостолов в большом куполе хорошо видимы и сегодня.
    В 1857–1858 гг. опять же по проекту И.Ф. Львова с западной стороны
церкви Смоленской Божией Матери построены сохранившиеся поныне
колокольня и трапезная с двумя приделами. Кстати, в трапезной долгое
время располагался клуб, а в нижней части колокольни – кинобудка.

            ПО БЛАГСЛОВЕНИЮ ТВЕРСКАГО АРХИЕПИСКОПА АЛЕКСИЯ

    На восточной окраине села Кушалино когда-то было кладбище. Место
это называется Могильцами (ныне улица Горького). Здесь находился Ар-
хангельский монастырь, в честь святого архангела Михаила. Монастырь
был разрушен польско-литовскими захватчиками, набеги которых на Русь
происходили регулярно в XVI–XVIII веках. А на месте этой обители среди
лип до сих пор стоит чудом уцелевший старинный памятник.
    Г.П. Келейников подробно описал его в упомянутом выше исследова-
нии: «…памятник из серого камня, высок, на верху (так у автора – С.Н.)
крест, под памятником по 3–4 пуда камни. На памятнике есть надписи с
четырех сторон...
… Западная сторона – «По благословению Тверскаго Архиепископа
Алексия при священниках села Кушалина Николае Флерове и Николае
Мехлицком освящен 20 июля 1909 года».
    Тут же было Французское кладбище, где в 1812 г. погребали французов,
проходивших через Кушалино в Бежецк (интересно, в Бежецке-то что им
понадобилось?).
   А в десяти километрах от Кушалино в направлении Бежецка есть село Застолбье. По одной легенде, это место находилось когда-то за столбами, или было ими огорожено. По другой – это родина исконных святых Иоанна и Нектария Застолбских (отец и сын, XVI в.), мощи которых находятся ныне в Благовещенском православном соборе в Казани.
    Старожилы до сих пор употребляют ещё одно весьма необычное название – Штаб. Говорят, что здесь находился штаб Наполеона. Подтвердить или опровергнуть этакую интригующую версию не берусь.

                БЫЛ КОГДА-ТО И РОДДОМ

    Как я уже обмолвился выше, когда-то был в Кушалино полноценный
родильный дом, в котором на свет появилось немало замечательных ма-
лышей. Появилось, разумеется, при непосредственном участии добрых и
отзывчивых врачей, акушерок, нянечек и, конечно же, бессменного в тече-
ние многих лет руководителя Александры Ивановны Дорошенко. В этом
здании появился на белый свет и я.
    Многие и многие из упомянутых малышей живут и здравствуют по
сей день. И хотя здание, как жилой дом, существует, роддома уже давно
нет, несмотря на то что народ исправно поддерживает демографическую
ситуацию на должном уровне, испытывая при этом известные трудности
по причине отсутствия специального медицинского заведения.
    Ещё были поликлиника и стационар. А в поликлинике врачи-специа-
листы – терапевт, педиатр, хирург, стоматолог и другие. Стоматологический
кабинет запомнил очень хорошо.
    Будущему первокласснику, то есть мне, нужна была справка о состоянии
здоровья. Отец повёл меня в поликлинику. Стоматологами тогда были друг
отца Виктор Дмитриевич Лошкарёв (или Ложкарёв) и его жена Татьяна
(отчества не помню).
    После долгих уговоров, заверений в абсолютной безопасности, от-
кровенных угроз отчаявшегося отца я позволил, наконец, усадить себя в
зловещее стоматологическое кресло, а вот открыть рот категорически не
пожелал. Крепко сжал зубы и молча сидел в этом самом кресле. Со страху
или по другой причине – не помню.
    Осмотреть меня пыталась вначале Татьяна. Убедившись, что уговорами
делу не поможешь, она предприняла попытку разжать мои зубы специ-
альным устройством (не знаю, как оно называлось) и вставить какую-то
пробку, чтобы я не смог закрыть рот. Наивная! Дело кончилось тем, что я
прокусил ей палец. Насквозь. Кровищи было!
    Потом пришёл Виктор Дмитриевич и сумел-таки осмотреть мои зубы.
Хотя заключение об их состоянии можно было сделать, взглянув на палец
жены. Шучу, конечно.
    А в стационаре пациенты носили полосатые больничные пижамы и
халаты, полёживали в палатах на скрипучих железных койках, безропотно
исполняли все рекомендации и указания врачей, соблюдали тихий час.
    А ещё в больнице были машины «скорой помощи». Одну из них запом-
нил очень хорошо – белая «Волга» ГАЗ-22 с фарой-искателем над лобовым
стеклом. Сверкающая никелированными бамперами и ободками фар, с
красной надписью на дверцах – «скорая медпомощь».
    Водителем этой сказочно красивой машины работал отец моей одно-
классницы дядя Вася Герасимов, поэтому посидеть внутри и даже пока-
таться тоже довелось.
    Кстати, на такой же точно «карете» в «Кавказской пленнице» товарищ
Саахов отправил Шурика в психиатрическую больницу № 1.
    Сегодня всё это кажется неправдоподобным и нереальным. Однако было
и работало. А двухэтажное деревянное здание бывшей больницы стоит до
сих пор, нынче там что-то вроде общежития, впрочем, утверждать не берусь.

                ПАРИКМАХЕРСКАЯ

    В этом заведении, которого давно не существует, жителям Кушалино
и окрестных деревень когда-то приводили в порядок причёски, брили
мужиков опасной бритвой, а представительницам прекрасной половины
волосы ещё и завивали. Называлось это действо непонятно, но красиво и
звучно – химическая завивка!
    По окончании бритья лицо обильно опрыскивалось «Шипром» или чем
ещё тогда пользовались (вспомните «Бриллиантовую руку» – Гешка всадил
в рот ржущему Лёлику порцию какого-то освежителя посредством именно
такого устройства).
    К порезам на лице прикладывался маленький клочок обычной газеты.
После того как ранка прекращала кровоточить, её обрабатывали каким-то
«карандашом». И всё. Ничего лишнего, никаких премудростей.
    Арсенал, состоявший на вооружении парикмахера-брадобрея (вообще-
то – брадобрейши), состоял из механической машинки для стрижки волос,
опасных бритв, ручного приспособления для правки их лезвий, разных
калибров ножниц, расчёсок, помазков и других инструментов.
    Количество предлагаемых в парикмахерской видов стрижки было не-
велико, однако этого вполне хватало, чтобы удовлетворить все категории
посетителей.
    Сегодня в Кушалино парикмахерской нет. Где получить услугу – на
собственной кухне, в районном или областном центрах – каждый решает
для себя сам. Бабушка мне рассказывала, что в стародавние времена перед
стрижкой на голову надевали небольшой чугунок. Потом непокрытые
чугунком волосы отстригали. Вот и весь процесс. Дёшево, практично и
эстетично. Уверен, что чугунки у многих сохранились. У меня тоже есть.
    Ныне над окнами бывшей парикмахерской висит растяжка с надписью
«Христос воскресе!» Что там внутри – не знаю.
В этом же здании фотографировали, ремонтировали часы, латали обувь.
    Помню запах кожи, клея и ещё чего-то необычного и вкусного в комнате,
где работал сапожник дядя Лёша Точилин.
    Он лихо прошивал дратвой (если кто не знает – это специальная про-
смоленная нить) подошвы валенок и сапог, подбивал их деревянными
гвоздиками, быстро и ровно обрезал остро отточенным сапожным ножом
излишки уже пришпандоренных подошв. И постоянно что-то бормотал,
даже если рядом никого не было.
    Прислушавшись, можно было разобрать, что Алексей Гаврилович весь-
ма эмоционально высказывал своё отношение к валенкам, к их хозяевам,
к погоде, к жизни. Он немного заикался, поэтому для выравнивания речи
обычные слова разбавлял необычными (в отношении один к трём пример-
но). Получалось очень складно и убедительно.
    В помещениях фотографии творилось настоящее волшебство. Отец
работал штатным фотографом, поэтому я частенько участвовал в процессах
приготовления растворов, проявления и закрепления фотоплёнки, печата-
ния снимков, их сушки, глянцевания, ретуширования и ещё во множестве
всяких завораживающих воображение действий, о существовании которых
нынешние фотолюбители даже не подозревают. Да и ни к чему – фотогра-
фирование давно стало занятием обыденным и общедоступным.
    Отец был человеком разносторонним, увлекающимся, любознательным.
Поработав какое-то время фотографом, окончил курсы часовых мастеров.
Часовая мастерская – это царство шестерёнок и пружинок, цепочек и гирек,
ключиков и других необычных предметов.
    Часовой мастер был востребован всегда. Поэтому в выходные дни отец
занимался ремонтом часов дома. Чего только не несли обладатели неис-
правных механизмов! От малюсеньких наручных часиков до огромных
настенных – в добротных деревянных корпусах, с гирями или без них, с
пружинами, маятниками, барабанами и тросами.
    Не всё удавалось восстановить – не было подходящих деталей, либо меха-
низм был безнадёжно изношенным, испорченным или разукомплектованным.
Кто-то забирал такие часы обратно, многие оставляли на запчасти.
В конце концов в доме скопилось огромное количество разнокалиберных
часовых приборов.
    Они висели на стенах, лежали под кроватью, пока мать не взмоли-
лась – доколе, мол? Многое было вынесено из дома и долгие годы лежало
в кладовке и в гараже.
    Сейчас по стенам уже моего гаража развешено около десятка старинных
корпусов, некоторые с механизмами. Выбросить жалко, в хорошие руки
никто не берёт.
    Ну и пусть себе висят. Сохранились миниатюрные токарные и сверлиль-
ные станочки, с помощью которых отец собственноручно изготавливал
недостающие детали часов.
    Многие ли ныне занимаются чем-то подобным? Смею предположить,
что нет.

                КОГДА ДЕРЕВЬЯ БЫЛИ МАЛЕНЬКИМИ

    Когда большие ели перед входом в комбинат бытового обслуживания
(КБО) были ещё маленькими ёлочками, здесь можно было пошить прак-
тически всё – от рубашки или платья до костюма и пальто. Рядом стоит
здание бывшего ателье по ремонту бытовой техники.
    Радиоприёмники, магнитофоны, телевизоры, холодильники, стираль-
ные и швейные машины – далеко не полный перечень агрегатов и приборов,
которые здесь реально реанимировались и продолжали затем выполнять
предписанные им функции.
    Канули в лету магнитофоны и швейные машинки, нуждающиеся в
квалифицированном ремонте. Но здания-то не сегодня ведь остались без
окон и дверей. Между прочим, отапливала их вполне исправно собственная
котельная. Она тоже сохранилась. Внешне, по крайней мере. И распола-
гается этот комплекс не на лесной опушке, а практически в центре села.
    Учитывая неплохое качество тогдашних строительно-монтажных работ,
думаю, сохранится в таком состоянии и простоит ещё лет тридцать. Благо,
никому не мешает.

          КУРСОМ УСКОРЕНИЯ – К ВЫПОЛНЕНИЮ ЗАДАНИЙ 12-Й ПЯТИЛЕТКИ!

    Исчезли, как динозавры, цеха по пошиву матрасов, тюфяков, по изготов-
лению клеёнки. Тихо и незаметно кануло в небытие швейное производство
под названием «Красная вышивальщица»!
    Здание с висящим до сих пор на фасаде лозунгом «Курсом ускорения –
к выполнению заданий 12-й пятилетки!» – бывшее правление (админист-
рация) колхоза «Кушалино». В Кушалино, как во всех советских сёлах того
времени, был колхоз с одноимённым названием. Со своим Героем Социалистического труда – бригадиром полеводческой бригады Пархатовым.
С заслуженным механизатором Булкиным. С другими не менее известными
и уважаемыми людьми. С многочисленными фермами, свинарниками,
конюшнями. С полями, засеянными пшеницей, рожью, овсом, ячменём,
льном.
    Выращивали картофель, капусту, свёклу, турнепс, горох. Были в
колхозе и яблоневые сады – в деревне Рыжково, например.
    Ничего не осталось. Ничего не растёт, никто не пасётся на лугах, ак-
тивно зарастающих берёзками, сосёнками, ёлочками. Уверен, что процесс
превращения лесных массивов в плодородные поля происходил гораздо
медленнее и требовал колоссальных затрат физических сил и времени не
одного поколения тогдашних земледельцев.
    В деревне Вельшино, в которой находилось правление колхоза, усилиями приезжего предпринимателя реанимирована молочная ферма, растёт поголовье коров. Местные жители, дачники имеют возможность купить свежее молоко. Рачительный хозяин регулярно скашивает траву на многочисленных лугах. И то ладно.
 
                ОСИРОТЕВШИЙ ЖЁРНОВ

    Не стало в Кушалино настоящей водяной мельницы. И мельника не
стало, дяди Васи, в одежде, пропитанной мукой, и оттого похожего на
большой пельмень.
    На том месте, где когда-то стояла мельница, в излучине реки за Могиль-
цами сегодня в траве одиноко лежит большой каменный жёрнов, больше
метра в диаметре – всё, что от мельницы осталось.
    Помню, как вереницей тянулись к мельнице гружёные мешками с
зерном подводы. Жалобно поскрипывали оси деревянных колёс. Ме-
таллические шины вразнобой постукивали по мощёной булыжником
дороге.
    Вот подвода подъезжает к воротам мельницы. За ними, внутри, большой
бункер, в который высыпается из мешков зерно. А следующая подвода уже
ожидает своей очереди на разгрузку. Лошадка нетерпеливо переступает
с ноги на ногу, помахивает хвостом, отгоняя назойливых мух и слепней,
опускает морду в стоящую впереди подводу и, захватив пучок травы или
сена, не спеша жуёт.
    Зерно с помощью шнеков подавалось наверх, куда нам из-за сообра-
жений нашей же безопасности доступа не было. Там происходило главное
действо – зерно попадало на жернова, которые медленно и методично
вращались на толстенных осях. При этом кряхтели, пищали, постукивали,
пощёлкивали, издавали другие звуки.
    Готовая мука по металлическим желобам «стекала» вниз. На зауженный
конец каждого жёлоба на специальные крючки уже был навешен пустой
мешок. Заслонка, сдерживающая мучной поток, открывалась, и мешок на-
полнялся до нужного уровня. Особой привилегией считалось позволение
«окунуть» ладошку в поток муки.
    Негигиенично, скажете? Возможно, зато здорово! Заслонка закрывалась,
мешок завязывался и погружался на подводу. Всё, процесс превращения
зерна в муку заканчивался.
    В мельнице постоянно висело мучное облако, пронизанное искря-
щимися лучами – это солнечный свет, пробиваясь сквозь щели в стенах,
высвечивал парящие в подвижном воздухе частички муки и пыли. Внутри
мельницы всё было покрыто толстым слоем осевших пылинок. И запахи –
зерна, муки, сена, лошадей, дёгтя. Натуральные и привычные.
    Сегодня мельницы нет. Не пахнет лошадьми, дёгтем, зерном. Потому
что нет нынче в Кушалино лошадей, не сеют пшеницу, рожь. Ничего не
сеют. Детское предположение, будто хлеб (и не только!) растёт на деревьях
в готовом виде, сегодня представляется не таким уж и наивным. А откуда
тогда всему взяться, если не с волшебного дерева?

                РАДИОПЕРЕДАЮЩИЙ ЦЕНТР В ДОМЕ НАСТОЯТЕЛЯ

    Отец долгое время работал в радиопередающем центре, которого ныне
не существует. За правильность названия не ручаюсь, в смысл и задачи
функционирования центра никогда не вникал.
    Узел управления, где проводили свои рабочие смены дежурные (а центр
работал круглосуточно), располагался за церковной колокольней в здании,
бывшем ранее, по некоторым сведениям, домом настоятеля. Примечательно,
что словосочетания «радиопередающий центр» и «Русская православная
церковь» имеют одинаковую аббревиатуру – РПЦ.
    Внутри РПЦ всегда было очень шумно – одновременно работало
множество установленных от пола до потолка разнообразных приборов
и аппаратов. Горели и мигали десятки разноцветных лампочек, блестели
тумблеры и ручки настройки, подрагивали стрелками многочисленные
шкалы. Дежурные – в белых халатах! Это придавало какую-то особую
значимость самому Центру, а к персоналу вызывало со стороны родных и
знакомых трепетное уважение, граничащее с почитанием. Ещё бы! Белые
халаты в ту пору были форменной одеждой врачей да некоторых (далеко
не всех) работников местного молочного комбината.
    Для меня посещение этого знакового заведения было обыденным де-
лом – я часто приносил отцу обед.
    Центр не функционирует лет двадцать. Здание, ставшее ненужным ни
одному РПЦ, методично разрушается. Свою лепту в процесс внёс случив-
шийся (надо полагать, не без участия людей) пожар.

                РУБИНОВАЯ ЧАЙНАЯ

    Ещё раньше не стало чайной. Располагалась она в самом высоком мес-
те села на пригорке. Прямо возле дороги (тракта?) Калинин–Бежецк. Ни
обойти, ни объехать. Свидетельство тому – большое количество машин
(по тем меркам, разумеется) и подвод, стоящих возле чайной.
    Лошадей привязывали уздечками к укреплённому горизонтально, чуть
выше метра над землёй, бревну. Машины занимали все обочины. Сегодня мес-
то чайной занимает продовольственный магазин. Кстати, их в самом центре
села целых пять! Это те самые «волшебные деревья», на которых само по себе
растёт всё, что нынче не сажается, не сеется, не возделывается, не запасается.
    Почему называлось сие заведение чайной, не знаю. По сути это был
ресторан, где можно было и пообедать, и выпить пива или вина. Ну и чаю,
естественно.
    Туда, в чайную, мы заходили с дедом Саней, Александром Никифорови-
чем, отцом моего отца. Дед работал механиком и трактористом, иногда брал
меня с собой покататься на тракторе. А после работы непременно заезжал
в чайную. Мне покупал стакан газировки или компота. А сам с мужиками
употреблял красное вино «Рубин», которое наливалось из трёхлитровых
банок. Такая вот рубиновая экзотика.
    На работу, по другим делам дед ездил на мотоцикле предположительно
марки ИЖ-12. Меня сажал перед собой на бензобак. Скорости переклю-
чались рукой – рычаг располагался справа от бензобака, аккурат под моей
задницей. Вероятно, поэтому мы с задницей его (рычаг) и запомнили.
Сиденье водителя для мягкости езды было снабжено пружинами, пасса-
жирское жёстко крепилось над щитком заднего колеса.
    Ездить на мотоцикле, сидя на бензобаке, было не совсем комфортно и
удобно, но зато ужасно интересно. Страшновато становилось, когда дед
слегка наклонял мотоцикл, вписываясь в поворот. Разогнаться особо было
негде. Поэтому, двигаясь по просёлку, мотоцикл порой не мог обогнать
поднятую собственными колёсами пыль. Он громко и неровно тарахтел,
подпрыгивал на ухабах и кочках, вкусно пах бензином.
    Пешеходы почтительно приветствовали нас с дедом, пылящих и тарах-
тящих. А потом меня, уже стоящего на ногах, некоторое время не поки-
дало ощущение подрагивания, потряхивания, подпрыгивания. В голове слегка гудело и дребезжало. Останки этого, экзотического по нынешним временам, средства передвижения хранятся по сей день в дедовском же доме.
    Этому дому в деревне Вельшино, о которой я уже упоминал, далеко за пятьдесят. Когда-то здесь жили дедушка Александр Никифорович и бабушка Александра Алексеевна (в девичестве Кутузова). Сохранилась фотография её
родителей (ок. 1914 г.) – Алексея Владимировича и Пелогеи Сергеевны Кутузовых. Вывод напрашивается сам собой – одного из моих прапрадедов
звали Сергеем. Позже выяснилось, что не одного. Родители деда Александра – Прохоровы Никифор Прохорович и Матрёна Сергеевна.
    Выходит, что Сергеями звали двух моих прапрадедов. И двух прапрапраде-
дов моего сына. Значит, имя Сергей в роду не случайное. Факт, приятный
во всех отношениях.
    А вообще мне удалось восстановить имена всех восьми прапрадедов.
По отцовской линии это Прохор, Сергей, Владимир Кутузов, Сергей.
По материнской – Николай Жирнов, Осип Кострецкий, Василий Селезнёв,
Василий. С прапрабабушками ясности гораздо меньше.
    Ещё одна интересная деталь. Как уже упоминалось выше, родовая фа-
милия деда Александра – Прохоров. Однако Александр Никифорович взял
себе фамилию по имени отца и стал Никифоровым. Его примеру последо-
вали два брата и сестра. Ещё один брат стал называться Колосовым, один
остался Прохоровым. Подобная практика была обычным делом в начале
прошлого столетия.
    Дед и бабка работали в колхозе, вели своё хозяйство. Дед был признан-
ным механиком. Технику знал и любил. Настолько, что при возведении
подсобных построек в доме в качестве крепежа использовал не гвозди, а
болты с гайками. Когда пришло время разбирать покосившиеся, полуразру-
шенные сарайчики и пристройки, лично довелось убедиться в надёжности
и прочности этого самого крепежа.
    Так вот, про чайную. Обычно мужики усаживались за стол по трое-
четверо. И вино стояло на столе прямо в трёхлитровой банке (умели деды
душу отвести – как работали, так и отдыхали!). Какие отношения были
между тогдашними гаишниками и вкушающими «Рубин» водителями, мне
неведомо. Однако смею предположить, что строгость и нетерпимость пер-
вых к легкомыслию и безответственности вторых всё же присутствовали.
У деда однажды изъяли водительские права именно за подобное лег-
комыслие.
    Ещё дед играл на гармошке и курил махорку, ядрёный запах которой
стоял не только в доме, но и в его окрестностях.
    Позже в Кушалино была построена новая столовая, в которой разливали
пиво из деревянных пузатых бочек. Приблизительно в конце восьмиде-
сятых перестала работать и она. В бывшей же чайной некоторое время
располагался склад всяких-разных товаров. Потом его снесли и построили
новый магазин.
    Возвращаясь к пиву, добавлю, что кроме столовой был ещё и пивной
бар (в народе – «забегаловка», «реанимация»), тропа к которому, казалось,
не зарастёт никогда. Заросла, однако. Сегодня о существовании некогда
весьма популярного в народе заведения напоминают лишь беспорядочно
разбросанные фрагменты фундамента.
    А народ, желая общения, кучкуется где придётся – в парке, на детской
площадке, на школьном стадионе, под видавшими виды стенами Духовской
церкви, возведённой в XVIII веке совсем для других целей.
    И всюду маячат немые свидетели дружеских посиделок – бутылки,
стаканы, упаковки и прочая атрибутика подобных мероприятий.
    Надо отдать должное ученикам Кушалинской средней школы, которые
с завидным постоянством собирают и утилизируют этот мусор, приводят в
порядок площадки, лужайки, обочины дорог. Несмотря на то, что односель-
чане и дачники с не меньшим постоянством гадят и гадят. В собственной
стране, в собственном селе, в собственном, по сути, доме.
    Плохо это. Неправильно и некрасиво. По этому поводу вспомнилась
чья-то глубокомысленная шутка: «Мыши кололись, плакали, но продолжали жрать кактус»

                РУССКАЯ ПЕЧКА – МОЯ РЕЗИДЕНЦИЯ

    Дом, в котором мы жили в Кушалино, стоит до сих пор. И, похоже, он
обитаем. Мне дом нравился. Несмотря на тесноту (наша семья занимала
половину дома, два окна по улице), в нём было уютно.
    Русская печка на кухне – моя резиденция. Там я играл, читал, рисо-
вал, сиживал, пардон, на горшке. Там в потаённых местах хранились мои
реликвии – фантики, стекляшки, железки, другие милые сердцу штучки,
без которых жизнь мальчишечья была бы скучна, однообразна и лишена
всякого смысла.
    Частенько компанию мне составляли кот Барсик и пёс Шарик, размером
не превосходящий кота. И если первый забирался на печку сам, то второго
нужно было доставлять туда и обратно «вручную».
    Печка располагалась рядом с входной дверью. И когда в дом заходил
посторонний, Шарик высовывался из-за занавески и неистово заливался
визгливым лаем. Несведущий посетитель шарахался в сторону, приседая
от неожиданности – лай раздавался на уровне уха, и сразу понять, что тебя
ещё не съели, получалось не у каждого.
    Но «приветствием» при входе дело не кончалось. Когда пробывший
некоторое время в доме и забывший о конфузе гость направлялся к двери,
бдительный Шарик уже был начеку! Второй раз оставить без ответа по-
добное хамство получалось не у каждого. И в адрес Шарика направлялся
короткий по форме, но ёмкий по содержанию эпитет.
    Когда дверь закрывалась, Шарик успокаивался и преданно глядел в
глаза хозяину в ожидании похвалы. Шарик, карликовый пинчер, прожил
полных шестнадцать лет и ещё чуть-чуть.
    К концу своей собачьей жизни он ослеп, оглох и потерял обоняние;
еле держался на своих тонких, как спички, лапках. На прикосновение рук
реагировал крупной дрожью, поджимал уши и слегка приседал.
    Вторым укромным местом был для меня чердак. Там вкусно пахло
пылью, там было навалено множество старых, отслуживших свой век ве-
щей: радио-тарелка из чёрной плотной бумаги, полуразобранный ткацкий
станок, тяжеленный угольный утюг и проч.
    Старые газеты, журналы, книги, письма. Чья-то шинель, сапоги, ремень,
фуражка. Тряпичные и деревянные игрушки – всё было необычно и инте-
ресно. Большое окно открывало вид прямо в центр села. Дух захватывало от
ощущения собственной недосягаемости, от сознания того, что проходящие
мимо дома люди совершенно не догадываются о скрытом наблюдателе.
    Отцовский гараж также относился к числу неимоверно притягательных
мест. Здесь, как на восточном базаре, можно было найти любую вещь, лю-
бой предмет из когда-либо существовавших в мире. Во всяком случае, я в
это свято верил. И всё дозволялось трогать, щупать и рассматривать. Что
я и делал неоднократно и подолгу, всякий раз благоговейно изучая какую-
нибудь новую железяку или деревяшку, совершенно не задумываясь об их
истинном предназначении.
    Ограничение было только одно – отец категорически запрещал пе-
рекладывать вещи и предметы с места на место. Результатом нарушения
запрета чаще всего была громкая ругань в никуда. Поэтому я, наигравшись,
складывал всё по своему усмотрению – то есть как придётся.
Сегодня смысл отцовского ограничения представляется мне более чем
разумным и правильным.

                ПОБЕГ ИЗ ДЕТСКОГО САДА

    Были в Кушалино детские ясли, детский сад. Средняя школа располага-
лась аж в трёх отдельно стоящих зданиях! Плюс спортивный зал, стадион,
мастерские, интернат. Целый комплекс. О детских яслях сохранились лишь
отрывочные воспоминания. Детский сад – другое дело. Особенно старшая
группа.
    Тогда не было отдельных помещений для игр, принятия пищи, тихого
часа. В одной большой комнате поочерёдно играли, ели, спали. Причём
перед завтраком, обедом, ужином выставлялись низенькие столики и
стульчики, а перед послеобеденным сном – раскладушки.
    Хорошо помню, как мы однажды… сбежали! Ага. Лето. Тепло, солнечно.
Гуляли на территории детсада. Вдруг из-за забора меня и Серёгу Цветкова окликнул тогда уже школьник, большой озорник Славка Чиркунов. Мол, чего вы тут торчите в детском саду, айда за забор, на свободу! И правда, подумали мы с Серёгой, чего ради томиться по эту сторону забора в неволе, под присмотром
бдительных (не очень, как выяснилось позже) воспитателей, когда есть та
сторона – на свободе?
    Короче, юркнули в какую-то дырку (а у каждого забора обязательно была
своя потайная дырка) и смылись под предводительством Славки. Гуляли
где-то в поле. Забирались в какие-то сараи, наполненные сеном, дровами и
прочим добром. Ходили по берегам речки, собирая разноцветные камушки
и половинки ракушек. Жевали какую-то съедобную и очень полезную,
по уверениям Славки, траву. Наслаждались свободой и возможностью
распоряжаться собой, своими действиями по собственному усмотрению.
    К вечеру довольные и усталые разошлись по домам. С массой впечат-
лений и желанием немедленно этими впечатлениями поделиться с первым
встречным. Однако, как выяснилось, дома меня ждали не восторженные
слушатели, а вымотанные неизвестностью родители.
    Появление целого и невредимого чада, да ещё с довольной миной на
лице, вызвало у них один-единственный порыв – немедленно применить
к этому чаду традиционный во все времена и при всех правителях метод
воспитания. Помню бесконечные вопросы о том, как, да с кем, да куда
ушли; где были да что делали всё это время. Обошлось. Вроде не лупили.
    Но переполох был большой. В детсаду тоже.
Кстати, детских яслей и детского сада в том виде и в том месте тоже
давно не существует. А здания переведены в жилой фонд. Жаль. И там, и
там было хорошо.

                ПОСЛУШНАЯ МАНДОЛИНА

    В детском саду и в школе мы пели песни, рассказывали стихи, водили
хороводы и разыгрывали сценки. Некоторые выступали на большой сцене
сельского клуба.
    Понятно, что сцена была одна, но поскольку мы были маленькими,
постольку всё в окружающем нас мире было большим – деревья, лавки,
сцена и т. п.
    «Некоторые выступали» – это я про себя. Одним из первых выступлений
был диалог двух малышей, сидящих в настоящих колясках, с кружевными
чепчиками на головах. Дословно не помню, о чём шла речь, но суть сво-
дилась к критике родителей. Малышей было двое – я и Серёга Макаревич.
    Клуб располагался в бывшей трапезной храмового комплекса – между
колокольней и церковью Смоленской Божией матери.
    В нижней части колокольни была обустроена кинобудка. Два неимо-
верно громко трещащих киноаппарата обеспечивали безостановочную
демонстрацию фильма. Иногда плёнка обрывалась. Зрители свистели,
топали ногами и кричали киномеханику: «Сапожник!».
    В дни показа новых или известных уже фильмов деревянных стульев на
всех не хватало. Народ теснился вдоль стен. Билет на детский сеанс стоил
пять копеек, на взрослый – двадцать.
    В этом же зале проходили все праздничные мероприятия, в том числе и
новогодний карнавал. Стулья убирались, посередине устанавливалась ёлка
под потолок. Зал красочно оформлялся. Конечно, Дед Мороз со Снегуроч-
кой. В фойе играли в шахматы, шашки и домино. Доминошники собирали
больше всего зрителей.
    Меня приобщала к сцене тётка, сестра отца Зинаида Александровна
Сорокина. Она работала в клубе. Была привлекательна, талантлива, об-
щительна.
    Должен сказать, что старания её в отношении меня, терпение и настой-
чивость не прошли даром. Мне это дело нравилось. В клубе я пел в детском
хоре, играл на мандолине, участвовал в различных сценках.
    Продолжая заниматься музыкой, я вдруг осознал, что «управляемая»
мною мандолина становится всё более послушной и выдаёт по моему
желанию всякие разные мелодии. Это меня, несомненно, порадовало и
воодушевило. Я подолгу и тщательно подбирал на слух мелодии песен и
записывал в особую тетрадочку особым способом.
    Особенность способа заключалась в том, что начертив и пронумеровав
струны, я ставил на них цифры, соответствующие ладам, на которых из-
влекались звуки. Другого пути просто не было – в то время я ещё не знал
нотной грамоты.
    Конечно же, я не первый и не единственный, кому пришла в голову
мысль применить такой способ записи мелодий. Тем не менее я его при-
думал сам и долгое время успешно им пользовался.
    Позже, уже в школе, я играл на домре в ансамбле народных инструмен-
тов под управлением Михаила Николаевича Ушакова, одного из старейших
учителей пения и рисования. Кстати, она сохранилась у меня до сей поры.
    А Михаил Николаевич, светлая ему память, ушёл из жизни в возрасте 75 лет
26 февраля 1978 года – в день моего двадцатилетия.

                КНИГИ

    Читать научился в пять лет. Читать любил и читал много и везде, в
том числе и в не приспособленных для этих целей местах. Неинтересных
книг не было. С первых строк вписывался в сюжет, вместе с персонажами
делил уготованные им автором книги горести и радости. Ставил себя на
их место в той или иной ситуации. Искренне радовался, если удавалось
предугадать события.
    В библиотеке, которая существует в своём качестве и поныне, бывал
часто и регулярно. Там всегда витал (и витает) какой-то особый, неповтори-
мый и манящий, густой и вкусный запах, который притягивал и буквально
приковывал к полкам с книгами.
    Зимой и в прохладные, дождливые осенние дни в библиотеке было
тепло и уютно – цилиндрической формы печки, обшитые железом, топи-
лись дровами. Печки сохранились в первозданном виде, что меня очень и
очень радует.
    Книг было так много, что прочитать их все или хотя бы полистать каза-
лось невозможным. Для этого в библиотеке надо было жить. Что я и делал
иногда целыми днями – по выходным или в каникулы, переходя от полки
к полке, читая названия на корешках, оглавления. Увлёкшись, прочитывал
по нескольку страниц. Помню, однажды меня искала мать и, зайдя попутно
в библиотеку, искренне удивилась, что я действительно был там.
    Я всегда набирал кучу книг – пять, шесть. Хотя библиотекари отговари-
вали – дескать, возьми две, прочитаешь – придёшь ещё. Некоторые книги
брал и перечитывал по несколько раз.
    Читал в школе во время уроков – для маскировки обкладывал книжку
газетой и читал. Вычислили, однако. Вероятно, столь пристальный интерес
к «учебнику» не мог оставить равнодушным учителя. Тем не менее читать
на уроках продолжал – благо, они были разные, как и учителя.
    Всегда переживал, когда мать заставляла ложиться спать, и приходилось
закрывать недочитанную страницу. Потом приноровился заранее прятать
под подушку книжку и фонарик и какое-то время наслаждался и тайным
чтением под одеялом, и собственной смекалкой. Вычислили и эту уловку –
однажды уснул с книжкой и включенным фонариком. Вроде не лупили.
    Позже, уже в университете, успешно пользовался самым, на мой взгляд,
неоспоримым преимуществом сельской библиотеки – возможностью взять
любую книгу на любой срок. Поскольку мне ещё довелось изучать историю
КПСС и политэкономию, приходилось конспектировать труды классиков
марксизма-ленинизма. В городских же библиотеках «Капитал» Маркса, к
примеру, выдавали только в читальный зал.
    Между прочим, «Капитал» я прочитал не без интереса. А фамилия
одного из переводчиков показалась знакомой. Выяснилось – не случайно.
В Твери есть улица Скворцова-Степанова. Названа именем Ивана Ивано-
вича Скворцова-Степанова, советского государственного и партийного
деятеля, историка, экономиста, переводчика «Капитала».
    А в 1931 году именем И.И. Скворцова-Степанова (1870–1928) была
названа Городская психиатрическая больница № 3 в Ленинграде, сущест-
вующая и по сей день.

                ИГРЫ

    Школа, библиотека, клуб. А ещё надо было побегать с пацанами, поиг-
рать, почудить. Не без этого. Удивительно, но времени, интереса, фантазии,
желания исполнить задуманное хватало на всё. Может быть, оттого что в
подавляющем большинстве домов единственным средством коммуникации
было только радио.
    Кстати, я до сих пор с теплом вспоминаю многие радиопередачи – «Пи-
онерская зорька», «КОАПП», «Радионяня», «С добрым утром!».
Ещё по радио читали отрывки из книг и транслировали радиоспектакли.
    Позже у нас в доме появилась радиола «Рекорд-6». Это был неимоверный
культурный скачок в рамках одной семьи! Можно было слушать пластин-
ки и переписывать слова понравившихся песен. А ещё подыгрывать на
мандолине или домре.
    И на барабанах стучать я учился при непосредственном участии старого
доброго «Рекорда». Раскладывал вокруг себя книги по количеству барабанов
и тарелок в ударной установке, вооружался собственного изготовления
палочками, ставил пластинку и – раз-два-три, поехали!
    А на улице играли в хорошо известные во все времена «казаки-раз-
бойники», «царь горы», прятки-догонялки, войнушки-стрелялки. Что-то
придумывали сами, например, догонялки и футбол на велосипедах, лазание
по отвесной стене церкви (кто лазал, тот знает), походы в лес (летом на
велосипедах, зимой на лыжах), строительство снежных крепостей (из ог-
ромных скатанных комков или из кусков крепкого наста) и многое другое.
   Мастерили пистолеты и луки, петарды и хлопушки. Играли в футбол, в хоккей. Коньки у меня были, но для хоккея они не годились. Назывались – «скобурки», крепились к валенкам верёвочками на пятке и на носке. Верёвки от частого закручивания рвались – морока, а не катание. И всё равно катались!
   Площадок со льдом, пригодным для катания на коньках, практически
не было. Поэтому «хоккеисты» гоняли шайбу или теннисный мяч, бегая в
валенках по заснеженному льду импровизированной площадки.
   Площадками же были практически все пруды. Зимой день короткий,
поэтому самыми востребованными прудами-площадками были те, на
которые падал свет ночных фонарей. Баталии на них не стихали допоздна.
   В бесснежные или малоснежные зимы популярным было ещё одно
развлечение – катание по реке на велосипедах.
   Порой доезжали по Кушалке до села Ведное – с учётом всех речных
поворотов и извилин километров десять будет. Туда всегда ехалось весело
и непринуждённо. Обратный же путь был долгим и утомительным – ска-
зывались усталость и приличное расстояние.
   Рисковали, конечно. Лёд – штука опасная. Помню, как однажды за Сло-
бодой (улица в Кушалино) Коля Келейников медленно ехал по льду, ком-
ментируя свои впечатления и ощущения. И так же, не переставая двигаться,
плавно опустился ниже ледяной кромки. Сидящему на «подлёдном» теперь
велосипеде Кольке уровень воды едва скрыл седло. А так как температура
была минусовая, всё намокшее быстро покрылось ледяной коркой. Хоро-
шо, что Колькин дом находился неподалёку, куда он и рванул со всех ног.
   Летом целые дни проводили на речке. Питались зачастую там же – жа-
рили ракушечьи гребешки, пекли картошку, тем и сыты были. К середине
лета в огородах и садах созревали овощи, фрукты – так что с пропитанием
проблем не было.
   Родители иногда «подкидывали» мелочишки на ириски или лимонад.
Опустевшую бутылку можно было сдать, получив взамен двенадцать
копеек.
   Однажды вырыли и оборудовали землянку. Человек семь самых отча-
янных ночевали в ней несколько ночей. Было страшновато, но интересно!
   Играли в лапту. Народу собиралось тьма. От мала до велика. Верховодил
упомянутый выше дядя Гоша. Несмотря на приличную разницу в возрасте,
он легко находил общий язык с ребятнёй.
   В начале учебного года классе, думаю, во втором я, когда позволяла
погода, делал уроки на школьном стадионе. Зачем? Затем, чтобы прийти
домой с уже выполненным домашним заданием и с чистой совестью за-
няться более интересными делами!
   Подобная порочная практика продолжалась недолго. Мать заинтересо-
валась, почему это буквы и цифры в тетради имеют странный вид, будто
писал я дрожащей рукой. Объяснение простое – тетрадь при написании я
клал на деревянную скамейку, поверхность которой была совсем не ровная.
Отсюда и каракули. Вроде не лупили.

                ШКОЛА

   Очень тёплые воспоминания остались от начальной школы. Одноэтаж-
ное деревянное здание постройки 16–18-х годов прошлого, двадцатого века
без внутренней отделки стен – тёсаные вручную, почерневшие от времени
брёвна. В каждом классе своя печка, протопленная к началу занятий.
    Никогда не задумывался – в котором часу начинал работу истопник?
И насколько тяжёлой и ответственной была его работа? Принести дрова
(а ещё раньше – напилить, наколоть, убрать под навес), вовремя затопить
и неустанно следить за десятью или более «горящими» печами – мог ли
всё это делать изо дня в день (в холодное время, разумеется) человек без-
ответственный и равнодушный?
    Вот кому памятники надо ставить. А мы и имён-то их толком не знаем.
Справедливости ради должен сказать, что одного я всё-таки помню. Звали
его Витя немой по причине врождённой глухонемоты. Он топил печки в
большой школе (в 7–10-х классах, каждого по два).
    Это здание было двухэтажным, довоенной постройки. В годы Вели-
кой Отечественной войны в школе размещался госпиталь. Наш 10Б, если
смотреть с дороги, располагался на первом этаже в правом торце здания
(три окна) рядом с лестницей на второй этаж и аккурат напротив, прошу
прощения, туалета.
    Лестницы были, разумеется, деревянными, и каждая ступенька (равно
как и половицы в коридорах) издавала свой неповторимый скрип. Не-
возможно было бесшумно (а во время уроков стояла «мёртвая» тишина)
пройтись ни по ступенькам лестницы, ни по коридору. У нас даже игра
была по угадыванию скрипа. Каждой ступеньке соответствовал свой но-
мер. И нужно было определить, какая ступенька скрипнула в тот или иной
момент. Куда там Пельшу с его «Угадай мелодию»!
    Великое множество разнообразных забавных, порой курьёзных исто-
рий, случившихся в школьные годы, достойно изложения.
    Вспоминаю, как в периоды всплеска ОРЗ или гриппа (а такие периоды
были во все времена) мы отпрашивались с уроков в поликлинику, чтобы
заполучить справку об освобождении от занятий. Понятно, что болеть
по-настоящему никому не хотелось. Критерий же для выдачи заветной
справки был один для всех – температура не ниже тридцати семи и трёх.
    Попутно – кашель, насморк и проч. Но главное всё-таки – температура.
А как её повысить до заветного уровня? Придумали. Сидя в коридоре
поликлиники в ожидании вызова к врачу, «больные» держали под мыш-
кой ртутный градусник (других не было). Потерев градусник об штанину,
можно было ртутный столбик поднять до нужного значения.
    А потом, сидя со страдальческим видом перед врачом, покашливая, сма-
хивая для усиления эффекта несуществующую слезу, украдкой наблюдать,
как доктор что-то пишет в карточку. Как он кладёт перед собой небольшой
серенький прямоугольник бумаги и начинает его заполнять. И, наконец,
счастливый финал – доктор ставит на справке личный «штепсель»!
   Выходишь в коридор и, если поблизости нет никого из персонала, по-
бедно объявляешь ждущим приёма товарищам:
– Освободили на три дня!
Ля-ля-ля! И пошёл домой. Гулять, играть – лечиться, одним словом.
   В середине семидесятых причёски у пацанов особым разнообразием не
отличались – чем длиннее волосы, тем моднее. У директора школы Михаила
Георгиевича Морозова была на этот счёт своя планка. И вот однажды он
нас, мальчишек, всех семнадцать, выставил со своего урока литературы.
   Пока, мол, не пострижётесь – в класс не возвращайтесь.
Делать нечего – пошли в парикмахерскую. Подравняли волосы, кто как
считал нужным. Явились пред светлы очи директора.
   Номер не прошёл, однако М.Г. заявил, что разницы между «до» и «после»
парикмахерской совершенно не видит. И вдобавок усомнился – а были ли
мы в парикмахерской вообще?
– Ах так?! – искренне возмутились мы. Про себя, разумеется. И опять
пошли в парикмахерскую.
   Развеять сомнения директора в том, что мы её посетили и постриглись,
мог бы некий официальный документ. После долгих уговоров парикма-
херша согласилась подписать наскоро составленный список с нашими
фамилиями, в котором была указана дата и время посещения. Но зачем нам
это нужно, похоже, так и не поняла. Уж очень смахивала сия процедура на
обычный прикол, объектом коего ей очень не хотелось быть.
   Триумфально прошествовали к кабинету М.Г. на второй этаж. Я впере-
ди, размахивая, как боевым знаменем, бесценным документом; остальные
за мной – в колонну по два. Как раз в это время была перемена. Десятки
удивлённых глаз смотрели вслед гулко топающей колонне учеников де-
вятого класса, совершенно не понимая, как это возможно – без чуткого
руководства учителя, без шума и гама шагать строем?
   «Боевое знамя» после беглого взгляда было разодрано директором на
очень мелкие кусочки. Поскольку придумать больше ничего не удалось,
пришлось всем постричься. Утешением послужило то, что практически
весь учебный день был израсходован на хождения туда-сюда. И то ладно.
   А однажды М.Г. поставил мне двойку за домашнее задание по литера-
туре – нужно было выучить стихотворение о войне. Зачем чего-то учить,
подумал я, и пересказал песню Высоцкого «Братские могилы».
На что директор резонно заметил, что в советской литературе нет поэта
Высоцкого, следовательно, прочитанное мной стихотворением не является.
И – влепил двойку. Обиды или досады не было ни тогда, ни потом. Жалко
пацанов – они (если память мне не изменяет – все шестнадцать), глядя на
меня, выучили то же стихотворение…
Вот так.
 
                КАМЕНКА

   Было время, когда дорога Тверь–Бежецк проходила через Кушалино
совсем иначе, нежели сегодня. К тому же покрытие проезжей части было
выполнено из обыкновенных булыжников, специально подобранных по
размеру и крепко вбитых в песочное основание.
   Частично покрытие сохранилось на отдельных участках бывшей боль-
шой дороги, в том числе между Кушалино и Вельшино.
   Печально, но с каждым годом лента бывшего когда-то одним из основных трактов этого направления сходит на нет. Камни выпадают сами, кто-то умышленно выковыривает их для собственных нужд.
   Обочины зарастают высокой травой. А в траве – упомянутые уже бутылки, банки, пакеты и проч. Пробовали убирать неоднократно – бесполезно. Поставили контейнер для мусора в середине дороги, но об организации своевременного и регулярного вывоза не позаботились, или ещё чего там не сложилось.
   В результате контейнер едва не был похоронен под горой отходов. Надо отдать должное народу – мусор исправно приносили в одно, предназначенное для этих целей место. А что? Народ у нас в большинстве своём понимающий и к содержанию в чистоте среды своего обитания относится очень даже позитивно.
Но вот сегодня контейнера нет, а отходы есть.
   Ей бы, дороге, статус какой придать – вроде как объект культурного
наследия. Бред, конечно. Фантастика. А посему, Каменка, придётся дожи-
вать тебе свой век без имени, без отчества. Без статуса, без преференций…
   Так вот, маршрут проходил через Рождество, Засколье, Вельшино. Мост
через Кушалку был, естественно, один – деревянный. Сейчас это пешеход-
ный переход через речку.
   Позже, примерно в начале шестидесятых, трассу выпрямили – от Рож-
дества через Кушалино, минуя центр, была проложена новая асфальтиро-
ванная дорога и построен не деревянный уже мост.
   В начале августа 1964 года около моста под колёсами машины погиб наш
с Колькой Келейниковым дружок Валерка Воробьёв, которого на лето ро-
дители привозили из Челябинска к родственникам. Было нам по шесть лет.
Случайно оказались на дороге, случайно проезжал грузовик с прицепом…
   На Горицы новая дорога поворачивала перед Кушалино. На этом пе-
рекрёстке долгие годы существовал пост ГАИ – красивая такая избушка
на сваях-ножках. Одно время даже светофор работал. Сегодня на этом
перекрёстке стоит «нулевой» километровый столб.
   Нынешняя дорога Тверь–Бежецк на нашем участке была введена в
эксплуатацию в начале восьмидесятых. Что касается каменки, то она ещё
долгие годы, пока позволяло состояние моста, исправно выполняла своё
предназначение. Более того, по ней можно было проехать в Кушалино со
стороны тогдашнего Калинина и Гориц, минуя пост ГАИ. Чем и пользова-
лись некоторые водители, не желавшие по разным причинам «светиться»
на посту.
   Сегодня бывший автомобильный мост представляет собой пешеходный
переход через речку Кушалку.

                КАК МУЖИК ПРИГЛАШАЛ МЕНЯ НА ТАНЕЦ

   Дело было в ресторане. Агитбригада Кушалинского Дома культуры,
возвращаясь с очередного конкурсного выступления в звании лауреата
чего-то там, всем составом отмечала успех в одном из ресторанов Калинина
(по-моему, это был ресторан «Турист»).
   Я учился уже в десятом классе и был самый что ни на есть молодой участник
агитбригады. Копна вьющихся волос украшала мою не обременённую
тогда ещё жизненными проблемами голову. На лице же растительность по
причине юного возраста практически отсутствовала.
   Веселье шло полным ходом. В какой-то момент все пошли танцевать.
За столом остались я и ещё одна девушка. Я стеснялся пригласить её на
танец, а она не настаивала. Так мы и сидели.
   Подходят к нашему столу два парня – один к ней, другой ко мне. Она
встаёт и идёт танцевать. Второй, чуть наклонившись в мою сторону, спра-
шивает:
– Разрешите?
   Я в недоумении оглядываюсь, дабы убедиться, что обращается он ко
мне, и начинаю лихорадочно соображать, что же ему такое разрешить?
Может, спички просит, соль, перец? Он же, подойдя вплотную ко мне,
повторяет – разрешите, мол, пригласить вас на танец.
   От неожиданности и растерянности (не каждый ведь день мужики
приглашают танцевать!) я встал. Тут только парень понял, как жестоко
промахнулся. Сконфузившись и невнятно бормоча что-то, заложил крутой
вираж и спешно ретировался, зацепив пару стульев.
   А я ещё какое-то время стоял, словно истукан, возле стола, осмысливая
произошедшее, совершенно не понимая, как к этому отнестись. Помню,
промелькнула шальная мысль, что в былые времена было бы вполне уместно
и логично вызвать обидчика на дуэль. Так то в былые!
   К счастью, танец закончился, подтянулись коллеги «по цеху». Разуме-
ется, обратили внимание на мой растерянный и поникший вид. Пришлось
рассказать историю с приглашением. Девушка, которая оставалась со мной
за столом, подтвердила – подходили, дескать, двое парней.
   Посмеялись, пошутили, на том дело и кончилось. А наши дамы, чтобы
больше не подвергать мою юную и непорочную психику подобным испы-
таниям, в дальнейшем по очереди приглашали меня танцевать. Чему я был
несказанно рад, хотя и смущался откровенно всякий раз.
   В продолжение скажу, что моя тогдашняя причёска часто была причиной
обращения, к примеру, в трамвае – «девушка, передайте на билет». Но же-
лания огрызнуться или нахамить в ответ никогда не возникало.
   А однажды в больнице (случился аппендицит), в процедурной мужик
просто отказался делать перевязку (где-то в задней части его тела), мо-
тивируя это присутствием рядом посторонней женщины. «Женщиной»,
лежавшей на соседней с ним каталке, был, конечно же, я.

                ДОМ КУЛЬТУРЫ

   Новый Дом культуры официально начал свою жизнь в 1974 году. Так
совпало, что в том же году обрушилась церковь Смоленской Божией матери.
Случилось это, по-моему, в июле часа в четыре утра. Мы ещё гуляли.
Было уже светло. Вдруг послышался нарастающий рокот, схожий с рёвом
самолёта, заходящего на цель (тем, кто живёт рядом с полигоном, объяснять
не надо). Первая мысль – самолёт в четыре утра? Бред какой-то!
Потом над церковью начал подниматься густой столб пыли – выше,
выше. Мы со всех ног рванули к клубу – благо, находились невдалеке –
и стали первыми очевидцами случившегося. Церкви на своём месте не было.
Вернее, не было её в привычном состоянии. Верхняя часть (практически
половина от высоты) отсутствовала. Плотная пыль ещё долго висела в
утреннем воздухе.
   А груда ломаных, битых кирпичей лежала как-то необычно и… пра-
вильно, что ли?
   Смоленская церковь не развалилась беспорядочно, а осыпалась в
сторону стоящей рядом, почти вплотную, Духовской церкви. Отсюда и
нарастающий рокот, и вертикальный столб пыли, и отсутствие серьёзных
повреждений на примыкающей вплотную трапезной (если не считать
пробитой крыши и груды обломков на сцене).
   Клуб ещё некоторое время выполнял свои функции, но открытие но-
вого Дома культуры неотвратимо приближалось. И состоялось, наконец,
к всеобщей великой радости. А как было не радоваться?
   Весьма современный на то время центр культуры и досуга населения,
оборудованный и «упакованный». Шикарный киноконцертный зал с ряда-
ми мягких кресел, танцевальный зал. Множество помещений для занятий
танцами, пением, фотографией. Даже бильярдная была.
   Новая музыкальная аппаратура, новые музыкальные инструменты. Но-
вый персонал из выпускников культпросветучилища, жаждущих поскорее
применить и с наибольшей отдачей использовать только что полученные
знания.
   Новый виток жизни, связанный с музыкой, ожидал и меня. К тому вре-
мени я уже достаточно сносно освоил гитару. Достаточно для того, чтобы
аккомпанировать самому себе при исполнении несложных «дворовых»
песен, в том числе и собственного сочинения (о художественных досто-
инствах и поэтической составляющей умолчу).
   Кстати, гитара у меня первоначально была четырёхструнной. Объясне-
ние очень простое – струн больше не было, всего четыре. Я по этому поводу
не комплексовал ничуть – четыре так четыре. Паганини вообще однажды
доигрывал скрипичный концерт на одной струне (три были подпилены
недоброжелателями с целью сорвать выступление). А у меня – четыре из
шести. Больше половины!
   Так вот, о новом витке. Я был в составе концертной группы старого
клуба и с этой же группой «перетёк» в новый ДК. Гитаристов в вокально-
инструментальном ансамбле хватало, поэтому Евгений Василич, директор
ДК и руководитель ВИА, предложил мне стать барабанщиком.
   Без проблем! Ударная установка была малой и состояла из малого бара-
бана, тарелок хай-хэт с педалью (могу ошибаться в названии) и большой
тарелки. Палочки, разумеется, и специальный стульчик.
   Спустя совсем немного времени усилиями директора был полностью
обновлён реквизит ВИА – усилители, гитары, «квакушки», «ионика» и
большая(!) ударная установка. Для того чтобы побыстрее освоить её, я
тренировался, как описано выше, на книгах под аккомпанемент пластинок.
   Дебют был удачным. С барабанами я подружился всерьёз и надолго.
Выступлений было много и по району, и в области – в составе вокально-
инструментального ансамбля, агитбригады.
   По окончании школы, поступив по настоянию и с благословения всё
того же Василича в культпросветучилище в Калинине, дабы обучиться
премудростям и тонкостям клубного дела, я продолжал играть в ансамбле
в Кушалинском ДК и в училище. Кстати, учился в одной группе с
Натальей Розенберг.
   А потом была Астрахань. Музыкальное училище им. Мусоргского.
Отделение народных инструментов. Гитара и балалайка, фортепиано и
скрипка, баян и тромбон, икра и балык, арбузы и помидоры. Широченная
Волга с недосягаемым противоположным берегом, огромные корабли в
порту и много ещё чего, ранее не виданного мною и оттого необычного.

                МУЗЫКАЛЬНОЕ УЧИЛИЩЕ

   Очень многие жизненные ситуации, если на них смотреть сегодняшни-
ми глазами, не лишены юмористического оттенка. Хотя в то время, когда
эти самые ситуации случались, желания смеяться не возникало. Напротив,
иногда казалось – всё, тупик. Как быть, кого винить и что делать – неиз-
вестно.
   Один из таких эпизодов имел место быть в 1976 году. Вернее, целая
цепочка взаимосвязанных, переплетённых друг с другом событий, про-
изошедших летом-осенью того года в Астрахани. Занесло меня туда, когда
я узнал, что Астраханское музыкальное училище объявляет дополнитель-
ный приём на отделение народных инструментов, в том числе по классу
гитары. О!
   Посовещавшись с родителями, убедил их, что без музыкального учи-
лища жизнь для меня потеряет всякий смысл, что это моё, что надо ехать,
я непременно поступлю и буду учиться. Так оно и случилось.
   Мне было 18 лет. В одиночку на такие расстояния, в такие дали я до тех
пор не ездил. Собирался максимум дней на десять – сдать вступительные
экзамены (дело было в середине августа) – поэтому взял с собой минимум
одежды, денег на обратную дорогу и на пропитание.
   Приехал поездом в Астрахань, остановился у знакомых. На следующий
день сдал документы в приёмную комиссию музучилища, получил распи-
сание экзаменов и отправился на поиски гостиницы подешевле. Нашёл
на окраине города приемлемый вариант с уровнем комфортности (если
привязывать к нынешней классификации) примерно минус пять звёзд.
   Учитывая тот факт, что я вообще не имел представления о гостиницах, что
это был 1976 год, а страна называлась СССР – меня всё устроило.
   Начались приключения с того, что первым экзаменом в расписании был
диктант по русскому языку. Я окончил 10 классов и должен был, по логике,
писать сочинение. Но заморачиваться не стал – диктант, так диктант. Кто у
них там, в этой неизвестной и загадочной Астрахани, что поймёт!
   Написал диктант на 5 баллов. Отдохнул денёк до следующего экзамена.
Прихожу, а мне и говорят – дескать, вы, уважаемый абитуриент на прошлом
экзамене зашли не в ту аудиторию, не с той группой и сдали не тот экзамен.
Ваш экзамен – сочинение. Зря, ох, зря я не стал заморачиваться!
   Ладно, сочинение, так сочинение. Тем сочинения не помню, но одна
была свободная. Её-то я и выбрал. По той простой причине, что на стенах
аудитории висело много щитов, плакатов с информацией как раз по этой
теме (так мне, во всяком случае, показалось). Впоследствии выяснилось,
что я оказался прав – щиты с плакатами принесли четыре балла. Потом
был экзамен по истории СССР, который я также успешно сдал, но воспо-
минаний не осталось совершенно.
   Последний предмет – специальность. И здесь не обошлось без сучка
и задоринки. Отстучал ритм, спел, повторил предложенные ноты, музы-
кальные фразы, что-то ещё. Всё замечательно. Под занавес необходимо
было сыграть два произведения на гитаре. А гитары-то у меня с собой и
не было! Надо отдать должное экзаменатору, который впоследствии стал
моим преподавателем по специальности – Марату Абубекеровичу Будинову,
светлая ему память, – он вышел в коридор и уговорил ожидающего своей
очереди на экзамен гитариста дать мне инструмент.
   Мужик сначала сопротивлялся, но всё-таки гитару дал. Так я сдал все
экзамены и был зачислен на дневное (как мне казалось) отделение музы-
кального училища. Свершилось!
   Ехать домой смысла не было – я поступил, деньги на первое время имелись,
к тому же на носу первое сентября. Отправил родителям телеграмму и первого
или второго сентября отбыл с другими студентами в совхоз. Обычное дело
по тем временам. Убирали арбузы и помидоры. Месяц пролетел незаметно.
   И вот первый день занятий. Совхозная жизнь сблизила и подружила
будущих гитаристов, баянистов, балалаечников, скрипачей, трубачей и
других тружеников музыкальных специальностей.
   Но в списке группы меня не оказалось. По совету преподавателя иду в
учебную часть. Начинают искать. Да, документы подавал. Экзамены сдал.
Зачислен на первый курс. Чего вам, товарищ, ещё надо? Идите, учитесь.
Объясняю, что меня нет в журнале группы. В каком, говорят, таком
журнале? Ах, в этом. Всё правильно – нет. И не должно быть. Ведь вы за-
числены… на заочное отделение!
   Была немая сцена, была. Оказалось, что дополнительный приём был
объявлен на заочное отделение. Рассказываю, откуда приехал, как поступил,
как поехал в совхоз и проч. А зачем, удивляются, поехал-то? Кто посылал?
Что теперь? Берите задание, езжайте домой, ждите вызов на зимнюю
сессию. Об этом ли я мечтал, передирая цитату за цитатой со стены, адап-
тируя их для своего 49-го сочинения? Мог ли предположить, загружая
вагоны арбузами и помидорами, что подобный финал ждёт меня на старте?
   Короче говоря, тот самый тупик. Учиться заочно я был не согласен
категорически! Один из основных аргументов в пользу моего несогла-
сия – работа в совхозе. Целый месяц! Ведь ни один из преподавателей не
усомнился в законности моего пребывания там. Я работал (и заработал,
пусть и немного), ел, спал. Меня отмечали в списках как присутствующего,
фиксировали объём выполненной мною работы. Бред какой-то!
   Разрешилось всё относительно благополучно – две недели обивал
порог управления образования, но добился-таки перевода на дневное от-
деление, правда, по классу балалайки. Но зато преподаватель остался тот
же – Марат Будинов. Так я у него и занимался. Официально балалайкой,
дополнительно – гитарой.
   По поводу «относительно благополучно» – деньги, что я заработал в
колхозе, как-то очень быстро кончились. Оно и понятно – дело-то молодое.
Хватило на «отмечалы» по случаю завершения сельхозработ и на первую
неделю хождения по управлению образования.
   Оставшиеся копейки приходилось экономить. Были дни, когда весь
рацион состоял из нескольких килек и куска хлеба. Стоило это «изыскан-
ное» блюдо 5 копеек – сумма для моего отощавшего бюджета была весьма
существенная. Позже разведал дорожку на товарную станцию – разгружать
по ночам вагоны. Деньги платили не ахти какие, тем не менее это был ста-
бильный дополнительный финансовый источник.
   Но главное, что я всё-таки поступил в музыкальное училище и при-
ступил к занятиям. Этот позитивный факт без остатка поглотил ком не-
гативных и неприятных событий, так нежданно и, полагаю, незаслуженно
свалившихся на меня.

                ЭКЗАМЕН ПО МУЗЛИТЕРАТУРЕ

   Самым первым экзаменом на первом курсе был экзамен по музыкальной
литературе. В Астрахани в то время на местном «Бродвее» (ул. Кирова, по-мо-
ему) находился замечательный музыкальный магазин. Время от времени на
прилавках появлялись дефицитные пластинки, другие товары и принадлеж-
ности, так или иначе связанные с музыкой, с музыкальными инструментами.
   Кстати, там я в 1976-м приобрёл, отстояв совсем небольшую очередь,
гигантский диск-пластинку «По волне моей памяти». Стоил он 5 рублей!
Сто порций кильки – сто дней можно было жить припеваючи! Так вот я
практически ежедневно заходил в этот магазин. По мере возможности и
при наличии средств покупал и классику, и джаз, и другие произведения.
   А незадолго до экзамена, в очередной раз посетив оное заведение, увидел
на витрине новинку. Это была опера Бетховена, к тому же, как я узнал из
аннотации (хотя должен был узнать из учебника по музыкальной литера-
туре) – единственная им написанная. «Мы многое из книжек узнаём» – пел
незабвенный В.С. Добавлю – и из аннотаций тоже.
   Так вот, экзамен – вытащив билет, я сел готовиться. В билете два воп-
роса – «Лунная соната» упомянутого выше Бетховена и 40-я симфония
Моцарта. Рассказал, что вспомнил, об авторах, о том, что чувствовали, чем
жили в период создания этих произведений.
   Преподаватель (Марина, отчества не помню) с откровенно тоскливым
выражением лица выслушала меня и предложила ответить на дополнитель-
ный вопрос. И если я, дескать, на него отвечу, в чём она сильно сомневалась,
потому что до меня не ответил ни один из моих сокурсников, – получу
хорошую оценку.
   Терять мне было нечего, к тому же очень даже интересно было услышать
вопрос, ответа на который не знал практически никто. Я сказал, что готов
выслушать каверзный вопрос. Тоску с лица Марины (отчества не помню)
как ветром сдуло – она оживилась, подобралась и слегка напряглась.
И вдруг спросила:
– Бетховен оперы писал?
О-па-на! Я же был!! Я видел!!! Уняв внутреннюю дрожь, со скучающим
выражением теперь уже на своём лице, вяло протянул:
– Да…
   Лёгкая тень удивления промелькнула на лице Марины (отчества не
помню), но она быстро справилась с эмоциями, полагая, что угадал я
случайно, благо вариантов всего два: да– нет. И с придыханием задала
следующий вопрос:
– А сколько он написал опер, не помните?
   Сказать, что я возликовал, – значит не сказать ничего. От ощущения
зависшего над головой лаврового венка на лбу выступили капельки пота.
Марина (отчества не помню) расценила их появление по-своему и ещё
больше оживилась. И тут я сделал решающий выпад:
– Одну, это нетрудно запомнить, – выдавил я, не меняя ни выражения
лица, ни интонации.
   Лавровый венок мягко шлёпнулся на мою голову, слегка взъерошив
волосы! Я невинными глазами смотрел на ошеломлённую Марину (отчества
не помню) и ждал последнего, формального вопроса. Она, похоже, уже
прочитала ответ в моих глазах. Тем не менее спросила:
– И как же называется эта опера?
– «Фиделио», – без паузы, с лёгким недоумением в голосе (как, дескать,
вы не знаете названия единственной оперы композитора с мировым име-
нем?!) ответил я.
   Поверженная Марина (отчества не помню) уже держала в одной руке
мою зачётку, в другой ручку, смирившись с непостижимым фактом – хоро-
шую оценку я отработал на все сто. Спасительных соломинок не осталось.
И всё-таки, занеся ручку над зачёткой, она с добродушной хитрецой в
глазах спросила:
– А-а… главную героиню как звали?
   На этот раз я выдержал эффектную паузу. Дождался, пока ручка кос-
нётся зачётки. И лишь после того, как хитрецу в глазах Марины (отчества
не помню) сменило напускное разочарование, означавшее, должно быть,
«Так я и знала!», торжественно провозгласил:
– Леонора! – и про себя добавил: – Сударыня.
   Марина только покачала головой и пожелала мне удачи. Я, в свою оче-
редь, поблагодарил её за объективную оценку моих скромных познаний
в области музыкальной литературы и, поправив лавровый венок, вышел
из аудитории.
   Мне ещё предстояло объяснить сокурсникам происхождение этих
самых столь глубоких и фундаментальных познаний, касающихся твор-
чества великого немецкого композитора, дирижёра и пианиста Людвига
ван Бетховена.
   История с музыкальным магазином, при всей её достоверности, была
неинтересной и явно не прокатывала.

                РЫБА НА ЗАВТРАК, РЫБА НА ОБЕД

    В общежитии музучилища атмосфера соответствовала профилю жильцов. Целыми днями, порой до глубокой ночи, в разных концах коридора, в соседних комнатах звучала музыка. Вернее, звучали музыкальные инструменты – духовые, струнные, клавишные, смычковые. Причём в одной комнате могли заниматься, не мешая друг другу (не слыша друг друга), например, баянист и балалаечник.
    Поначалу эта «какофония» представлялась бессмысленной, нереальной. Однако со временем всё встало на свои места. Среди множества одновременно звучащих в разных тональностях инструментов ухо слышало и Стёпкин баян, и Витькин тромбон, и Игореву балалайку, и Сашкину домру.
    В выходные общежитие пустовало. Приезжих издалека было раз-два
и обчёлся. Поэтому я обычно проводил это время в одиночестве. Надо
отдать должное ребятам – они прекрасно понимали мою неустроенность
в этом плане и частенько приглашали на выходные к себе домой. Я не зло-
употреблял их гостеприимством, зная, что отплатить мне нечем, но иногда
предложения принимал.
    Так я приехал однажды в посёлок Икряное, название которого говорит
само за себя. Основной вид деятельности местных жителей – рыболовство
и всё с этим промыслом так или иначе связанное. В 1977 году, когда происходили описываемые события, в Икряном ещё существовал рыбсовхоз.
Пожив какое-то время в Астрахани, я понемногу привык к тому, что
рыбопродукты в питании населения занимают доминирующее положение.
    Но к испытаниям, которые ожидали меня в доме Мишкиных родителей, я
оказался не готов. К испытаниям в виде угощений из этих самых рыбопродуктов – солёных, варёных, вяленых, копчёных, жареных и уже не помню, каких ещё. У меня сложилось впечатление, что в этом доме, в этом посёлке кроме рыбы ничего не едят.
   Нет, нет – я с превеликим удовольствием и неподдельным аппетитом поглощал всё новые и новые блюда из разных рыб. А Мишкина мама всё приносила и приносила откуда-то икру, балыки и, повторюсь, не знаю, что ещё, но тоже из рыбы.
   Потом Мишка повёл меня на улицу прогуляться. Мы то и дело заходили к его многочисленным друзьям. Простым «здрасьте-здрасьте» общение, естественно, не ограничивалось. Мамы друзей непременно усаживали нас за стол. И на столе, словно по мановению волшебной палочки, появлялись разнокалиберные тарелочки, блюдечки, плошечки с икрой, балыками и… рыбой. Солёной, копчёной, вяленой, жареной, варёной и уже не помню, какой ещё…
   Потом мне было плохо. Плохо от количества съеденного солёного, копчёного и т. д. Плохо от того, что своим появлением в Мишкином доме и неуёмным бжорством доставил массу хлопот его родителям – меня кормили какими-то таблетками, поили отваром из неизвестных трав, подбодряли и жалели. Было ужасно стыдно, что подобным безответственным и легкомысленным отношением к элементарным правилам поведения за столом я заставил взрослых людей уделять столько внимания своей персоне. Рыбу я впоследствии есть не перестал, однако, тот случай запомнил навсегда.
   А в другой раз Мишка позвал меня на рыбалку. Я охотно согласился.
«Рыбалка» на деле оказалась добычей осетровой икры. Поскольку дело для
меня было совершенно незнакомым, мне поручили персональную и весьма
ответственную миссию – поддерживать огонь в костре. Что я и делал с
превеликим усердием, всячески стараясь оправдать оказанное мне доверие.
   Каких-то необычных воспоминаний не сохранилось. Вероятно, по причине того, что я находился «на материке». А к воде, где разворачивались основные события, подбегал раза два-три – глянуть, что да как. Зато в деталях рассмотрел другое действо – приготовление свежедобытой икры. Проще говоря, наблюдал, как икру варили в котелке на костре, а потом черпали ложками, аки щи, и вкушали. И я вкушал. Ложкой. Столовой.
   Слегка бодрили новизна и необычность происходящего (чёрную икру,
да ложкой!), но не более того. Щенячьего восторга не было. Как не было
впоследствии желания вновь поучаствовать в необычной «рыбалке».

                * * *
    Вот, собственно, и всё, чем я хотел поделиться с Читателем на этих страницах. Спасибо всем, дошедшим до последней точки и – до новых встреч!

                СЕРГЕЙ НИКИФОРОВ

А здесь про мышку и про кочерыжку
http://www.stihi.ru/2014/01/28/5163